Двадцать

Ночью была пустота. Ни осколка звезды, ни капли луны, даже фонари погасли – лампочки перегорели разом.
Гниющие листья и трава смешались с земляной грязью. Холодная осень. Мертвая.
Там, в темноте, на полусгнившей, как сама жизнь, лавочке сидела она. В изодранном пальто, к которому прилипли комья грязи, с просиневшим и опухшим от боли лицом, с истерзанными губами и руками. Измученная, как сама жизнь. Лавка – это последний приют. Думать больше не возможно. Мозг исколот мыслями. Пальцы сплелись друг с другом и побелели от ужаса. В глазах – застывший миг кошмара, одетый в вечную боль.
Она – застывший портрет столетия. Ее душа уже не с ней, осталась лишь измученная, перекошенная маска. Оболочка, запечатлевшая состояние души. Она не жила, функционировало сердце, мозг подавал слабые сигналы жизни.
Заплакал дождь, рассказывая о том, что сегодня она видела его. Тоже оболочку, но приплюснутую к асфальту.
Он не вернул долг. Его вычеркнули.
Она слабо улыбнулась веку – вернулась на мгновение душа.
Разве поймут эти бесчувственные роботы, что такое любовь? Что они знают о вечном, одевшись в грязные деньги?
Улыбка погасла, и душа покинула тленное тело, которое осталось как вечная скорбь и портрет завершения.