Смерть

Кладбище за год сильно разрослось. Это было первое, что бросалось в глаза.
И ещё он почувствовал, что началось лето. Небо над кладбищем было многослойным и совсем не таким, как в городе.
Над Москвой медленно передвигались, словно карабкаясь по синему выглядывавшему из-за них небу, огромные серые облака, и небо, как всегда, казалось низким и не выразительным. И почувствовать лето в городе, когда оно только начиналось, было нельзя.
А над кладбищем облака были белые, неподвижные и такие же огромные, но реже. Поэтому справа, над небольшой площадью ещё не вырубленных для кладбища деревьев, висел огромный кусок синего неба формы шарового сегмента. Облака заслонили солнце так, что эта часть неба совсем не засвечивалась лучами. И он смотрел в выпуклую синеву, и в первый раз небо над Москвой показалось ему далёким и не давящим на расползающийся по Подмосковью город.
До Ракиток город дошёл особым путём. Тут не было и не будет ещё долго станций метро и автобусов с московскими номерами маршрутов. Зато здесь уже было много москвичей. Здесь, на кладбище, начинавшемся старой частью за небольшой часовней из красного кирпича, и продолжавшемся ещё не полностью занятым полем, по которому он шёл второй раз в жизни, год спустя. Тогда тоже только начиналось лето.
Хотя солнце было закрыто облаками, по пути туда пыль под ногами казалась жёлтой, и кресты отбрасывали короткие тени, которые проходившие по узким дорожкам между могилами вынужденно топтали ногами. В старой части кладбища было несколько свежих могил с большими желтыми деревянными крестами, укутанных венками и цветами. Но старая часть ему в тот раз не запомнилась, и он не знал, сильно ли она изменилась с тех пор.
А поле превратилось в большие квадраты с границами из протоптанных дорожек пошире, иссечённые узкими проходами между отдельными могилами. За краем кладбища виднелись ещё не скошенные участки поля, а прямо перед начинавшимися рядами надгробий, кажется, остался незанятый кусок перепаханной год назад земли.
Всю дорогу под ноги попадались мелкие камни, выщерблины бетонных плит, выступы арматур, вдавленные в землю подошвой вверх башмаки, присыпанные тяжёлой пылью пакеты, хлопавшие на ветру… Несколько раз он споткнулся и каждый раз неловко выпрямлял спину, вернув равновесие. На углу старой части кладбища они прошли мимо наполовину раскопанной могилы, недалеко от которой возились с лопатами и тачкой могильщики.
Старую и новую части кладбища разделяла широкая колея, прочерченная машинами, тачками с землёй и сапогами могильщиков в сырой год назад земле. Теперь и здесь земля засохла, увековечив следы чьих-то машин.
Шли всё время молча, а когда пришли, взрослые, которые были с ними и те, кого встретили уже у могилы, перекинулись несколькими словами. Он стал смотреть на знакомую ему мать своей подруги, стоявшей неподалёку от него. Та говорила негромко, но обращаясь ко всем, дрожащий голос, глаза под тёмными очками и красные круги вокруг оправ:
- Нужно будет что-то сделать. Там могила совсем осела, осыпалась… И фотография, её нет… совсем нет. Ребят, вам нужно будет собрать деньги и как-то…
- Не нужно, - тихо ответила ей классная руководительница. – Мы просто дадим деньги, у нас есть, и всё поправим.
Её голос звучал ровно. Год назад она узнала о том, что случилось, немногим раньше тех одноклассников и учеников параллельных классов, бывших тогда в Москве. Он вспомнил, как год назад они сидели утром у школы, ожидая распределения по машинам и автобусам, чтобы уехать на кладбище. Над жилыми домами было такое же синее, но близкое и словно давящее небо.
Взрослые отошли чуть в сторону, и он увидел, где находилась могила, - её теперь нелегко было найти на тёмно-зелёном от сотен венков кладбище. У просевшей могилы сидела женщина с чёрными волосами, и он узнал в ней мать. Он совершенно не был знаком с ней. Ему было страшно подумать, что было бы, если бы он хорошо её знал. Рядом с ней стоял и смотрел туда, где стояла раньше фотография, отец. Несколько минут все стояли молча и смотрели на них. Наконец они отошли к приехавшим учителям и родителям.
– Ну, пойдёмте? – неуверенно произнесла говорившая о могиле мать. Все медленно потянулись по узенькой тропинке к могиле, задевая цветами венки у соседних плит. Цветы положили быстро, хотя делать это можно было только по очереди, и он отметил, что никто не смотрел на того, кто клал цветы, даже если глаза были устремлены прямо на него. Все смотрели сквозь стебли гвоздик, комья рассыпавшейся земли и выступившие края досок. Кто-то стоял так, что смотрел сквозь рамку, за которой не было теперь той фотографии, которую все они хорошо запомнили год назад. Он тоже положил свои цветы и мысленно сказал кому-то «прости нас».
       Все долго стояли с пустыми уже руками, всё так же глядя на могилу. Слёз почти не было – их было слишком много год назад, тихих и моментально прожигающих кожу слёз. Зато он хорошо понял, что самое тяжёлое в такой ситуации – это не громкие женские рыдания, а едва слышное неровное дыхание стоящего рядом мужчины.
Да, мужчины. Школа была закончена, и теперь, кажется, это слово не было слишком неуместным. А он этого не увидел. Он не увидел отшумевший неделю назад праздник. Не увидел поступивших в университет друзей. Не увидел этого синего просвета над лесом. Не увидел этого высокого неба.
       В какой-то момент все поняли, что нужно отойти и постоять ещё на той колее, куда они пришли. К могиле снова подошли родители. У матери были белые глаза под жёсткими концами чёрных волос, а нос был пунцовым от впитанных слёз. Она снова присела у края могилы, а отец встал поодаль с другой стороны. Через несколько минут мать отошла, а отец продолжал стоять не шевелясь и глядя таким же, как и у всех, взглядом, в которым ещё было какое-то странное любопытство, вопросительность. Он смотрел этим вопросительным взглядом на высохшую землю, словно она могла ответить ему на мучивший его весь этот год вопрос. Отец курил, длинно затягиваясь и подолгу задерживая дым. Стоя на ребристой утоптанной земле старой колеи, он смотрел на отца, а потом перевёл взгляд на небо. Невысокие мелкие облака сливались со светло-синим краем неба и, перемешиваясь, превращали его цвет в оттенок того сигаретного дыма, который выпускал в это небо, не глядя на него, отец погибшего год назад мальчика.
       Когда все отошли от могилы, постояли ещё несколько минут. Некоторые стали тихо разговаривать – вспоминать. И его начал мучить вопрос, не оставлявший его весь обратный путь.
Где же была жизнь, спрашивал он себя. Он теперь знал, что такое смерть. Смерть – это вот такое кладбище. Потому что здесь не было ничего, связанного с жизнью. Ничего. Или, может быть, проявлением жизни, которая не должна была остановиться после случившегося год назад(да и не остановилась), было то, что он видел минуту назад? Этот могильщик стачкой, полной земли, , гаркнувший стоявшим перед ним «В сторонку отойдите!»? Или его напарник с лопатами через плечо, проходивший мимо высокого креста и задевший лопатами гирлянду из искусственных цветов на нём? Или та проехавшая мимо «ауди», едва не задевшая чёрным боком, похожим на спину крупной рыбы, тех, кто неловко отошёл в сторону? Или то, как вспоминали его одноклассники, прокатывая под подошвами крупный камень, похожий на картошку? Нет. В памяти нет жизни. Память и есть следствие смерти. Пока не умирает что-то, об этом не помнят, этим живут.
       На обратном пути стало ветрено, и он надел куртку. Лето начиналось с холодного ветра и облаков, темневших над городом, в который им предстояло вернуться. Вот и весь фокус, подумал он. Жизнь – это путь. И она есть у всех. И у него она тоже была. Но у него нет пути назад. А вот у нас есть ещё и обратный путь. Год, как есть. Это как-то неловко придумано – что у одного после смерти нет пути назад, а у всех остальных он появляется.
       Неловко. Третий раз ему на ум пришло это слово. Он решил не думать о нём.
       Ветер не мог сдвинуть тяжёлые облака и только отрывал от них небольшие кусочки, превращая их постепенно в дымку над верхушками тёмных елей и сосен. Ветер усиливался и сопровождал их всю дорогу до выхода с кладбища. И в этом холодном ветре чувствовалось, что начинается лето. В этом тёмно-зелёном цвете, которого слишком много было за сегодняшнее 1 июня, в этой смятой подошвами тысяч людей пыли, в этом грязном заборе по левую руку, в этих жестяных табличках с фамилиями на свежих могилах. Над кладбищем в нескольких километрах от Москвы начиналось лето. Они начинали обратную дорогу в город.