Эпизод 54. Пересдача

*54*

– Беспокойная, хайре! – подскочила в коридоре к Ленке Алиса. – Слушай, ты у нас в русской литературе лучше всех разбираешься...
– И кто тебе, Иваныч, такую ерунду сказал?
– Не скромничай, не отпирайся. Можешь мне одно стихотворение быстренько объяснить?
– Чьё?
– Маяковского.
– Нет, нет и нет! – запротестовала Ленка. – Кто угодно, только не Маяк!
– Почему? – растерялась Алиса.
– Потому что он – футурист. Его сумасшедшие лестничные стихи каждый может понять по-своему. А большинство их не понимает вообще. Конечно, я Маяковского люблю... но частично, и...
– Футурист – не символист! – не сдавалась Алиса. – Это у символистов по тыще толкований на каждую строчку. «Фиолетовые руки на эмалевой стене...» Пойди пойми, то ли это тень на надгробном памятнике, то ли отражение в зеркале, то ли вообще символ идеи... Маяк ведь намного проще! К тому же у меня только с одним стишком затруднения – «Багровый и белый отброшен и скомкан...» Можешь растолковать своей вредной приставучей старосте, что все это значит?
– Ладно, крыска-Алиска, рыба-прилипала, попытаюсь. Но учти – у этого стихотворения тоже может быть несколько толкований!
– Неважно! Объясни, как ты его понимаешь, а я на пересдаче притворюсь, что дошла до этого своим умом.
– Хорошо, – сдалась Беспокойная. – Давай с первого четверостишия начнем.
– Давай. – Алиса зашелестела страницами, напряженно сдвинув брови. – Что такое «...чёрным ладоням собравшихся окон раздали горящие жёлтые карты», я и сама вроде догадываюсь. Окна зажглись?
– Ты гений, Иваныч, – сказала Ленка, и они серьезно пожали друг другу руки.
– С начала. Что такое «багровый и белый отброшен и скомкан»?
– Я полагаю, закат.
– А почему не восход?..
– Потому что окна зажглись, балда! Ты по утрам свет включаешь?..
– Ты гений, Беспокойная. – Алиса снова протянула Ленке руку. – Хотя свет я по утрам включаю, светлеть уже поздненько стало. Но не суть важно. А вот что такое «в зелёный бросали горстями дукаты»?
– Ну-у-у... – начала Ленка с умным видом, хотя сама понятия не имела, что это значит. – Наверное, это... продажные женщины.
Алиса воззрилась на неё как на помешанную.
– С чего ты взяла?
– Да у Маяка в каждом стихотворении ранней лирики – или проститутки, или намёк на непристойность.
– Ну-ка?
– Сколько угодно. «Лысый фонарь сладострастно снимает с кого-то там чёрный чулок» – кстати, непонятно, почему один чулок, а не два? А... как оно там... «растрепанный букет бульварных проституток»? А «платья зовущие лапы»? А...
– Тогда, – не сдавалась Алиса, – почему «в зелёный»?
– Откуда я знаю? Может, продажные женщины во времена Маяка в зеленый одевались, чтобы мужчины к порядочным девушкам не приставали. Красный – стой, желтый – жди, а зеленый цвет – иди!
– На-а-адо же, – покачала головой Алиса с серьезным видом, – какие у этого лозунга глубокие исторические корни! Не совсем убедительно, но... а почему «дукаты»?
– Слушай, Иваныч, по-моему, этого и сам Маяк не знал. Потому что «дукаты» рифмуется с «карты»! А к рублям и копейкам он, очевидно, рифму подобрать не смог!
– А Маяк...
– Акопян!
– А Маяк не мог не найти рифмы! Он ведь поэт! Даже я придумать могу, вот: копейка – злодейка, рубль... А вот рубль... Врубль... Жрубль... Срубль... О, дубль!
– Откуда мне знать, почему уважаемый Владимир Владимирович не воспользовался названием исконно русским! – начала злиться Беспокойная. – Дукаты и дукаты! Это же образ! Что такое дукаты?
– Фрукты сушёные, – растерянно откликнулась Алиса.
– О, мама мия!..
– Шучу! Знаю я! Деньги такие, восточные.
– Да мне хоть северо-западные! Неважно, что восточные, главное, что деньги! «Бросали дукаты» – значит «платили»! У вас всё, девушка?
– Вроде да, юноша! – Алиса захлопнула книгу и с подозрением поглядела на взъерошенную Ленку. – А если окажется, что это вовсе не продажные женщины?
– А мне-то что! Ты ведь дошла до этого своим умом, не так ли?
– Пфе! Свинья ты, – сказала Алиса со смешком и треснула Ленку книгой по спине.
– Вот и делай людям добро, – подытожила Ленка укоризненно, потирая ушибленное место. – Иди-иди на свою пересдачу. Я ещё подожду, узнаю, что тебе Юлия Ивановна поставит...
– Дважды свинья, – подтвердила Алиса и прыснула. – Ну ла-а-адно...
И отважно шагнула в открытую дверь 136-й аудитории, откуда выходила Верка Шипигузова, злобная, выходила, фыркая и бормоча.
– Как сдала? – полюбопытствовала Ленка.
– Да ни хрена не сдала! – взорвалась та. – Она у меня стала спрашивать стихотворение, которое вообще не задавала читать!
– Да ну! Какое?
– «Последняя Петербургская сказка»!
– Склероз у тебя, Гузова. Было оно в списке. Так что сама виновата. Смотреть надо лучше. Глазами.
– А я что, задницей смотрела?! У Гусевой конспект взяла, а она его будто левой ногой накарябала! Ни хрена не понятно!
– Что ты вечно ищешь виноватого? То Юлия Ивановна, то Гусева... А сама?
– Что – сама? Что – сама? – зашипела Верка. – Я-то тут при чём! А твоя Юлия Ивановна – кор-рова! Нет чтоб поставить зачёт! Десять стихов дала, я почти все выучила, кроме этой «Сказки» долбаной, и чё? Какого фига, спрашивается, учила?
– Рот закрой, – сказала Ленка с угрозой.
– Что?! – опешила Верка.
– Рот, говорю, на молнию застегни! И не смей так про Юлию Ивановну говорить.
– А то что?
– Увидишь! Если будет чем!
– А она тебе кто – отец или брат? – подобралась Верка. – Чё это ты так завелась, а?
– Не люблю, когда за спиной гадости говорят, – сказала Ленка спокойно, и её лицо побледнело. – Тем более – про преподавателей. Иди и скажи в глаза. Если, конечно, духу хватит!
– Ну-ну! Защитница нашлась! Просто она тебя любит, вот ты и выступаешь!
– Ч-т-то? – пришла очередь Ленки опешить. – Она?.. Меня?.. Лю...
– Тебя, тебя! – наступала Верка. – Ты ведь единственная из всей группы ни разу незачета за тесты и письменные работы не получила!
– К парам готовиться надо, книги читать, а не ушами хлопать!
– Рассказывай сказки! Хорошо, Беспокойная, в любимчиках ходить?
– Ерунду ты, Гузова, говоришь! Она, между прочим, из всех преподавателей – самая объективная!
– Ну-ну! И самая замечательная, и самая лучшая! Да, «Ленуська»? Чё это она тебя так ласково называет? Тебя одну, между прочим, больше никого! И смотрит на тебя по-другому, и говорит с тобой не так, как со всеми! Подмазала небось «самого объективного препода»? А?
– Дура! Что ты несешь? – крикнула Ленка, совершенно потерявшись.
– Что несу, то и донесу! Кому надо!
– Да ты... Да я...
И Ленка, захлебнувшись от возмущения воздухом, который вдруг стал густым и горячим, словно кровь, размахнувшись, запустила в Шипигузову книгой. Верка увернулась и заверещала:
– Ага-а-а! Во-о-от! Нечем крыть, так сразу драться!
– Пошла вон!!!
– А нечего меня посылать!
– Я сейчас тебя и не так пошлю...
И неизвестно, что бы случилось дальше, но тут дверь 136-й аудитории отворилась, поддав Верку под зад, и оттуда буквально вывалилась красная и растерянная Алиса.
– Я тебе припомню дуру! – орала возмущенная Шипигузова.
– Я тебе припомню корову!.. – орала не менее возмущенная Беспокойная. – Иди, куда шла! Ко всем чер-р-ртям!..
Верка злобно зыркнула и, взмахнув волосами, скрылась за углом.
Алиса привалилась к стене и, надув щёки, шумно выдохнула, вытирая ладонью блестящий лоб.
– Иваныч?! Иваныч, ну что?
– В. Об. Щем, – с трудом выговаривая слова, произнесла Алиса, – мне попалось как раз то стихотворение, про которое ты мне только что рассказала.
– И как? Зачет хоть получила?
– Зачёт-то получила, зато опозорилась на всю катушку!
– Оп-паньки... Расскажи!
– Чего тут рассказывать?
Алиса снова шумно выдохнула, треснула себя по голове и засмеялась.
– Смехота... Ну я и дура... В общем, вот как было дело. Захожу. «Здравствуй, присаживайся». – «Здравствуйте». Она: «Расскажи мне про стихотворение "Багровый и белый"»... Ну, думаю, вот повезло-то, это ж проще пареной репы. Наизусть прочитала, стала по строчкам разбирать. Сказала про окна, про закат. Она: «А что такое "в зелёный бросали горстями дукаты"»? Я заявляю так уве-ренно: «Это продажные женщины». Она аж закашлялась от смеха: «Кто?!» А я своё гну: «Продажные женщины. У Маяковского ведь в каждом стихотворении они встречаются». И «растоптанный букет», и «синий фонарь сладострастно снимает», и все остальное вспомнила, и твою гипотезу про зелёный цвет ей рассказала...
– Иваныч, ты сдурела?! Я же про зелёный цвет... Я же пошутила!
– Нашла время для шуток! Я подумала – ты серьёзно!
– У-у-у... Кое-кто явно перезанимался... Ну, а что она?..
– Что – она? Она за голову схватилась и стала смеяться как ненормальная, аж до слёз. А потом говорит: «Алиса, я же на паре вам объясняла, что зелёный – это цвет сукна игральных столов. "Бросали дукаты" значит "делали ставки". И кто тебе только такое сказал?»
– А ты?..
– А я возьми и ляпни: «Да мы с Беспокойной только что подумали и решили, что... что это продажные женщины».
– Иваны-ы-ыч! – с ужасом простонала Ленка. – Ты чего же меня сдала!
– Да ладно, не бери в голову, – пробурчала Алиса слегка виновато. – Она же не рассердилась. Слушала меня дальше, всё улыбалась, улыбалась, головой качала, а потом говорит: «Зачёт я тебе, конечно, поставлю, но в следующий раз думай своей головой».
Ленка её не слушала. Ей было невероятно стыдно.
– «Не бери в голову!» Ужас, кошмар! Иваныч, как ты не понимаешь, ты не сама опозорилась, ты меня опозорила, ещё и перед моим любимым преподавателем! Сейчас она будет думать, что у меня одни продажные женщины в голове...
– Лен, чего ты плетёшь? Не рассердится она... Она же тебя любит!
Беспокойная подскочила, как ужаленная:
– Вы что, сговорились все, что ли?! С чего ты взяла?
– Не сердись, остынь, – примиряюще сказала Алиса. – Это как раз у меня есть все основания на тебя обидеться! «Дукаты, продажные женщины...» Так что брось. «С чего, с чего...» Думаешь, это не заметно?
И, усмехнувшись, отошла.
Ленка сползла вниз по стене и закрыла руками горящее лицо.
Беспокойная обманула. Не припомнила Верке.
Зато Шипигузова не обманула.