Марианна и День победителя

...Удовлетворённость выполненной работой, не успевшая погаснуть в его глазах при жизни, медленно и растерянно уходила следом за душой. Я сейчас ничем не могла помочь Юрочке. Он умер быстро и относительно легко. Осколок мины в лоскуты порвал яремную вену, и здоровенный стокилограммовый мужик истёк кровью за несколько секунд…

23 июня позапрошлого года. Северный Кавказ
Перевал Хаюр-Ведено, 5.40 утра.

       Сегодняшним утром он был одним из пятерых пострадавших. Группу сильно потрепали миномётами какие-то джигиты, на которых мы случайно нарвались на старой дороге у шестого схрона. Нашей Яхте, замаскированной под аппаратную машину на бронебазе, тоже прилично досталось. От антенн остались лишь пеньки изоляторов, гироскопы требовали калибровки, оправа сапфировых «смотрелок» от прямого попадания повылезала из пазов. На фоне запаха раскаленного металла и вони горелой резины смотрелось это всё довольно огорчительно. Яхта была всего лишь малым звездолётом с минимумом вооружения, никто не рассчитывал использовать её в зоне активных боевых действий, поэтому лица у ребят, метавшихся вокруг неё по лагерю, наспех развёрнутому после боя, не были обезображены уверенностью в положительных результатах. Однако машина могла вращать колёсами и худо-бедно ползти в сторону осетинской границы. Устранить повреждения можно было и на ходу. Можно было бы отправляться немедленно, но автоматный огонь, открытый «чехами» после минометного обстрела, добавил проблем и с личным составом. С ними дело обстояло хуже. Из-за потерь в живой силе я, пара-медик, зависала на сутки, а значит – зависала вся группа. И надо ж было случиться всему этому пороховому бреду именно сейчас, когда боевая задача уже была выполнена и расслабленная яхт-группа шла в точку возврата, под Владикавказ.
Замерший на земле штурман Юрочка значился в официальных документах как Юрий Миронычев, подполковник морской пехоты России. Имел ли он какое-то отношение не то что к морской пехоте, а и к Российской Федерации вообще – вопрос спорный. В нашей группе все носили «спецназку» с жёлтым якорем на рукаве и всякими звёздочками на плечах. Даже мне было приказано прицепить погоны прапорщика. «Марианна Севец», значилось в искусно затрёпанной ксиве с моей фотографией. Бред, не меньший, нежели «Юрий Миронычев».
- Мара, отомри! – по-русски позвал командир, которого на этот раз звали «Владимир Моргунов»: - Юраном техники займутся. Посмотри, что с радистом.
Радисту осколками сильно порвало ноги. «Александр Дуров» не в первый раз был в подобной переделке, и терпеливо ждал, замотавшись в обгоревшее солдатское одеяло, сброшенное из Яхты кем-то из техников.
- Санечка, идти сможешь? – спросила я как можно строже. Сашка отрицательно мотнул свой здоровенной башкой и виновато улыбнулся. Я попыталась заглянуть в техотсек Яхты, но в косом свете поднимающегося горного солнца там невозможно было ничего разглядеть.
- Эй, крысы палубные! – ласково позвала я техников, - Кибермедик цел?
- Да лампочки-то горят, - отозвался голос старшего, о котором я помнила только, что на этой неделе он отзывался на дурацкое имя «Антон»: - А функционирует он или нет, можно узнать только эмпирическим путём.
Хитро ухмыляющийся Антон высунулся наружу. На его правой щеке багровел широкий кровяной мазок. Заметив мой изучающий взгляд, он махнул рукой и осклабился ещё шире:
       - Не бери в голову, сестрёнка. Царапина. Уже, считай, заросла.
       - Да вот не знаю. – сощурилась я: - Умничаешь ты что-то… Словами ты какими-то мудрёными говоришь… Непонятно, со мной разговариваешь, или сам с собой?
Техник побледнел. Легенды об обидчивости и злопамятности борт-врача делали своё чёрное дело. Пока не оклемался, надо добивать:
       - Значит так, железячьи души: радиста ногами в кибермедик и на прогон. За восстановлением следить. Если не уследите, обоим на лбу по члену выращу, ферштантн?
       - Яволь, - вздохнул он и исчез в отсеке, откуда мгновенно загремели командно-матерные распоряжения.
       Итак, Дурову в течение трёх-четырёх часов вырастят новые ноги. Одна проблема из пяти практически решена. Надо мной, подобно легендарному дамоклову мечу, висят ещё четыре трупа. Один из них – штурман группы, трое остальных – стрелки. Ни одним из них пожертвовать командир не согласится, восстанавливать придется всех четверых.
       Кристаллическая скан-матрица с шеи штурмана уже лежала в моём кармане, осталось собрать остальные, пока суетящаяся команда не затоптала их в дорожную пыль.
       Арьергардным автоматчикам досталось по пуле. Скорее всего, это было уже под занавес перестрелки. «Довлатову», залёгшему у колеса, пуля попала под левую ключицу и остановилась только в сердце. Будут сложности с её изъятием. Не то, что у «Ахмедова», которому американская тоненькая пулька пробила голову навылет и улетела, вырвав кусок стали из каски.
       Я долго искала третьего стрелка, снайпера Мурата. Наконец, нашла среди каменных осколков на склоне. Но не всего. Видимо, мина попала ему в грудь. Хвала Предтече, силикетовый ошейник с кристаллом остался цел. Однако с парнем придется возиться дольше всех.
       - Марыля, - рядом стоял Моргунов. Пришибу его когда-нибудь за эту дурацкую привычку подкрадываться: - Что у тебя?
       - Если кибермедик исправен, то чуть больше суток.
       - Так всё плохо?
       - Радиста уже чинят. Добро, если часа за три восстановится. Видади Ахмед-оглы и Юрик проблем не вызовут. Регенерация, стимуляция мозго-сердечной активности и копирование матрицы памяти – на круг часов по пять. У Русланчика 7,62 в сердце, лишний час на расковырять и заковырять обратно. То есть - плюс шесть. Итого пока восемнадцать. А вот с… - Я глянула на гравировку на последнем кристалле: - … с Курбановым будут проблемы. Слишком сильное разрушение тела. Восемь часов на предельной мощности.
       - При использовании мощности на пределе Яхта не сможет двигаться. - Володенька нахмурился. Тормозит он, что ли?
       - А ты что, всех остальных на ходу чинить собрался? Тогда хотя бы Дурову дай восстановиться, чего мы ст;им без связи? А на остальных накинь по полтора часика. Короче, тридцать два часа, как одна копеечка.
       - Ладно, - вздохнул Моргунов, - Сейчас пришлю народ, соберут твоих жмуриков.

Окраина села Барай, 10.00

       Утренняя прохлада ушла из балки Барай-тейпа. Летнее кавказское солнце перестало ласково греть и начало поджаривать скудную зелень на осыпающихся склонах. Задрожал воздух над горячими камнями, заставляя тени дышать и шевелиться.
Одна из теней, оживлённых горячим маревом, внезапно оторвалась от обломка скалы и заскользила в сторону зелёного кустарника на дне оврага, навстречу блеску то ли кварцевой, то ли слюдяной жилки в большом гранитном обломке. То ли из-за движения воздуха, то ли от того, что солнце поднималось всё выше – блеск становился всё ярче, а тень – всё чернее. Вот уже появился солнечный зайчик на соседней скале, вот он стал ярче, и уже казалось, что отблеск солнца превратится в световой луч, подобно прожектору…
       Но тень добежала до гранита раньше. Замерло марево, резкий порыв низового ветра дёрнул в стороны песчинки и мелкие камушки. Блеск яркой полоски печально померк, оставив после себя лишь слабое мерцание.
       Вот только кустик бузины, стоявший ближе других к этому блеску, почернел листвой и сильнее склонился к земле, словно кланяясь свету, задушенному тенью.

       Перевал Хаюр-Ведено, 11.30 тех же суток.
       - Друзья мои! – начал полковник Моргунов своё обращение к строю. Слышал бы его генерал Есенин, вот умора. – Наша вынужденная остановка на пути к дому подходит к концу. Задача группы выполнена, пресечена очередная попытка проникновения Изначальности Тьмы в мир наших младших братьев, людей Земли. Были неприятности, но они преодолены. И сейчас на окраине Владикавказа нас ждёт специально расконсервированный портал, который доставит нашу группу на орбитальный астроход, где уже можно будет расслабиться и ожидать встречи с благословенной тенью родной планеты. Задержка в дороге произошла из-за того, что пострадали наши братья, и наш прекраснейший пара-медик… - командир галантно склонил голову в мою сторону, - …делала всё для того, чтобы они вернулись в строй. Что мы и наблюдаем в настоящий момент! – Его широкая ладонь развернулась в сторону Миронычева, дрожащего неокрепшими коленками на левом фланге строя, и Дурова, стоящего рядом и настраивающего наш «матюгальник» на волну базового корабля.
       - Командир… - штурман говорил глухо и хрипло: - Ребята давно прониклись торжественностью момента и готовы идти дальше. Назови время отправления и пусть они поспят, пока наша очаровательная борт-блондинка собирает из Бе-У запчастей нашего доблестного снайпера.
       Шестьсот чертей! Вот такие у меня пациенты. П;ходя вытер ноги об чувства дамы и ухмыляется! И зачем я настояла на твоём первоочередном восстановлении? Ох, Юра-Юра… Я такая дура!..
       В процессе закипания я пропустила последнюю фразу командира. В моё восприятие попала только команда «Разойдись!» и броуновское движение народа, разбегающегося по лагерю ловить последние драгоценные часы отдыха на свежем воздухе и ласковом солнышке.
Я направилась к Моргунову. Он молча смотрел, как я приближаюсь и это был не тот взгляд, которым нормальный мужик сопровождает живую мишень в виде длинноногой блондинки с третьим размером бюста. Он смотрел не на меня. Он смотрел куда-то в себя.
       - Кэп, что с тобой?
       Володя очнулся и поморщился:
       - Да так… Паршиво всё.
       - Чего ж паршивого? Мишн, как говорится, комплит. Оборудование цело. В сроки возврата укладываемся. Что-то новенькое произошло?
       - Произошло. – Командир посмотрел мне в глаза. – Найди штурмана и сапёра. Через пятнадцать минут мне понадобятся ваши мозги.
       - Опять мозговой штурм? Ты можешь сказать, что случилось?!
       Его поджарая задница, уже почти скрывшаяся за пологом штабной палатки замерла, потом всё-таки скрылась. Из-за прорезиненного брезента послышалось:
       - Сегодня ночью мы своей акцией качнули Коромысло. Слишком сильно качнули. Теперь горы беременны отдачей. К нам рвётся Свет.
       Наступил полдень. Земное солнце стояло в зените.

Черепная коробка «Марианны Севец», 35 мм вглубь от лобной кости,
12.00 тех же суток.

       Нет в мире Черного, нет в мире Белого. И бесконечно количество градаций серого цвета здесь, на краю трёхмерной Вселенной, на границе ослепительного Света и вечной Тьмы. И лишь здесь, в этом разнообразии оттенков, может существовать не только разумное, но и живое вообще. И жизнь существует. И борется за существование. И перед сиянием звериного оскала и чернотой зрачков уже отступают Свет и Тьма, две Изначальности, сотворившие эту болезнь материи, сотворившие саму Жизнь. А она, приняв по недосмотру Изначальностей облик двуногого хищника-гуманоида, заполнила собой весь Космос, до какого смогла добраться, где могла существовать между смертельно холодной Тьмой и смертельно ярким Светом. И теперь допускает Жизнь к себе только самые светлые тени и самый тусклый свет остывающих звёзд.
       А наша задача проста. Мы – Скитальцы Предтечи. Мы стоим на страже Нейтрали, на страже Великого равновесия, которое Скитальцы по-простецки именуют Коромыслом. Это похоже на игру в шахматы, когда за обе стороны играет одинокий старик-пенсионер. Сделав ход за Свет, за Белых, мы толкаем Кормысло и убиваем кусочек Тьмы, а потому вынуждены следующий ход делать за Чёрных, компенсируя преимущество. Ибо, если прорвется в наш мир одна из Изначальностей – хана тогда и людям, и Скитальцам… Как там у Йохана Штрауса? «Даже рыбки в глубине, даже птички в вышине…» Подохнут все. Останутся только «камушки на дне». И те со временем исчезнут вместе с дном. На кой пирамидон они нужны, если некому по ним бегать и любоваться ими?
       Хвала Предтече – мы пока справляемся.

Ручей Вахо, четырьмя километрами ниже истока, 13.10 тех же суток.

       Солнце движется по небу всегда. Путь его предсказуем и ожидаем. И путь тени по земле тоже предсказуем и ожидаем. Но это только если… при прочих равных условиях.
На этот раз солнечный луч вонзился в воду ручья неожиданно. Свет прорвался через щель в скале, откуда ночью выпало несколько камней.
       Поверхность воды ярко вспыхнула золотом. Зашумела листва кустарников на берегах, стремясь закрыть листвой от губительного света живительную водную гладь. Со стороны заснеженных горных вершин ринулось наперерез свету белое облако, на ходу превращаясь в тяжелую грозовую тучу. Сгустилась и рванулась из под камней тень… Но было поздно.
Заплясали солнечные зайчики на камнях, и несколько лучей нашли в граните и базальте слюдяные вкрапления, которые тотчас весело заиграли на свету. Каменный мешок, по дну которого тёк ручей Вахо, засиял, как новогодняя ёлка. Это сияние становилось всё ярче. Туча, на несколько секунд закрывшая солнце, лишь задержала развитие событий… Половина долины вспыхнула белым ярким пламенем. Вода закипела.

       Перевал Хаюр-Ведено, 13.30 тех же суток.
       В результате мозгового штурма нам удалось вычислить все сколько-нибудь реальные варианты развития событий, а также адекватные меры, которые мы можем принять для решения возникающих проблем. Командир, довольный, как ёжик, слезший с кактуса, бросил ручку на исписанные тетрадные листки и откинулся на спинку нордвеевского походного кресла. Пасьянс Равновесия вроде бы сложился.
       Уже был слышен ровный гул основного силового агрегата. Уже минут пятнадцать назад за окошком провели под руки Мурата, собранного заново кибермедиком. Мы опережали энтропию почти на три часа. Если бы не матерились в голос техники, пытающиеся настроить кинематику солнечных батарей, и если б не бубнёж радиста за перегородкой, я бы могла сказать, что нахожусь в эйфории.
       Радист утомлял не только меня. Командир уже давно не обращал внимания на матерщину техников, но разговорчивость Дурова его насторожила.
       - Саня! Что там за базары по связи?!
       Радист откинул полог и растерянно оглядел нас:
       - Даже не знаю, и сказать-то как… С Сетью Парного Контроля какой-то бардак. Сигналы тревоги - ровным слоем…
       - Мляяя… - застонал Моргунов.
       Сапёр группы, здоровенный седой дядька, носящий полудетские погоны капитана, вскочил с места и бросился наружу, бросив на ходу:
       - Запроси потухшие СОСы без контрольной группы.
       - Так я уже… - буркнул Сашечка в удаляющуюся спину здоровяка.
       Володя аккуратно взял карандаш со столика, со зверским выражением лица сломал его пополам, и так же аккуратно положил половинки обратно:
       - Ну что делать будем, камрады Скитальцы? Солнце, что ли, потушить?
       - Поздно. – вдруг сказал Дуров. – Вы ж сказать не даёте… Прорыв у нас! По всему руслу ручья Вахо. Только что подтвердили… Там уже камни горят.
       Повисла пауза. Командир замер, глядя в пространство. Я повернулась к штурману:
       - Далеко это от нас?
       - Семнадцать вёрст по прямой. – Юрик внимательно изучал выражение лица командира. – Моргунов, ты похож на камикадзе.
       - Только похож? – горько усмехнулся Володя. – Радист, уточните координаты базового корабля и положение растра эвакуатора.
       - Кабздец… - тихо сказал бледнеющий Миронычев, расстёгивая камуфляжную куртку. – И завещание писать нет смысла. Или сгорит, или его кровищей зальёт.
       Меня бросило в жар. Я наконец поняла, о чем идёт речь. Базовый корабль обладал аппаратурой, умеющей «эвакуировать» пространство внушительными кусками. Мне никогда не понять, как это работает, но что-то там было связано с переносом в параллельную вероятность и обратно. Или не в параллельную, а в зеркальную? Ну, во всяком случае, всё, что в эвакуируемой зоне оставалось живого и способного питаться и передвигаться, при эвакуации выворачивалось наизнанку. У насекомых хитиновый панцирь оказывался внутри, а у млекопитающих и других – скелет снаружи… и кровь текла по наружной поверхности вен. Наши наукообразные называли этот «эффект» монополярным вывертом.
       Но так как смысл эвакуации состоял в том, чтобы «выложить» прорыв Изначальности в зону перевеса той же Изначальности, то есть обнулить сам прорыв, то такая цель оправдывала все средства – и колоссальные затраты энергии, и уничтожение всего живого, попавшего в растр эвакуатора.
       Сегодня под «всем живым» подразумевалась наша группа. Ибо что такое погрешность растра в семнадцать километров, если на неё взглянуть с околоземной орбиты.
       Лишь одна мысль ползла тонкой бегущей строкой под моей опустошенной черепной коробкой. Это судьба, гласила мысль. Не прикончила нас ночью Холодная Тьма – постарались «чехи». Не задержали б нас чеченские миномётчики, мы бы уже миновали область эвакуации… Даже пересекли бы осетинскую границу.
       Равновесие наказывало нас за энергичность.
       Судя по выражению лица радиста, он, так же, как и я, соображал довольно туго.
       Координаты астролёта Дуров подтвердил вполголоса, как бы в полусне. На окрик командира: «Передать команду на эвакуацию!», Сашок вообще не отреагировал, только хлопал глазами. На красивое молодое лицо наползла детская плаксивая гримаса, из горла вырвался полузадушенный всхлип, и рука радиста рванула кобуру с пистолетом.
       Над моим ухом четырежды гавкнул пистолет Стечкина. Точнее – два пистолета, потому что наш штурман носил именно два «стечкаря». И стрелял всегда из двух одновременно. Не знаю, зачем. Для меня это такая же загадка, как и то, зачем все штурманы Скитальцев носят часы на обоих запястьях.
       Дуров отлетел вглубь палатки на пару метров и замер навзничь.
       - Медик, продублируйте команду по рации! – донесся до меня голос командира сквозь глухоту от выстрелов. Эх, Вова-Вова… Как же всё хрен;во!
       Игнорируя затылком черноту пистолетного ствола, я подошла к мальчишке, почти разорванному мощными пулями, и наклонилась над ним. Он был ещё жив, и сам протянул мне гарнитуру связи.
       - Матрицу радиста передадите мне, - сказал Миронычев, - я пока блокирую его восстановление.
       - Нет необходимости. – ответил кто-то чужой моим голосом… Нет, отвечала всё-таки я. - Матрица радиста уничтожена пулей. Восстановлен он может быть только на родине.
       И, взяв из дрожащей руки умирающего карбонитовую закорючку «матюгальника», я произнесла в микрофон:
       - Прошу эвакуацию по нулевому виду!
       Перед моими глазами возникла карта, размеченная на условные номерные квадраты. Её держал штурман. Я что-то говорила, и судя по кивкам командира, говорила правильно. Потом командир исчез из палатки и снаружи раздались его команды. Кажется, он хотел, чтобы группа, бросив все дела, грузилась на броню Яхты. Он не был готов побеждать любой ценой. Он надеялся вывести Скитальцев из растра эвакуатора. Хотя бы попытаться. Хотя бы на пару километров.
       Голос командира был резким и противным. Из-за моей спины вышел Миронычев и, откинув полог палатки пистолетом, выпрямился в дверном проёме. Под звонкое тявканье «товарища Стечкина» я провалилась в вязкую черноту.

       День и час, который ещё не наступил

       Через неделю я проснусь в капсуле киберхирурга на астролёте «Л’рон-Л’рэй» и узнаю, что под воронку выверта попали только я и штурман, который понял, что я вырубилась и остался стоять рядом, пальнув пару раз в воздух, чтобы Яхта с командиром быстрее убиралась вниз по склону. Мне по секрету сообщат, что группа наблюдала за эвакуацией с расстояния метров в пятьсот, и оттого, что происходило с пространством, поседели даже ветераны. Я узнаю, что командир не отдавал приказа выдвигаться во Владикавказ, пока не восстановили трансивер, залитый моей и Юриной кровью, и не получили подтверждения, что прорыв Света закрыт, и качание Коромысла прекратилось. Мне расскажут, что численность группы уменьшилась на восемь человек, потому что после восстановления тех, кого штурману пришлось пристрелить, командир их дисквалифицировал. Теперь они будут служить на более спокойных и менее ответственных должностях.
       А ещё ко мне заявится штурман и скажет, что Скитальцы, собирая наши останки по всей палатке, наверняка что-то напутали, и теперь часть его клеток находятся во мне, а часть моих – в нём. И нелепо предполагать, что эти клетки не стремятся снова слиться с хозяином… Не знаю насчёт стремления, но против ни одна клетка точно не будет, и мы сольёмся. На всю ночь. И, может быть, на всю жизнь.
       Но всё это будет только через неделю. А сейчас тот день, День Победителя ещё не закончился, и я нахожусь в глубоком обмороке, который с секунды на секунду перейдёт в быструю и болезненную смерть от множественного разрыва тканей в монополярном выверте.
       И Боль ничуть не станет тише от осознания, что она пройдет, и я вернусь домой.

       Северный Кавказ, 22.30 тех же суток.

       Тишина. Безветрие. Ровный свет становился всё призрачней. Чёткие тени потихоньку удлинялись. Следы колёс бронетранспортёра казались частью горного ландшафта. Брошенный лагерь с трупными пятнами кровавых потёков выглядел, как развалины древней цивилизации.
Граница дня и ночи. Сумерки. Равновесие.