SOS

       
       Призрачный фосфорицирующий свет, могильный холод и метроном капель по металлу.
       -Где я?...
       Сознание медленно возвращается в звенящую голову. Приподнимаюсь с пайол, шатаясь, встаю на ноги и бессмысленно озираюсь. Что-то холодное попадает в глаза,   провожу по ним ладонью. Она становится мокрой.
       С трудом поднимаю голову.
       Из - под кремальеры отсечного люка срываются частые капли и падают на меня. Рефлекторно поднимаю руки,   со стоном подтягиваю запорный клинкет. Капель прекращается.
       И как вспышка в мозгу - на лодке АВАРИЯ!!!
       Бросаюсь к тумблеру «Каштана»,   перевожу его на связь с центральным постом. Приема нет. Спотыкаясь о сорванные с креплений подволока легководолазные аппараты, бегу к кормовой переборке. Там отсечный телефон. Снимаю массивную трубку и вновь пытаюсь связаться с центральным, а затем поочередно с 5 и 10 отсеками - тишина…
       - Что за черт?!  - проносится в воспаленном мозгу.
       Мчусь к отсечному глубиномеру. Фосфорицирующая стрелка застыла на ограничителе предельной глубины. Она у нас 600 метров.
       - А сколько же за бортом?!!
       Ноги становятся ватными,  сажусь на палубу. От ужаса и безысходности тело покрывается липким потом,   меня прошибает дрожь.
       - Нет, этого не может быть! Только не со мной! Не с нами!!!
       Затем в голове мелькает мысль – может, кто есть на нижней палубе?
       Оскальзываясь на ступенях трапа, рушусь вниз.
       Здесь тот же аварийный свет да призрачное мерцание приборов.
       В компрессорной, акустической выгородке и гальюне пусто. И тут я вспоминаю, как за несколько минут до того страшного, что случилось, вахтенный трюмный Витька Иконников крикнул снизу, что его вызывают в центральный.
Подхожу к переборочному люку   пытаясь его отдраить.
       Запорный клинкет проворачивается необычно туго и вместо знакомого свиста перепада давления, по периметру люка возникают протечки воды. Мгновенно возвращаю клинкет в исходное, и пробую ее на вкус - соленая. Тело вновь покрывается потом.
       Из оцепенения   выводит знакомый метроном. Из системы межотсечной вентиляции на подволоке, частыми каплями срывается вода. Бросаюсь к манипулятору,  перекрываю.
       Тишина. Только в висках бешено пульсирует кровь и бьется мысль - отсек затоплен. А он жилой. С отдыхавшими в каютах подвахтенными офицерами.
Я представляю, что там может быть, на голове шевелятся волосы.
       Дрожащей рукой достаю из ящика с ЗИПом «мартышку» и, пользуясь, привинченной к люку табличкой аварийных сигналов, стучу по нему. Затем прислушиваюсь, стучу снова. Тишина…
       Пячусь назад от люка, оступаюсь и падаю. И только теперь замечаю на палубе воду. Если она попадет вниз, в яму с аккумуляторными батареями, может рвануть водород. Лязгая зубами и подвывая, герметизирую яму. Слава Богу, автоматика не подводит.
       Затем вынимаю из переборочной защелки аварийный фонарь, включаю и еще раз осматриваю отсек, ища повреждения. Видимых нет. Давление в системе воздуха высокого давления и гидравлики, в норме. Кислорода, правда, намного меньше ее. Но для того, что мне необходимо сделать, должно хватить.
       А сделать можно единственное - аварийно продув лодку,   попытаться всплыть.
       Как всякий подводник, я этому обучен. И это прописано в моей книжке «Боевой номер» на случай аварии.
       Я еще раз пытаюсь связаться с центральным и другими отсеками корабля. Безуспешно.
       Затем подхожу к отсечной станции ВВД, тускло отсвечивающей хромированными манипуляторами и вентилями, срываю пломбу с главного.
       Давление воздуха высокого давления в системе нашего ракетоносца 600 атмосфер. Больше не бывает. И его взрывной силы должно хватить на подъем лодки на поверхность.
       Если, только, она излишне не затоплена водой, что мало вероятно. Водоизмещение у нас крейсерское - 12 тысяч тонн. И четыре отсека живучести: мой - первый, третий, пятый и десятый. Не могло же их все затопить. Вот только почему нет связи? Как все системы жизнеобеспечения корабля, она дублирующая. И не работает…
       Отогнав эти мысли, я несколько раз судорожно вдыхаю в себя воздух и совершаю необходимые манипуляции с вентилями станции. Затем неумело крещусь, и дергаю рукоять манипулятора.
       В отсеке ужасающий рев, тряска и пары взвешенного конденсата. Под ногами мелко вибрирует палуба. Глазами впиваюсь в стрелку глубиномера.
       - Ну давай! Давай!!  - ору я, не слыша своего голоса, и едва не сворачивая рукоятку.
       Лодку ощутимо качнуло, стрелка глубиномера чуть вздрогнула и… замерла.
А еще через минуту рев и тряска прекратились - система себя исчерпала.
Я обессилено сел на палубу и привалился спиной к станции.
       -Все, кранты, - проносится в мозгу.
       Затем я поднимаюсь на верхнюю палубу, стаскиваю с зарядного отделения торпеды стеганый чехол, валюсь на него и проваливаюсь в небытие.

       Просыпаюсь от могильного холода. Все тело затекло и онемело. Сколько ж я спал?
Отсечные часы на переборке показывают 6.30 А авария случилась в самом конце моей вахты, около полуночи. Значит, на поверхности новый день.
       Я с трудом встаю и вновь осматриваю верхнюю и нижнюю палубы отсека. Заодно убираю с проходов сорванное при аварии имущество. Подходит время вентиляции торпед и аккумуляторной ямы, но сделать этого я не могу. Система энергоснабжения не работает. Понизилось и давление гидравлики. Значит на корабле серьезные разрушения. Внезапно начинает стучать в висках и першить в горле. Это признаки кислородного голодания.
       Я спускаюсь вниз, вытаскиваю из акустической ямы РДУ и несколько кассет с регенерацией. Волоком тащу их по проходу и поднимаю на торпедную палубу. Отщелкиваю крышки установки, вскрываю ключом кассету и вставляю регенеративные пластины в пазы. Еще бы сверху подвесить мокрую простыню для ускорения реакции, но силы на исходе.
       Я сижу и судорожно зеваю, как выброшенная на сушу рыба. Через минуту дышать становится легче и наступает легкое опьянение - это от интенсивного выделения кислорода. Пока живу. Одна зарядка рассчитана на сутки.
       Присев на корточки у РДУ, и вдыхая живительную смесь, мучительно соображаю, что еще обязан сделать по аварийному расписанию.
       - Вспомнил! Отдать носовой аварийный буй. Всплывая на поверхность на прочном тросе, он включает проблесковый фонарь и излучает радиосигнал SOS. А лодка уже несколько дней как в Баренцевом море, и в полночь не вышла на очередной сеанс связи. Нас уже должны искать.
       Глубиномер зашкалило на шестистах.
       Длина же троса буя, с поправкой на снос, 1000 метров. Должно хватить.
       Я спускаюсь вниз, включаю фонарь и пробираюсь к маховику отдачи буя. Вот он, на подволоке у шпиля, окрашен в красный цвет. Срываю пломбу и вращаю его до упора - механический указатель отдачи буя не реагирует.
       - В чем дело ?!
       И тут меня осеняет. Буй не всплывет. Он намертво приварен к комингсу перед выходом в автономку. И я лично в этом участвовал.
       Во время сильных штормов, аварийные буи на лодках нередко срывает и уносит в море. И вот какой-то идиот в Главном орском штабе придумал взыскивать их стоимость с командиров. А она не малая. Вот те и стали «по тихому», приваривать буи перед автономками к корпусу. А в вахтенных журналах после погружения делать липовую запись: «аварийный буй проверен на отрыв силами швартовной команды».
       Матерясь и вздрагивая от холода, я вновь карабкаюсь на верхнюю палубу и решаю переодеться. На мне только легкая репсовая роба с клеймом «РБ», а температура в отсеке уже сравнялось с забортной.
       Встав на разножку, отстегиваю с подволока один из ранцев легководолазного снаряжения со своим боевым номером, и опускаю на палубу. Расстегиваю его, и, отложив в сторону оранжевый гидрокостюм, извлекаю водолазное белье. Шерстяные свитер, гамаши и носки. Натягиваю все поверх робы. Заодно сбрасываю и кожаные тапочки, натянув вместо них швартовные сапоги. Сразу стало теплее и захотелось пить.
       Снова лезу на разножку и тянусь к блестящим нержавейкой контейнерам с аварийным запасом пищи и воды. Вскрываю один, и извлекаю несколько банок воды, консервов и упаковку галет. Там еще сгущенка и шоколад, но пока хватит и этого. Есть совсем не хочется.
       Вскрыв жестянку, пью отдающую металлом воду, и через силу жую галету.
Взгляд останавливается на лежащем у ног дыхательном аппарате ИДА-59.
       В нем, по теории, можно спасаться из затонувшей подводной лодки. «Идашки» приняты на вооружение флота в пятьдесят девятом году и пригодны для всплытия с глубин до ста метров. Короче, безнадежно устарели. Особенно для атомоходов, которые несут боевую службу в океане, где глубины исчисляются километрами.
       В учебном отряде у нас была неплохая легководолазная подготовка. В том числе практическая, с выходом из имитатора затонувшей лодки по буйрепу с пятидесяти метров. Техникой включения в аппарат, выхода из лодки и всплытия, я владею достаточно, поскольку проходил переподготовку на базе, как внештатный водолаз.
       И поэтому мне не по себе. Я отлично понимаю, что при забортном давлении в 60 атмосфер, меня раздавит еще в тубусе выходного люка. А если каким-то чудом успею отдраить его верхнюю крышку, зацепить конец толкаемой перед собой вьюшки за рым комингса и выпустить ее из рук, намотанного на вьюшку троса с мусингами хватит только на сто метров. И даже если я пройду это расстояние со всеми обязательными выдержками, впереди ждут еще 500 метров свободного всплытия. А это баротравма легких, разрыв сосудов и мучительная смерть.
       И будет качаться на волнах оранжевая кукла с безобразно раздутым под маской лицом и вылезшими из орбит глазами. Короче, спасение в аппарате, это из области фантастики.
       У американцев уже давно есть специальные всплывающие камеры, а мы все по старинке, на «авось». Вот и подыхай теперь.
       - Курвы!! - ору я в адрес флотского начальства, и бешено пинаю «идашку».
       А затем успокаиваюсь и вспоминаю, что всплывающее устройство есть и на нашем корабле. Одно из самых новых. В десятом отсеке. Это герметичная камера на двоих, отдающаяся лебедкой с глубины до тысячи метров.
       Год назад мы ее испытывали в Белом море. Причем неудачно. Всплывшие в камере на поверхность муляжи, облаченные в легководолазное снаряжение, измочалило вдрызг. Тем не менее, без доработки и повторных испытаний с людьми, ее приняли на вооружение. Кто-то, в КБ и штабах, получил ордена, а мы «гроб с музыкой».
       Все так безнадежно, что впору завыть. К тому же в отсеке еще больше понизилась температура - дает о себе знать холод арктических глубин.
       Подсвечивая фонарем, пробираюсь к торпедным аппаратам, где у стрельбового пульта находится командирский сейф. В нем, помимо отсечной документации, должен быть ректифицированный спирт - предназначенный для регламентных работ с оружием.
       Мучительно долго вспоминаю шифр кодового замка и набираю нужную комбинацию.
В нижней ячейке сейфа плоская металлическая канистра, офицерская пилотка и морская портупея с кобурой.
       Для начала проверяю емкость - она заполнена на треть. Отвинчиваю колпачок и делаю пару глотков. Спирт сразу же ударяет в голову и становится заметно теплее. Затем достаю портупею и вытаскиваю из кобуры «Макаров». Отжимаю планку на рукоятке - в обойме масляно отсвечивают восемь патронов. Загоняю ее обратно, и ложу оружие на место.
       Прихватив с собой канистру, иду к «Каштану» и усаживаюсь на чехол. Делаю еще несколько глотков, вскрываю банку консервов и жадно ем. Затем проваливаюсь в сон.

       Пошли третьи сутки после аварии. Снова пытался связаться с другими отсеками. Молчат. Или меня не слышат, или… Об этом стараюсь не думать и лихорадочно соображаю, что еще можно предпринять, чтобы обозначить место затопления лодки. Тогда нас рано или поздно найдут. А времени остается мало. Регенерация на исходе. Осталась всего пару кассет.
       И внезапно меня осеняет. Торпеда!!! Нужно выгрузить из аппарата торпеду и выстрелить чем-то, что всплывет на поверхность, и укажет место аварии. А такое в отсеке есть. Это водолазная буй-вьюшка, спасательные жилеты и пробковые матрацы. Все они имеют длительный запас плавучести. К тому же вьюшка ярко-красная, а оранжевые жилеты имеют боевые номера, хорошо понятные каждому моряку.
       Через несколько минут все это у торпедных аппаратов: вьюшка, пять жилетов и три матраца. Теперь дело за главным - извлечением из аппарата торпеды. Выбираю нижний - так быстрее и проще.
       Торпеда в нем с ядерной боеголовкой и снятыми с предохранения инерционными ударниками. А, значит, действовать следует осторожно. Дело осложняется тем, что я один. Но это ничего, выдюжу, все-таки специалист 1 класса.
       В течение часа, подсвечивая себе фонарем, под вой гидромоторов выполняю с пульта автоматики ряд манипуляций, в результате которых освобождаю от запасной торпеды крайний нижний стеллаж. Теперь на него можно выгрузить ту, что в аппарате. Она уже отключена от внешних приборов и стопоров.
       Снимаю мастичную гербовую печать с крышки аппарата, нажимаю флажок манипулятора, и она плавно открывается. Затем подгоняю к хвостовому оперению торпеды автоматический зацеп направляющей балки, который выкатывает ее на стеллаж.
       Все. Самое трудное позади.Я провожу ладонью по зарядному отделению с ураном:
       - Да, убить ты можешь тысячи, а вот спасти - ни одного.
       Затем несколько минут отдыхаю и загружаю в малиновый зев аппарата поочередно вьюшку, жилеты и матрацы. Потом возвращаюсь к пульту, закрываю крышку и готовлю аппарат к выстрелу.
       Когда стрелка манометра боевого баллона замирает на четырехстах атмосферах, вынимаю чеку из стрельбовой рукоятки и плавно тяну ее на себя.
       Знакомый гул в аппарате, скачок давления в отсеке - мой «SOS» унесся в неизвестность.
       Интересно, что сейчас на поверхности. Шторм или зыбь? Ночь или день? По моим подсчетам день.
       Вероятность обнаружения моего послания достаточно велика. Через этот район наши ракетоносцы возвращаются из походов в Атлантику. И здесь же их караулят норвежские «Орионы» с «Мариатой». И командованию флота известны координаты нашего последнего выхода в эфир.
       Кроме того, взрыв на субмарине, а теперь я не сомневаюсь, что это был именно взрыв, непременно засекла НАТОвская противолодочная система «Сосус», установленная в этих местах. Вот только что это было - подрыв на блуждающей мине, которые здесь встречаются с прошлой войны, столкновение со следившим за нами американским атомоходом, или авария в ракетном отсеке, я не знаю.

       В отсеке осязаемая на ощупь темнота.
       Аварийного освещения больше нет - сели аккумуляторы. Нет регенерации и пусты баллоны «идашек». Экономя силы, я почти все время лежу в полузабытьи, укутавшись в чехлы из-под торпед, и вспоминаю родных и близких. А еще солнце и ковыльную степь. Порой чудятся какие-то звуки за бортом. Приподнимаю голову и прислушиваюсь. Нет, показалось.
       У меня кровоточат десны и отекли ноги. Так иногда бывает в конце автономки. А эта перевалила уже за 90 суток.
       Надо же, прошли в Атлантике тысячи миль, а дома, в Баренцевом утонули. И не выйти. Обидно.
       По щекам катятся слезы, и я их не утираю. Дышать становится все тяжелее, в висках толчками пульсирует кровь.
       Ждать, пока начнутся муки удушья я не желаю, и, пошатываясь, на ощупь бреду к отсечному сейфу. Там спасение…


       PS.Посвящается военным морякам, погибшим в отсеках затонувших подводных лодок.