Иллюзия

       Отныне я смотрю на мир сквозь очки Джарвиса Кокера.
       Не в прямом смысле, конечно.
       У меня до сих пор только одно настоящее желание.
       Попробуйте угадать – какое?..
       Каждое утро, ровно в восемь, я выхожу из дома в надежде встретить ЕГО.
       Такого же потерянного и одинокого, как я.
       Такого же отстранённого и диковатого, с горящими глазами цвета свежих салатных листьев.
       Я представляю его героем, самозванцем, рок-звездой, великим писателем, иммигрантом из Польши, мечтателем, репортёром с телевидения, смотрителем музея доисторических искусств, свободным путешественником, туристом, торговцем газет, водителем такси, мультипликатором, программистом или кондитером из пекарни напротив.
       У него длинные, мягкие и слегка вьющиеся, взъерошенные волосы шоколадного цвета, тонкие запястья и пронзительный взгляд.
       Обыкновенно он привычным жестом вздымает левую бровь.
       Он ироничен и худ.
       Его артистизм не знает границ.
       И он постоянно носит очки с цветными линзами.
       Этим он напоминает мне Джарвиса, и я УЖЕ его люблю.
       Однажды он мне даже приснился. Облачённый в длинный, чёрный сюртук, под проливным дождём, он стоял и размахивал зонтиком, словно тростью, опираясь на него то правой, то левой ногой. Когда он бормотал что-то себе в спутанные, тёмные волосы, у него на лбу собирались мелкие морщинки, делавшие его лицо старше и серьёзнее.
       И мне захотелось остановить время.
       Чтобы подарить ему вечную молодость.
       Он точно поклонник Оскара Уайлда.
       И он вечно теряет перчатки. Мне хотелось бы знать, где именно он их умудряется терять, чтобы пойти туда и вернуться домой с целым мешком кожаных, замшевых, вязаных, шёлковых, шерстяных перчаток. Чтобы одни одевать утром, другие днём, третьи вечером, четвёртые носить на улице, в пятых засыпать, под сладостные звуки его голоса, доносящегося из бумбокса.
       А потом подарить ему себя. Свою невинность и свою красоту. Сказать, что я для него. А он – для меня. Чтобы Земля снова завертелась.
       Вместо этого оцепенения. Этой фальши. Когда замерзают руки. Ведь у меня нет его перчаток. И его тепла. Но никому не отнять мои сновидения. Мои мечты. Которые тают за щекой, как разноцветные сахарные леденцы. И от них всегда так приторно. И тошно.
       ЗИМА.
       Снег за окном. Как же он там, без перчаток?..
       Теперь я понимаю. У меня никогда не было друга. И ЕГО я тоже совсем не знаю. Хочу налить ему горячий чай с лимоном… и сахаром… чтоб было сладко-сладко и ночь никогда не закончилась. Мы бы просто сидели, дышали ароматным теплом на застывшие стёкла и ничего не говорили друг другу. Ведь я плохо знаю английский. Хотя… он не обязательно должен быть англичанином… или американцем…
       Он ведь лишь отдалённо напоминает вокалиста группы Pulp. Мякоть… или бумажная масса… у меня в голове.
       …Смотрит на меня с укором:
       - Я, между прочим, тоже умею петь.
       - Правда? – восхищённо отзываюсь я, разглядывая ещё не растаявшие снежинки на его рукаве, - Тогда спой для меня что-нибудь. Пожалуйста…
       - Извини, сейчас не могу, - он с озабоченным видом укутывает горло малиновым атласным платком, - Ах, эта простуда…
       - Я закрою окно.
       - Не надо. Лучше ТЫ станцуй мне. Я хочу на тебя посмотреть.
       Смущаясь, делаю реверанс и робко протягиваю ему руку. Он отрицательно мотает головой:
       - У меня затекли ноги. Давай без меня.
       Я, охваченный пёстрым, безумным вихрем внезапно нахлынувшей эйфории, кружусь в радужных изгибах комнаты, освещённой светом изысканных, будто подрагивающих во тьме, ночников. На мне белоснежная, кружевная ночная сорочка и диадема. Я улыбаюсь ему самой детской и бесхитростной улыбкой на свете.
       СЧАСТЬЕ.
       Подхожу к нему на цыпочках, немного склонив голову в бок. Почему он так напряжён?.. Или, может быть, всё это его больное горло?..
       - Не подходи, - едва слышно говорит он, боязливо поглядывая на меня из-под лохматой отросшей чёлки, - Мне нравится смотреть на тебя издали. Расскажи о себе? Я буду очень рад, если ты мне откроешься.
       - Ну… эммм… мне семнадцать лет; я люблю дождь; завораживающие голоса и интонации; огни чужих окон; места, в которых никогда не был; белые, пушистые полосы на небе, которые остаются, после того, как пролетит самолёт; морские волны; холодный, белый песок; скалы; гитарные рифы; амбиции; чувствовать божественное начало в людях…
       - Какая прелесть, - удовлетворённо кивает он, но когда я снова хочу подойти к нему, грубо хватает меня за запястье и швыряет к стене, - Я же просил! Теперь тебе совестно?
       Я бесцветно сползаю по стене, тихонько хныча и теребя руками подол. У меня на запястье - следы от его ногтей.
       Заплаканно смотрю на него сквозь редкие пряди упавших на глаза волос. Теперь он смеётся.
       Я сажусь на пол, скрестив ноги по-турецки. Он продолжает неприятно хихикать себе в платок.
       - Не смешно, - хрипло говорю я, утирая слёзы, - Я думал, что ты мне друг.
       - А я кто?
       - Не знаю. Но ты не тот, кого я выдумал.
       Проходит несколько мгновений тягостного молчания. В комнату врывается ветер и с остервенением принимается кружить под потолком мои рукописи и рисунки. Он успевает поймать жадным взглядом несколько акварельных откровений, скептически кивает головой и, демонстративно отвернувшись, провозглашает:
       - Не знал, что ты ещё и рисуешь.
       - А ты разве что-то обо мне знаешь? – удивляюсь я, не решаясь подойти ближе.
       - Не больше и не меньше, чем ты обо мне.
       - Но я настоящий, а ты – выдумка. Плод моего воображения. Иллюзия.
       Резко поворачивается на носках, затем достаёт из нагрудного кармана смешные очки с жёлтыми стёклами и незамедлительно примеряет.
       Театрально принимает различные, трогательные позы, запускает фарфоровые пальцы в волны своих непослушных, тёмных волос и кокетливо поводит плечиком:
       - Теперь похож? – без тени удовольствия на лице.
       - Вроде, - пожимаю плечами, - Если тебе не нравится – я тебя не заставляю. Можешь быть тем, кто ты есть.
       Снова резко поворачивается на носках, теперь уже, в сторону и, смерив меня осуждающим и немного надменным взглядом, напоминает:
       - МЕНЯ НЕТ.
       Пару минут размышляю, затем говорю, застенчиво накручивая локон на указательный палец:
       - Но ты же не призрак? Если тебя потрогать, ты…
       - Отойди от меня! – вопит, в бешенстве, и швыряет в стену цветочный горшок.
       Тонкий стебель фиалки сочно надламывается, и её головка беспомощно утыкается в пол, чуть присыпанная землёй.
       Смотрю на него почти с ненавистью.
       - Почему мне нельзя подойти ближе? – стараясь сохранять спокойствие, спрашиваю я, - Я хочу взять тебя за руку. Ты мой друг.
       - Нет у тебя друзей, - рассерженно бубнит он, - Держись от меня подальше, понял?
       Я уже не сдерживаю слёзы. Они текут по щекам, губам, подбородку, шее.
       И я понимаю, что в нём нет жалости. Потому что он не настоящий. Он не может сочувствовать. И плакать тоже не умеет. Даже смех его – чисто механический, совсем неискренний. Так смеются люди в телешоу. Или в рекламе зубной пасты.
       И всё-таки, он не может не чувствовать…
       Я сотворил его таким – трогательным, хрупким и уязвимым.
       Любящим…
       Влюблённым…
       Одержимым… мной…
       Уже уверенней, поборов нерешительность, направляюсь к нему и, скорее, чем он успевает среагировать, властным движением разворачиваю его к себе лицом.
       В его глазах замирает ужас, брови вздымаются, губы мелко подрагивают, а сам он ещё сильнее укутывается в сюртук и обматывает простуженное горло платком.
       Осторожно касаюсь его губ своими, чувствуя его дрожь, испуг и тайное торжество. Пью печаль из его уст. Похоже на чай с лимоном. Только уже без сахара.
       - Ну, хватит, - шепчет он, - Оставь меня… я прошу… я умоляю…
       - Повесь свой сюртук на спинку стула, - говорю я, - Я сейчас закрою окно…
       - Оставь! - почти истерически стонет он, - И не вздумай!
       Не позволяет мне раздеть его, сведя руки на груди и бросая на меня полные нечеловеческого страха взгляды.
       - Да в чём дело? – теряю терпение я.
       - Но я… под ним… ничего нет, - на его лице проступают красные пятна.
       - И что же? – умилённо отзываюсь я, - Я создал тебя таким стыдливым?
       - Ты не понял, - он охнул и страдальчески прикрыл глаза, - У меня там ВООБЩЕ ничего нет. Ты не придумал… не вообразил себе… в твоих фантазиях я всегда был человеком в чёрном сюртуке под горло…
       Волна какого-то благоговейного трепета застывает на моём бледном, ещё совсем детском, лице. Отшатнувшись от него, я одним рывком снимаю сорочку через голову, затем с шумом затворяю окно и встаю возле ночника, немного смущённо подперев острый подбородок кулачком.
       В его тусклом, дрожащем свете я кажусь совершенством.
       Он цепенеет, не в силах вымолвить слово. Его лицо кажется нелепой карнавальной маской. Хочет что-то сказать, но у него перехватывает дыхание и он лишь резко, с ощутимой болезненностью изгиба, словно окостеневшей шеи, отворачивается, крепко сомкнув пляшущие, слипшиеся от слёз, ресницы.
       ТОРЖЕСТВО.
       Лениво потягиваю фруктовый коктейль через соломинку. Слизывая пену с губ, бросаю ему пламенные взгляды.
       Он повержен. У него дрожат плечи. Он хочет оскорбить меня. Или ударить. Но то, что он делает вместо этого, заставляет меня вскрикнуть от ужаса.
       Одним ловким движением, он срывает со своей шеи платок и бросает его мне в лицо. Малиновый шёлк стекает по моим волосам, глазам, скулам, подбородку. На какой-то момент у меня возникает ощущение, что его голова как бы проплывает в воздухе, отдельно от тела.
       Мне становится страшно.
       Я закрываю глаза.
       - Уходи, - шепчу одними губами, - Пожалуйста, выйди через дверь, как все обычные люди.
       Вместо ожидаемого щелчка проворачивающегося в скважине замка, чувствую настойчивое прикосновение. Подойдя ко мне сзади, он сжимает мои обнажённые плечи, и тепло шепчет в самое ухо:
       - Как же я уйду? Ведь ты не сможешь меня забыть.
       - Я найду себе другого, - чуть слышно, надорванным от волнения и желания голосом, отвечаю я, - НАСТОЯЩЕГО.
       - Ты меня не понял. Я смогу покинуть тебя лишь тогда, когда ты окончательно сотрёшь меня из своей памяти.
       Некоторое время он задумчиво перебирает мои прямые, длинные пшеничные волосы. Я откидываю голову ему на плечо, и он вдохновенно меня целует. Любит?..
       - Почему ты материализовался? – спрашиваю я, не оборачиваясь.
       Мне всё-таки неловко просить его снова надеть платок.
       - Ты слишком сильно этого хотел.
       - Значит, если я пойму, что ты мне больше не нужен – ты исчезнешь? Тебя больше не будет? Вообще нигде? – в моих ярко-голубых глазах отражается нескрываемое беспокойство.
       - Выходит, что да, - с грустными нотками в голосе отвечает он и отпускает мои плечи.
       - Я так хочу, чтобы ты был настоящим, - спустя несколько минут говорю я.
       Он завязывает на шее платок.
       Раскрывает промокший от снега зонтик.
       - Останься, - со слезами в голосе прошу я, готовый вот-вот разрыдаться.
       Окидывает уже немного сонным, подёрнутым поволокой, взглядом мою детскую комнату и, остановившись возле полки с музыкальными дисками, отвечает:
       - Хорошо. Только сделай мне горячий чай. Если можно, с лимоном.








       2. 06. 08.