Четверг
......................интеллигенция, бряцая в бубен, забывает, что сей инструмент только
......................пробуждает от спячки верх и низ, и дырявит границы, отделяющие
......................миры, а исход вечно возобновляемой битвы зависит от силы взявшего
......................бубен и в немалой степени – от самого занемогшего.
Энциклопедия III рейха
ЛИЗА
Город боязливо сочится сквозь стёкла квартиры, робко шумит первым транспортом, прячет глаза остывающих фонарей и окон.
– Мяу!
Шелк гардин сдвинут в угол, скупое солнце бросает на пол крестовину окна и гладит ворс ковра. Справа тикает будильник, но броня одеяла хранит тепло и скрадывает звуки.
– Мяу!
Левая ступня оказывается снаружи, квартирный холод несмело трогает ее и вскоре уже уверенно щекочет.
– Мяу!
Ковер обозначает чужое присутствие и подвергается выцарапыванию.
– Лиза!
Наглая тварь… Не может бесшумно – хозяйка.
Нога втягивается под одеяло, будильник пищит, кошка вспрыгивает на диван и седлает лентяя.
– Мяу!
Мяса просит… Или рыбы. Уважения требует: хищник. К сегодняшнему дню на ее личном счету один растерзанный случайный попугай и девять съеденных соседских хомяков…
Кошку подарила знакомая. Сиамская породистость с примесью персидской крови позволяла животному требовать рыбы и только. За трое суток в доме плакали полхолодильника, половичок и покрывало. На четвертые была растерзана диванная подушка, сорвана гардина, а хрестоматийное «мяу» превратилось в бесконечную истерику. Тем же вечером она научно обосновано получила пинка, следом – сметаны, и стала «Лизой». В течение следующей недели Лиза полюбила борщ, вермишель и мясо, а в дальнейшем научилась легко осваивать ситуацию, извлекая при этом пользу…
– Мяу!
Не найдя любимую ногу, кошка сменила фронт, взялась играть с пальцами правой руки, и вскоре раскусалась вовсю.
– Брысь!
Бывает ли утро «добрым»? Одеяло – прочь, ноги – в тапки, чайник – на плиту. Посетить туалет и вернуться в кухню. Холодильник дал плов, маргарин, лимон, зелёное яблоко и шоколад. Фарш…
– Лиза…
Клубок подкатился, сверкнул снизу, потребовал своё. Чуткость ушей, нервная антенна хвоста, алый лоскут языка. Прожорливая. Скоро антикотин потребуется. Заманить в ванную и закрыть: маленькая месть…
Кухня. Над плитой черно-красный квадрат – «Спасти Донбасс и умереть» – гротеск, работа известного городского художника. Дать волю огню, покрыть его сковородой, растопить маргарин, согреть плов. Чайник выбросил белую струю и завтрак обрёл реальность…. Ложка «нескафе», две – сахару, долька лимона, полоска шоколада, кипяток… Спешно завтракать, мыть посуду, паковать мусор; здесь же умыться. Комната. Одеться – две минуты, бриться – некогда, зеркало – я… Прихожая. Расческа, визитки, деньги, часы, телефон, сигареты. Всё? Зажигалка. Всё. Денег мало…
Звонок!
– Да.
– Почему ты меня оставил?
– Что?
– Я люблю тебя.
– Кто это?
– Это Лиза.
– Кто?!
– Девушка из вторника.
– Не помню.
– Музей, кулинария на Воровского, кофе гляссе…
– А-а-а …
«Ничего не помню».
– …квартира Шмидта, белое «Валлентайн», георгины с соседского балкона…
– Да-да-да...
«Кто такой Шмидт?»
– Какие новости? Что удалось?
«Дурацкая ситуация».
– Новости что и всюду: отражения. Скромные удачи, великие поражения, незаметные успехи и необязательные провалы, обернувшиеся катастрофами. Собирался на море, – кончилось лето, объявил войну лени, – лень победила. Тихий тупик и красная строка…
– Торопишься?
– Опаздываю.
– Не пропадай. Звони в любое время. Я жду.
– Обязательно.
– Позвони сегодня?
– После часа, ладно?
– Целую в ушко…
ВОВА
Подъезд оставил короткий шлейф тепла. Сыро. Солнце не задержалось. Сто шагов к остановке: минута. Газетный киоск не работает, людей мало, такси нет. Троллейбус ушел, и ждать бессмысленно. Девицы голосуют. Нет бы – машины водить…
Остановился темно-синий «Опель». Девицы нагнулись, подали ожидающим попы, заелозили по дверке; граждане любовались.
– На Касьянова, пять гривен…
Водитель потянулся:
– Костя!..
«Вовка. Вот кого давно не видел».
– Салют!
– Привет! Тебе в центр? Садись.
– Спасибо. Как ты?
– Порядок.
Машина осторожно двинулась ещё советским асфальтом и медленно набрала ход.
– Посредничаешь?
– И четвергую… Дом купил, в Раздолье. Дина просила. Ребенка хочет…
– Что с работой?
– Думаю, ищу, езжу, внедряю. Всё чередом, пока тихо. Сегодня в Луганск надо. Как назло…
– Значит, не пойдешь на Семафорную?
– Не успею. И завтра тоже. Дина прозвонит… Мы уж на девять дней.
– Жалко Саню. В голове не укладывается: ходил человек, душу рвал, стремился, и – нет его. Трудно смириться.
– Они к нам в гости собирались – Дину поздравить. Ай! Что теперь?..
– В Луганск надолго?
– Как получится.
– Отсюда и неприятности… Из-за «как получится».
– Да, утро двадцать второго июня тоже тихим выдалось…
– А что изменилось? Время, люди?
– Времена меняют личности…
– Вот именно.
– Есть у меня знакомый в Раздолье – кладезь. Тебе понравится. Матёрый экземпляр. И не максималист, но считает, снег должен выпасть первого декабря, и в конце февраля – сойти…
– Покажешь как-нибудь.
– …Мир – недолюбливает, но ценит каждого в частности…
– А мы?..
«Хуже ненавидя мир, полагать себя любимым».
– …В чужие рамки не лезет. Денег – чемодан, а водит «бобик». Мобилы не уважает. Рассказывал, – вывез коллег порыбачить, а те без связи минуты не терпят. Он-то рыбак, что надо – в цистерне с нефтью несколько штук поймает, а приятели с ума сошли: покрытие есть, но не берёт. Час искали, – рыбалку по боку. Взобрались на дерево, привязали «сименс» к шесту – еще три метра вверх: дзынь, ура! А кнопки-то как нажимать? Там и бросил этих сапиенсов, на дереве. Для того обезьяны оттуда слезли? Говорит, последним на планете купит…
– Правильно делает.
«Плохо, когда прогресс опережает духовность. Золотой век поэзии пришелся на полное отсутствие хай-тэк цацек. Кибернетика не родила Достоевского и Шекспира. И хоть молодые побеги всегда застилают пни, внешний лоск – сомнительное достоинство. Красота монета фальшивая: сегодня она блестит, завтра от этого – одни неприятности».
– …Крайне принципиален – никаких исключений…
«Маленькая принципиальность спасает от большой тюрьмы, но неприятностей подкидывает – всю жизнь».
– …Между прочим, кофе только варит – ритуал. Электрочайник – ни в коем случае…
«Огонь – мужское дело».
– …И докторам не доверяет, – в больнице с рождения не был…
«У меня тоже денег нет на дешевых врачей. Можно посещать сеансы Жоржа, принимать хвост ящерицы, втирать дерьмо комара, но лечиться лучше – у Штеймаха».
– …Представляешь, в Новый год размораживает холодильник и клеит обои. Разводит свиней, а ест хлопья, охотно рыбачит и ненавидит уху. Телевизор не смотрит…
«Чего смотреть? Спорт – страницы национального позора, КВН – дурдом, кино стоящего мало. Новости? Заказ…»
– …Никакой новой химии: мыло, щелок, порошок. На всё своё пунктик. Картошку жарить – может ноутбуком накрыть. Вообще редкий тип, не жлоб. Трудяга. Хозяин.
– Ехал бы отсюда…
– Куда из унитаза денешься? Ты-то как?
– Дышу.
– Вот именно… Понедельник, среда – пьянство, вторник, пятница – блуд, суббота, воскресенье – творчество?
– Сам всё знаешь.
Вовка относился к однолюбам, крепко стоящим на ногах главам семей. Лодыря не праздновал, но и не вкалывал на износ – здоровье берёг. В компаниях меру знал, и пускаться в кутёж, не зная удержу, себе не позволял. Твёрдый в убеждениях, верный старым принципам, Владимир Шепотько крайне редко шел на сделки с совестью, тайных пружин не искал, держался за семью, свято веря в необходимость брачных уз, и считал, что изменять любимой женщине – мерзко. Таких уже не делают… Семья, как созидательный кирпич, ячейка общества, в его понимании была выше, прочнее, тверже одинокой расхлябанности. Пусть гражданский брак, но – брак, пусть эрзац-семья, но это маленькое надуманное где-то счастье – греет, и если невозможна вечность – так хоть ненадолго… Неудивительно, что он рос в бизнесе…
– Женись, Костя. Меняй декорации… Когда море последний раз видел? Бархатный сезон! Хватит подвигов – это никому не надо, этого никто не ценит, от этого хуже только себе… Отдохнешь, потягаешься с рыбой в хитрости, русалку заблеснишь. Меня и то тянет: швырнуть подальше камешек, смочить щиколотки, хоть пассажиром уйти за горизонт – солнышко проводить. Как в кино: облокотиться о парапет, подставить ветру шевелюру, задумчиво выстрелить окурком…
– Курить – вредно.
– Не язви. Кто ты здесь – разменная фигура интриганов, поэт необязательной истины, тень эпохи с возможностями спившегося бога. Неделя – и совсем другой человек. Или в деревню двигай. Сказок почитай – старой Англии… Я знаю, ты любишь. Представь: чердак, сено, душистый василек в зубах, брусничный чай, гроза по крыше… Хватит себя жечь. Заботы подобны Горынычу: отсечешь одну, ан две новые грозятся. Давай, подлатайся. Перегоришь ведь. Всё не высветишь. И своё – упустишь.
«И не пытаюсь».
– А что лучше – факел или бенгальский огонек?
В литературе Владимир весомым творцом не стал, но как ремесленник, просто творческая личность – состоялся. Светлый ум, владение слогом, последовательность в защите мнения, но донкихотства – не любил, а обществу вызов бросал, когда оставаться «порядочным, как все» человеком было до блевоты стыдно. Мало кто устоял против чудовищ власти, денег, женщин и вина. Вовка – смог.
– Мрак – естественное состояние мира: парсеки вечной тьмы и абсолютного нуля. Свет – одинокие солнца. Атомы. Крошечные светлячки в полой банке. Найди свое солнышко…
– Зря ты ушел в коммерцию…
НЕЗНАКОМКА
– Тебе где?
– У «Авангарда».
– Будь здоров!
– Увидимся. Дине привет…
Хлопок двери, урчание мотора, удаляющийся рокот автомобиля. Шаг на тротуар: принять стандартный ритм, придать нужную маску, стать одним из миллиона. Сразу на перекрестке взять нужный азимут и влиться в пешеходный поток. Я – человек, я – горожанин, я – свой.
На полшага впереди – девушка. Видимая часть лица – Дина. Один в один. Невозможно… Вкус, самоуважение, целеустремленность, выраженные в стиле и походке. «Ради этого стоило бросить рай». Врожденная грация производит впечатление. Юность! Это мир и привлекает. С молодостью чувствуешь, что живешь. И теряешься… Известно: голос, гренадёрский рост, красота и здоровье – данность. Подарок природы или Божья милость. А значит – тленно и преходяще. И уважения не заслуживает. Иное дело – интеллект, манеры и порядочность. Это стоящее. Эти плюсы – заслуженная награда за усилия. Но как определить? Где действительное воплощение достоинств? Нащупать визитку, ускорить шаг, улыбнуться.
– Барышня…
– …
«Выбили из нас учтивость».
– Гражданочка!
– Ой, меня?
«А это вбили».
– Уделите минуту, пожалуйста…
– Да?
«Как иногда мучительно объединять слова в предложения».
– Мне трудно подобрать слова, но суть, вы, думаю, поймете…
– Хотите познакомиться?
– Если не возражаете. Вполне возможно разница между нами – только внешняя. И разрешите вам польстить…
– Я вас разочарую.
«Плохо дело».
– Вижу, вы спешите явно не на лекцию, мне тоже есть куда в столь ранний час…
– Не напрягайтесь.
«Еще хуже».
– Всего лишь кофе?..
– Нет.
«Боже, так ошибиться».
– И телефон?..
– Я сказала!
«Жестоко».
– Но разрешите…
– Отвали!
«Бурёнка».
МАЛЬЧИК
Еще один хмурый осенний день. Дно воздушного океана. Вафли многоэтажек и сталагмиты офисов. Белый парашют сорванного ветром объявления… Равнодушие. Ритм. Цивилизация. Новый центр. Утро делового города: лужи, шаги, шум сигналов, инициированные «Запорожцами» пробки, камень, смог, радиодуэли. Спешка… Непроницаемость лиц, стёкол, неба. Тела, машины, буквы. Жители дна не дышат небом.
Бойкое место у супермаркета «Донбасс». Киоски, дворники, розничные торговки. У центрального входа, несколько левее, двое. Молодая мама – из «золотых», в дутой курточке, с локоном на лице и в кепке-«нахалке» на один глаз, и сын – толстый, балованный в ярком комбинезоне. Опуцок… Лицом – вылитый Брежнев. Капризничает… Семьи делятся на две основные категории – ничего от детей не скрывающих, ориентируя на реалии жизни, и создающих вокруг потомков колпак заповедника… Мальчик не маленький. Он вертится на месте, что-то просит, дуется, обидчиво выпячивает губы. Мама привычно потакает, протягивает руки.
– Давай, штаники расстегну.
Фордыбака с готовностью позволяет, отворачивается к стене, поливает ее, уклоняется от брызг и ручейка. Над ним мигает реклама, блестит витрина, улыбается плакат.
Город живёт: крутится в центре, шепчет в аллеях, тянется к промышленным окраинам и ползет обратно; ждет, разочаровывается, отсыхает и размножается, надеется и растёт…
Мальчик писает.
ГРИГОРЕНКО
Вперёд, сквозь моросящий дождь, через парк – царство пешеходов, асфальтовую площадь, автомобильный ряд у входа. Часы в фойе – восемь тридцать две. Опоздал…
В председательских хоромах ремонт, люди выходили из актового зала. Костюмы, лица, руки: планёрка окончилась.
– Привет!
– Привет.
– Здорово, Константин!
– Здравствуйте.
– Как оно?
Показался сам Григоренко – седой, осанистый, заслуженный. Старый волк, многажды лауреат, неплохой организатор и философ, Григоренко идеально подходил занимаемому месту. Трудностей не боялся, чувствовал людей, кадры подбирал толково, берёг их и мог удачно распорядиться. Характерная тяжёлая задумчивость, хозяйственная основательность, презрительная сила, столичная пресыщенность и староверная нерадушность могли озадачить всякого нового человека, но продолжительная общительность сглаживала мнение, и располагала к нему подавляющее большинство как «полезных человеков», так и людей с улицы.
Голова проводил затылки, высмотрел отсутствовавшего, поманил, выкинул руку навстречу, овладел пуговицей:
– Опоздавшему – персонально!
Втянул в зал, усадил в первом ряду, отошёл к окну, нахмурился. Теперь держись. Анатолий Иванович – утёс: жёлуди трещат. Взгляд на календарь, – не тринадцатое? Ладно, раз пошёл перекос – лучше не усугублять.
Левый локоть на подоконник, стариковское нога за ногу, вздох сосредоточения, правая рука по нацистски – вверх.
– Расписание на сегодня – три пункта. В девять областной симпозиум…
«Ни много, ни мало».
Первым загнулся мизинец.
– В одиннадцать премьера «Ваксы» – Марковский театр подтверждает звание «народного», от нас рецензия.
– У меня иные планы, а присутствовать в каждом мгновении – невозможно.
– Опоздавшему – персонально!
«Иногда, чтобы попасть куда-то – нужно опоздать…»
Круглые глаза председателя приняли идеальную геометрическую форму, к мизинцу присоединился безымянный палец.
– Третье!
Дверь провалилась в коридор, появилась Нина:
– Анатолий Иванович…
– Закрой дверь.
Хвостик русых волос, серые глаза, укрупненные линзами, папка в цыплячьих ручках – референт обидчиво скрылась.
– И, наконец, третье.
Средний палец оставил большой и указательный в меньшинстве:
– В пятнадцать ноль ноль изволь на ковер к Спесивцевой, то есть – Васиной…
«К добру или худу?»
– …Будет тебе «Матрица перезагрузка»!
«Понятно».
Спесивцевой смена фамилии мало пошла на пользу: диктатор в юбке по-прежнему наводила ужас на ответственных работников культуры и молодых талантов, ищущих поддержки.
Глаза Григоренко секундно выпучиваются, указательный палец оборачивается кулаком:
– Внизу работает буфет, – попробуй напиться!
«Ну, раз благословили…»
– Я пойду?
Напряжение оставляет собеседника: лицо мякнет, брови теряют излом, подбородок опускается.
– Зайди, будь добр, в студию. Дети у тебя беспризорничают. Не век же их Агаповой тянуть? Или сдай кому-нибудь…
ПЕТРОВНА
Одиночество располагает к размышлениям, тишина – к работе. Минутные вспышки, лава эмоций, вихревые потоки – всё выплеснувшееся на бумагу подлежит планомерному и кропотливому тралу мелкой ячейкой. Так влюбленный в дело фальшивомонетчик корпит ночь: пока станок гонит вал, он любовно работает единственную бумажку, – для души… Журналистам не позавидуешь, – не хочешь, но дай. К девяти в пустой и гулкой студии были закончены две давнишние миниатюры, и подогнан хвост объемного эссе. На литературные глубины миниатюры слабоваты, но забавны и поучительны. В начале десятого, загремела ведром техничка. Приземистая, с носом-картошкой и крупными порами лица, в сине-черном рабочем халате бабушка звякнула ведром об пол, прислонила к стене швабру и достала из подмышки веник.
– Добрый день, Константин Сергеевич. Ваши уже толпятся. Полон зал.
– Пусть начнут…
– Пишите?
– Я всегда пишу.
«И всегда недоволен».
– Напишите, как мы раньше жили. И Акулов, дай Бог ему здоровья, цены снизить обещал. Про него напишите. Вот он мне нравится: справный мужчина. И смотрит ласково.
– У вас тараканы есть?
– На кухне… А что?
– Так. Просто.
– Ой! Чего только не делала, – никак не помогает.
– Вот и я о том же…
Петровна честно зарабатывала надбавку к пенсии, убирала с мыслимым тщанием без спешки и чисто. Писателей жалела, как всякая русская баба – посадских мужиков: пьющих и непутевых, но своих. Было в ней что-то от большой и грузной кошки – старой, доверчивой, несущей в дом уют и порядок.
Утопив тряпку, Петровна поправила на голове платок и заработала веником. Раз и навсегда заведенная программа уборки прерывалась женскими монологами, навевавшими покой и дрёму.
– …Всё у нас по-старому, только мода новая. И другая каждый день, не угнаться. Нам-то что, а дети, внуки? Нет размеренности, времени нет – подумать. Гонятся, бегут… А куда спешить? Только и пожили при Леониде Ильиче. Тихо, спокойно. И колбасу, и масло брали…
– Приятного аппетита.
– Вот и ваши – бегают, шалят, обувь сменную не носят, за девчонками из «Аллегро» подглядывают. Бедовые!
– Я прослежу.
«Общество, в котором процент мечтателей неуклонно падает, – обречено упасть».
Петровна всюду такая – не поет за работой. Суждения и размышления – вслух. Брюзжит большей частью справедливо. Двадцать лет тому наибольший тираж имел «Труд» и вся страна чего-то строила. Пришло время глянцевых журналов с обилием советов «как правильно лениться…» – и результаты впечатляют.
Время идти на мероприятие. Последний взгляд на строки – хватит. Бумаги в стол, форточку закрыть, ключ оставить…
– Уходите?
– Я вернусь.
– Добро.
В коридоре догнал очередной заслуженный упрек:
– За цветами следите, Константин Сергеевич! Высохли.
– Что?
– Папоротник, говорю, желтый у вас.
– Осень…
КОЛЛЕГИ
В фойе – корифеи. Тяжелые костюмы, залысины, выпуклые линзы очков: всяческое соответствие выбранному кругу. И единство взглядов…
– Вот! Извольте выслушать…
– Если читатель исчез, – значит это кому-то выгодно…
«Стыдно в книжном показаться, любо в винный заглянуть».
– Неоспорима ваша правота! Дефицит достойных авторов…
«Нечего печатать – вспоминайте классиков, их давно не читали».
– Чтобы жить – книготорговлю надо дотировать. Или что вы можете предложить?..
– В народ пора идти. Спрашивать читателя – что интересно? У коллег из прессы есть День подписчика, и нам пора.
«Вместо чтобы вкус формировать, учить прекрасному и прививать сознание, Горы кланяются Магометам: «чего изволите?» и щедро осыпают камнепадом примитивных низостей. Ибо – спрос рождает предложение».
– И тут согласен с вами совершенно…
– Стрелы Амура – не всегда удача…
«Лучшие книги – о любви. Кроме любовных романов…»
– Никаких размышлений и намёков – только выводы. Читатель хочет отдохнуть и знать готовое. Простота и доступность потребителю – основа издательского бизнеса…
«Ещё десятилетие – и спасёт ли Маргарита хоть кого-то?»
– Сейчас эпатаж в цене. И перебежчики. Хочешь российский тираж, – плюнь на Америку, и наоборот…
«Своим нигде не станешь».
– Я тут посоображал и нашел нужным представить такую мысль…
– При Союзе и заказы были, и читатель, и расценки… Пиши и живи.
«Если о прошедшей эпохе нечего сказать, кроме как о времени низких цен – грош ей цена».
– Вы знаете, не вижу препятствий. В пользу данного умозаключения свидетельствует…
Пафос подчёркивался кряхтением, трубками, вальяжными движениями рук, уверенной поступью…
– Успех в детских книжках. Четверостишие – страница, художник контур сработал: разворот. Двенадцать страниц – раскраска. Любой тираж сметут. Себестоимость копейки, выручка – целковый…
«Разнятся потребности и пути их удовлетворения, итог – один».
– Кто писал для широты – ушел в «Интернет». А мне на новый сборник не хватает…
«Пиши на заборах».
– Конечно, мэйнстрим нужно видеть. Подводные течения – важный фактор.
– Тираж всегда можно сделать. Не вопрос…
«Можно «подождать» кого-то. Дорожают не только навсегда ушедшие. «Воспоминания и откровения» – тоже в цене».
– Или следующий характерный признак…
«Взаимная неприязнь в писательской среде – суть конкуренция. Начинающего ободряют, милостиво отзываются, туманно пророчат, хлопают, разрешают присутствовать, наделяют вниманием. Но годы идут, молодость мужает, мнение уже своё имеет, часто – противное, и греться в лучах чужой славы ему позволяют всё реже. А стоит оперившемуся взлететь, да ещё удачно поймать ветер, как начинаются интриги. Разворачиваются критика либо замалчивание, добродушные упоминания сменяют гримасы, а чаще оскорбительные пересуды за глаза. Люди творческие вообще завистливы и злопамятны. Их чрезвычайно бесит чужой успех, – в этом они видят угрозу своему месту под солнцем. Таковы правила тех писательских кругов, где во главу ставится карьерный рост, стремление к славе и обладанию всего с ними связанного».
– Приходится следовать моде. Есть увлечения крупными формами, – даёшь «кирпичи»!
«Выстрой домики из карт игральных, из домино, из кубиков – какой дольше выстоит? Но понимают ли своё место во рву постмодернизма любители мейнстрима – соискатели бесконечного литературного забега на приз собственного имени?»
– Всё имеет конец. А если время в соперниках, – приходится щупать моду.
«В лучшем зеркале не узреть. Шагая в ногу со временем, петляешь по кривой дорожке. И одинаково проиграешь».
– Вот и мне хочется, чтобы юное поколение знало современников наравне с классиками. Меня, тебя, Степана Гавриловича… Мы даже ближе…
«Когда тянет не стол, а трибуна – это уже духовная импотенция».
– Встала настоятельная необходимость, но господа-меценаты перевелись…
«Местные толстосумы ставят цель «в доляшку впасть. Но вы-то, корифеи… Кого из вас вдохновило сказанное?»
– И теперь не обо всем следует писать. Далеко впереди – только дурная слава…
«Под пули посылают начальству неугодных и с них же троекратный спрос. Но хватит ли жизни – всколыхнуть гуттаперчевую гладь литературы? А след оставить? Чуковского уже не поймут: «вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой…» или поймут неправильно: «долго-долго Крокодил море синее тушил – пирогами и блинами и сушеными грибами».
В группах афоризмы, смех, достоинство. Одиночки – флегматично-презрительны. «Молчат, как женщины в гареме». Кто из вежливости, кто от бессмысленности, иные от неловкости: лишние люди. «Когда нечем хвастать – вспоминают о душе». Критики – особняком. Знают место своё, ранги и клиентов. И цену. Всегда на ять, всегда при деле: резать бездарность одних и рядом культивировать аналогичную, маскируя ширмой самобытности. Забавно, когда у критиков острые, иззубренные подобно ножовочному полотну, режущие фамилии, или псевдонимы, ассоциативно напоминающие конец света.
В наполняющемся зале новички и гости – новые грузди в темном бору. Эти – дисциплина, эти – никуда. Приходится. Без разбега не взлетишь: закон. А фактор личного знакомства – верный путь… Трудно у нас писать, Господи. И, Боже, как трудно быть писателем.
Просквозил Архипов – обволакивающий человек навязчивой категории лиц. Мазнул взглядом, не искренно осклабился, повернул навстречу. «Скажет или нет?»
– Дас ист фантастиш!
«Ублюдок».
– Всё злишься? За восьмую полосу?
– А ты как думаешь?
– Думаю, надо было Григоренко слушать. Упрямство – не лучший конь.
– Тебе виднее…
Подкованный голос и плутоватые глазки натурально изобразили участие.
– Я, знать желаешь, не напрашивался, – так получилось. Замени строку или вовсе убери строфу – и полоса твоя. Не надо аналогий о нынешних «крутьках». «Херои» – скользко. Конечно, историю не вымарать: армия Муравьева, студентов триста человек… Да, спартанцы! Понимаю… Но вот это: «чтоб вы успели хапнуть и спетлять» – ты меня извини…
– Пшёл вон!
С новой делегацией появился Велес – маленький, седой, въедливый. Приятный собеседник и поэт хороший. Ценит его читатель. За легкость, прямоту, умение обыденность украсить, мягко облечь недостатки в карикатурную форму. Узнал и сердечно обрадовался:
– И вы сюда?
– Постараюсь избежать.
– Тогда – счастливо. Я вас видел…
Подошел Тесля. Опущенные уголки губ, воспаленные глаза, туристическая небритость. Эрудированный и приятный во всех отношениях человек, общество которого всегда радует. На нередких презентациях его изданий и просто творческих вечерах всегда занятно наблюдать реакцию присутствующих либо её полное отсутствие. Как редактор Тесля виртуозно владел искусством вставок и даже никчёмные произведения вытягивал на средний уровень. Заострить и пригладить – это его, врождённое. Вниманием оделял всех, с душевной щедростью делился новинками и секретами мастерства. Помял плечи, дружески хлопнул в спину:
– Начальство сочло?
– Куда денешься.
– Когда в гости будешь?
– Ждите.
Тесля и Велес – столпы. Издатели, меценаты, личности незаурядные, каких мало.
Мелькнул Куратов – прямой и сухопарый, ярко выраженный типаж белогвардейского офицера. Зоркий, жилистый, немногословный. Виталий Юрьевич – наш человек. Всегда выслушает, поддержит, войдет в положение. С ним тепло. В шутках далеко не заходит, праздников уклоняется, – предпочитает дело. Так и мастер! Выписать характер – в двух предложениях из трех слов. Вот кому дано создать интригу и очаровать. Умеет… Зависти к трофеям чужих побед не питает, и эта похвальная черта восходит к самому раннему детству. И то сказать – воспитание. Бабушка, столбовая дворянка, учила манерам и достоинству, отец – драться. Результат: в двадцать пять из мальчика вырос офицер госбезопасности, которого распад империи сделал поэтом. Много сегодня лириков из кадровых? Восемь популярных книг, статьи, рецензии. На мероприятиях неизменно попадает в президиум – ноблес оближ, где часто впадает в помрачнение, мечтая размочить официоз этажом ниже.
– Моё почтение, Виталий Юрьевич.
– Привет, Костя.
Красный от стульев зал заскрипел и плотно осерился спинами. Финские пиджаки – ближе к президиуму. Спины хлипче, в свитерах, – у выхода. Логично. Правило: «скучай или выпей» молодыми усваивается быстро и фундаментально. Засветился и будет.
В коридоре за фойе – новые ковровые покрытия. Навстречу – Карпов. Лысоват, с круглой бородкой вокруг рта и чёрными вишнями глаз. Плут, из признанных. С затемнённым прошлым и расцвеченным настоящим. Любит блеснуть в компаниях, однако при малейших волнениях на жизненной глади уходит в глубины патетики. Пишет не ахти, без виньеток. Не формалист, но склонностей к импровизациям не обнаруживает. На страницы детективов тащит бульварные рецепты из кулинарии, хотя способен, имеет твердый стиль и реализацию. Отличный костюм, хороший одеколон и бесцветный, никогда не узнаваемый голос. Всегда улыбчив, всегда спокоен, – танк в капонире. Оно и верно: крепче нервы, – ближе цель. Может удачно хлестнуть, но для посвященных – типичный гоголевский персонаж: принародно режет правду-матку и пляшет гопака под губную гармошку местного Капоне. Где надо – кается, где можно – жжёт, в общении податлив, в делах упрям и настойчив. Может, и правильно. В руках – амбарная книга триллеров. В пиджаке угадываются еще…
– У тебя такое есть? Моя пятая.
«Такое»! Господи, это же книга!»
– Да, спасибо.
«Книгу дарят единожды. Дальнейшие необходимо покупать. Если жалко – значит, не нужны они, и не стоит метать бисер».
На книгу – за автографами – клюют опаздывающие. Новички женского пола сразу жмутся к локтю, гладят взглядом:
– Ой, мы так вами гордимся! Спасибо, что вы есть…
«Одно и тоже…»
– Можно и мне?
– Девушки, одну на двоих.
– Я быстро читаю…
«Боже, что я тут делаю?»
– Тихо!
Зал ожил приветствием: «Разрешите поздравить присутствующих…»
– Надо спешить!
«Без меня».
КОЛЯ, ДИМА, ИГОРЬ
Выбор между симпозиумом и буфетом – обычно не в пользу первого. Даже «в этот поистине праздничный день». Критики в свитерах, поэты без галстуков, художники в рубашках навыпуск. Бедные корреспонденты тянули шеи, высматривая богатых своего круга. Теоретики запивания со сторонникам закусывания объединили свои партии и открыли дискуссию: «что полезнее народу?» Прокуренное место – глоток свежего воздуха:
– Мало ли чего и кому хочется? Алкоголику – водки, наркоману – летать охота. Обоим – «лекарство». И что получится, если один нырнёт в цистерну, а другой сиганёт с пятого этажа?..
«Надо себя обуздывать».
– Везде улыбаются, здоровья желают, тут – душу сверлят, следят, куда влез…
– Общество – кастово. Всегда! Сегодня – это группы интересов. Со своими лидерами, кодексами, жаргоном, изгоями, канонизированными личностями. И с другими группами они пересекаются лишь в силу необходимости. Рокеры и брокеры, автомобилисты и юристы, любители фантастики и наркотиков, главари преступного мира и силовики, адепты восточных религий и западных масонских лож, фанаты спорта и Бахуса, поклонники Дьявола и культуризма, почитатели жесткого порно и виниловых дисков, вегетарианцы и гурманы, иеговисты и онанисты, пацифисты и фашисты, хакеры и fuckеры, лопухи и лабухи, золотари и блатари, арфисты, экстремалы-пофигисты, политологи, палеонтологи, комики, гомики, и прочая, прочая, прочая…
«Дебилы в песочнице…»
– Положивший себе написать роман должен хотя бы взять ручку…
– В России – гуляют до темна. Взявшись за талии, длинными шеренгами перекрывают улицы, вовлекая новых участников: браги хватит. Транспорт игнорируют – «объедет, не трамвай!» Украл – молодец, честный – значит малахольный. Быть прилизанным и вежливым – западло. Был в Китае – водители прут, не останавливаясь: некогда, работать надо. Собьёт, – не зевай. «Нас слишком много, чтобы уступать!» Вооруженные люди годами живут над диким женьшенем. Престижные рабочие места – отличникам, лучшие публичные дома – передовикам. А теперь – внимание: чья философия победит?..
«Кулаки сжимаются, как душит серость! Слова рождаются из глубины и неизбежно тянутся вверх, к свету и миру. А их боятся. Не понимают, не видят, не слышат. Кушать желают…»
– Тщеславие – политикам. Голосовать за висящего выше всех на заборе, признать кого-то за раскрученную книгу или купленную диссертацию – дела минувших дней? Гори оно синим пламенем! Толку, что подъезды выбеливаются от выборов до выборов? Есть буква закона, есть дух, а совесть? Смотри, ворьё вчерашнее пищит, законности требует. Нашлась каста неприкасаемых!
«А не надо уподобляться».
– Лицо государства – жаба!
– Да хоть разумный булыжник с Марса – мужик толковый, и народ не обижает.
«Боятся здесь «обиженными» стать. Льстят, поддакивают, терпеливо соглашаются и – привыкают к безобразиям, фактически становясь».
– Можно ли обидеть – «народ»?
– Да взять хоть партию честных правил этого, как его?.. Правильный мужик!
«Питаются иллюзии».
– Такие же вертихвостки! Тоже чистые руки, ноги и помыслы!
«А нечистым трубочистам – стыд и срам».
– Я скорее поверю гидрометцентру, чем оппозиции!
«Быстро меняются идеалы».
– Ничего доказывать не нужно. День черный, а ночь белая – только за Полярным кругом. На Колыме, например.
«Немеркнущая логика! Эпоха политического романтизма часто заканчивается реакцией».
– Лучше посылать, чем слыть…
«Спорим, рвём сердца, жертвуем здоровьем, жизнью, а этими политическими «ура» и антипатиями кто-то зарабатывает».
– «Демократия» читаема и вверх ногами.
– Как и есть.
– В подлиннике!..
– Какой из него классик – семечки на конференции лузгает!
– Ну любит человек семечки… Пишет-то хорошо.
– Не знаю, кто за него строчит, – порядочный человек в президиуме семечки не плюхает…
– Президент тоже в носу ковыряет!
– Я понимаю его, как человека, уважаю в собеседниках, но к творчеству отношусь придирчиво и совсем не приемлю концертов. Не та атмосфера…
– Потом заметка о пропаже появляется с разделом «Светлая память»…
– Отношения слесаря и крановщицы никому не интересны, а секретарша и начальник – уже анекдот…
– Женщине – простительно. Зато она трудолюбива и честна. Не всем дано экспромтами сорить!..
– А как вам бандитизм с человеческим лицом?
– Бандитизм – наша цель! Светлое будущее народа. Не удивлюсь и новой вертикали – сверху донизу. С власти станется. Главный авторитет области, района, города… Каждому – аппарат с секретариатом. Зам. по мокрой части, пом. по грабежам, инструктор по изнасилованиям. Все в законе! Смотрящим – почет, ведущим специалистам – надбавки за вредность…
«Магия слова «главный». Но люди не верят главным инженерам и врачам. Практикующих специалистов предпочитают».
– Точно! А мафии рядовые заменят органы в погонах. Десять «стрелок» – получай малиновый пиджак, двадцать – модный от Версаче, тридцать – собственный офис и право не ходить на «стрелки».
– Давно не слышно…
– «Стрелка», как вид современной дуэли осталась в девяностых. Способ сатисфакции – «ответь за базар!» стал вызовом прежней морали, разложившейся системе и нарождающейся буржуазии. «Вы умные, у вас дипломы и контракты, а у меня вот что есть: тра-та-та-та-та»!
– Но элемент защиты чести присутствует.
– Гипертрофированной! Та же мода, – казаться значимым и весомым. Свой кодекс – «понятия», свои атрибуты – пиджаки и цепи, своя эстетика…
– …вид спорта, метод мести, стиль жизни, некий протест обществу и структурам государства…
«И той же церкви».
– Знаем. Прожевали. Всё фигня…
– «Фигня» – у них на лбу написано, только не доходит.
«Фигня» – всегда лезет, «путёвое» – приходит.
– Меньше вякай. Ты не Гонгадзе.
– Коалиция «Сила бандитов»!
– Граждане Австралии в Украине рыдают от зависти – наши кролики в клетках…
«Коммунизм вытравил интеллигенцию, оглупил сознательных и выкосил стыдливых, отчего высох, пал и загнулся у мафии на руках. И теперь наше место – в забегаловках».
– Булгакова затравили, Блока – голодом, Горькому – яду, Маяковский – пулю съел, Гумилева в расход…
– Есенин в петлю слазил…
– Цветаеву вспомни.
– Гоголя живьем зарыли!
– Мандельштаму не повезло.
– А Галичу?
– Пушкина с Лермонтовым на стволы.
– Во, люди! Глыбы. Человечища…
– И после этого не выпить?
– Правильно делаешь…
«Имидж положительных героев со временем теряет привлекательность и меняет знак. Ореол тускнеет, образ выцветает, а ниспровергать кумиров – любимое занятие толпы. Опорочивать легенды модно в любое время. В итоге на сцену выходят новые герои – прямо противоположных ценностей. Бесконечные витки: стоит занять пьедестал, – находятся хулители, победит оппозиция – снова не так. И словно белки в колесо – недалёкие в духовном отношении попадают в замкнутый круг: культура песочных часов. Наелось общество – власть имущие меняют приманку».
– Скажи куда можно лезть, а куда – нет, чтобы я лез куда хочется…
– Почему – «чернуха»? Советская эпоха культивировала «как надо жить» – и вот вам нате. Может, стоит показать, как «не надо»?
«Не тот пошёл поэт, – стреляться он боится, читает «интернет» и пачкает страницы».
– Одного Вовочку уже выгнали из Казанского университета.
– Процент идиотов и гениев одинаков, основная масса – посредственность…
«А гениев от психов – на глазок?»
– Стихи не даются, но помогают в прозе…
– Чем выше будущее здание, – тем глубже яма под фундамент…
– Родись Рома Зверь в эпоху Пастернака, – из него бы вышел Вознесенский.
«Сейчас из любого пастернака – сок…»
– История – барышня ветреная и шутку отколоть способна!
– Продажную Клио каждый оденет в свою бумазею…
– Можно обманывать государство – оно абстрактно, и ты часть его, можно начальство – неизвестно ещё кто больше не прав, но обманывать родных и близких – подлее всего…
– Хочешь толкать фуфло, – открой модный клуб…
– Дела всё те же. Крутишься, как грязные трусы в стиральной машине, иногда е…бут и сушат, а жизнь, – пока висишь, – идет.
– Хиреешь.
– Через «е»!..
«Опускаться, как спускаться – упал, да катись…»
Буфет с тёплой водкой и холодными пирожками по случаю областного мероприятия скрыл солонки с пятнами томатных капель, зато украсился искусственными подсолнухами, оброс столиками, венскими стульями, табуретками и плетенками из фойе, отчего добавилось острот, тесноты и скандалов. Остров свободы с температурой в сорок по Менделееву, атмосферой «мама-анархия» и неизбежным ругательством истины. Котел на огне и каша мнений. «Не живи здесь столько паркетных поэтов, – имели бы лучший город». Из середины взметнулись руки.
– Костя!
– Пернатым нашего полка!
– Вооруженным мыслью похмелиться…
– Причаливай.
– Выговор обмыть надо. А то второго не получишь…
Дима с Колей – пара юмористов приглашающе жестикулировала: «к нам!» и непритворно радовалась встрече. Своих сразу видно: высокие бокалы, водка, сигареты, две полные пепельницы, одинокая сладкая плитка в фольге. Дмитрий Штиль и Николай Заремба не доверяли мелкой фракции в кофе и политике, оба получили высшее техническое, избегали кривых слов, числились в штате областного еженедельника, но публиковались всюду, где могли, и быстро прогрессировали: прохиндеями в ремесле не были. Обладали развитым шестым чувством, жадным интеллектом, находчивостью. В быту, в карьерном плане, в культурной плоскости и в отношении слабого пола своего не упускали, и за парочкой тянулся метровый хвост сплетен, последняя из которых – об одной на двоих подруге. Небеспочвенная… Но дружба ценилась ими вдвое и никто из приятелей менять ситуацию в свою пользу не отваживался. У каждого новичка своего круга старались узнать день зарплаты и очень огорчались совпадению. Идеальным вариантом была «вилка» – днём раньше либо позже. В первом случае удобно занимать, во втором – похмеляться. А мнению человека не похмелившегося, как известно от Вени Ерофеева, доверять нельзя.
На круг достать тощее портмоне и рачительно выложить червонец. Стол усилили три соевых сосиски, плохонький коньяк и нектар из ананасового концентрата. «Ешь ананасы, рябчиков жуй…»
– Как ты?
– Мелочи. Рутина. Ничего нового.
– Вот и мы об этом. В Альпах, представь, туристы труп нашли: замерз человек. Полиция дело завела и закрыла – телу десять тысяч лет. Ученые руками развели – за сто веков мы абсолютно не изменились… Так и живем – всё то же.
– Кстати, гадом был.
– Кто сказал?
– Не своей смертью умер: гнали его в горы.
– Да! Загнали и – копье в спину. Знатной сволочью надо быть – так достать соплеменников!
– Не везло тогда сволочам…
За беседой в порядке очереди наливали и демократично инструментировали вилками, укорачивая сосиски.
– Что пишешь?
– На выходных рассказ закончил, – год писал. Опустошён, жду сублимации.
– Год – это серьезно…
– У тебя своя кухня…
Появился Игорь.
– Привет, десерт!
– Тебе того же…
Круглый стол стал квадратом, шоколадка разделась, бокалы наполнились новым смыслом:
– Боги питаются амброзией и иногда «Олимпом».
– Как жизнь?
– Глагольная форма, ничего существенного…
– Выпьешь – лучше…
– Жизнь дорожает. «Донецкая» на Воровского с четырех до шести гривен…
– Жизнь – телевизор. Полетели схемы – никчёмная, поменял модель – лучше.
– Смени пульт…
«Жизнь – под ковром, речь – под замком, блеск – под сукном».
Игорь Семиноженко был, языком математики, автором единственной изданной книги и двух неизданных. Причем вторые лучше первой в три раза. Ни те, ни другие, однако, не востребованы: нация теряла интеллект. Экспериментатор по форме, консерватор по содержанию, печатался редко и неохотно. Нечастые его публикации в журнальной периодике выгодно отличались искренностью и запоминались. Наукообразностью не солил – произведения дышали воздухом теплоты, вседоступности и сопереживания. Искусно владел словом, писал крепкие стихи и съедобную многими прозу, но предпочитал вербальность и подобно театральному актеру талант собирался унести в лучший мир. Куда, впрочем, не торопился и жизнью интересовался во всех ее проявлениях, в результате чего и духовно прогрессировал и физически не опускался – животом не оброс. Открытый и сентиментальный, умница, человек многих принципов, но простой в общении, надежный в быту и делах. Знал чёткую грань между «моё» и «обо мне». Ноги всегда держал в тепле, голову в холоде, а порох – сухим. В своё время женился, в своё – развелся, детей не завёл. История рядовая. Была любимая – выбрала другого, был друг – увёл жену. Игорь знал, – конкурентов обычно знаешь, – и стерпел. Прошли годы, она – подурнела, он – надоел, оба теперь грызутся по утрам и душевно рады Игорю. А он счастлив. Выстроил дом, завёл виноградник, в политику не лез, симпатии общественного масштаба менял не чаще раза в десять лет, что выдавало человека последовательного и в любое время стоило немало.
– Не видел турецкого сала, венгерских сухогрузов или шведских ракетоносителей. А живем – хуже всех…
– Казнимые всегда пляшут в петле и кланяются топору…
«Хохоча целовать палача – это по-нашему».
– Читал вчера ваш опус в «Серединке».
– Мы тоже…
– Туго – не лезет, слабо – болтается…
– Игорь, не трави душу. Прокатится у нас редактор… По всей газетной площади. На днях или скоро.
– Архипов идет…
– Привета от него и не хватало.
– Лучше «привет» от Архипова, чем Архипов с приветом.
– Гляди, с каштанкой…
– Доннерветтер1!
– Лика, модель из «Эксклюзива»… Холодная дрянь.
– Беременна?
– Нет. Платят хорошо…
– Жиреет «Эксклюзив».
– Око в мир – заплывший пуп…
«Не всё ли равно, из какого сосуда пить хорошее вино?»
– Душа народа. Мозги, чувства, потребности…
– Зачем грызть кору, когда можно пить коньяк?
– Веселая у них жизнь!
– Смерть собачья…
– Умеет она читать?
– Это – модно…
Водка кончилась, коньяк ушел следом, остались сигареты.
– Шёл бы в сутенёры: взял пару «скважин», жил, как арабский шейх…
– Йог Миша и яга Лика…
– Не эта его на днях в кафе Героев выгуливала?
– Это новая. А вчерашняя – Виктория. По-моему.
– Умеет!
– Петух.
– Стервятник…
АРХИПОВ
Путь Михаила Архипова в журналистику отличался замысловатостью. Слабак, из которых вырастают желчные писаки и юристы-неудачники, окончил школу, в армию не захотел, – сунул палец в турбину. Жил временной работой, каковую менял чаще принятого: декоративные промыслы, редкие рыбки, детские кружки, тайские травы, дикое искусство кубизма, индийские танцы. Увлекся напускной правильностью, – стал занудой, вошёл во вкус лёгкости – пустился во все тяжкие. К тридцати годам выпестовал беспардонность, счел жизненный багаж достаточным, плюнул на вертикальный прогресс, и махнул покорять горизонты. Крайний север, ласковый юг, умеренность средней полосы… Где втрое прежнего кобелировал, перебивался случайными заработками, но быстро чах и оставлял по себе недобрую память, пока, вернувшись, не нашел себя журналистом. Козырял университетским дипломом, – неизвестно какого «фака», но различием между «журналистом» и «корреспондентом» полагал образование. Тем не менее, хвалился тягой в «сто пегасов», наличием грантов, депутатской поддержкой и благосклонностью властей. Ворон – ворону…
– Что – псина его сдохла?
– Говорит: «умерла».
– Он сам давно умер. Только не подозревает.
Архипова не любили. С течением времени характер его портился, пока человек в нем окончательно не сгнил. «Правильный мальчик», воспитанный папой рано уверовал в непогрешимость, и вырос подлецом. Геометрически правильный официально и подонок из подонков в переулке. Такие в темноте не выживают. Буратинистый нос, щетка усов, вкрадчивый голос. Франтоватый мастер коротких интрижек, подобно большинству негодяев, сладкоговорящий и ловкий на домыслы: подлиза, враль, развратник. Любую партию делал с комбинаторской лёгкостью и умыслом – поиметь вдвое. Искал, чем прославиться, но в сложных ситуациях пасовал, дёргался, старался уйти в тень и сапёрно ошибался: попугай в орлином кресле. Наиграл невозмутимость, иронией маскировал ошибки, растерянность скрывал за хамством – такой изворотливый человек в редкий дождь не намокнет. Серьезных тем не осиливал, – неизменно терял нить рассуждений, путался в мыслях. Отличался изворотливостью и слоновьим пониманием литературы. Не зная дважды два, брался считать звезды, обнаруживал попытки к плагиату, утверждали, – подрабатывал порнографией, опускаясь до детской… Заявляемой «гражданской позиции» изменял часто и в любой форме, приохотился работать на заказ, лип к победителям – уважал силу. Такому мало унизить и затравить – снять это, сплясать на могиле!
– Говорят, в Союз метит.
– Не слышал…
– Может, дёрнуть его. В следующем номере?
– Клопов не давлю…
– Пожалейте его – он калека, да ещё и больной человек.
Михаил обвился вокруг дамы, защекотал усами, заелозил пальцами. Согласительные кивки, мелкий смех, косые взгляды…
– Слушай, когда он успевает?
– Ему платят.
– А потом плачут…
Журналист Архипов был самодостаточный, «приборный» – с вяленой совестью, способный что-то разглядеть в душе преступника и ничего не видеть у соседа. Писать предпочитал о недостатках и гимнастках, и о магазине «Лайт» где светильников не меряно. Чаще допустимого ложно понимал ситуацию, с готовностью чернил, часто привлекался к ответу. Из тех лириков, которым раз плюнуть – в физика. Бывало, получал отлуп, а то и пролетарски – в челюсть. Но не каялся, – жаждал перца авантюр, козырял альфонсизмом, громыхал профессиональными огрехами: «командир противотанковых семидесятишестимиллилитровых пушек».
КОМПАНИЯ
Помещение огласили позывные модного радио, и Дима первым осознал, что – хватит.
– В зале – меньше…
– Осталось президиум спустить…
– Давай на Садовую.
У входа мужскую компанию разбавила ведущая «Икс-радио» Марьяна:
– Игорь, угости любимую?
– За любовь не плачу…
– Я запомню!
Колесо нового дня набирало обороты, втягивая в образную воронку лица и события, смешивая из них коктейль, которым потчевало суетящихся, балансирующих, плывущих…
Кафе Героев устроилось на вовсе не героической улице Садовой, и второе имя, по одной из версий, получило, после известных событий на Тузле. Кафе облюбовали опереточные казаки трёх местных паланок – покричать, порисоваться. Безусловно, питие привлекательнее наведения порядка в переулках и слоган «Выпьем, друзи, гей-гей!» сразу стал их визитной карточкой. Пока друг другу к юбилеям вешались кресты и ордена: «мы казаки!», хозяин – знатный собаковод, – снисходительно помалкивал. Когда же пограничный конфликт едва не вырос в столкновение, а «герои» предпочли московские газеты, владелец заведения – патриот, в отличие от многих, – несостоявшихся «защитников» погнал взашей. Где, потеряв клиентов, кафе снискало бы уважение и стало популярнее вдвое?
Сели за «свой» столик, под картиной «Не свисти!» с кипящим пузатым чайником – пар, крышка набекрень – символическим изображением стража правопорядка.
Клиенты просили «наше», смена улыбалась, гам не стихал.
– Из двух суперменов побеждает тот, на кого ставит автор…
– Сомневаюсь, что Христос победит на выборах!..
– Откуда информация?
– Так сказал Заратустра!
«Ницше».
– И ты мне вместо канделябра совершенно не нужна…
– Я расплачусь. Когда-нибудь…
– Не сомневаюсь…
– Что когда-нибудь!..
Мысли витали в эфире, сплетались в общее полотно, позволяя каждому править и оставить след. Темы хватались и обкусывались, ответы кромсались и отправлялись жить с новым смыслом.
– Фильмы с хэппи эндом в предлагаемых количествах – вредны растущей нации. Расхолаживают, приобщают к потребительству, культивируют нахрап-героев, а главное – предлагают надеяться на «того парня». Профи или просто – крайнего. Не важно. Главное – мир спасут и без тебя… Кто-нибудь. Другой. Моя хата с краю – это мы!
«Согласно Голливудскому кино жизнь нужно прожигать: кокаин в ноздрю, пулемёт на шею, блондинку за талию, пиво в глотку, чёлку набок, губы навыкат, глаза в туман, Красный Крест – по боку. Герой – умеет всё, а выживает не сообразительный мозгляк, а сильный и тупой. Рыцарь, супермен, герой-любовник, офицер спецназа… Или гений преступного мира».
– Успехи восточной медицины преувеличены. С их перенаселением смерть пары тысяч практически не заметна, зато чудесное спасение нужного человека обеспечивает эхо...
– Пингвины были стройными и ловкими, воинственными. А изгнали мишек на Северный полюс и – деградировали…
– Римская чернь в своё время тоже стала классом, что наш люмпен, и подобно нынешним желала пить, жрать и развлекаться. И Боже упаси – шевелить извилиной…
«Бедны мы на жир подкожный для тихой жизни в Антарктиде, саблезубостью не отличаемся, нет способностей к маскировке в естественной среде, вес гигантский нагулять не под силу – вот и культивировали интеллект. Оглянитесь, полюбуйтесь!»
– Павлик Морозов в роли Джима Гокинса, а Иосиф Виссарионович – чем не Сильвер Джон. Согласен?
– А что футбол? Какое мне дело, кто учил шофера вождению, ходил ли в кругосветку штурман и сколько лет писался фолиант, – мне важно содержание, результат, удовольствие от процесса…
– Беларусь – не показатель. Соседи слабы, Россия – союзник; территория большая, людей мало, грибов хватит…
– Это твои умозаключения или кто-то подсказал?
– Дальновидность – решает конфликты полюбовно. Если грянула война – дело в дураках…
– Больше не слушай этого человека…
– Армия непобедима, когда генералы спят в казармах, а командующий – в первом эшелоне войск…
«Дружбы народов больше всего бояться именно генералы».
– Мой редактор и сейчас статью выдаст, а директор шахты возьмёт отбойный молоток?..
Компания меняла состав, просила новый кофе, клевала пирожные, обкатывала идеи, трогала темы и бросала:
– Я эту историю слышал от отца, тот – от деда, а он в свою очередь от своего…
– Анекдот: «упились два графомана и смотрят порнуху…»
– Шевченко славен не талантами поэта и художника, а как отец нации…
– И тот был Сан Саныч, и сына Александром назвал, и внука – Сашкой. Родовое проклятье…
– «Так ты, если кончить хочешь, – себе др…чи!»
– У вас на радио еще и не то услышишь…
– Чего хорошего, а это – да!..
«Слушать радио» сегодня равнозначно – «дышать воздухом».
– Я вот часто думаю…
– Напрасно!
– Легче раздавить яйцо, чем крокодила…
– А ваш постмодернизм – как есть онанизм после полового акта!..
– Даже самые зеленые и хладнокровные из них внутри – красные…
– Насмерть стояли – белогвардейские полки, а Железняки с Котовскими – кабинеты грабили. А потом детей строгали…
– Ай-яй-яй! Потенциального читателя…
– Не хочешь в армию, – изволь откушать труд в условиях подпольных. Можно в госпиталь, к полярникам, на танковый завод, Чернобыль ремонтировать… Милости просим!
– Одни рванули за кордон, другие губы раскатали – «мы не холопы, а ха-зя-ины всего», третьи вошли во вкус насилия и подались к блатным. А всё оно – попустительство, слюнтяйство, ограниченность.
«Славная английская традиция – вешать сброд на реях спасла Британскую Империю. Наш либерализм с его демагогией в кратчайшие исторические сроки похоронил две страны и вряд ли достиг предела».
– До акта – распустившийся бутон, после – бульдог, жующий майонез…
– Фу!
– Герои у ракитного куста легли, а быдло опять – по тылам баб портило. Теперь удивляемся вырождению…
– Драка у нашего человека в большом почете. Дни водителя и рыбака, именины и аванс, гульба на улице, пирушка на природе, гоп-стоп, дискотека. Любая свадьба – первый повод. Жениху набили соску, к невесте – очередь, а бивень – дружок жениха гоняет участкового…
«Тошнотворно знакомая ситуация».
– Интеллигенция выродилась в книгочеев, и хавает всё подряд.
«Пропала Расея» ныть выгоднее, чем демонстрировать силу духа под барабанную дробь».
– Все любят мачо. И мачо любят всех. Разводы неизбежны…
– Жизнь усложнили. От мелочей до социума. Ради экономии сил и времени пашем в две смены, чтобы купить современную стиралку. И всё, чего добьемся – новый круг: нужен специальный порошок и прочая химия. Опять расходы. Приходится снова подрабатывать…
«А эффект тот же: «бульдог в майонезе»…
– Престижа ради заводим тварей, которым подавай корма, уход, косметику…
– Ты кого имеешь?
– Просто дружеский трёп…
– Ах, так?!
– Марьяна, копытце…
– Извинись!..
– У кота и то уши стоят…
– Это член на время, а у женщины – вечно…
– На то и мачо!..
Время растягивало пружину, меняло идеи и напоминало о сущем навязчивыми телефонами. Чаще всех теребили Марьяну:
– Сидим, пьем кофе… На Садовой… Хороший кофе, к слову.
– Отвратительный…
– Надо узнать – чей…
– Чего знать? Кипяток, пакетик, сахар…
Разговор пошел о «мобилизации».
– Когда устройство новинки выше понимания – проще отнести ее появление на дар инопланетян.
«Друг друга понять не можем!»
– Джохар Дудаев дорого заплатил за пристрастие к этому «устройству»…
– Быть в струе – значит бороться с течением. Остановился, – и унесло…
«Лучше берегом, чем – «в струе».
– Гарун Аль-Рашид свободно разгуливал багдадскими улицами в платье простолюдина, ибо не было радио, ТВ, прессы и тех же телефонов…
«Зачарованные жители миллионных городов: личный транспорт, политика, футбол, мобиломания…»
– А что по этому поводу думает Билуха?
– Он изобразит…
– Сам-то чего взял?
– Подарок любимой…
– Поводок!
«Боже, куда мы зашли! Малоизученное – высмеивается, непонятное – мифологизируется, простое общение обходится втридорога…»
– Поместить сложное устройство в простую оболочку – оно и работает просто. Любой телевизор или твой мобильник. Кто осознаёт его процессоры, проводники и трубки? Зато в коробочке извольте-с: экран, три кнопки… Всё понятно. Взять человека – сложное устройство: механический блок, мышечный, нервный, духовное начало – не без этого. Бог его знает, как он работает! Часто неадекватен, алогичностью славится. А закрой в коробке с толстыми стенами – стандартная модель. Поведение, инстинкты – всё предсказуемо; и работать с ним – проще пареной репы…
«Сериалы, друзья, телефоны, квартиры, службы, семьи… В чем в чем, а в ограничении свободы у человечества – талант».
– Новое всегда притягивает. И языки, и стрелы… Десять лет – и будут бульбуляторы. С насквозь ржавым содержимым. Вмазать, спеть, потанцевать. «Три в одном!» «Вливайся! Втыкайся! Отрывайся!» Главное – «не тормози». «Пей пиво во имя добра, кури гашиш на радость маме, ляпай СПИД в прямом эфире». Красные и желтые – глубокое воздействие. Белые – отстой: три раза «фу».
– И так же будут их ласкать мечтательные пальцы женщин.
«Время стимуляторов».
– И опять истерики: «мой больше», «этот квадро», «тот с орбитальным радиусом», «этот вах, что может!» И любовника не надо… Чуть пресытившись блинами, их украшают сметаной, икрой, грибами, а позже и вовсе – меняют на оладьи. Для разнообразия!..
«Не каждый год присутствуешь на родах новой культуры. Строго говоря, большая часть сограждан этого не сознаёт».
– И опять – навороты, подделки, рынки сбыта, дурацкая реклама. И далее по сценарию радиоприемников, краски для волос, плееров, полуфабрикатов или пирсинга.
«Было, было… Ох уж эта боязнь неприятно выделиться отставанием! Неистребимый комплекс «белой вороны». Как это без радиоприёмника! Чем мы хуже Данилкиных, что мы серые? Безноговы – и те взяли. Подумают: денег нет. Ни погоды теперь без него, ни новостей – куда Гагарин полетел, и музыки там всякие, – на танцах форсить… Надо брать!»
– А на фига?..
– Чтобы было до фига!..
– Игрушки для взрослых.
– Значит, кому-то выгодно…
– Хищные вещи века.
– Да, молодцы Аркаша с Борей. Уважаю. Знают жизнь, даром, что фантасты…
«Человек Воспитанный» – давно фантастика».
Собеседники высмеивали друг друга, поносили своё имущество и не забывали тискать клавиши, получая послания и кропая ответы.
«Семафорил бы царь Николай тому же Алексан Сергеичу или почёл за моветон? А Лермонтов – Мартынову?»
– Получил мандарин, – какая прелесть! Вагон, вдруг, этих мандаринов – в футбол ими играешь…
«Телефон звонить должен. Когда им расчесываются, играют в лотерею, лечат импотенцию, снимают кино и сдают на радиста – это уже абсурд».
– То-то и оно. В мире есть атомные реакторы, электронные томографы и кепки с ушками, и что всё перечисленное каждый обязан иметь потому, что иначе – не круто?..
– Томографы нужны: сразу видно – у кого, чем мозги забиты.
«Горько, что ничтожное владеет умами и чаяниями, пожирая львиную долю драгоценного времени, которого не купишь, не вернёшь».
– Операторы хернёй забиты, понадобится помощь – «линия перегружена».
«Скоро обнаружат сговор операторов, икс-файлы производителей о необратимости изменений в мозгу, полыхнут пёстрые факты сонливости либо агрессивной возбудимости активных пользователей, случаи лихорадки – ввиду отсутствия «допинга», будут обнародованы суицидальная статистика, графики зависимости кривой преступлений, возникнут тайные круги противодействия и, наконец, появится мессия».
– Мобильно общаться – всё равно, что иметь секс только с левой рукой…
– И голову держать в микроволновке.
«И не осилить телепатию».
– Духовно нищим цацки – самоцель. Внешний антураж вместо внутреннего содержания. Что угодно ради новинки. На всё, на любой шаг… А жизнь не по средствам – порочна.
«Слепок Homo Sapiens».
– Мобилы для Финляндии оправданы. Жилья негусто – два часа яростного лыжного броска к ближайшему соседу, темнеет рано, быт налажен, отсюда и жмут на кнопки: дефицит общения. А у нас и без того – забот больше чем финнов…
«Гоняемся за модой, и тяготеем к постоянству, а постоянные увлечения нас и пожирают».
– Три пятилетки этого прогресса и на четвертак любой модели два ведра отвесят…
«В погоне за призраками, потерь всегда больше прибыли. Стремясь к свободе, достигли обратного эффекта: мобильность оказалась ограничена длиной зарядного шнура. Обычно так и бывает, – всё с точностью до наоборот – ради торжества идеала связываешь себя по рукам и не замечаешь его мнимости. Бездумно отдались технократии, разменяли личное общение на эрзац, лишились сладости ожиданий и красок встреч, рассыпали лучшие минуты, продали живое время за колоссальный бесценок кнопочного кайфа. Бедная Нэнси, твоя крысиная жертва оказалась напрасной, и Балтиморский памятник – укор человечества самому себе».
– Всегда найдется швейцарский нож, японское DVD-чудо или приведенные только что бульбуляторы – отличительный признак элитарного клуба…
– Нож и сегодня – вещь, а были пейджеры – и где они?..
– И ведь доиграемся однажды.
– Мы?
– Человечество.
Вспомнили Вовку, пошли аналогичные истории.
– И вот знакомая – знаешь, сельские туалеты – в самый неподходящий момент роняет аппарат…
– Туалет – это к Фрейду…
– Шум, гам, сочувствия… Выкачали всё – не нашли…
– Растворился!
– Звонить не пробовали?
– Не там искали...
– Кстати, Димы долго нету…
«Никогда не теряй уважения, ориентацию, деньги, голову от любви и белый флаг на войне».
– Повальная компьютеризация неизбежно приведет к затворничеству, киберкражам, виртуальному сексу… Каждому своя камера – и здравствуй эра без людей, новая пещерная эпоха.
«Счёты надёжнее компьютера, микробы живучее человека, а лучший друг – бессловесное существо».
В сумочке Марьяны обнаружилась купюра с ноликом.
– У, как вовремя!
– Хватит червонца, но лучше полтинник!
– Так будет каждый день?
– Гусары денег не берут!
– А ты обиделась?
– Платон мне друг, но табаком не угощает…
– Пусть лучше женщина держится за …, чем за душу.
– Грубишь…
– Лев Толстой!
– Два дурака – пара…
– Будем брать, или может быть?..
– Кощунствуешь! «Может быть…»
«Если сейчас не уйти – будет плохо. И кончится как всегда… И дети ждут… И вообще…»
– Все, ребята, мне пора.
– Успеешь, Васина после двух будет.
– Почтение сиятельной!
– Фанаберия – но пасаран!..
– Васина – баба дошлая. А уж когда хозяйка положения…
– Васина – тоже женщина…
– На дорожку? Для удачи.
– Честно, – не могу. Спасибо за компанию.
– Костя!..
ДЕТИ
Обратный путь – и дольше и скучнее.
«С детьми совсем нехорошо вышло. Чем дальше – тем хуже. Сдаться и отдать на милость Агаповой? Гад, они же рады тебе! К тому же месяц, два – и Агапова в декрете. Потом – катастрофа: группы не будет. Соберись, минутная слабость! Дать волю слабости – лишиться воли…»
Этаж – буфет – студия. Добыча: триста семьдесят граммов коньяка и пол литра «Ессентуки-17». Коньяк подождет… Красно-апельсиновая жидкость перебулькала в плоскую фляжку из нержавейки, и та перекочевала во внутренний карман.
– Можно?
«Вовремя».
– Да, ребята, проходите.
«Покурить не успел».
– Здравствуйте!
– Я вас приветствую.
«Два, пять, девять, все…»
– Час у нас есть, начнем, как обычно. Итак, прошедшие за неделю фильмы. С места. Кто первый? Дима? Прошу. Тишина, все слушают!
– Сериал «Бригада». Зрелищно и поучительно, вместе с тем – есть недоработки и слабые места. Ну и спорная полезность.
«Сериалы – Клондайк. Есть где разгуляться. За редким исключением. Притягательны, часто – примитивностью, чем и страшны: убивают время и сокращают интеллект. Прежде всего, сказкой о красивой жизни».
– …Бросается в глаза ребенок. Сначала младенец, дальше ему год, он ходит и калякает, – действие движется, – и вдруг в кадре снова младенец пузыри пускает. Прокол два: героиня с музыкальным слухом. Воспитание, образование, позиция. По сюжету ненавидит криминал и методы мужа. Допустима ирония в устах: «предъява» и тому подобное. Но вот нелепая фраза безо всякого контекста – «мне нравится, как ты решаешь проблемы…»
«Ляпов везде хватает…»
– Яна, давай ты.
«Лютикова старше. Родители хирурги; тети, дяди, дедушка – все врачи. А девочка пошла в литературу. Это тебе сегодняшний день – миг из тысяч, а им – страница».
– …и как он разглядел с пятнадцати метров метров, – кто присяжному утром ботинки чистил?
«Адвокат дьявола» с Аль Пачино… Покушение на сценарий с операторской работой. Хороший вкус. Четырнадцать лет…»
– Ваня?
– «Дикие манёвры». Коротко сказать – всё плохо…
«Вот кто молодец. Умеет говорить и подчеркнуть способен. «Лести-пошлости», «поцелуи-семечки», «степь-разлучница», «речь-картечь», «вечер-котофей», – откуда это? Сын потомственных заводчан, но пытливый, ироничный, меткий. Сам пришел».
– …В отношении этой картины с родителями у меня полное взаимопонимание…
«Их воспитаю, а другие? Герои дискотечных «толп», короли оккупированных подъездов, безликий легион подвалов, безжалостно оставивших от детства скелет со ржавым пропеллером… Одним песня без «come on!» – не песня, другим тюрьма – признание. Ученье – свет, а не ученье – круто. Мусор? Но каждый личность. И эти «я» ничем не хуже прочих. Только всех не охватишь. А кто и растит зерна истины, так – себе. С большим умножением. Основная масса верит газетам и разницы, что настоящий патриот умрёт за Родину, а мнимый идёт за неё убивать – не видит».
– Рита. Нет, Тарадай.
– Экранизация «Двенадцати стульев» с Андреем Мироновым.
«Ого! Панкратов-Черный, Басилашвили, теперь – Миронов».
– …Худшая из версий. Характерный актёр с выраженным амплуа героя-любовника смазал авторский замысел. Возможны, недоработки сценариста и режиссуры. Но талантливый актёр прежде всего личность…
Звонок!
– Алло, я занят.
– Это Лена. Перезвоню через десять минут.
Как всегда горит и просит помощи. Лена без этого не может. И не откажешь… «Лучших лошадей и запрягают».
– Всё? Спасибо, достаточно. Сочинения принесли?
Лес рук… Эти здесь не ради оценок, их не надо поощрять на литературу. Успокоить, обнадёжить, похвалить. Дать возможность, поддержать, направить. Детство гениально оригинальностью, отсутствием опыта, комплексов и страха. В свободной голове – больше места счастью. Что им необходимо? Внимание. Как и любому существу.
– Сегодня – молодцы. Всем читать Мураками и не зевать. Работы на стол, все свободны. Встретимся во вторник.
«Спасти хоть эти души, пока система не нарезала резьбу… По мере обучения, преодоления и достижения определенных вех в глазах у их ровесников всё больше пустоты. Но ведь не запретишь детсад и школу и училище. А жаль! Массовый подход губит индивидуальность. Система в отличие от личного учителя не порадуется за тебя в новых открытиях и альтернативы не предложит. Кроме беззакония.
Двенадцать двойных листов: сорок восемь страниц. В основном – клетка. Полчаса есть? Нет. Пять, десять минут максимум…
Коляда. «Осень подобна настроению ребенка. Плачет, радует солнцем, демонстрирует палитру и холод. Октябрьский день – редкие минуты тепла и долгие напоминания прохлады. Привлекательная девушка подобна весне, стоящая женщина – осени. И обе капризны…» Достаточно.
Бенедик. «Кухни забыты, в моду вошли лавочки. Все процессы и новости обсуждаются только там. Каждый что-то приносит, приводит друзей, оказывает почтение старожилам. Посиделки затягиваются до полуночи, звучит музыка, присутствующие плюются и целуются. Непосещение лавочки считается признаком дурного тона…» Телевизор.
Катрушенко. «К двадцати шести уже крепко пил и излишне бравировал колкостью». Надо же…
Рита Тарадай. «Из фантастики и детектива наиболее востребован учебник физики. Слог тяжелый, лексика каверзная, местами увлекательно, местами – путано, но непонятного больше, и книга не радует. Ищешь – долго, находишь – минимум, вопросы растут, ответы – в конце, и вникать-то не хочется, а берёшь. Потому что – надо». Больная тема.
Широков. «Апологеты фантастики на коне. Удовлетворяя спрос на блажь об эльфах и звездолётах, они колдуют в замках далёкой Галактики, упрямо скачут по лесам драконьих ущелий, рубают вампиров и жарят из бластеров по спрутам. Основательно забыт опыт Кинга. Не тронуты сюжетом золотые нивы, где властвуют серийные «Доны» и автостанции, где «ЛАЗы» поедают загнанных двуногих…» Целина непаханая!
Одинцов. «Сталось это в том отрывке детства, когда я и мыслить не смел, что будет время, в котором не останется места видам из окошка бешено несущегося в неизвестность поезда...» Отлично.
Билуха. «Появлению мыльных опер предшествовали малобюджетные работы, где главные герои долго смотрят в даль, много и задумчиво курят…» Это папа.
Костыря. «Буква «Ф» похожа на светофор и китайский иероглиф одновременно…» Глубоко.
Салата. «Сегодня женщина – смесь моды, бытовой химии и морального превосходства…» Однако!
Таценко. «И вот финал. Можно кричать «ура», – отчего-то не хочется…» В сторону.
ЛЕНА
Кажется, вложился. А можно ли всегда и всюду не успеть? Сегодня главное – на кладбище не опоздать. Остальное – мелочи…
Звонок!
– Слушаю.
– Ты мне нужен.
– Вечером?
– Срочно!
– У меня – абонемент?
– Костя… надо.
– Не получится.
– Некогда или при смерти?
– И занят, и чувствую себя нехорошо, и вообще... Время даже на телефон кроить приходится.
– Врёшь ты всё! Приказываю: самочувствие – поднять, плохое настроение – в сундук, всё брось и давай ко мне на работу. Живо!
– Лена, у меня по графику – премьера.
– Опоздаешь! Спектакль полуторачасовой.
– Я всегда опаздываю…
– Ты меня любишь?
– Удар ниже пояса.
– Жду…
Придется ехать… Сочинения – в стол, форточку – закрыть, «Ессентуки» – цветам.
ЛАТЫНИН
Ехать надо троллейбусом. И с Григоренко не столкнуться. И замену на спектакль найти. «Не много «и»? Григоренко всё равно узнает. Хорошо бы Нину упросить присутствовать за меня. Или Семиноженко. Агапову на худой конец. Нина не откажет. Только Нина – с Григоренко, симпозиум стенографирует, у Агаповой есть о ком заботиться, Игорь – загулял…
Буфет дымил и шелестел: какофония. Смех, жесты, толкотня. Кто? Кого? Латынин. «Тоже хороший человек».
– Ба!..
– Здравствуй, Константин.
– Где ты пропал?
– Дела, командировки.
Латынин – настоящий русак: скулы, распахнутость глаз, соломенный чуб. Архангельский мужик: волосомног, сильноголос, крупнолап и, батюшки, как силён. Всегда копотлив, дисциплинирован как фронтовик, владеет завидной невозмутимостью и талантом любую неприятность оборачивать себе на пользу. С детства любил армянские мультфильмы, грузинское кино и московские театры. Имел слова к любому случаю, чем пользовались любители цитат. Исповедовал принцип не дарить в подарок книгу, а если участвовал на паях, – никогда не читал «подарка», даже если расписывали очередь. Осыпать себя золотом и быть «золотым человеком» – разные вещи, Алексей Латынин относился к первой категории лиц. Много и плодотворно работал как сценарист и прозаик, отраду находил в садоводстве, за девицами не таскался, слыл отличным семьянином, потому изнанки жизни знал слабо и о реальном положении земных мер и весов представление имел отдаленное. Впасть в задумчивость и выпасть из ежедневности, – это в его стиле. Твёрдо был убеждён в преступности коммунистической партии, декларировавшей железный порядок и социальную справедливость, но скатившейся до когорты новой аристократии, куда рвались за льготами, авторитетом и карьерой. Судьба безжалостно наказывала его за принципиальность, но он по-прежнему оставался собой. В вопросах чьего-либо доброго имени, идей с идейностью не смешивал, славился отзывчивостью, любил возиться с детьми, и с главной целью отца и педагога – воспитать отношение к жизни – справлялся блестяще…
– Помоги с авралом?
– Вот уж – дудки! В симпозиум я отдыхаю.
– Там отдохнешь. Марковские «Ваксу» привезли, – сейчас начнется. Дай рецензию от моего имени. Запишешь как там, что.
– Ой, мне цыганка нагадала: сгорю в театре. Нет, нет, нет!
– Будет, сочинять… Я в долгу не остаюсь.
– Ладно. Только плюс или минус – по совести.
– Вместе обработаем.
– Уговорил.
– Всё, я буду телефонировать.
– Да, тебя искали. Этот твой… Художник.
Латынин пощелкал пальцами:
– «Суровый Бобик», «Ноу-бук», «Громить консерваторию», «Всьо будэ чотко»… Билуха!
– Давно?
– Да только что. Эй, вон он!
АНДРЕЙ
Билуха Андрей Вениаминович слыл большим оригиналом не зря: художник и дизайнер с воображением, большой ценитель театра и самодельного спиртного, он предпочитал два сорта чая – «Монашеский» и «Кама сутра», каковых складировал запас и пил сообразно настроению. На зависть прочно захомутанным, был «слегка женат», сделал двух «удачных сыновей», но воспитанием не занимался из убеждений. Как художник странно не ценил передвижников, зато имел привычки ночёвничать пельменями, не расчесываться и зубоскалить, что не мешало считать себя честнейшим в городе – после памятника Ленину. Еще – питал трепетную страсть к белобрысым студенткам, души не чаял в случайно пойманном зайце, обитавшем на веранде, приучил кота Шуберта ходить на местную прессу и вместо восьмого марта на всю улицу шумно праздновал двадцать третье февраля по старому стилю. Второй год писал диссертацию на тему: «эксплуатация пчёл ленивым человечеством», не любил врачей, увлечённых политикой и политиков, врачующих народ. «Врач – от слова врать, а лекарю с мандатом я задницу не доверяю». Застать его телефонным звонком – редкий случай: весь в делах, всегда занят, постоянно «в людях». Любил дурачиться, но в острых ситуациях действовал без соплей и сантиментов, в драках не пасовал, и при случае за свою спину с ним никто не волновался. Впрочем, гражданскую его храбрость лучше подчеркивала шокирующая работа, где премьер-министр в образе еврея за роялем хищно играл жизнь… О себе отзывался горько: «не повезёт однажды. И очень сильно. Причём бить будут все». Ближайшим другом Билуха считал старый серый от жизни кактус, такой же щетинистый и независимый, с которым Андрей время от времени надирался в красном углу кухни, куда сбегал от ворчливостей жены. Андрей в этом случае предпочитал текилу, кактус тоже не возражал, причем оба они – и Андрей и кактус похмельем не страдали. Говорить о портрете художника можно бесконечно. Бесконечность, к слову, понималась им по-своему: «нет ничего в мировом пожаре плохого, если сгорит Малевич». И беседы религиозно настроенных активистов о Боге пресекал круглыми глазами: «А кто это?» Если где и существовал эталон «гнилой интеллигенции» – ближе всех к нему стоял именно Билуха. Долговязый с курчавыми волосами и длинными пластилиновыми пальцами, бунтарь по духу, этот человек выделялся азартностью и симпатизировал оппозиции вне зависимости от строя. Жесты и слова – типичная богема. Джинсы, клетчатый пиджак, туфли полувековой моды, не сходящая улыбка и готовность к дискуссии. Личность и на второй взгляд подозрительная, противоречивая, но обеспеченная и отзывчивая. Редко кто из знакомых не имел его полотна: щедр. Верно подмечено – из века в век сильные мира сего отличались скромностью: от Чингиз-хана до Сталина. Сторонились богатств и мудрецы: как Диоген, так и Конфуций, – злата ради злата жаждали ослы…
Билуха возник мистическим образом, – в сигаретном дыму и с грустной блондинкой на плече. Блондинка держалась за плечо художника обеими руками и никого кроме него не видела. Андрей поймал искомые глаза, напрягся, вскинул руку, вращая указательным пальцем. Двинулся навстречу.
– Выручай! На пару часиков.
– Ещё чего!
– Шестьдесят минут?
– Не выжуливай…
– Прошлый раз не повторится. Очень надо!
– Когда мне каются, чувствую себя Богом…
– Старик, горю и умоляю.
– Остынь.
– Проси, что хочешь.
– Сотня.
– Сдаюсь.
Ключи звякнули, купюра поменяла карманы.
– Кошку не обижайте…
ДЕВОЧКА
На задворках Народного Дома – старый фонтан. Пешком, от Воровского до Касьянова, к остановке – не минешь. Фонтан не работает с августа, и полон дождевой воды. На лавочках – пенсионерки и шпана. Детям не старше десяти. Бойкий малый в синем балахоне с капюшоном бежит наперерез:
– Дядя, дай копеечку!
Округлые ботинки, острое лицо, жёваная речь распухшего, непослушного языка.
– Зачем?
Руки просящего беспокойны, в улыбке – бессмысленность мира, в глазах – скверна.
– На хлеб копеечку.
В кармане – сотня.
– У меня нет копеечки.
Меж пальцев ног образуется очаг щекотки.
– Дай бумажку…
Слева объявляется новая фигура. Девочка. Смышленое лицо, бледные веснушки, глаза цвета мокрого дерева. Одета вызывающе и доступно. На лице взрослая степная печаль о потерянном детстве.
– Дядь, не давай! Ему на клей и сигареты.
Червь жалости размазан по асфальту.
– Не дам.
Девочка озаряется, делает озорной жест и выпускает язычок.
– Дай мне…
ЕДИНОМЫШЛЕННИК
Через банк к троллейбусу вдвое ближе. Столп экономики выложен узорным кирпичом, гранитом. Строгие цвета, благородно-убедительный имидж, незыблемость охраны, высокомерие делового люда, в мусорных контейнерах которых нет картофельных очисток. Дверь на фотоэлементе не работает, и её заблокировали кирпичом, эстетически уложенным в яркую коробку. Переодетый конфетой булыжник – это символично. На тротуаре у входа – монетка. Отражая золото несбывшейся мечты, монетка ждет своего часа. Спешащие не нагибаются – не та публика. У аптеки, у булочной, у фонтана – не залежится… Полтинник ушел за мороженое. У подземного перехода напротив остановки опустить обёртку в урну и, облокотившись о парапет, неторопливо полакомиться.
У юбилейного универмага, где прежде стояла церковь, музыканты и нищие небрежно демонстрируют за деньги талант и уродства; беспризорной, в ямах улицей, бредёт, хамовато гогоча, шатия бездельников – кому-то ещё кислицы снятся; тощий бомж следит одинокие бутылки, фехтуют тростями на проезжей части двое слепых, гудят им клаксонами цветные, обтекаемо-выпуклые капли скоростных автомобилей; и катается в пыли разномастная собачья пара: препарированный мир в разрезе времени.
«Течёт ли время? Нищие в городе меньше гривны не берут, «бездельники» – прогуливают рабские деньги со строек чужой страны, собаки подчёркивают несовершенство человеческой породы, а собирающие зевак уроды – вообще отдельная тема».
День стоял уличной пылью в душном воздухе городской круговерти. Дождя небо не обещало и пешеходы, в погоне за веком, топтали мгновения жизни вверх и вниз по ступенькам, куда-то опаздывая, к чему-то стремясь и теряя. Половина из них, отрешась от действительности, «витала в буквах» или «слышала голоса», то и дело близоруко натыкаясь на подобных. Слева, совсем рядом из окна трехэтажного старой постройки дома, что над магазином «Версаль», сквозь уличный гомон слышалась перебранка.
– И сколько себя помню, всегда оказывалась лучшей!
– Плохо, что «оказывалась»…
– Не доставай своей словесностью!
Маскированные бряцаньем кухонной утвари слова прыгали за подоконник и растворялись в улице.
– Слово – внешнее проявление внутреннего. Ты же оболочку или случай выдаешь за суть.
Женский голос звучал разительно и свирепо:
– Полчаса прошу, – встань мусор вынеси.
– Тут годы потерял, а ты: «полчаса»…
– Не стыдно за свое состояние?
– Я им горжусь!
«Наш парень».
– Всё у него классифицировано! Вспомни лучше, скольким ты помог подняться, да взлететь, и как они на тебя – сверху… О себе подумай, умник, о семье, о детях! Конечно, – тебе Ленин завещал: «учиться, учиться и учиться». А «работать, работать и работать» он тебе не завещал… Проще на мир смотри. По-новому!
– За новую систему мира сожгли Коперника.
«Неправда».
– Феноменально...
– И не употребляй эффектажей не к месту.
– …У тебя на все ответ в кармане!
– Я головой живу, не карманом.
– Оно и видно!
В раме окна с залупившейся краской показалась всклокоченная голова зримо небритого человека. Мужчина кивнул миру, салютовал стаканом и выпил. Выше, над черепицей дома развернулся самолет, словно в небо воткнули белый серп.
Однородный поток равнодушно опускался под землю, отдавливал ноги, толкал в спину зазевавшихся: «двигай, чего стал?!»
ПАССАЖИРЫ
Чем живёт город – по остановкам видно. Конечная остановка гудит артериями, звенит на нервах, триязыко лается.
– Нужны мне ваши революции! Мне ребенка нечем кормить!
– На краску да сигареты хватает, бессовестная! А нам на молоко нету. Дитём прикрываешься…
– На такси надо собак возить!
– Матюгами своими возмущайся!..
«Транспорт – обменный пункт добродушия на ненависть».
– Отошёл, бродяга?
– Отойдёшь тут! Денег нет, кроссовки потерял, рук не чувствую. Правая – два пуда весит. «Бабки» жалко… Только смолотил.
«Желание лёгких денег, никем не ограничиваемое, привело к дисбалансу. Воспрянувшие заводы нуждаются в квалифицированных токарях, металлургах и химиках, желательно – технологах, а тех след простыл. Безделье портит молодежь, специалисты старятся, преемственность поколений разорвана. Имеем простаивающие станки, объявления «требуются» и прецеденты дарового жилья… Тщетно. Промышленность рада дать рост производства, а не в силах, зато рынки шумят многоголосьем, как эта остановка горячечной бранью. Привыкли за десятилетие к «базарам».
Поданный троллейбус вызвал ажиотаж. Давка – ноги, локти, зонты, чей-то юмор: «троллейбус три – почувствуй себя селедкой» и сдавленный мат. Молодёжь умело ввинчивалась на сиденья и, не взирая на осень, прятала глаза в тёмные стекла. Старики демонстрировали цепкость поручневой хватки и, удерживая сумки на сгибах локтевых суставов, пропускать кого-либо по салону – отказывались наотрез. Стоящие пятнали ноги сидящим, неприлично пялились на окружающих и демонстрировали попутчикам спектр негативных эмоций. Новая перепалка ждать не заставила.
– Рюкзаки придумали! В школе грызли бы гранит… Обязательно с собой таскать?
– Соси х…й!
– Уступят, как же! Им бы свою задницу пристроить…
– Твоя не поместится!
«Разница культур людоедов чёрной Африки и родной славянской в антураже. Носители первой пожирают друг друга, отплясывая в джунглях у костра, вторые за сим предпочитают крутить задницами на дискотеках».
– Ещё и босый…
– А чё – грибка боишься?!
«Такой мы народ – себя не уважаем. Вот плоды нигилизма – всеобщее презрение ко всем и ко всему. Сражавшиеся за независимость – при независимости остались «врагами». Зато воры стали «почётными горожанами», честные граждане – «лохами», преступники – реальной властью, а поймавшие преступника – «волками позорными». Парадоксально слушать обывателя – всё плохо, одни бандиты хорошие. Такая, выходит, нация – трепачей, стукачей и палачей. Гонимых и гонителей».
– Что там, в центре? Или вперед идем или обратно полетите!
«Инфляция добросердечия».
– Пора, пора порядок навести…
– Пока рука – пудовая!..
– Задняя площадка передаём на билеты, – на линии контроль.
Акцент сместился в политическую область спектра.
Востроносая девочка-старушка нарочито громко возмущалась:
– Ой, чи не чи – багрянец честности! Отрежут, кому надо. Радуга и без них обойдется.
«Детский лепет».
– А истина?
– Та чине чи!
«Больше чем преступников, не люблю их добровольных адвокатов».
Мужчина в курточке от Дэн Сяо Пина удручённо покивал:
– Раньше умирали за красный флаг.
И получил ответ разочарованной домохозяйки:
– Не с нашими лавочками коммунистов ждать. Те только на броневике умеют…
«Нам жить мешает только собственная глупость».
Манекен парфюмерной компании – беспокойная женщина с язвой на щеке скорбно поджала губки:
– Скоро все заводы остановят. Докэрувалысь! У меня везде знакомые – и в пенсионном фонде и на бирже, все говорят: «хана приходит». Через три месяца загнёмся! А только жить начали.
«Никогда не жили».
Сухой дедушка с увесистой тростью окружения не боялся:
– Интересно! Когда заводы, шахты, комбинаты имели льготы, – расчудесно было, а уравняли в правах, – гвалт поднялся: работать не дают! По-вашему налоги в этой стране должны платить дома престарелых?..
«Своеобразно!»
Бестолковая баба с усами, со спутанными волосами и в цыганском платке на плечах, задрала корявый палец:
– Яхненко своим сторонникам машины и квартиры раздавал. От так! По двести долларов платили за день… От так! Сама слышала. Чтобы власть себе забрать и продать нас Америке. От так!
«Поставившие на ипподроме не на ту лошадь готовы разорвать пришедшего первым жокея и выплевать глаза более удачливым участникам игрища, словно сами на скачки шли не ради денег… Да и вовсе не ходили… Да и вовсе не они…»
Явная директриса в аккуратной шляпке, ни к кому конкретно не обращаясь, бросила в пространство:
– Совести надо верить, а не ушам. Откуда у него такие миллиарды? Организовать, купить, снабдить... В стране наличных столько не найдётся. Кто зафиксировал движение денежных потоков? Совершенно нелогично.
«Не нужна нам свобода, – летать отвыкли. Захлебнулись обласканной державой водкой, заблудились в электронике, лбы из стали броневой, плетык заязыкивается… На протянутый палец молимся, ищем варягов, ждём готовых решений… Жрать, спать, развлекаться. Холопы. Исходы некоторых мэрских спринтов крайне удивительны».
Своим умозаключением поделился и студент в «грузинке» и квадратных очках:
– Акулов теперь не за что не отвечает, а Яхненко – больной, в грязи выше крыши и нас из неё – попробуй, вытащи. Вы бы, что на его месте делали?
«Я бы умер».
Мятый гражданин дышал луковым завтраком и сокрушался о славном прошлом:
– Мы тоже крали в своё время, так всем хватало. А теперь и стырить нечего. Как жить?
«Жить противно».
Желающих присоединиться более не находилось и, меняя зрителей, словоохотливые продолжили обмен мнениями.
– …И Адольф руку на сердце держал. Как Яхненко.
«Пьём с непосредственным начальством, бездельничаем по вине директоров, скатились до рабства с подачи региональных лидеров, уронили себя до уровня травы, друг другу отключаем воду и тепло, а виноват во всём лично президент».
– Гитлеру не за что хвататься было!
– А я говорю, как этот! Правую вверх, левую – на сердце…
«Масса народа живёт в своем тесном замкнутом мирке, сушит организм наркотиками, спиртом, мозги заправляет продажной печатью, а в люди выйти, проехать по стране – лично сравнить-поразмыслить – считает лишним. Пиво куда дешевле… За некоторых – стыдно, кому и – позор, а стариков жалко: не понимают. И чем дальше, тем больше. Бросили их бесхребетных и жёваных, – бескрылых».
– Всё тайное рано или поздно станет явным…
– Правды никогда не узнаешь – время лучший штукатур.
«И косметологи найдутся».
– …Адольф на срамном месте скрещивал.
– А-а, так он за Яхненко голосовал!
«Вот сепарация взглядов, пример животной сути: изовраться, быть изобличенным, отчего взвыть и немедленно вгрызться в глотку – бейте его, он не такой, как мы!»
– И что – это теперь преступление?
«Прежде – банды, ложи, синдикаты, сегодня – партии. «Кто не с нами – тот против нас». В одиночку ты былинка. Находятся семьи, где близкими оказываются не предки, а рок-идолы, спортсмены и политиканы. Ужель три века тому при смене династий крестьяне аналогично хаяли Романовых и плакали за Рюриковичей?»
– Прежний мэр и лозунгов своих не имел, – акцию организовал: «пишите сами». Это чтобы после ни за что не отвечать.
«И не ответил».
– От дерьма одно желаемо – чтоб отлипло.
– Дерьмо тоже родное бывает. Ближе и нет ничего, иногда. Греби лопатой. Если вместо головы котелок с варёным салом.
«Своё г…вно не пахнет».
– Свидетельства честных людей замаливаются, а враки тиражируются миллионными дозами.
«Не привыкли к трезвому взгляду. По-прежнему раболепствуют и обливают… Смотря кто наливает. Жизнь не научила – пенсия научит».
– За коммунистов надо было! Разве плохо при советах жили? Бесплатно дураков учили…
«Интеллигентности и совестливости как раз не научили. Судя по итогам. Льстить, юлить, доносить, приспособляться – это да. Пыль в глаза, трубадурить, выносить за ворота – действительно – «неплохо». Все врали всем. Единственное, что вдалбливали без устали – не размышлять и вовремя любой ценой выполнить приказ начальства».
– А я за Дроздову буду. Во, даёт баба! Молодец…
«Учат строить, плавить, воевать, водить. Можно ли кого-то думать научить?»
– А посмотрите, что эти вытворяют?! Сразу видно…
«В этом вся демократия. Когда видно, слышно и не страшно».
– Вам хоть революцию учини, – одинаково творить будете, что хочется, а не как положено. И виноватый найдётся. Естественно – не вы.
«Явись Христос, в одежде повседневной – не признают. А диктатора – до блеска вылижут».
– Украсть и перекрасить в свой цвет – они первые, сами чего придумать – не дождёшься. Живут в нашем холодильнике, ещё и выступают.
«Когда память не дальше вчерашней попойки, прошлое – светлее, бытие – беспросветнее».
– Болтаемся почём зря, а время идет. И жизнь всё хуже. Ой, не к добру это плавание учиняемо бесами. Сядем на мель…
«Лучше плавать, чем тонуть. А жизнь – она самое большое плавание. И увлекательное. И путь человечий – винту подобен. Влево-вправо вращается и лодка наша – то в праведность, то в грех. Так и петляем, двигаясь. И насколько далеко заберешься, – только от собственных усилий зависит. Конечно, и погода и мощность двигателя и тип лодки и крепость рук за штурвалом и помощь команды – всё имеет значение. И всё равно редкий из нас движется по прямой. Да и смысл? Рано или поздно – окажешься в точке старта. Важен пройденный маршрут: быстро, ловко и умело пройдешь его, с пользой постигая, или в летаргическом сне, под наркозом канонизации, в прицеле телекамер. Ну и что при этом откроешь».
– Окно закрой, тут не Одесса!
– Действительно – сквозняк!
«Удивительное единство!»
– Дышать нечем…
– Смотри «горячий»!
«Открыть форточку в этой стране всегда было равно подвигом и преступлением. Вот смелости – драку развязать – не хватит».
– Всем хорошо, и ты терпи.
– Животные…
– Вы, случайно, не Саенко?
– Я специально – Саенко.
Рыхлый лысый дядя с глазом а-ля дисперсия и носом «фрамбуаз» взялся вслух зачитывать заметку из криминальной рубрики о происшествии на объездной трассе, где неадекватный дедушка в две минуты топором изрубил трёх гаишников.
– Пусть одного тюкнул, остальные что – стояли и смотрели?
– Себя не могут защитить, а нас как собираются?
Люди за окнами месили слякоть, в салоне – мыли кости. «Искренность, замешанная на лжи. А ведь ничем не отличаются от прочих. Так же видят в окружающем желанные картины – хорошие, плохие, нейтральные и клянут недостреляных большевиками частных собственников. Прогноз погоды – политический окрас: хотели солнца, – получили грязь. В смрадном, замусоренном городе ветер решает всё».
– Президенту ежедневно надо вырубки производить. И руки укорачивать. И не только в МВД. Тогда порядок будет!
«Страна кастратов».
– А как с тебя и начнут?
– На себя посмотри! Скачешь из одной партии в другую…
– Как они к нам, так и мы к ним!
«Было дело, Билуха жестоко проучил подобных любителей газетной славы и партийных касс. В затишье перед бурей парламентских выборов солидно рекомендовал партию копрофагов. За ними, дескать, будущее. Карьеру сделать, руки погреть, родню пристроить… Контракты, офисы, люди свои на ключевых постах. Вот-вот рекламная компания рванёт, – спешите. Тираж обеспечен. Пылесосам-флюгерам того и надо – дуновение поймать и насосаться… То, что «копрофаги» – половые извращенцы, специализирующиеся на пожирании свежего г…вна, несчастные узнали слишком поздно. Обратного хода не было и прелестей посвящения они вкушали с головой… В свете наших перманентных выборов весьма поучительно. Говорили, по завершении священнодействия в лоно порядочного общества возвратилось несколько полноценных человек…»
– Фурами крадут, а к выборам – подачку на полтинник.
– Бери выше, «фурами»… Эшелонами!
– Освободители!
«Хилая логика большинства словопуталов не выдерживает элементарной арифметики и лёгких образных сравнений. Эдакий удобный вместительный автобус без колёс. Коробка новая, нарядная, но порожняя, потому – бесполезная и никакого пути не осилит».
– Дорогу бы отремонтировали…
– Ага, чтоб и там украсть!
«Дорого доверие обходится».
– Из многих порочных искусств важнейшее – скоммуниздить!..
– Ваш Акулов «Трансавто» и развалил…
– А Яхненко бы – на первом же столбе!
– Рядом с Акуловым…
– Но ниже Дроздовой…
«Давимся обидами и транспортом, хрустим корочками, балдеем под «треугольный квадрат» от музыкальных шизофреников, греем кости на кострах из крыльев конкурентов, куда-то живём, копим иллюзии, мечтаем о политике обеденных столов, тащим себя в будущее, теряя зёрна лучшего и сохраняя шелуху пережитого. Гордимся искусственным прошлым, потому что нечем больше. Холёные и лощёные, наглые, мятые и смурные, добрые, простодушные, обманутые, с выцарапанными кодами и номерами – прочитаны-просчитаны, расшиты-расстрочены по полкам отделов различных контор. Каждый второй завидует коллегам, охотно ругается, тихо пакостит соседу и громко мечтает о даровых приплатах: «за то, что живу». Люди-селёдки! Эрзац сверхчеловека, интеллектуальные гномы сырьевого придатка, сегменты, выпотрошенные штурмовщиной недавних лет, за которую расплачиваемся. Ломаемся в синтетике очередных наркотиков, щиплем прежнего голубя мира, готовно пускаемся в анархию. «Полундра!» «Спасайся, кто может!» «Каждый сам за себя!» Теснимся, вспоминаем и наслаиваем, задыхаемся друг от друга, перестраиваем лад… Чтобы так же давиться завтра, не замечая и половины утерянного. Но масса жаждет покоя, она инертна, чуждо ей будущее. Никакие высоты ей не интересны, никакие дали – ничего кроме желудка и собственного эго».
– На цены б лучше посмотрели, злоумышленники…
– Цены дети крестьянские отрегулируют. Голод вспомнят, Махно вспомнят, – и отрегулируют…
– Когда мы проснёмся? Где набат? Почему не слышно?..
– Сахар-то подешевел!..
«Улицы посыпать можно».
– А мяса обещали!
«Была – тоска, теперь – тоска по мясу».
– А масла! Пенсию!
«И что вы для этого сделали?»
– А надо и сметаны и яиц и рыбы…
«Жрать вволю и сейчас, жить без усилий и хлопот, размножаться в собственном навозе – идеология червей».
– …Посмотрите, как соседи поднялись! На Москву равняться надо. Мы будем дружить с Россией.
«А она с вами?»
– …Что мы? Гипс – ломают, металл – крадут, глина – ничего не стоит… Совсем бедные. А Москва всегда поможет.
«Москве наша карта – Киеву плюнуть. А из провинций – Ямал роднее. Потому что дороже».
– …Нефть – Россия, газ – Россия, лес – Россия…
«Деревянная страна».
Троллейбус натужно гудел в гору, петлял на латаном асфальте, осторожно ждал на перекрестках… Движение – лики города. Дуги площадей, трамвайный перезвон, евроусадьбы новой знати в декоративных прутьях кованых решеток, распятые рты торгашей. Афиши: «волосы», «цирк», «провидица Анна». Быстрое мелькание оград, столбов, витрин, дневные девочки-подростки с Кольцовской, худенькой парой закрывающие красную буквицу супермаркета «Мебель», местами парки – деревья в плену; и снова хамство транспортного уровня.
– Копыта прибери, корова!
– Я дочь свою не жалею, а тебя по стеклу размажу, соска!
– Посылать будешь, кого в зеркале увидишь!..
«Травоядные».
– Что здесь за проезд?
– Удостоверение.
– А у вас?
– У меня рука тяжелая…
«Каждый на своей заднице, всяк зрит со своего местечка, любой умрёт за убеждения – такой накал правоты. Но глянуть сверху, – все в одной лодке, образном ковчеге Бог знает, где от берега. И название его едино для всех, и курс общий, а командное согласие в гребле – отсутствует. Демократы требуют полноты руля, «союзники» – объединяться с акулами, христиане – шагать по воде, коммунисты – «идти другим путём». Трудовикам главное – ловить рыбу, социалистам – увеличить пайки, либералам – спасать «зайцев», националистам – травить короедов, регионалам – разобрать на доски. Реформаторы предлагают перестроиться в катамаран, консерваторы – не делать волны, а «зелёные» кричат: «не бейте море!» Вместо энергичных усилий в обозначенном направлении выскочки дерутся за место на носу, кто-то гадливо портит дно, часть пускается вплавь самостоятельно, других швыряют за борт силой, третьи виноватят предыдущих и кивают на отсутствие связи, четвертые умничают с брезгливой миной. Давно уже требуются решительные действия, но уключины проданы, парус изорвали пополам и приладили противоположно; правый борт кое-как старается, левый – ничего и не умел, простаки тревожно озираются, хитрецы сдают в аренду вёсла; оптимисты надеются на «завтра», реалисты – на подводную лодку; здравомыслящие расхватали спасательные жилеты, дураки – спиртное; покорные – верят, нервные – плюются, а большинство орёт: «ну где же райский остров?!» и тупо ничего не делает. Близится шторм и галдёж нарастает, но лодка по-прежнему описывает незамысловатые круги под бесконечные обещания».
– Ваш билетик?
ВАДИМ
Нужная остановка – «Академия». Офис телеканала напротив. Неоновая надпись «Телевидение», с перегоревшей «Т», вертикальные жалюзи и пластиковая дверь с картонным уведомлением: «вход со двора». Фасад и задворки.
Двор кирпичной девятиэтажки – кризис оригинальности. Мусор, коты, выгоревшие лавочки, выцветшие пенсионерки, разобранные «жигули» коммунистического цвета и кирпичный забор с выломанной дырой в форме кукиша: окно в Европу. Справа от настежь распахнутого крайнего подъезда ободряющий штамп массовой культуры региона: «лёгких тебе сапог!». Левая часть скрыта дверью. Ниже – более утончённое: «Пусть будет Ё!» Но и эта жизнеутверждающая фантазия меркнет на фоне всепобеждающе-бородатого: «Донбасс никто не ставил на колени!» в аляповатом исполнении кузбасс-лаком над козырьком центрального подъезда.
«Несомненно, тонкое наблюдение – всю жизнь раком стояли. В праздники и будни. Или пластом – после. А уж в культурном ракурсе! Дай-то Бог еще – на колени. Кому головой потрясти – в себя придти, кому – помолиться, кому – прощения спросить. За красных и белых, за фашистов и бандитов и за того же Махно. Глядишь, – и на ногу поднимемся, потом вторая не дрогнет, а там и выпрямимся. В полный рост. Что, похоже, не скоро…»
Наскоро покурить и внутрь. Черный ход – безвкусица, маскированная пластиком. Клетчатый пол, бесконечные двери, специфическая лексика: «сетка», «видеоряд», «цифра», «звуковик».
Из кабинета «Общественные связи» выскочил Цаев. Остроносые туфли клоуна, полосатые джинсы, короткий кожаный пиджак, гусиная шея, щёки шире плеч. Слабо понимаемое некоторыми понятие «стиль», наверное, не пустое слово, если Цаев Вадим Эрнестович столь нелепо выглядит. В тесных коридорах все близко и на виду. Вадим сделал смехотворную попытку не заметить и отчаянно отвернулся, с намерением не здороваться.
– Вадик, здравствуй.
Буркнув «привет», Вадим опустил голову и ускорился.
Меняются приоритеты. Столько лет в друзьях ходили – на тебе! И дорогу не перебегал, и враздрызг не ругались, а холодом повеяло. Да и Бог с ним. Мест работы к нынешнему своему положению Вадим Эрнестович сменил великое множество, – и всюду было «несерьезно». Творцом и прежде считался посредственным, из рабкоров вырос. Одной рукой хлебал окрошку, другую держал на пульсе бульвара, а писать предпочитал левой ногой, но начальником стал, – ни на какой козе не подъедешь. Маленький человек, которому судьба предоставила шанс, обычно занимает непримиримую позицию ко всем себе подобным и охотно разглагольствует на тему: «в наше неразумное время…» Того не понимает, что на одном честолюбии высоко не взлетишь, и на подвернувшихся должностях по-прежнему будет болтаться, словно клистир. Цену себе набивал привитой лапидарностью, выступал палачом многих отличных сюжетов, превращая их в обрубки, за что в своём кругу получил ярлык «лапидар» и всеобщую неприязнь. Человеком себя всё чаще показывал несдержанным, развил комплекс Пушкина и неоправданное высокомерие, вспыльчивость демонстрировать уже не стеснялся, – при малейших подозрениях повадился брать дурное в голову, а тяжелое в руки. Ссоры с Григоренко, докладные Васиной с претензией на ябеды, Женю Ильченко затравил… А критику – в штыки. Одно дело – реанимация доходного «музыкального презента», но патронаж педерастам из «Нэлли»? «Дым Константиновских фабрик» только ленивый не пнул. Медные трубы опаснее полымя, а люди, хотя привыкли к изменам, но перемены остро чувствуют, – и старый друг остался соло. Естественно, – мало вокруг людей порядочных?
ЖЕНЯ
– Костя, стой!
– Привет, Женя.
Маленький человечек в джинсовой паре радушно протянул руку и тут же вернул ее в карман.
– Сто лет не видел.
– Да... Апрель, музей, выставка Малянова, помнишь?
– «Три или пять»?
– Точно!
Ильченко Евгения знали многие. Большинство – заочно. Неплохой тележурналист, вдумчивый, ассоциативно мыслящий, но – мягкий. Никогда не хамил, берег настроение. Местом дорожил, к гражданам и к власти с указкой не лез, воображение обуздывал, самопропагандой не увлекался, гор златых не искал и не сулил. Политику считал занятием пустым и недостойным. Замечательно играл в шахматы – мог быстро сокрушить, зажать, обезоружить и спасти безнадежную партию. Родился совестливым, а таким шумный успех – заказан. На правах студента двадцати шести лет от роду вернулся из армии, устроился в артель телевизионщиков, где сразу хлебнул лишнего и какое-то время даже скучал по автомату… Но натура брала своё. Грызть не умел, пекла хватало и в армейке, потому конфронтаций избегал, и стойко терпел боль, пережигая лишнее внутри. К наркотикам и современным медикаментозным интервенциям остался равнодушен, – настоящий коньячный поэт. Не его дело взнуздывать мустангов.
Единственный блеснувший цикл: «Орден Пизанской башни» стоил автору имени и карьеры. Понимать, что «артисты обычнее соседей» а «в режиссёрах главное – талант» никто не хотел. К тому же знать, что «полководцы и поэты прошлого картёжничали, пускались в блуд, к вину тянулись, участвовали в интервенциях, и до смерти пороли крепостных, однако ведь ценимы не за то» – оказалось опасно. Многих что-то потешало, другие плевались, но – смотрели все. Безусловно, где-то Женя утрировал, но исключительно ради наглядности примера. Оригинал заимел врагов среди придворных идеализаторов прошлого и получил клеймо «лягателя». И если факт из летописи XVII века, что царевна Ирина к семнадцати годам умудрилась «ещё ни разу не напиться допьяна» остался без последствий, то за штрих, что Шевченко Тарас свет Григорьевич очень уважал заокеанский ром, многие лица воспылали. А вот за мнение, что «действия молодогвардейцев сопоставимы с операциями фанатиков антиглобализма или бойцов иракского сопротивления, а подвиг состоит в мученичестве» – и пострадал: программу закрыли. Неформально муссировались слухи, – Ильченко припомнили открытую дискуссию, где Женя противопоставил Акулову настоящего героя Донбасса – поэта Сосюру. Того самого Владимира Сосюру, не прикормленного классика украинской литературы, который не дань в Москву возил, а в грозные годы гражданской в числе земляков-бахмутчан добровольцем вступил в ряды петлюровской армии и без сомнений ходил в штыковые: «Вперёд, Украина!»
Известно люди глупы и завистливы. Можно было полезть в бутылку, идти на принцип и обратиться в суд, где трясти хрестоматиями и стоять «до последнего»… но прозвучало предложение «замирить» стороны на новом проекте и Женя сдал позицию. Дела семейные причина более чем весомая: родился сын, выросла нужда, а деньги – они никогда не лишние. Кому теперь его репортажи с необычным ракурсом? Нет пророка в своем отечестве – сплетни важнее событий. И сегодня так же одних слепо обожают, другим ворошат бельё. Кто из обеих категорий изыскателей по настоящему осмыслил наследие и современников? Десяток десятка не осилили!
«Парадоксы» в свое время нашумели, но личное знакомство состоялось с год назад и безнадежно опоздало. Хребет тележурналиста не выдержал и дальше Ильченко плыл по собственному выражению – «с булыжным орденом на шее». Даже там, где иные, выбив средства, седлали своих коньков и вонзали шпоры, он обходился пони, отчего в репортажах лавировал «на байдарках и каноэ» – и нашим и вашим, вёз кашу, потому ничего не достиг и прозябал в «Службе новостей».
– Кстати, будешь?
– Давай…
Ленкин коллега толкнул первую по ходу дверь, из левого пиджачного кармана извлек три конфетки, из правого – маленькую коньяка, показал количество звёздочек: три, и в секунду свинтил пробку.
– За встречу.
Лампочка в сорок ватт освещала давно не убираемую комнату-самоделку, уставленную столами. Пили из горла, шуршали фантиками, молчали. За дверью детский голос восхищался заграницей:
– …«Рено» и «Арианы», суда и атомные станции… курорты, финансы, вино, мода, поэзия сельской местности и традиции… единственный мегаполис на пятьдесят миллионов…
Начитка. Очередная рекламная калька с центральных проектов.
– …Франция! Страна галлов и мушкетеров…
«Знакомая вибрация голосовых связок… Лютикова».
– Чего к нам? Может, партию?
Изо всех существующих партий предпочтительнее – шахматные. Там и следует блистать в комбинациях, менять позиционную войну на кавалерийский темп, а истребление сил противника завершать захватом территории и пленением главнокомандующего.
– Вообще-то Ленка вызвонила…
– Католиченко?
– Ну да.
– Так у нее эфир!
– Эфир подождет.
«На Латынина можно положиться».
– Нет, я так не могу.
Ильченко, соображая, завращал зрачками и решительно встал:
– Давай за мной…
Закурить не успели. Фляжка в нагрудном кармане осталась нетронутой.
– Глянем в третьей студии…
Коридор растёкся надвое, Женя свернул направо. Снующие в офисе тени ручковались и водили подбородками, пролетая по делам либо степенно шествуя «на воздух».
– Кого ищем, молодые люди?
Лена появилась внезапно и сразу ухватила за рукав:
– Здравствуй.
– Привет. Плохо выглядишь.
– Ты в своем репертуаре.
Не довольствуясь рукавом, Лена овладела локтем и дистанцировала Ильченко.
– Спасибо, Женя.
– Совет да любовь!
И джинсовый Женя, не глядя, втиснулся задом в первую попавшуюся дверь.
ЛЕНА
– Дай я тебя чмокну…
– …
– Люблю небритых мужчин.
– Часто любишь?
– Нахал!
– У меня были хорошие учителя…
– Что у тебя к Жене?
– Так… Давно не виделись, навеялись воспоминания, громыхнули коньяку…
– Как всегда…
Изобразив усталость, Ленка телегенично откинула чёлку и сморгнула соринку.
– Я, наверное, единственная женская душа, мимо которой ты пройдешь с равнодушием.
Когдатошние чувства не шевелились.
– Напрашиваешься?
Ленка обворожительно обнажила десны и внезапно сжала виски.
– Вчера у нашего был день рождения…
– Третий за год?
– Скромно посидели: двенадцать человек.
– Апостолы…
– Танцы, «лонгер», чай с ментолом.
– Можешь не продолжать…
– Потом в кабаке добавили… Порядочное заведение!
«Порядочные в «кабаках» не добавляют».
– Он это любит. Заводить…
– Не будь предвзятым. Хороший дядечка.
– Такой хохол, что двум евреям делать нечего…
– Вот! Копилку вручили.
«Свидетельство, однако».
– Глупый подарок…
– Почему?
– Копилки – часть детства. В день совершеннолетия дети бьют кошечек и свинок, и предаются усладам взрослой жизни.
– А я старалась…
Шпильки, способные проткнуть любое сердце, бежевый брючный костюм, сигарета в музыкальных пальцах, новая рыжина, разделенная пробором, безмятежный июльский взгляд, аккуратные брови и свежий грим: Ленка. Вся, как есть.
– Давай к делу. Что там у тебя, разбогатела на сенсацию?
– Не без этого.
– Конкретнее?
– Сенсация не сегодня…
– Так какого черта?! Я тут при чем?
– Пожар тушить.
Некогда они всерьез рассматривали вариант совместного проживания, – не сложилось. Он нуждался в женщине, и в орбиту профессиональных интересов ее кандидатура не включалась. Ленке от него требовались – всего ничего – идеи да квартира: ступеньки. Любовь кентавра и русалки – каждый тянул в свою стихию. Она чувствительна к духу времени, а он – нет. Кроме эротического единства взгляды не совпадали, и с её стороны часто были заимствованы. В дальнейшем ситуация развивалась в мелодраматическом ключе: нежное сосуществование сменили упрёки, глупые односторонние бойкоты и взаимные недельные отсутствия. Ленка девчонка видная, за ней бегали, кто-то догонял… А доверие – кредит, вернуть который труднее всего. Сейчас и дружба трещала. Это подобно растворимому кофе из большой кружки – первый глоток еще чего-то стоит, дальше – обязанность и дань, а то и вовсе – касторка отношений. Но пускаться в объяснения – часто недостойно, и ситуация «висела»…
– Боже, последняя сигарета.
– Брось немедленно. Этот «Bond» тебя в гроб сведёт.
– Нервный день.
– Бросишь курить, – женюсь.
– Смелый какой! Знаешь ведь, что не брошу…
Елена Католиченко для теледивы врала нечасто и редко хвастала, но отличалась редким профессиональным безвкусием и тягой к скандалам. Выхватывая из гула салонов и ТВ доступное для понимания, что-то слышала, проходила, изучала, но вникать и постигать, – не стремилась: распорядок дня и Лена не дружили. В первую очередь она учитывала внешнюю красоту поступка, в ущерб движущим силам его породившим. Не желая понимать глубинных процессов и подспудного, довольствовалась вершками. Конфет в детстве не отбирали, потому и привыкла – не задумываться. В обиходе, если надо, могла прижать настойчиво царапающуюся жалость, потянуть марихуаны, заплатить в ресторане, стащить плюшку в магазине, украсить необычную компанию и вести беседу на любую тему: лепший друг. В сущности, неплохая девчонка – компанейская, простая, всегда своя. Потому несерьезная и ветреная. Чересчур. И неприятности порой притягивала, как Сара Коннор – терминаторов. Но слёз не демонстрировала. Женская молочная доброта всё чаще уступала в ней сгусткам энергии современного монстра. Необуздана, головокружительно хороша, опасна. В экзальтации исходила до полной потери действительности, в упор не замечая лежащее на поверхности и плавающее. В то, что уверенность в неповторимой своей неотразимости проходит, – верить не желала. Браки с моторными избалованными «Ленками», как правило, недолговечны. Такая любовь выедает душу и оставит пустоту. Ни года она ждать не станет, ни минуты. И уж тем более, – ни при каких обстоятельствах не ткнётся, виновато, в мужские колени, в попытке сгладить и разжалобить, удержать, стреножить и приручить, оставив подле себя, именно на этом лугу, не дав уйти, как разбредаются иные, скитаясь по жизни.
– Ты чего кислый?
«Вот и наблюдательность проснулась. Рефлекс».
– Сашку убили. Сегодня похороны.
– Сашка это кто?
– Шаболов Саня.
– Не знаю…
– Плохо. Хороший человек.
– Ты же в курсе моей загруженности.
– Твой круг известен – шваль, за редким исключением. Вам «Мягков» товарищ, а любезное занятие – «травки» потянуть…
– Я журналист…
– Не гордись.
– Брось, не вспыхну. И оставь серьёзность: неужели тебя не тянуло на глупости? Караоке спеть или частушки вприсядку, выдумать новый алфавит…
«Было».
– Украсть миллион, открыть светофорам радугу, показать язык Григоренко…
– Купить лунный кратер, выращивать солнечных зайчиков…
– Вот! Полюбить США, зауважать Архипова, жениться на мне.
– Хватит одного Верника. И так косятся.
Дима Верник – поэт, как водится, из безответно влюбленных, – с его легкой руки скрутил длань судьбы в бараний рог, смело реализовав авангардный способ объяснения. В грозовую ночь проник на охраняемый армейский объект – танковую базу Южного оперативного командования, откуда увёл новый Т-84 и, молотя свежий асфальт, погнал бронированного монстра в город. Парализуя дворников и первые троллейбусы, валя гудящие столбы и хрустя заборами, разгоняя взбешенных от бессилия гаишников и собирая их в хвост, он, как порядочный танкист, по кратчайшей геометрической прямой пёр к ее девятиэтажке… Холостой орудийный в воздух – и сонная принцесса неглиже на лоджии третьего этажа выбросила белый флаг простыни.
– Шутканули вы, сударь!
– Спасибо, Юрьевич выручил.
– А Вернику каково?
– Дима счастлив. Год прошел, – она ждет…
– Ждать – хорошо. И надеяться. А тут – мрак. Всюду аврал, везде опаздываю, времени вечно нет: голова кругом… В том числе по части кавалеров.
«Недуг первой любви излечим второй».
– Заключи договор с дьяволом.
– Честно, взяла и ушла б отсюда. К чёрту!
– Разумно…
– Кстати, у Вахи завтра новоселье. Обещали, будет весело. Мы в числе приглашенных.
– «Мы»?
– Кошками не берут.
«А классикой?»
– Лучший подарок, – который можно съесть.
– Прежде мы считали иначе…
– Прежде и земля была плоская…
– Так что скажешь?
Рыба её тени на стене изменчиво колыхнулось, взялась рябью, явила топор и рога, сутолоку достатка, мягкость перин и дряхлую старуху с вилами. Ленка требовала ясности. Рыба дрогнула и поплыла, беззвучно звеня искусной ложью сладких проповедей о пользе, и рассыпалась на мелкие монеты алчности, беззвучно раскатившиеся по полу в шаре света…
– Шурик Демьяненко уже в шестьдесят четвертом средний палец демонстрировал. В известном фильме.
– Но ты подумай…
– Люди со вкусом предпочитают театр.
Решительный вздох, короткая разминка шеи, проверка лицевых мускулов.
– Так, тайм ис мани: надо двигать.
– Давно пора.
– Сейчас в студию. Это около часа. Час перерыв, кое какая запись… так, по мелочи… Потом – главное блюдо.
– Шутишь?
– Всё! Эфир срывается: люди на местах, зритель ждет.
– Ты обещала: «опоздаю». Что значит «главное блюдо» – «потом»? А если не пойду? Или буду молчать?
– Не рано – в молчуны и ворчуны?
– В самом деле, Лен, мало любителей в фокусе покрасоваться?
– Чего ты хочешь?
«Оглушительно хочется водки».
– Первая же пятница – тебе. Доволен?
– Первая же – завтра. И никаких «потом». Час максимум, учти. Делать что?
– Как всегда: сиди и задавай вопросы.
– Какие? Тема?
– Лейтмотив неизменен: топи всех!
«Когда медиа-фокусники перестанут дёргать «кроликов» за уши? Неизвестные депутаты, внезапные министры, подвальные кумиры, вспыхнувшие светочи… Очень народные извне и – мрамор в душе. Просто человеком быть – «не в кайф». Обязательно «звездить», кого-то строить, а из себя икону вылепить. «Топи всех!» «Ничего не жалеть». «Вечность в музеях». Придет ли этому конец? Чего же боле, коль гаранты конституций призывают «мочить в сортирах», «давать в зубы» и «порожняк не гнать…»
– Не в курсе – следующая Пасха далеко?
– Изо всех вопросов человечества забота о числах религиозных дней меня волнует менее всего…
ОППОНЕНТЫ
Коридорная дверинда окончилась. Яркий свет сразу охватил и уменьшил вдвое. В креслах студии расположились инспектор городского отдела образования Фейшиц – известный любитель болтать в камеры, кряжистый отец Николай – бывший ракетчик, ещё один молодой упитанный попик – Никодим, откуда-то смутно знакомый, художник-новатор Раков и совершенно незнакомая небритая личность в вельвете. Петя, постоянный Ленкин оператор, ждал за камерой; над круглым столом синело «Человек и общество». Отключить телефон и занять место. Священнослужители степенно кивнули, вельветовая личность протянула руку, Раков и Фейшиц надулись. Неприятные гости… Ладно, будет легче.
Толковой дискуссии не состоялось – куриная гребля в навозе, соревнования по прыжкам в абсурд. Кроме себя никто никого не слушал, и видеть что-либо в глазах другого – не собирался. Беседа сразу приняла агрессивный характер, за которым почти утратилась первоначальная тема – введение закона Божьего предметом школьной программы. Параллельно шёл опрос. Звонки на два номера подразумевали крайности: «нужен» либо «нет» обществу Божий закон.
Вельветовый гость назвался лидером рок-андеграунда и сразу сцепился со служителями культа, Раков гнул своё, Фейшиц занял нейтральную позицию, чему способствовал и колючий кашель, – вероятно затяжной. Ситуация – яснее дня. Ленке нужны рейтинги, батюшкам – понятно что, художнику – заказы, вельветовому – засветиться. Мне – очередь отбыть. А Фейшицу?
– …Представители различных конфессий не могут найти общего языка, чему они научат школьников?
«Владельцы толстых кошельков – найдут».
Небритый рокер резко и гортанно возражал, валил все в кучу, оппонентов гвоздил решительно и прямо.
– …Цинизм – неотъемлемая часть творчества, без него – капут. Я циник. Таким меня сделал мир. Миру – воздастся. Правда, вообще, – не девка, чтоб нравиться. Потому не любят ее, некрасивую. Открытые колени истины, изящное платье откровения – нонсенс. Хочется нутра, – не брезгуйте. Жизнь не розовый палас: вкушайте! Я не ставлю перед собой барьер, куда «низя». В честном философском учении Бог идет приложением. Кто таков Бог? Как он устроен? Дайте посмотреть!..
«Собрались случайные взрослые дяди и решают, как оградить своё будущее от поиска смысла жизни: жираф большой, ему видней… бог лучше знает… Так и в райском саду – сначала тропинки продавим, затем трассы спроектируем, а кончится всё квартальными вырубками и чахлым крыжовником среди новостроек».
Раков кашлял не хуже Фейшица, но делал это в кулак и тер подбородок.
– Поколение, воспитанное «Крокодилом», – потеряно для высокого искусства…
Непоседливый Никодим размашисто жестикулировал, брызгал слюной и дважды повторял сказанное, полагая подчеркнуть весомость. Николай степенно кивал, оглаживал бороду, дополнял. Пройми их проданными власти комсомольцами и головами русских князей, науськанных на веротерпимую Золотую Орду.
– …Нечестивец Тамерлан со своими бессмертными полчищами вторгся в пределы Руси…
«Несметными».
Стало душно – коньяк не ко двору…
– …Люди дома молятся, это неправильно. Верить надо сообща. Прихожан мало, пожертвований не хватает. То ли одна свеча дома горит, то ли десять в храме… Какой огонь ярче? Какой заметнее Богу?
«А если горит церковь?»
– …Ничего удивительного, если страна вместо ежедневно нужных и удобных мелочей, вместо обращения к духовности и вечному отдавала предпочтение гигантским конструкциям…
– …Политики врут, народ пьёт, Бог молчит, дети бесятся. Процесс идет!..
«Потому что очень часто птицей счастья был пингвин».
– …Многие течения ищут новизны. И все борются с последствиями в виде смертных грехов, игнорируя первопричину – зависть и гордыню…
«Один из покушавшихся на Ленина открыл в Нью-Йорке знаменитый книжный магазин, нынешний митрофанушка от оппозиции разродился порнофильмом. Ещё недоумевает общему бойкоту – орденов он, видите ли, ждал, всемирных лавров».
– …Муравьи обладают телепатией и способностью к телепортации, ловко тушат пожары, строят города и шахты, пропорционально их мозг – крупнейший в мире. А мы игнорируем их, на контакт не идем. Давайте уступим трон?..
Диалог навевал дрёму и располагал к трансу.
– …Для жизни век не приспособлен, для души. Настали дни, когда правильная речь вызывает смех. Утратим равновесие, – все покатимся…
«Боже мой, – Новгородское вече. Из огня да в полымя…»
– …Вера в лучшего царя – врожденное рабство, а христианство – религия рабов…
«В японских вишнях и косточки меньше».
– …Бог не способен на всепрощение, – он справедлив…
«Худшая из черт – помнить всё».
– …Для чего введены инфекционные номера?..
«Идентификационные».
– …Человек самодостаточен. Один появляется на свет со своим внутренним «я», и один умирает. Он обязан научиться одиночеству. Не нужно за него решать, хватит стадных принципов…
«Тошнит от ваших принципов, объелся. И логику туда же».
Скоро Раков завелся и подобно сорванной с петель двери заявления бухал довольно решительные. Музыкант обрел уверенность, аргументы двигал дельно, подчеркивал неожиданными экскурсами в историю. Лица златоустых служителей культа блестели, жесты отяжелели, слова слиплись. Фейшиц злорадствовал. Ленка, игнорируя не комплиментарные выражения, изредка входила в русло беседы, после чего та поворачивала, и бурлила на новых порогах. Ни цельности, ни единства: эклектика.
– Дождемся еще школьной программы в кроссвордах!..
– И ад на небесах грядет!..
– Ироды и Магдалины неокрепших душ…
«Надумали святого и мучаемся с ним».
Никодима вспомнил не сразу. Мимика выдала. Год тому в кафе Героев тот звал его в компанию и делился женщиной.
– У вас, как куме, – одно на уме…
– Нечего сказать – включите радио…
«Если люди отупели, их пора дрессировать».
– Да ввести факультативом и сами пусть решают!..
– Дети нарешают!..
– Соседа легче учить…
– Если вход свободный – значит, незачем идти…
Вежливость, кроме братьев по вере, никто не демонстрировал. Барабан, труба и бубен. «Позвольте реплику» и «ваша очередь» – отсутствовали. Назревала вспышка.
– Что значит: «выдающийся»? Чем? Куда он выдаётся?..
– Мы примитивны, потому ничего не боимся. Наш народ трудно уничтожить, мы хуже тараканов. Нас можно вывести только ядовитой приманкой…
«А эшафот возвысит над толпой».
– Сначала умирает дух…
– Кирпич с детской больницы ушел на новый приход. А школы закрываем...
– Не у церкви ли светская власть взяла на вооружение так называемый «черный нал»?..
«Мерзок перед Господом, Богом твоим всякий делающий сие».
– Молва – несет, мы – белуем…
«Потёмкинские деревни».
– Вавилонские башни дорого обходятся миру.
«А человечество?»
– Оправдывать любые промахи своих, хуля достоинства противника – ступеньки вниз…
«Тупик».
– Церковь – инструмент. Назначение его – двоякое, а цели – известны…
«В узких кругах».
– Церковь – абсолютно косная структура – рвется к власти…
«Скорее претендует на место обкома».
– …Захватывает земли и вотчины, неблагодарно выкидывая на улицу музеи, кстати, охранявшие храмы и ценности…
«Пример Валаама».
Нападки и самооправдания, взаимные упрёки – намёками и прямо – снимали скальп аудитории и перестроили дискуссию в трибуну.
– …Ненасытная жадность, подавление инакомыслия, тяга к роскоши, культивация застоя… Всё на чужом хребте, путем интриг и подкупа…
«Строить «завтра» из брёвен тел человечьих, ежедневно рассвет обещать».
– Оправдано ли введение нового обязательного института?..
«Процесс, похоже, не остановим».
– Встань они на мостике, – сможем ли мы говорить подобное?..
«И тявкнуть и книксен сделать…»
– Прошу понять меня правильно – речь о системе в целом и ничего против конкретных служителей культа я не имею…
«Дельфийский жрец Плутарх – недурной образец для подражания».
Скоро пошли говорить много и не по существу.
– Почему я должен оправдываться, пусть и на Страшном суде? Вы докажите! А я признаю… Что у меня не так? Чертовщины избегаю – у Дьявола треугольное лицо. Вот принудительный шансон на всех частотах – действительно насилие над личностью. Когда насилуют в ухо – это и есть не что иное, как порнография. Потому что – цинизм. Вы за мной подобное видели?
«Фамилия обязывает».
– Нет у меня бесстыжего показа половых органов. По определению это крупный план в изобразительном искусстве и кино, детальное описание в литературе… Так где порнография? Зачем было петь анафему?..
«В средние века в церквях работали проститутки, в праздники шла торговля непристойными гравюрами – и ничего».
– «Белому братству» не пели! Некогда было, – за сферы грызлись, своё боялись упустить, материальное. А упустили молодежь. Вот эту самую. Дошло, наконец!
«Известно о внезапных смертях позировавших Репину. Зловещие совпадения оставили Мусоргский, Пирогов, Столыпин… Этого Ракова тоже следует подальше держаться».
– Суть религии – вера. Человеку это свойственно. Пришедший к Богу – ждет подмоги, идущий своим путем – надеется на собственные силы…
«Так и живешь, болтаясь, как буй на Понте: и тепло и мелко и берег рядом, а горизонт – всё одно недостижим. Носят волны, дёргает шторм, поливают ливни… Дрожишь, жаждешь чего-то, а того не видишь, что смысл – он весь внутри. В самом существовании».
– Поэт в России больше, чем поэт, а как писатель, так обязательно – инженер человеческих душ…
– Много «инженеров» с «поэтами» влезли в души обладателей вышиванок и шахтерских касок?
«Вселенская чепуха. Какое отношение к закону Божьему в средних школах имеет желание этих господ спорить на больные для себя, любимых, темы?»
– Если нечего возразить, – не нужно косоротиться. И так водки больше здравого смысла. Вы интеллигент, а не юродивый…
– В богомазы не пойду!
– Не зарекайтесь…
«Рога и копыта…»
– Церковь извратила учение Христа. Гниющий зуб решительный человек рвет, а христианам положено, день за днем, – новокаин. Всякая пирамида – паразит. И неважно, что за благовест использует…
«Чувства важности и значимости заслонили осторожность и порядочность».
– Вера – плот. Лучше его держаться, чем опуститься на дно. И волны его носят и ветер неласков, но берег – рано или поздно – будет, и твердь да обретем…
«Последнее пристанище».
– Сегодня – в Бога: бездумно и силком. Завтра «не таких» попросят к стенке…
«Допустимый процент перегибов».
– …Спать в хлеву, кланяться в пояс, детей в военный орден, церковную десятину обяжут, работать до звезды...
«Пока светило не дрогнет».
– …Послезавтра – что? Под империю Романовых? Не припомню в новой истории реставрации диктаторов или человеческих жертвоприношений…
«Любят у нас заглядывать за горизонт! Вместо, чтобы достигать…»
– Любовь беречь надо! Её так мало осталось.
«Ещё меньше берегущих».
– По какому праву священники шести городских церквей призывали голосовать за Акулова? Куда там – честнее Бога, чище ангела… Нет бы отслужить, чтобы власть лицом к людям повернулась! Я нахожу, что церковь занимается не своим делом. Наука, политика и светская жизнь – глубоко ей чужды. Скверно, если спортсмены, музыканты и режиссеры, вместо богоугодной благотворительности, продажно выступают на политических турнирах, ставя это себе в заслугу, но вдвое хуже, когда этим грешат слуги Господа. Печально наблюдать, как батюшка указывает программисту или менеджеру, ведет крестный ход в пользу бизнесмена и служит помощником депутата. Карьеризм, сребролюбие, предвзятость! Где ваши нетленные ценности?!
«Роль синекуры в падении человечества».
– В отсутствие войны человек тысячелетия живет одними и теми же страстями: золото, женщины, власть…
«Нувориши всех мастей не только сферы поделили. Метнувшись за ширму политики, окрасив заводы, газеты, каналы и торговые сети в раскрученный цвет, они к имуществу и обывателя причислили. Запудрить мысли – тонкая работа, а пичкать гадостью, толкать на баррикады и сжигать в котельных своего благополучия – конвейер».
– Тающего – черпают ложкой, но и мед твердеет каменем…
«Шпоры в бок…»
– Я в Бога-то не верю – чего уж из людей лепить кумиров?!
«Удайся порыв декабристов, – те же самые солдаты за год прокляли б Сенатскую площадь».
– Мы сопротивляемся вторжению: такова природа. Индивидуума надо подталкивать к пониманию и решениям. Чтобы сам. Осознал, сделал…
– И получим «вилку»: от резкого отпора с конфронтацией, до положения «помоги», значит – «сделай вместо меня»… И делают! «Ремонт квартиры», «уборка в доме»… Какие ещё шоу на ходу? Людей искусственных?
«Царапины предложений, расплывчатые формы, сгустки мыслей – кляксы на сером листе бытия. День за днём в клейкой изоляции города. Для кого?..»
– Пока вы молитесь Богу, – люди мрут в изжоге невежества…
«В национальной позе».
– На каком основании богатейшая организация, отделённая от государства, требует у этого самого государства льгот? Напомню звучавшую мысль: сколько за последнее десятилетие построено больниц и школ, а сколько храмов? Вечно у нас – не слава Богу! Ad infinitum …
– Лизать вам сковородку, аd infinitum!
– Пусть это вас утешит…
«Поехали».
– Памятников хватает, – только всем не угодишь…
«Придавленный к земле крестом – универсальный».
– Бог – противоположность ничтожеству человека. Как верх и низ. Существуй он, правь нами, реально влияй на судьбы, – люди в страхе истово служили бы ему, и – ненавидели. Вплоть до свержения. И неизвестно еще – во что верили. А так – есть идеал, пусть вымышленный. Высшее существо...
«Сначала ты слишком ничтожен, – ставить кого-то на место, а потом просто не желаешь опускаться с высоты положения».
– Хаос – это благо. Полный порядок – абсурд или зона.
– Трудиться надо в любом случае…
– А когда вы в последний раз призывали: «работать»? Число праздников давно превысило количество будней.
«Мимоходом любим, вовремя обедаем, когда надо – делаем шаг, где укажут, – ставим крестик. Всё по призыву».
– Любая …кратия на руку жрецам. Но! Бога – нет. Никто не стоит над нами: поправить и помочь, принять и наказать. Никто не дарил нам Вселенную, и рыб, и птиц, и тварей; никто не напутствовал: «плодитесь и размножайтесь». Сами выросли, дошли, сотворили и жнём посеянное. По заслугам! Пытливости нужно учить подрастающее поколение и сути вещей, а не рабство сеять под видом покорности…
– Бог – это нематериальное!..
– А как нематериальное влияет?..
– Души нематериальны. Они – вне… Бог не хочет смерти грешника; ад – вечен. Что мы вдохнем сегодня, чему научим завтра, то и вознесется на века! Нельзя упустить время. От того, что будет решено сейчас, зависит будущее!..
«Бог не имеет души. Ею обладают низшие существа».
– Слышали! Решали!.. Подземелья забиты мощами выживших из ума богомольцев. Экскурсии устроили по две монеты с носа – пенсионерам и детям скидка – всё на пользу церкви! Чего ради жили эти люди? Что создали? Кости для блезиру – и собачьи сойдут: весёлым студентам на новую песню. Дай вам власть, – завтра все там окажемся!..
«В религии, как в политике – главное пудрить мозги. Ещё недавно – в молодость участников – студенты хрипли на поэтических вечерах, бредили тайгой, рвались в стройотряды… Нынешние будоражат своё воображение льготами, участвуют в голых шоу и политристалищах, а по части бреда обставили буйнопомешанных».
– Не надо плеваться информацией. Слова меняются, а истина – вечна. Если спор ведется для собственного удовольствия, а не обдумать взгляды оппонента, – какой смысл искать с вами истину?
«Спор есть неуверенность противников».
– Божии законы, значит, – вред и лишняя нагрузка, а души неокрепшие совращать ядом лодырничества, культом потребления, легкими деньгами от лукавого бизнеса – это можно? Сколько благ по кабельным каналам, а сколько в школах действуют кружков? Хлеб в поте лица своего – троечникам, отличникам пристало заботиться путями дипломатов, моделей, политиков? Так, значит? Что рядовому школьнику плохого в Библии, на фоне всеобщего блуда, дорогих ресторанов, жажды власти, безнаказанности и миллионных прибылей преступным образом? Давайте решим – чему учить…
«Жвачка правильных слов. Чтобы узнать возраст дерева – его надо спилить».
– Внедряли и урок футбола, и этику с эстетикой и что там ещё о психологии и половой жизни? Как же – нововведения! Друг с другом разобраться не способны, – на детях эксперименты пробуем…
«Порядок вещей таков, что худшее модно сразу, а многое из лучшего – за гробом».
Опрос не шёл. Будние дневные передачи – не лучшее эфирное время. Режиссёр явно накачивал «липу» и согласно его цифрам выходило пятьдесят на пятьдесят… Середина – лучшая страховка. В прошлый раз его «химия» потешила, – запись аплодисментов в передаче с прокурором прозвучала совершенно не вовремя и весьма двусмысленно.
– Кредо совестливого человека – «если не я, то кто же?»
– Казнокрады исповедуют подобное.
«Только очень сильный откажет себе в удовольствии».
– Вера свойственна человеку. Верить – присуще каждому. Запретить сие – насилие. Над духом. Над личностью. Как запретить пользоваться правой рукой?..
«Скольких умертвили проповедуемое смирение, слепая вера и надежда? Отняли решимость, заставляли терпеть, с помощью прикормленных архиповых замылили глаза какой-нибудь «вторичной сакрализацией», низвели до третьего сорта, превратили в невольников, оскотинили… Галеры, концлагеря, халупы, партийные взносы. Всё ради будущего. И вот оно!»
– В наших краях проблема отцов и детей вечна. Молодежь редко слушает старших. Стариков не уважают. Конечно, всё можно изменить. Однако, ситуация останется прежней до тех пор, пока в первую очередь старшие не возьмутся честно осмысливать прожитое, пока не продолжат учиться и постигать после тридцати, пока сами не научатся мудрости, а младших примутся не поучать, а делиться мировоззрением в доступной форме.
«Проблема отцов – передать вынесенное из пережитого, детей – обрести свой опыт».
– Доброе имя, что девственность – утраченного не вернешь…
«Насильники считают, – до свадьбы заживёт».
– Богу – деревня, дьяволу – город…
«Обидно слышать, а ведь правы»…
– Хватит кормить дармоедов! Посредников стало, – не протолкнёшься… Смотреть – больно, понимать – того хуже. Но как достучаться?
– Предложите эксклюзив!
«Научись люди передавать боль словами, – её станет вдвое меньше».
– Мне Бог не кореш! Нас дьявол толкает на поступки, он же – наказывает и поощряет. А Бог – за гробом…
«Бывает любовь без взаимности, но взаимность без любви?..»
– Я и без проповедей сильный духом. Давид всегда сильнее Голиафа. Мне внешних атрибутов и единения со стадом не потребно. Школьники народ не глупый, – им есть куда девать энергию…
– Родителей обирать…
– И мораль громить…
«Всё и сразу».
– И чтоб не шторили и не контачили…
– Есть две отличных категории – простые и доступные и те, кому есть что скрывать. Но и примитивные наши братья и возомнившие о себе – открытая книга. Будь желание листать…
В рекламную паузу Лена молча поправляла волосы, мяла пальцы, трогала подбородок и подёргивала мочку левого уха. Всем улыбалась, однако нити мнений в единый клубок беседы связать не пыталась. Жара софитов выкинула испарину, шоры с глаз не падали, а общество надоело. По сигналу оператора эфир продолжился. Но лучше не стало – та же отрепетированная линия, те же позы, ссохшиеся слова, обесцвеченные фразы – бесплодные усилия, глупо рокочущие в порядке очереди.
– Лукавый овладел душой и сердцем и помыслами большинства. Мир потерял умеренность. Где страждущие обретут умиротворение? Где человек задумается, найдет покой, причастие, проникнется, излечит душу?..
«Научить правильности можно изолированную группу. Котелок общества должен кипеть. Иначе содержимое обернётся в торф».
– Каждому – своё. Детство, среда, уклон. И Бог. Ему праздники и будни. Всё время, весь путь. В этом смысл существования: нести что-то людям. Каждому. По мере сил. Что-то своё. Я дни и ночи думаю об этом и мне некогда заботиться спасением души. Чего и вам желаю…
«Да сколько можно?!»
Мужчины в студии увлеклись: взмокли, потеряли счёт времени, утратили осанки. Отец Никодим в трудные моменты тяжело ворочал челюстью, отчего дырочки носа гуляли по всему лицу. Раков с отцом Николаем пользовались одинаковыми черно-синими платочками, представитель рок-культуры чесал нос указательным пальцем, Фейшиц не потел.
«В филармонии не высидели бы».
– …И вскоре нам кажется, что морщины – были давно, только теперь рассмотреть их позволяет появившаяся наблюдательность. Мудрость – это умение видеть детали…
«И споспешествовать достойным».
– Физический труд и творчество – облагораживают. Самая напасть – безделье. Когда толпа не думает – она инструмент…
«Зачем? Зачем он тут? Снова должен присутствовать, делить стол, делать мину, выталкивать слова… Этот балаган даже не варьете. Сначала – «пожалуйста», со временем «должен», и как данность – «обязан». Предпринимать шаги, правильно говорить, ожидаемое – делать. А время – капля за каплей – сочится и бежит, ускоряя темп, сужая берега манёвров, забирая права и оставляя обязанности. Ворочать, глотать, дуть в дурные трубы, играть в чужие, немыслимые игры по неписаным, но признанным правилам. И чем это не театр – кумач мыслей, щёки уверенности, слюна правоты».
– …Писатель видит мир одними глазами, художник – иначе, но важно главное. Человек – животное. И всё на свете доходчивее воспринимает по системе: «кнут и пряник». Не скажу, сколько надобно плетей обществу, но до пряников уже сегодня далеко…
– Верить надо. В любовь, в лучшее, в завтрашний день. Как без этого?..
«Ещё пять сотен лет, и наше время назовут средневековьем».
– …Эпоха перемен вечна, пока люди, вместо нытья и бунтов, не станут работать. Способным – учёба, дерзким – простор, пылким – вдохновение. Применим способности, – всего достигнем, продолжим суетиться и плакаться, – останемся у корыта.
«Бедных возмущает чужая роскошь, а должна бы – узурпация средств производства».
– …Бог устал и ушел на покой. Уединился. Умер. Не важно. Мы вместо него – нам и решать.
«В стране с вечной пробуксовкой реформ принятие решений и закручивание гаек – милое дело».
Словно напоминая, зачем собрался круг, Фейшиц взял слово и, явно наслаждаясь эффектом, с ехидством поджигателя войны зачитал краткий приказ областного отдела образования о введении Закона Божьего обязательным предметом в общеобразовательных школах города.
ЛЕНА
От начала дискуссии до стандартного: «на этом мы закрываем…» мелькнуло три четверти часа. «Шабаш!» Ленка попрощалась с гостями, пригласила за собой и предложила стул в монтажной. Жар утих…
– Не люблю прямой эфир.
Она налила из графина воды, выпросила у кого-то сигарету и села на стол, нога за ногу.
– По-моему весьма и очень содержательно. Тебе как?
«Смета игры не превысила стоимость свеч».
– В какой-то мере – смешно и противно. Где-то показательно: выводов – лес, зодчества – маковка. Как современные стихи.
«Схватила не те ноты».
– Считай новаторством…
«Не способна домашняя леди на глубокие вещи, – жизни не знает. И юноша хилый, в очках от ума, даром, что правила знает, – не сложит стихов. А капитан, изъеденный ветрами, – не напишет: сердце окаменело».
– Кого, кроме нас тронула передача? Чем эта так называемая дискуссия лучше связки «журналист-политик» и нудных монологов последних? Сколько дано обещаний, Лена! И что создано, кроме жестов в публичной плоскости? Не много ли чести – столько времени заурядности? Никогда не ограничивал чужого творчества и, видимо, напрасно. Так долго говорить и ничего не сказать... Тратишь силы на пустое.
– Продемонстрировал бы глубокий ум!
– Мудрость – не удовольствие от дебатов и побед, а подтверждение собственных мыслей.
– И где твоё живое слово?
– Настали времена! Ты запрещаешь мне молчать...
– Да, запрещаю. Кричать пора. Взывать, за рукава хватать, изнанку демонстрировать.
– Кому?
– А кого это касается в первую очередь?
– Оно им надо? Школьники читать уже не умеют, – развлекаться подавай. Нет, я допускаю, что и Библия кому-то интересна, – только взялись не за тот конец. Опыт свидетельствует, что подавляющая часть сограждан и буквы знает, и вслух продекламировать способна, и перескажет, если спросишь, а всё равно прочитанного не уразумеет…
– Почему тебе все не нравится?
– Конкретнее?
– Например «АТF».
– Какая АТФ?
– Издеваешься? «АТF» – лучший рэп в регионе.
– Ах, эти… Йо! Хай! Шит! Взмахи ластами… Коленька теперь новое солнце востока?
– Рэп – музыка имени Пушкина.
– Послушай Лен, не трогай Пушкина.
– Очень умно. Но ты не ответил на вопрос.
«Человек, видящий своё несовершенство, – способен на прогресс, не понимающий ущербности, – обречён».
– Кляпин слаб…
– Чем?
«Оболгать кто лучше, остальных – растоптать и унизить».
– Это очевидно. А непонимание – твой минус.
– Почему ты так уверен? Тоже мне – истина!
– Мне неизвестна истина – избыток нитей. И угождать кому-то не привык. Зато точно знаю, – как нельзя, что – плохо, и каким образом – не следует. Маяковским в детстве интересовался: «Что такое хорошо и что такое плохо». Относительно Кляпина – и того проще: степень таланта зависит от результата. Где он? Мудрец не много говорит, читать – и вовсе может не уметь; не тот мудрец, кто много знает, а понимающий суть вещей. Что-то Кляпин может, но составь из пройденного-залитованного попурри, – чушь картина сложится… Ему в школе анекдоты не рассказывали, – вопросы задавал: «сколько лет героям?» и «что было дальше?» А как-то на яблоках в совхозе он из дому – перекусить – антоновки прихватил. Это – порода, а гены пальцем не раздавишь.
– Ты его просто ненавидишь. Как Архипова, как Ваху, как Моржа…
«Музыка, кредиты, теоремы… Нот – семь, цифр – десять, букв – тридцать три. И сколько кормится у этих лунок? Рыбку Золотую чают… В этой мгле и Архипов лучина».
– Не сходи с ума: где я, а где моржи?
«Всякий мыслящий индивидуум трехслоен. Низший – примитивный, дикий, первобытный слой, средний – основа, слой ежедневной нашевременной морали и высший, – тонкий слой грядущего, мечты, к которой следует стремиться, за которую умирают, идеал. Вторым живём, первое прорывается в минуты опасности, а третье – не каждому дано и редко достижимо. Ленку привлекает низменное и тянет она его в будущее, не понимая этого. Первое – в третье. А погоня за сомнительными высотами вместо истинного золота обернётся для неё достижениями баобаба».
– Да кто ты такой – быть всегда правым?! С чего, откуда эта твоя основа? Почему ты именно такой, а? Не надоело? Ты живешь, словно книгу пишешь, а надо по-настоящему. Я, например, не хочу твоих правил! Слышишь – не хо-чу! Надоело. Душно. Мне надо булькать, кричать, кутить, жить на полную катушку, быть живой и непосредственной. Реальной, понимаешь? Не всем показано заумное чтиво – кому-то и попроще дай.
– Здесь ты права.
– Так может я всегда права? И Морж, и Ваха... Только ты этого не замечаешь, а? Твоя беда – называть вещи своими именами, это не многим нравится. Почему положительные герои твоих книг – сплошь тебе симпатичные лица, а подлецы – прообразы реальных недругов?
«Принцип фотогеничности – не закон природы».
– Потому почему Руденко в Нюрнберге победителей именовал «освободителями Европы», а не гневно клеймил «озверевшей советско-американской солдатнёй». Просто называю вещи своими именами. Даже странно что, оправдывая агрессивность авангарда, ты возмущаешься, когда классика защищается. Это раньше мерзавцы составляли меньшинство, – теперь исключения сами пишут правила. А вообще, не будь я многому свидетелем, – не портил бы страниц. Сегодня мне стыдно за свою малую Родину – мы стесняемся вечных ценностей и гордимся тем, за что прежде судили. Мы говорим «отдых», подразумеваем – «пьянку», слышим «праздник», понимаем – «выходной». А юмора совсем не понимаем, кроме дегенеративного. И всё Лена, хватит эмоций: сожжешь нервную систему. Даже минутная вспышка дорого обходятся. Пойми, ненависть скверная штука. И слишком сильное чувство. Она не даёт созидать. Давай прекратим беседу?
Отработанное движение шеи, универсальная улыбка, – смена масок.
– Погоди, вчера материал нарыла… Слушай!
Диктофон скрипел и «плавал»:
– …Не хочу быть вокзалом чьего-то транзита.
– Через год ты возжаждешь хоть на миг стать полустанком…
«Медь у нищих сосчитает».
– Самомнения от пуза. Говорит, «шпаклёвка» от слова «клёво»… Вообще – много говорит. Наверное, в библиотеку записался.
«Невероятно».
– Элку на минет раскручивает. Какая лексика… А пафос! Всё на полном серьёзе. Не Мексика с Бразилией – мы. И эта хороша, – в живом эфире слов не свяжет, предлоги путает. Считает, «летят перелётные птицы» – новый хит «Ночных снайперов»…
«Хит» – пишем, «хрен» – в уме».
– …Звезда наша! Выставлю во вторник. Как считаешь?
«Верить астрономам – все звёзды состоят из газов».
– Что-что, а забывать у тебя получается…
– В смысле?
– Мне всё равно. Это некрасиво.
«Её хоть что-нибудь может ввести в краску?»
– Понял, кто там ещё?
Баре местного разлива. Те, кто подняли её и так же опустят.
– Сколько стоит твой песец… пардон, – шубка?
– Скотина!
ОТЕЦ
Панихиду назначили в час. Мать просила не опаздывать. До Семафорной минут сорок трамваем. В обрез…
Кладбище со дня похорон отца изменилось. За пять лет оно сильно выдалось в стороны и потянулось к городу, словно спрут в желании схватить и сожрать. От главного входа потянулись песочные дорожки, ухоженные липы, много красивых могил, с цепями и четверостишиями в граните. С тыла, у посадки – ряды простых наскоро струганных крестов с рукописным текстом. Крайний ряд – два десятка одинаковых ям, рядом муниципальный бульдозер. Хоронят безродных: лайф ис лайф.
Могила отца меж двух берёз в центре кладбища. Тонкие прутья оградки, трапеция плиты, столик, две скамьи и свободное место рядом: резерв. За столиком двое мужчин, – пьют и тихо беседуют.
– Здравствуй, папа.
Старший из пары откашлялся.
– Мы тут присели… пообедать. Ничего?
– Пожалуйста.
Оба в свежих спецовках, за оградкой – лопаты. Копачи.
– Отец?
– Да.
– Царство небесное…
На столике ополовиненная «Старка», пара пластиковых стаканов, пирожок, редис, котлеты…
– Садись, в ногах правды нет.
– Мы копнули по соседству – мужик «сиамца» хоронил…
– Кого?
– Вон, через могилу.
Седой высокий мужчина лет сорока, крепкий, на вид обеспеченный, в профиль неуловимо напоминающий Сашку, сидел на краю обветшалой скамьи безымянной могилы.
– Авель, Авель… Что же ты, а?
Плачущий мужчина – зрелище тягостное. Рука шарит в кармане, пальцы мнут сигарету, зажигалка плавит изделие, трансформируя в дым.
– Серьёзно убивается…
– В уголку пристроили, задерновали. В ногах, так сказать.
– Всё одно – запущено. Кто, когда – быльём поросло…
– Хороший дядька. Не жмот… Пусть приходит…
Оба кивают – часто и понимающе, разливают по чуть-чуть, предлагают поддержать компанию, ставят третий стакан.
Отец в бытность любил подобные предложения. Часто задерживался с работы, охотно принимал гостей и каждый выходной уходил к друзьям.
– Себе место оставил?
– Матери…
– Ну, давай, за родителей.
Сигарета консервируется. Старший быстро опрокидывает и хрупает редисом.
– Здесь, почитай, пятая часть – мои клиенты. За восемь лет.
Он просветленно озирается и вздыхает.
– Где так проникаешься? Что, кроме могил располагает?
Коллега пожимает плечами.
– Высота. Энергия. Надёжность опоры.
«Однако есть образование».
– Монтёра сразу видно. И что это тебе дало? «Монтажники-высотники», элита столбовая…
– Будет тебе! Сидел бы я тут, кабы не нога…
Глаза младшего бегут по горизонту, в сторону Кашевской электростанции, где расходятся, вплетенные в паутину энергосистемы Эйфелевы башни высоковольтных ферм.
«Чего не бывает в жизни».
– А я согласен. Столб прост, неприхотлив, удобен. Надёжен, если надо. Он всюду: в дороге, за окном, в городе и на природе. Столб – обелиск цивилизации. Восклицательный знак человечества. Он одинок и – одновременно – в прочной связке общества. Его заслуги сродни бойцу невидимого фронта: узнаём, когда теряем. Молча и бескорыстно дарит связь; свет, – иногда путеводный; в дождь и снег окаменевший, одеревенелый, металлический столб – верная опора спешащему к нам электричеству и транспорту. Он укажет путь и предупредит беду, не обидится на любой слог объявления и научит детей счёту. Столб безопасное пристанище аисту, и родные пенаты поколениям насекомых. Столбу каждый может излить душу, животные – мочу, птицы – кал. Одно удручает – на нём можно повиснуть…
Копачи переглянулись и молча разлили остатки; себе – меньше.
Со стороны кладбищенской стоянки рыкнули моторы, послышались музыка, гомон. Копачи засобирались.
– Надо Толю кликнуть.
– Не глухой…
Недоеденное старший собрал в пакет, сунул туда бутылку, остатками жидкости окропил могилу, смял стаканы и забрал обе лопаты. Младший нахлобучил кепку, прощально махнул ладонью и поспешил за товарищем, заметно припадая на правую ногу.
Гроб двигался медленно, можно не торопиться. Выдернуть из гробницы сорняк, убрать пожухлые цветы, обнять шершавый березовый ствол.
– До свидания, папа.
АЛЕКСАНДР
Сашка Шаболов всегда был заводилой. С детства непоседа, шумный и отчаянный в юности, он быстро повзрослел, обогнал ровесников и зажил своими, по-мужски серьезными ценностями. Одногодки после армии с год куролесили, а Саша имел все атрибуты ставшего на самостоятельные рельсы человека: работа, квартира, дача. Вечный ремонт, вечные хлопоты… Жениться не торопился, выбирал. Катю встретил в двадцать восемь, спустя год сыграл свадьбу, родилась Юлька. Средств недоставало – нырнул в структуры с тёмным настоящим… Так незаметно Сашка и отдалился: виделись не чаще трёх раз в году, и звонили столько же. Память оттого и хранит отчётливо – образ юркого, стремительного капитана, верного друга, упрямого спорщика и задиры. Загорелого, с быстрыми глазами, литыми мускулами. Трудно представить, что сейчас гроб опустят под землю, и тело его покинет нас навсегда…
Процессия достигла конечной точки маршрута. Вздохи, косо моросящий дождь, проникнуто-печальный вид собравшихся…
Музыканты отходят в сторону, присутствующие занимают положенные места, произносятся речи. Люди подходят, негативом проступает степень скорби. Шёпот, слёзы, хмурое небо… Мать увидел в толпе не сразу. Она тоже нашла его, сразу подошла, что-то шептала, спросила, – зашел ли на могилу отца?
Бытие определяет сознание: семилетним нет дела до траурных церемоний, в двадцать лет человек разве что голову поведёт да спросит, в сорок – приходится участвовать, дальше – обязательно, а там и главным персонажем…
– Непонятная смерть, ненужная. Женился удачно, дочка – куколка, новоселье справил, деньги пошли. Живи – не хочу…
– Как это случилось?
– В засаду попали. Машину обстреляли: его насмерть – два пулевых, напарнику глаз выбило…
– Убили за чужие деньги…
– Найдут, не найдут, – содеянного не воротишь…
– Говорят, одного успел задавить…
– Зря он пошел туда. На семью не заработал и сам лёг. Бандиты рай не выстроят…
Александру и нагадали – тридцать пять. За неделю до рейса. И вот как обернулось… Утро, трасса, свинцовый ливень из посадки, крошево стекла, тело чужака под колесами. Шансов не было: два автоматчика. Кювет, выпавший из двери напарник, хрип бессилия, и бордовая вспышка, бросившая голову на фотографию дочери…
«Смерть не спрашивает, когда у тебя день рожденья – она приходит и всё».
Духовой оркестр согласно церемонии вытягивал Шопена, то и дело обрывая себя и начиная заново.
Полированный гроб, юная вдова, резь в глазах, облегчительное небо. Молчаливая обильность толпы. Неподвижность, густота, давление. Щемящая растерянность дочери: «что-то папы долго нету…» от которой рвётся сердце. И чудовищное озеро страха в детских глазах. Сашка, Сашка…
– Ох-хо-хо, жить и жить ему…
– Такой парень…
– Как оно теперь-то?..
– Мир не закончился…
Вороны. Ветер за пазухой. Диаграмма ритуала. Всё как всегда: болезненное вязкое молчание, сырость могилы, струны сердечных мышц, и лица – треугольники и овалы.
Успех человечества – в отсутствии безнадёжности. Безвыходных ситуаций нет. Незаменимых нет. Смысла – тоже. Руки, ноги, язык и прочие органы – отростки для общения – всё одинаково, всё идентично. Кровь, лимфа, клетки нервной системы – стандартный набор. Даже внешность и внутренний мир – шестнадцать физиогномических видов и четыре типа характера. И всё тленно. Различие – во времени, постоянно текущей реке: символе вечности и непостоянства. А ещё слова и ноты, ряды уравнений, единство льда и пламени, макраме камней, мазки и лепка действий, – промежуток между личностью и вечностью. След.
Кадры процесса – рваные, хроникально беспорядочные, – ворох в соты памяти: сочувствующие губы, редкие зонты, капитан угро Бутылкин, соседи-пенсионеры – люди вчерашнего дня, цепкая рука матери, «батюшка» – отец Николай. Обнявшиеся в горе Шаболовы: дрожащий подбородок тещи, резиновые сапоги отца, заласканная роднёй насупленная Юлька, Катины глаза, необычайно широкие под элениумом.
Лиц Катя не узнавала, и сама изменилась, обессилела: краски жизни выцвели. Черные круги – пятна полусотен часов бдения, черные одежды, вытянувшие её, скрывшие обозначившуюся сутулость. Поддерживаемая близкими, она глухо молчала на утешения, дождливо шептала «Сашенька», изредка рвалась и билась…
Закончилось быстро. Пустое кадило, фальшь певчих, мычание толпы… Трое заработали лопатами, вырос холм, утонул в цветах, принял Катины слёзы, и стал для неё самым дорогим, после Юльки…
МАМА
– Пойдем, Костя.
Мама взяла за руку, оторвала от толпы, от Кати с Юлькой, от тысячи раз сказанного. Слов не было…
– Воротник подними, холодно.
– Пусть, мама. Свежо…
С кладбища шли пешком. Парковая зона вывела к станции натуралистов и новому роддому. Пруд, с беспечными рыбаками и примкнувший к городу хутор остались справа.
– Тебе куда?
– Я на трамвае.
Мать вздохнула, предваряя разговор, но голос не изменила.
– Сынок, я видно плохо тебя воспитала. Все ругают твои книги, в гости давно не заходишь.
– Мам, зайду обязательно. С недели. Времени совсем нет.
– Всегда некогда! Матери дня не выделишь…
– Ты несправедлива: каждый месяц бываю.
– Мало! По даче помог бы.
– Зачем тебе дача?
– А как же! И картошка, и компот, и салаты на зиму. Варенья, овощи… Нет, сынок, дачу не брошу.
«Унизительное словосочетание «свой огород» – рефрен средневекового навоза».
– Представь гипотетическую ситуацию: в канаве завяз трактор. Тракторист просит помочь. Ты и денег – на солярку и в хомут впрягаешься – лошадь ломовая. Чего не помочь? Так и прёшь его: весну, лето, осень – надрываешься, тянешь из последних сил. По колено в распутицу, с подорванным здоровьем и вытягиваешь уже по морозу. За работу получаешь бартером фрукты-овощи и радостно зимуешь, свято убеждённая в несказанном своём везении. Улыбаешься? А трактор этот – дача твоя четырежды распроклятая и есть. Только при аналогии с трактором в твоём случае глупость очевидна, а при слове «дача» она завуалирована.
– Красиво говоришь. А я – одна. И до Европы – далеко. Нет, сынок, пока ковыряюсь, – живу.
«А я?»
– Приезжай, не так-то часто прошу тебя. Может, совсем вернёшься?
– У меня своя жизнь, давно уже взрослый человек.
– Женись, тогда.
– Я подумаю.
– Обносился, не следишь за собой. Нельзя без женщины.
Мать нужно понять. Зрелость цветёт и сохнет, вариант – обращается в прелость, зубы чистятся уже в руках, мы понимаем, что молодость уходит, а старость – никогда, и начинаем ценить ежедневные радости. После отца замуж так и не вышла, – закручинилась, окунулась в работу… Жалко её. Бесхитростна, подвержена чужому влиянию. Часто – завистливому. Соседи, знакомые в один голос судачат: «Костя болен», «много ли пьет?», «мать не проведывает» и, конечно, что «так нельзя». По ним я обязан вкалывать на фабрике, приносить гроши, пропивать их за доминошным столиком, жениться на пухлой Вальке, полоумно дебоширить, фонтанировать хамством и естественно, быть хуже их Виталиков и Маш.
– А у нас во дворе уютно. Качели новые поставили, песок детям завезли, – нашли деньги. У соседей внук родился, представляешь? Линда щенков привела…
Мать медленно шла, склонив голову, и глаза её с тревожной жалобностью ощупывали профиль.
– Забыл ты меня.
– Зачем ты так, мама? В среду буду.
Первый автобус шел на Глубокую. Мать села и дважды кивнула ему, напоминая обо всём сразу.
Остановка конечная. Металлический павильон зелёного цвета: старый, оклеенный рукописными объявлениями, исцарапанный надписями, без скамьи. Напротив – вылинявшая сталинская двухэтажка, в обрамлении вишнёвых деревьев и сиреневых кустов. Обычный окраинный восьмиквартирный дом, точная копия отчего. Первый дом – всегда родной и близкий. Его помнишь в мельчайших деталях. Стёртый паркет кухни, подвесную хлебницу, чай с густым мармеладом и статую отца в пороге, – с ночной смены… Большую залу, где каждый угол прятал свои маленькие тайны… Детскую комнату – не больше нынешней прихожей, – и вертикальную полоску мира сквозь шторы. Мира, с его щебетом, сумерками и просом дождя. А ещё – окно. Такое же окно соседнего дома, всегда манящее, ради которого взбирался на подоконник. Единственно значимая звездочка того бытия. Дина… Окон потом хватало. И ночей. Кружками, стаканами он пил терпкий чай, постигая мир очередного общежития, гостиницы, снятой комнаты, и так мало увидел…
Павильон наполнился. Люди толпились, выглядывали на дорогу и парк, читали квадраты «меняю» и «продам». Яркий плакат приглашал в «Спутник». Шёл фильм с плохими парнями – зверские лица и хорошей девчонкой – красавица… Народ терпел, трамвая не было, ждать не хотелось. Поток машин на малой скорости – в город и, нарушая правила, – из. Правую руку в сторону: стоп!
ОТЕЦ НИКОЛАЙ
– Смотрю – лицо знакомое. Знали усопшего?
– Росли вместе.
Автомобиль плавно вписался в поток, принял общую скорость.
– Да. Нелепость.
Перед лобовым стеклом на правах сувенира болтался плетеный улей с мобилкой в нем… Вспомнилось кадило без ладана, внутри стало мерзко, заворочалось раздражение.
– Гадко живем! Сколько зла вокруг. Слой за слоем добродетель соскабливается. Подорваны основы культуры: производственной, языковой, половой, физической. И все разобщены…
– Страусиная позиция: «ничего не вижу, значит, – ничего не происходит».
– Тут непростой вопрос.
– Лицемерие. Игнорировать сегодня лужи – завтра утонуть в болоте.
– Есть хорошее средство… Можно сказать – дар.
– Если речь о душе, – боюсь, не все дарами обеспечены.
– Неужели и вы не верите?
– Хотелось бы.
– Вера – источник силы…
– Верю в двери.
– Не худшее средство. Только не выход.
– А в чем?
– В действии. Измыслить лучший мир и невидяще бродить по улицам – грешно. Найти свой круг – не значит спастись. Открещиваться от реальности, черстветь душой никак недопустимо. В полночь ни дверь, ни стены не спасут. Сила – в единении, в родстве душ… Иначе ни светлого будущего, ни Царствия небесного.
«Будущее рвётся восковых уродов поглазеть. За рупь… В глаза никем не виденные, в историю они внесли поистине неоценимый вклад! Гарри Поттеры, Джеки Потрошители, Брюсы Ли и прочие махатели ногами, бензопилами, волшебными палочками – вот кто правит миром. Имейте, выпивайте, бейте, мечтайте, позволяйте себе всё! И пусть вместо вас работают другие, аминь».
– В монастырь не пойду. Слаб до женщин и водки, пост не люблю. А главное – не верю в неделимое-непроходимое.
«Простой рецепт коммунизма – отнять и поделить», заменили на «советскую власть плюс электрификацию всей страны», позже присовокупили «и химизацию». Потом не стало страны…»
– Главное – неравнодушие. Надо действовать. Открыто, честно, решительно. Чего ждем? Смотрите, что в миру творится! Надо что-то делать!
«Слишком много «что»…
– Бить в барабаны и шапки кидать?
– Хватит ждать и красть. Сеять пора, служить, работать! У меня две точки в городе и три в районе: кручусь. Без «Таврии» и UMC никуда…
«Включая отпущения грехов».
– …А ну пять церквей подо мной! Владыка обещал, кто новую выстроит – имя на колоколах увековечить. Не просто так живу.
«И не стыдно…»
– Простите?
– Сделан вывод, – легче жить.
– Добро, – благой. Ведь мыслить перестали. Живем по лекалам, культуру потребляем – иноземную, галюцинировать желаем, ритуалы мерзопакостные приживаются… Раньше дрянь сыпнут на крышку полированного стола и лицами, ноздрями к ней липнут – будто шнурки завязывают. Таились. Теперь – открыто: признак хорошего тона! Инкрустированная пуговка коробочки, сто долларов в трубочку, порошок на зеркальце – шик.
– Долго краснобокий плод в раю продержался?
– Идти путем Голландии?
– Я бы разрешил. В том числе тяжёлые… И цены снизил. Уборка мусора – всегда благо. Язвы отгноятся, грязь отшелушится, колеблющимся – пример, выжившим – наука. Свобода? Пожалуйста! Эпоху рыцарей закрыли пистолеты. И самые страшные драконы – внутри.
Отец Николай покосился, сжал крепкими руками руль, зримо расслабился. Лицом бывшего офицера мелькнула лукавинка.
– Вы мизантроп.
– К вашим услугам.
– Высшее предназначение человека – постигать и проникаться. Чувствовать чужую боль, врачевать тело и душу ближнего…
«А предпочитаем квакать хором, гавкать из подворотни и рвать исподтишка».
– Однако редкий медик верит в Бога.
– Вы врач?
– Я хуже…
– Бог создал человека по образу и подобию своему…
«К сожалению, по «образу». Сделать нас себе «подобными» не смог и всемогущий».
– …Возлюбить ближнего – означает и его, и себя…
– То-то человек у нас глаза к небу поднимает, когда стопку опрокидывает. Вон, на Кольцовской: подобие, и образ, и любовь.
«Слишком часто в этой стране любовь и жалость выражают водкой. И уважают – себя да магарыч».
– Продать честь – не значит продать душу. И наркоманы с проститутками – далеко не всё общество. Всего – заблудшая часть. Люди, они везде одинаковы…
– Люди везде разные, сущность – одна. ДНК – идентичен, зато внешние признаки, быт, культура, понятия – свои. Признавая Адама с Евой, президенту следует брататься с бомжем, королю Саудовской Аравии родычаться с Изей Кацманом, а Яхненко с Акуловым поцеловаться, ибо все люди – братья, однако этого, как видите, не происходит. На экваторе – негры, на севере – блондинки, Венеция – один уровень, Нарьян-Мар – другой. У нас шансон из каждой форточки, на востоке – сад камней вместо картофеля.
Проспект Согласия, взрезанный полярным транспортным потоком, рассечённый пополам зеленой зоной блистал мокрым асфальтом и продажными рекламными холстами.
– Хватает и в Голландиях «Кольцовских». Достаточно и субкультур, и анти… Свои широты предпочтительнее. Родной порок он ближе и понятнее.
«На плоской земле и живется – проще».
– В Бога веруй, но таблетки – ешь… Нашим людям на печи лежать охота, и за это деньги получать вагонами, а Господь у них чтобы – поваром. Чего потеть, когда успех любого ждёт в весёлом ресторане – достаточно украсть и тяпнуть водочки. И в это верят! С неистребимым упрямством, с неугасимой звериной ненавистью, в худших традициях. Человек всюду – мразь. Какую поискать! Рождается из оного места, изрыгает хулу, гадит под себя и всю жизнь, округу травит, умерщвляет подобных, и сам – разлагается…
«Время от времени оболочки большинства якобы добропорядочных сограждан лопаются, и наружу плещется гной нутряного жлобства».
– Мрачная картина. Не слишком краски сгущаете?
– Я не Раков. Но факты – вещь упрямая. Эпоха всеобщего равенства в прошлом. И Золотой Век – в легендах. Человек Современный не венец природы, он – выродок, основной фактор гибели Земли, ангел смерти. Эволюция – миф, мы по наклонной движемся. В пропасть. Ушли греки и римляне, куда-то делись благородные, канул в Лету век Романовых, а остались комиксы и гамбургеры. Почерк инженера той эпохи в сравнении с нынешним и тот свидетельствует о регрессе. Деградация налицо стоит вспомнить век девятнадцатый: «нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…» и сегодняшние: «за базар ответить» и «порожняк не гнать». Да, случались рецидивы, существуют пока лицеи, академгородки, ложатся ещё мысли на троллейбусный билет… Но где гарантия, что катализатор сработает и в этот раз? Кто из площади бросит вызов и пойдет наперекор? Кто – в одиночку – на костёр? Сколько прихожан сегодня молятся, постятся, а на ночь велят руки связывать?
– Не за взгляды грозятся попросить вас из Союза?
Откинуться на сидении, глубже набрать воздуха и медленно выдохнуть, пока не исчезнет липкость и уляжется дрожь… «За всё приходиться платить». Собственная правота давно не тешит. Каждая победа – пиррова. За любой не отданной позицией – каучук непонимания и как следствие – неприязнь.
– Не вынуждайте меня на резкость. В каких союзах состояли Пушкин, Толстой и Тургенев?
– Говорят, первым багряную чуму поддержали?
– Ничего страшного. Синяки сойдут, а солнце вечно.
– Почему теперь устранились? Солнцу дай на небе зацепится, а потом оно себя покажет!
«Рано или поздно портятся все плоды».
– На правах здравомыслящего, я оппонент любой диссертации.
«Грубо говоря, Золотой век настанет, когда первый олигарх сунет палец в зад последнему нищему и оближет его».
– Тоже позиция… Вдохновляет?
– С детства уважаю дворников.
«И путейцев».
– Не все преступники – подонки, в рядах праведников тоже хватит сволочи.
«Когда преступления становятся обыденностью, – преступники кажутся героями».
У самолета трамвайная линия ветвилась: забирала влево, к мединституту и прямо – в центр. Облущенный пьедестал остался слева. Первый реактивный МиГ давно нуждался в реставрации.
– Да. Постигли теорию воздухоплавания, математику, химию, приручили электрику и механичество. Дипломы получаем – не в пример Христу, Конфуцию и Магомету. Проверки, тесты, техосмотры – на всех уровнях. А самолеты падают. Чем объясните?
«Дамбы, транспортные артерии, насосные, хранилища, атомные блоки, линии электропередач, пусковые комплексы, сплетения труб… Фатальные случайности, досадные недоразумения, преступные халатности, злые умыслы – человечество уязвимо. Привыкли к удобствам, как должное воспринимаем чьё-то попечение и услуги, изнежились. Очевидная бессмысленность цивилизации – трижды повторённое: «зачем?» любого ставит в тупик».
– Божьим промыслом?
– Слаб человек! Молодежь особенно. Будущее шатко. Самому страшно от того что – можно. Народ не имеет своего мнения – повторяет навязанное. Транслирует ложь и верит слухам, гложет скелет ядовитых сюжетов, презервативы испытывает в прямом эфире, газеты богопротивные читает. Газеты – опаснее всего…
«Любой кумир уязвим, каждому свой Герострат, а несгораемый сейф – утонет».
– …Никакой целитель не скажет правды. Денег и так слупит.
«Хуже, если станет любопытно, как ты устроен внутри».
– …Бороться за власть, словно это последняя девка планеты – верное сумасшествие. Ситуацию пора менять. Людям нужны ориентиры. Церковь должна активнее входить в нашу жизнь. Быть более продвинутой, популярной. Привлечь, сплотить, вдохновить. Внедрить поощрения, взыскания. Плюшевый Бог не выживет…
«Опричник».
– И драться, если надо?
– Бороться.
«Огнём и мечом, мелкой сошкой, плантажным плугом».
– …С пороками, с чужым влиянием…
«Антиглобалист».
– С американизмом в первую очередь. Слово какое – змеиное.
«Янки гоу хоум!»
– А если проиграем?
– Не иметь поражений – прерогатива командира ракетной базы. Он либо победитель, либо страна мертва. В нашу задачу не входит избежать неизбежного, но нанести удар, положить живот на алтарь отечества – святая обязанность.
– Забавно. По-прежнему ищем врагов, виним соседей, грустим о жёсткой руке, но молча тонем в собственных фекалиях, громко поносим демократию и тихо вопим о репрессиях. «Дайте драку, я ослеп от хамства!» Старо…
– А что в этом мире ново?
«И это тоже».
– Глупости – детская болезнь, могущая дать осложнения. Но с годами почему-то именно их всё больше ценишь. За искренность. Кому Акуловы с Яхненками будут интересны в следующем столетии? Вспомнят их? Или чего это стоило… Предпочитаю вечность.
– Духовность – прерогатива церкви.
– А я как раз и не воспринимаю термин. Совесть, интеллигентность, культура – они либо есть, либо их нет. И подкрашивать что-либо искусственно – не вижу смысла: всё равно проржавеет.
Азовский бульвар встретил кострами. Коммунальники в жёлтых жилетах жгли листву – багряные перья жирной осени. В сырую погоду дым стлался низом и путался в деревьях. За чугунной оградой люди в жилетах брали реванш над летом, упивались властью, разжигали новые костры, и дым валил белый, густой, удушливый. Гуляющие избегали бульвара, в котором горела осень.
«Легко быть смельчаком среди единоверцев. И пылко резать истину для масс. В непохожести сложнее одиночке: без поддержки и единомышленников, среди предвзятых судей и ангажированных лиц тяжело надеяться хотя бы на бесстрастность».
– Есть что-то рациональное в каторге, в пожизненном заключении, – пробуждает… Человек трудится, задумывается, кается. Многим только предстоит стать «человеком». Сейчас мы должны набрать силы и подняться: много скверны. Надо спасать людей. Народ кричит о помощи.
«Выслушать, взвесить и отклонить».
– В первую очередь спасают того, кто молчит.
– Вы готовы?
– Я устал.
ИРА
Центральная городская площадь, белое здание, обвисшие сопли флагов, вечнозеленый газон у входа, благородный мрамор. Первый этаж, лифт, мягкий гул, остановка на третьем, кофейный автомат, два стаканчика. Время есть. Когда он в последний раз угощался обедом из трех блюд? Отпить, добавить коньяку, и наслаждаться… С третьего на четвёртый – две лестницы, не считая пожарной. Красные ковры, окна в рост, вьющиеся цветы, урны, ногастые симпатяги с патриархально-обтекаемым «секретарь» в ведомостях. Уровень…
Ирочка в приёмной дышала на «Мэнсхэлс». Наша зареченская красотка, барышня из третьего подъезда. Бирюзовый взгляд, рассеянная улыбка, всегдашняя угодливость. И дворняжье сердце под грудью – кто погладит, тот и друг.
– Салют!
– Привет, Костя.
– У себя?
– Ждет и недовольна…
– Что так?
– Тебе виднее. Повторяет: «паршивая овца всё стадо портит».
– Да, в семье не без урода. Ты в детстве овец не пасла?
– Вот ещё!
– Плохо…
Безвредное, радушное существо, горожанка Ира выросла отличной хозяйкой: искусно работала иглой, спицами и даже в холостяцком холодильнике могла найти шедевр. Училась в «Нитке», но фабрики дефицита швей не испытывали, а коммуникабельность помогла перековаться. Впрочем, секретарь она – прирождённый. Что надо – знает, где следует – молчит, непонятно – спросит. В первую очередь профессионал. Вежлива, тактична, проста до умопомрачения… Часто обходится минимумом вещей, а то и вовсе – без сумочки. Где взять, что скрыть, и кого любить – тоже знает. Разве что не объяснит. Не белоручка, но лишнего движения не дождёшься. Дело свое любит и к пристрастиям – всей душой. Надо будет – и в гарем, и врукопашную. Таких мало.
ВАСИНА
Ковер, как таковой в кабинете отсутствовал. Берёзовые панели, дубовая мебель, металл и пластик окон, паркет – липа.
Васина читаема: строгий костюм, косая чёлка, модные очки, мир дорогой канцелярии. Вот и сегодня: ухоженные руки, удачный макияж, царапающий бумаги взгляд – привычный арсенал рабочих заготовок. Злится… Ужо она ему сейчас… как Рубо – Авреля. И без мыла. «Не зарься шут на царский трон!»
– Добрый день, Константин. Присаживайтесь.
– Здравствуйте. Спасибо.
Из ящика стола появилась пепельница.
– Курите…
– Я воздержусь.
– Похвально. Что у вас с институтом?
– Хватит и одного.
– Так, значит?
– Боюсь, ваши университеты не по мне.
– Это мы ещё посмотрим…
Должность завотделом культуры Васиной к лицу. Выездная дама, редкая стерва, грамотный и ценный специалист. С детства предпочитала строгие тона, грубую пищу и прямоту во всём: гибкости Бог не дал. Присягнув на верность номенклатуре, с первых шагов взяла привилегию указывать, выработала командный голос, привыкла к лести и быстро оценила преимущества положения. Но, не взирая на ханжество и поверхностность, – работу свою любила, этого не отнять. И непростительной грубости, следует признать, – не позволяла. Жестокости числила за собой не больше иных руководителей, но эгоисткой не была. К своим годам за работой утратила первое семейное счастье, приобрела больные ноги, сердце ни к чёрту, шалящие почки и всё это – ради других. К должности шла упрямо, с решительностью и бессердечием армейского хирурга. Бойкая отличница провинциальной школы, средняя студентка, неудавшаяся актриса. Актив, замужество, и снова провинция, – карьера в никуда, конкуренция, развод. С годами медовый запах диких груш сменился терпким, ушедшей молодости ароматом полыни, появилась «лапа», стабильность, зубы. Возник новый брак, а с ним и нынешнее место в доме власти.
– …В сложившейся ситуации, когда стоит вопрос о снятии губернатора…
«Эк её занесло!»
– И на кой ляд он мне?
– Да? Ну, ладно. Перейдем непосредственно к вам. Думаю, знаете, зачем приглашены?
Увертюра располагала к бдительности.
– Догадываюсь…
– И хорошо.
– Как сказать.
Минутный обмен взглядами: «Вам это нужно?» «А вот назло! Обуяло!» и смена калибров.
– У нас были на вас планы, а вы…
«Посадить кота на цепь и ждать диссертации».
– В понедельник вам уделили полчаса заседания: растёте… Это ничего, что пьёте и скандалите. Дурная слава – громче.
«Чтобы кот не писал в ботинки надо чаще стирать носки».
– Часто употребляете?
– Случается.
– По-вашему это нормально?
«Действительно желает разобраться или пытает любопытство?»
– Тонкий лёд запретного, толстые стены молчания, даты: красные и черные символы, пустые клетки ответов… Звёзды хороводят, – тоска бьет по печени. Всё как надо.
– Веселье, фривольности, сомнения, крамола… Крайне опасный путь, Костя…
«Мал шажок от самодеятельности до отсебятины».
– …Флаг на дверях туалета – серьезный, знаете, сигнал…
– Вам и это доложили?
В особе Александры Васиной идеологический отдел предыдущей страны потерял ценного сотрудника. Впрочем, тогда она была Спесивцевой.
– …это раньше на ваши художества сквозь пальцы смотрели, а как после революционных истерик покажет себя новый мэр – это ещё вопрос!
«Как и предыдущий – кремень-мужик, с нимбом-ореолом и верхом на белой Васиной».
Плавно Васина перешла к главному блюду.
– …Мало, что не к месту явились, мало, что выпили, – столики перепутали. Распустили языки под коньяк бесплатный и вот результат: позор на всю область. Уж поизгалялись над гостями и устроителями фестиваля. Всласть. А микрофон работал! Трансляция шла на весь зал! Забыли Верника? Прослушайте запись.
Ухоженный ноготь щелкнул кнопку диктофона. Четверть минуты висела тишина, затем без скрипа и шипения пошел звук:
– …Некое полубезумное патлатое существо сказало «Вау!», а подпевалы выпадают до конвульсий… Чтобы не отстать. Привыкли изгибаться, потеряли хребет и ползаем. Худшему учимся: чем хуже, – тем лучше. Переняли трюк – блюдо преподать. А что на тарелке, под соусом – неважно. Монстры актёрской гильдии либо в тираж вышли, либо в консервы. Но с нужной суммой реклама всё съедобным сделает. И пипл схавает!..
«Вероятно, третья кассета… Действительно нехорошо получилось. Сейчас Андрей снова нальет и подначит, а я заведусь… И звук отличный! Латынину бы такой во Дворец Искусств…»
– …Банк «Авторитет», кинокомпания «Муть», концерн «Накось», продюсерский центр «Выкуси», представляют пилотный проект легендарного Сер Гея. Смотрите в сети кинотеатров «Мимо» презентацию очередной новинки. Заведомый блокбастер! Все престижные номинации! Самый дорогостоящий фильм десятилетия! Немыслимый бюджет! Только на манжету ушло сто тысяч долларов! Стоимость пары пуговиц – четырехзначная цифра! В модном проекте использованы лучшие натуральные виды! Задействованы тончайшие виртуозы, революционное музыкальное оформление, искуснейший грим, новейшие спецэффекты! Насыщенность сцены, острота ожидания, принципиальные споры критиков! Сияющая высота современного кинематографа. Премьера! Не пропустите! Поражающая воображение постановка! Мысль, зрелищность, глубина, актуальность. Плеяда молодых актеров, блестящая пятёрка, спаянно смотрящаяся на экране – будущее нового кино! Приглашает кинотеатр «Зиро», угощает ресторан «Хитроу». Широкий формат! Суперзвук в режиме «Долби»! Внимание! Впервые в режиме реального времени в течение двух часов вам будет показана великолепнейшая: «Дуля!»
– Дальше смех, нецензурные возгласы, и прочее в том же духе… Сами знаете. Кстати, «Дуля, – раздели с друзьями!» – это кто, Андрей Билуха такой умный?
«Хорошо нет кадров с пантомимой этой «Дули», когда Андрей: паф-паф, – изворачивался с кукишами в разные стороны. Со стороны и недельной дистанции прошлая суббота куда гаже».
– Распоясались, художники! И слова и звука и кисти… Хорош экспромт, нечего сказать! К чему эти обсуждения перед демонстрацией заключительной части трилогии?
– Спал первые две…
– Неужели, настолько бездарно? Мягче с категоричностью. Фильм признан. Мировой успех.
– Фильм плохой. И слава сомнительная. Обычная голливудская «мочалка»… Примоднённая, разрекламированная, – не отрицаю. Но бездарность настолько звенит, что и слов не нахожу – как можно считать искусством такие поделки! Вообще, не перевариваю наворотов: неоправданную сказочность, прыткость червей, пёстрые штаны, сталь голосов, одухотворенность злодеев, дурацкие «упс», смех за кадром, порхания цифр, мимолетную малопонятную мишуру компьютерной графики – всё это и многое другое. Зубастость мифических горлогрызов, кувырки непобедимых каратэистов, умные леталки, жестяную нежность безмозглых роботов от сцены, нахальность щупалец, сминающих титан и визжащих от кофе… Киношные ремиксы на базе многострельности и танцев, глупейшие операторские и сценаристские провалы, бедность речи, пропаганду праздности. Кто бросит автомат с прибамбасами ради честного кулачного боя с супостатом, когда на кону будущее человечества? Мездра! Чешуя! Презираю. Чем это лучше торчалова, дискотек и ролевых игр? Эффект сообщающихся сосудов. Преступная пропаганда насилия и паразитического образа жизни путем эксплуатации низменных инстинктов – ступеньки к собственному распаду и гибели общества. Метод «зашибать деньгу на пороках» – неизбежное корыто. Красочное оформление – пшик. Кто помнит брошенный фантик, когда во рту конфета? А не конфета?...
– Но уж спецэффектами создатели могут гордиться.
– Не говорите мне о спецэффектах!!! У немцев – бани общие, французы в день рождения подарки – раздают, туркмены в жару не в воду лезут, а свою температуру чаем поднимают, у нас студентов отчисляют за профнепригодность, а в Швеции – преподавателей, изгои японского общества создали культ ниндзя, а наши – «малины» воровские. В той же Японии водку греют и рубанком работают на себя, а мы – от себя. Арабы вязью пишут, китайцы иероглифом, а мы – кириллицей. У нас менталитет другой! И ценности. Когда вы прекратите обезьянничать? Восхищаться спецэффектами – все равно, что бижутерию предпочесть бриллиантам. Спецэффекты всё и портят! Они и режиссёры.
– Но если это востребовано? Нужно?
– Почему – «нужно»? Кому нужно? Как? Это хлеб, воздух, гармония? Объясните, зачем это «нужно» всем? Кто в наши головы заронил такую норму поведения? Что будет, если мне, ему и ей этого не достанется?! Это ведь как дважды два! Тысячи лет обходились, а теперь – «нужно»!
– На дворе двадцать первое столетие. Прикажете вернуться в девятнадцатое? В Киевскую Русь? Может, в Римскую империю?
«Эллада с Византией тоже ничего».
– …Этого я уже не понимаю…
«Значит, не дано».
Многие гордятся, что советская империя научила их читать между строк… И много сегодня читают? Единицы. Эмуляция жизни, симуляция смерти, концентрация страсти – кино. И виденного не поймут. Без счёту убеждаюсь, что прошлое ничему нас не учит.
– Мир живет по общим для всех правилам. Иногда их меняют. Не отставать же от будущего?
«Пожалуйста, – образчик универсального синтеза. Принять интернет-культуру с такой лёгкостью я, пожалуй, не смогу».
– Мир силён традициями. В погоне за блёстками теряется настоящее. Искренние чувства, вечные ценности, время. Вот главное! Душу расплескали. За суетой потоков, за факсами, компьютерами забыты живые строки и старые правила. Понятно, разряжать в прогресс дробовик – неправильно, но и жить в «интернете» – притянутое «нужно»… Мы прекратили писать письма – «особачились». Висим на яндексах, звеним емейлами и никогда не чёркаем, оставляя след. Стираем! Мы научились разрушать и евроремонтам, а создавать и чувствовать – разучились… Плитку тротуарную, фигурную кирпичик к кирпичику подгоним, без трещинки и зазора, а идущего на шаг не в ногу – готовы съесть живьём. И дыры в груди, провала в отношениях, пропасти между собой – не замечаем. Конструкторская мысль выродилась до реверсивного инженерного искусства, техника – выше нашего понимания, тонкая организация души растворилась в мистике. Художники скатились до фотографистов, фотографы – до порно. Пошлее «шлягер» слова нет! Страну продать готовы за пачку открыток порнографических! Когда мы в зеркало смотреть научимся? Где широта решений, звуки красок, вихри новых высот, вибрация таланта, задевающая струны? Где экспромты, искренность, рельефность образов? Маленькие милые штрихи, которым веришь: удачи и промахи, грошовые трагедии, настоящая боль, афористичность речи, – где они? Покажите книги, обладающие композицией и выпуклостью человеческой природы. А картины, музыка, кино? Камера вверх ногами – не свежий взгляд, а трубы в рамах – ещё не блеск. Помешанность на психологии выдавать за модное течение – вы меня извините! Безвкусно нанизывать термины в уродливые предложения и коряво их цедить, не чувствуя и не понимая – гимн вырождению. Станиславский бы умер…
– А почему сбежали с мероприятия? Сразу бы и поговорили. По поводу.
– Я ушел…
Окно дарило вид на восточную часть города: Малый парк, Зелёный театр, закрытая на реконструкцию филармония. Снова дождит: затянул, слезливый…
– Всё равно хорошо отозвались: «зал – битком», «билеты шли вдвое», «публика принимала тепло…» Сейчас не правду говорят, а «нужное». Зато делают – всё, что угодно. Понятно, поп-культура и нужна, – серость отвлечь от наркотиков. Но часто кривить душой – к уродству.
Окно притягивало. «Вовка прав – надо уезжать. Неважно куда – вон. Отдохнуть от города. На разъезд, с гремящим раз в сутки поездом, креозотом шпал, лесом и речкой. И ни с кем тишиной не делиться. Свобода – девочка. Дразнит, манит, зовёт и тут же весело бежит прочь. Если незаменим, – останешься в цепях».
– Можете открыть окно.
«Предпочитаю дверь».
– Потерплю.
– Отлично, многое я могу понять и понимаю. Каноническая литература не идет, кризис. И все-таки не нужно чернухи. Это, знаете, вопросы вызывает. Лишние. А не нужно вопросов. Вам уже и сказать нечего? Умеете ведь: необычное в обычном. Писать разучились? Были ведь «Сполохи», «Улица Ветхая»… Были?
– Вот именно…
«Скажи кому-нибудь пятнадцать лет назад, что проза станет андеграундом – не избежать психушки».
– А «Луганск-Львов»? Явная премия. Прекрасный транспортный роман! Неужели, забыли?
– Иногда – хочу. Многое хочу забыть, да не могу. А что и забыл, – напомнят. Найдутся. Хватит.
– Зачем видеть плохое?
– Приходится…
– Подчеркивайте перспективы. У нас талантливая молодежь…
– Куда поэтам прошлого.
«Прежде профессор студенту: «вы», ныне ученик учителя – «на».
– Светлая, дерзающая…
«По мусорным бакам достаточно котов, предпочитающих ухоженных кошечек».
– Точно! Дерзости им не занимать.
Васина похлопала глазами.
– Хорошо. Любопытно, что вы на это скажете!
Она вернулась к столу, раскрыла верхнюю папку, достала лист.
– «Ода мату»… – вдохновенно подчеркнула.
«Можно встать и уйти…»
Завотделом культуры поправила очки, вытянула лист в руке и, покосившись, с выразительной мимикой продекламировала:
– Мат – филигранное и самобытное творчество. Не каждому дано владеть им в совершенстве. Искусство мата – знание его кладовых и умение использовать с максимальным эффектом – постигают со временем. Оттачиваясь годами, изумляя филологов гибкостью, оригинальностью, образностью, оно становится грозным, разящим оружием в устах искушенного. Не следует бояться его, как и злоупотреблять им – всё хорошо в меру…
«Век технократов! Он всё опошлил и перевернул. «Шваль» – от французского «лошадь», «шаромыга» – «милый друг». «Сволочь» всего-то: «мусор» и «толпа», «дрянь» – мелкие вещи, а «негодяй» – не годный к службе. Зато «мандат» прежде означал – эту самую. Увы, по мере духовного вырождения производные слова «бог»: «богатырь», «спасибо», «богоугодный» вымываются из обихода, уступая матерным новообразованиям на примитивные темы».
– …Различают четыре исторически сложившиеся основные группы ругательств. Вынужденная, то есть – «экспрессивная», обыденная – так называемый «жизнерадостный мат», куртуазная – она же «вульгарная», и, наконец, «академический стиль»…
«В нештатных ситуациях матом изъясняются и офицеры, и официанты, и профессора, и дворники. И великолепно понимают характерный язык, рационально решая ситуации: от накаливания конфликта, до овладения обстановкой с отысканием единственно правильного решения».
– …Использовать мат не считали зазорным Барков и Афанасьев, великие Державин, Пушкин, Лермонтов, не брезговали им Есенин и Маяковский, уважали Галич и Высоцкий. Мат органичен, исчерпывающ и неисчерпаем. Подобно запретному плоду, он привлекателен и доступен, ибо открыт и кристален. Чарующее слово мата – привлекает. Мат, не в пример иным оборотам – честнее. Его многообразие – признано. Бороться с ним – бесполезно. Сколько угодно делайте вид, что его не существует, – он себя ещё покажет. Мат живет, пока существует речь. Он не бывает пресен: мат – изюминка. Мат многозвучен и музыкален. «Мат», «мир», «мать» – созвучны. Мат самодостаточен: им выражают все, а без него, – порой, – невозможно. Мат игрив и наивен, акробатичен и ползуч, мат универсален: им заменяется всё. Он – Янус, и может быть сразу в нескольких ипостасях. Мат – груб и прям, и вместе с тем – льстив и тонок. Культура – шуба, пена, налет, амальгама; мат – нутро, серая кирпичная основа. Рафинированный мат вторгся во все сферы человечества, играя ведущие роли и первые скрипки. Он – интернационалист, он – интеллектуален. От ЕБЖ Толстого до нынешних ПРЖП и ЕХБ…
«Талантливо читает, хорошая дикция. Акценты, паузы, голос поставлен. Умеет».
– …Возможно ли избыть его, сделав непопулярным? Неизвестно… Однако, сколько признаков дурного тона стали модными! Его не вымарать из прошлого и современникам не присутствовать на его похоронах: он пережил века и все ещё молод. Он без меня и тебя – проживет, а вот мы без него – вряд ли. Он – сам по себе, он – неуничтожим. Человечество погибнет, а мат – на руинах – останется ему памятником.
Лист сделал пируэт и вернулся в папку.
– Это как понимать?
Фокус медленно возвращается, очертания твердеют и обретают прописанный вид.
«А ещё матом заменяют слово «власть». Стоит ли ещё стоять за правду, в которой не нуждаются уже? Ничто не хранит тайны исправнее надежной лжи».
– Гримасы языка…
– Ну да: «п» толще прочих в словаре»… или как там у вас в «Эпохе неолита»?
– Так и есть. Стыдно знать мат и не уметь им пользоваться.
– То есть?
– Для успешной борьбы с врагом нужно знать его сильные и слабые стороны.
– Ваша работа?
«Гримасничать не перестала, – вошла в роль».
– Язык покрылся скромностью? Зря плечами пожимаете, – подписано «Константин Саенко».
– Я польщен.
– Не фыркайте! Это легко проверить. Может, и похуже чего пишите?
– Да, «Синюю леди» и «Аленький цветочек».
Васина пропустила удар. Тоже – человек. Всю жизнь контролировала ситуацию, падала, когда хотела, а тут – пропустила. Тайны царских спален хранят удавленные акушерки – не дело, когда общественность чешет языками. Очки запрыгали на носу, лицо округлилось, и так же стремительно лишилось красок. Завотделом культуры смертельно побледнела и намертво обиделась – снисходительная брезгливость её с треском лопнула, как старая ткань, обнажив старательно ретушируемый рубец семейного позора. Скандал с приёмной дочерью в главной роли, застигнутой с поличным в частной гостинице, – замять не удалось. Ноздри Александры заработали рыбьими жабрами, жесты набрали резкость, а тембр снизился до зловещего шёпота.
– Забудьте о лауреатстве! И новые труды – не надейтесь на благосклонность.
– Большие гонорары портят Ренессанс.
– В том числе и по финансовой части.
– Слава Богу…
Мало-помалу взвинченность осела, – помогли выигранная движениями пауза и кресло. Она достала платок, взяла себя в руки и намеченную программу закончила сухо и скучно.
– Народ всегда прав…
«Даже если опустил себя?»
– …А вы не любите людей. И город не любите. И регион. Даже странно, что страну не покинули. Вы понимаете?..
«Известь лет, штукатурка дней, мел жизни… Обманутые ожидания, новые аукционы скупости, неоправданная щедрость ценою в собственную жизнь. Закодированные на истину вне инстанций, по-прежнему размениваем труд на бумажные надежды и, требуя любви, душим пластиковую куклу совести…»
– Я не способен любить всех и сразу. И не буду. Вообще, плохо себе это представляю. Даже странно… что приходится объяснять. Не люблю, когда занимают, чтобы не отдать, когда пакостят от безделья, врут – с намерением и нагло. Но могу понять и простить. А Родину люблю. И город. Не слепо и безрассудно, а конкретно. Кого-то уважаю, где-то восторгаюсь, чем-то доволен. Вместе с тем и презираю и стыжусь – когда есть повод. А касаемо ваших намёков, так, по-моему, лучше парень с нашего берега Днепра, чем с той стороны колючей проволоки. Здесь у нас действительно разные взгляды. Хватит Приднестровского уголовного анклава с контрабандой, фанфаронством и придворным закулисьем. Свою Родину превращать в полукриминального сателлита соседей, марионеточное княжество с диктатом своры паханов, лизоблюдами-священниками, беспределом братств, упадком права и нравов, разгулом «понятий», утратой культуры языка в пользу «сленга», тотальным доносительством в атмосфере мутных слухов, страха и безысходности – я не согласен.
– «Ах, тирада – любо выдать идеологам! Сам-то веришь?»
– Если «демократия» – это маты гнуть в прямом эфире, лицезреть чужие унитазы, с камерой под юбку лезть или с фотоаппаратом гонять принцессу, пока она не разобьётся, подарив пару кадров предсмертных конвульсий, – то я против такой демократии. И демократоров. И гласность в нынешнем её виде, считаю, не нужна.
«Убедительно».
– Снова крайности… Да не было её у нас никогда, «демократии». Слово есть, а факт отсутствует. Не существует. И понятия подменять – не надо. И так у нас всё – с ног на голову. Прежде жизнь за Родину отдавали, а нынче – за Монте-Карло. Нормальный человек предпочитает чистые стены, отребье не видит плохого в изгаженных чушью. Стена не для того создана, и в обеих случаях продолжает исполнять свою функцию. Подонкам всё равно, но мне – противно. Мы с вами выбрали призванием иные ценности. Не буржуазные и не фиксатые. Не я толкал поэтов прыгать по стульям, композиторов – на роликах кататься, а режиссёров в натуральных видах ограничиваться обнажёнкой, и глаза на это закрывать не буду. Есть ко мне претензии, – пожалуйста! Только криминал мне пусть вменяют соответствующие органы. Что имеется по вашей линии?
– Что угодно! Всё или почти всё. Субботники игнорируете, санитарные часы…
«Почему я должен выполнять повинность, поощрения за которую получаете вы?»
– Субботники – общественно полезное дело. Но пусть оно будет профессиональным. От совместных усилий ректора и студента на уборочной ни пользы для страны, ни уважения в обществе. И вообще картошка или мётлы – это не в сфере моих прямых обязанностей.
– Своими прямыми обязанностями вы попросту манкируете. И очень жаль.
– Например?
– Как уже сказано, – обидели присутствующих на фестивале…
– Поделом.
– Зачем перед россиянами назвали влиятельную газету «говнюками»?
«Сортирная пресса».
– Мне извиниться, что они – говнюки?
– Эту точку зрения всецело разделяю, однако внимание привлекать и сор демонстрировать – ни к чему. Не стоит баловать адвокатов. Выражения подбирайте…
– Стараюсь.
– …Ролик мясокомбинату писать отказались…
– Рекламы не пишу.
– Попробуйте!
– «Колбасни в своём формате» – не буду.
– …«Зарезали» Зайцеву.
– Она бездарна.
– Это не нам решать! Вареню не поздравили…
– В какой связи?
– С днем рожденья.
– Зайцева пусть поздравляет.
– Много на себя берёте.
– Берите сами!
Рывок из мягкого велюрового кресла, шаг вперед, к столу, схватить руками его гладкую дубовую поверхность, и голову вперед – глаза в глаза:
– Сами… берите.
Олицетворение культуры сняло очки.
– Объяснитесь!
– Надоело.
– Так может стоит поднять вопрос о вашем здесь пребывании? И что вам подобные у нас делают?
– Сам удивляюсь…
Молчаливая дуэль взглядов: «сокращайте недостойного!» – «и не надейтесь!» переходит в открытую фазу:
– В чем вообще вы видите свою цель?
– С годами всё меньше хочется говорить.
«Поэт в провинции – профессионал в дворовой команде: не понимают».
– Я… правильно вас поняла?..
– Просить. Убеждать. Открывать. Доказывать. Делиться. Надеяться. Что-то просто неинтересно, многое раздражает. Ремонт страны не радует, если он косметический. Да полно – «ремонт». Что ремонтировать? Тысячу лет строили – ничего путного.
В какой-то миг Васина стала просто – Александрой:
– Вы хоть что-нибудь чувствуете вокруг? Какие-либо перемены?
– Пустоту.
Напротив растерянность, понимание, минутная жалость:
– Идите…
ИРА
– Костя!
– Да?
– Как приняла?
– Без оваций.
– Костя, подожди…
– Чего тебе?
Коридор напоминал апрельский Рейхстаг сорок пятого: глухие звонки, редкий стук клавиатуры, рассыпанные листы и тревожные шорохи – день заканчивался.
– Плохо, да?
– Терпимо.
– Ты не торопишься?
В руках сумочка, пакет, – свидетельство магазинного вояжа в перерыв, и бежевый плащ на предплечье.
– Нет.
– Пошли.
Она повернулась и завертела задом в сторону складских помещений.
«Соблазнительно».
– Ну ты чего? Идем, мне завхоз ключи оставил.
– Зачем?
– Чтобы узнать…
– Ир, может не надо?
– Надо! Пошли.
Кабинет завхоза сообщался со складом. Складу окон не полагалось, что было немаловажно. Обстановка выдавала основательность хозяина: стул, тахта, журнальный столик, лампа, электрочайник, кубик холодильника… С головой мужик.
– Раздевайся.
«Словно кофе с неразбавленным сахаром – сладкое на дне».
– Брякнуть дашь?
– Недолго…
– Алло, Лёша?.. Латынин, – ты? Не узнал… Саенко беспокоит.
Ира вывернулась из свитера, вытянула губы в воздушном поцелуе, улыбнулась, достала презерватив.
«Антиядерный секс».
– Что спектакль? Отстрелялся?.. Молодец, спасибо… Завтра встретимся, после восьми. Там же…
Джинсы обняли спинку стула, смуглая спина медленно прогнулась, руки заскользили бедрами, скатывая белые трусики вниз…
– Сочтемся… Счастливо.
«Как ей удаётся игнорировать правила по строгой форме одежды?»
– Иди ко мне…
Податливость тела, умелые движения, тепло – жарче печки новогодней, бритый лобок и зализанные губки.
«Васина. Старая лесбиянка…»
Тесный контакт, щекочущие завитки кудрей, вздёрнутый к потолку подбородок – Ира понимала в любви, регулировала темп, нежно ласкалась и дарила себя беззаветно, с беспечностью радующегося жизни человека. Хорошая скво.
– Люблю тебя… Люблю… Ещё…
– Сейчас!
– Подожди!
Сколько можно себя обуздывать?
– Да! Да!!
«Хорошая моя, удивительная, сумасшедшая».
– Глупый…
Ещё какое-то время по законам Венеры Ира кусалась и мурлыкала, гадала по руке из нежности, потом затихла, засопела.
– Твоя Ленка – задавака.
Глаза к потолку, дым в сторону, пепел на пол. Разлитое в воздухе счастье покрылось перфорацией и растаяло.
– Она не моя.
– Верно – она всем сразу… Из любви к искусству.
– Не надо ревности.
– Идиот! Дурак бестолковый! Тряпка! Совсем ничего не видишь.
«Так тебе, любитель авансов! Кошку жене предпочитаешь из соображений верности: четвероногая сиамка себя в чужие руки не отдаст. За собой грешка не числишь: «прости» – только после».
– Тихо, маленькая.
Дым отбрасывал на потолке танцующую женскую фигурку. Зыбкая дрожащая тень выкручивала руки и ломалась пополам.
«Достаточно ли слов для выражения счастья? И разве существуют подобные слова?»
– Да или нет?
– Не знаю…
– Это ведь так просто.
– Не надо.
Узкие плечи, упругость кожи, злость в тонкой линии рта.
– Который час?
– Наверное, пять.
– Надо уходить…
Детали одежды покидали стул в обратном порядке. В две минуты мозаика собралась. Вспыхнул шар света, из сумочки появилась пудреница и помада.
– Зеркало маленькое.
– Мне хватает.
«Господи, как мало надо для счастья! Всего-то быть кому-то нужным. Что-то дарить, найти нехитрые слова, любить, заботиться. Слепцы».
Улики закатали в новый «Горизонт».
– Пора.
Пустой коридор, лифт, первый этаж, вахтёр Шинкаренко.
– Ключи, Игорь Иванович.
«Ключи от рая».
– До свиданья…
С улицы утёс городского совета желтел единственным окном мэра. «Власть не гасит свет в окошке». Снова площадь, пешеходная зона, троллейбусный причал.
– Остаёшься?
– Ненадолго…
– Ну, пока. Не пропадай.
Пискнула ячейка памяти, завертелся код, но в следующий миг троллейбус завибрировал, шмякнули первые двери, средние…
– Ира!
– Да?
Померещилось.
– Спасибо…
Кивок с поджатием губ, секундная зажмуренность век.
– Лизке привет!
ДУША
Томление организма взывало к отправлению естественных потребностей. Ближайший общественный туалет – в парковой зоне треугольника «Зелёный театр, филармония, Дворец культуры Машмета». Неосвещенное строение под грубой шубой уныло громоздилось в липовой роще и легко определялось по запаху.
Пристраиваться рядом показалось неприличным, хотя и – хезали… Бруствер строительного мусора у входа заставил склонить голову и вовремя… В коротком пламени зажигалки пространство внутри, провоцируя на рвоту, открылось в густой сетке пятен отходов человеческой жизнедеятельности. В отсутствии писуаров и жёлоба мочиться пришлось в пространство: всё лучше, чем на стену. Ещё бы не дышать…
Приветствующая всякое освобождение душа возрадовалась облегчению и воспарила к амбразуре прямоугольного окна. В провале стены, скорее всего – отдушине, гранёной нотой похоронного оркестра в лунном сиянии поблёскивала опорожнённая водочная бутылка, органично композиционируя с луком и яичной скорлупой. Остро захотелось сблевать и выругаться.
«Ах, эта загадочная русская душа!»
ДЕБИЛЬНИК
Вернуться к улицам или остаться в парк? В противовес прозрачному утреннему оживлению вечером город замкнут в туман. Фонари – свет темноты. Капли туй вдоль улиц, моторы, каменные плиты, резиновые лица, молчаливая сосредоточенность социума.
В кармане завибрировал телефон. Свернуть в арку и озвучить готовность выслушать. В ухо ударил высокий визг обкурившейся дуры из службы мобильных приколов:
– Приходите свататься, я не стану прятаться,
Приводите жениха, я невеста не плоха…
Голос тонкий, гугнивый, сознательно искажённый.
«Выёживается».
– Твоя люби-и-имая! Скуча-аю. Погода скве-е-ерная. Не желаешь прогуляться в цирк? Ой! Что-то связь плохая! Перезвони мне на моби-и-ильный!
Повторив заключительную часть, террористка притихла, ожидая реакции. Возникло желание поиздеваться, наказав копейкой, или сразу послать, к чему, возможно, готовились, но импульса хватило на брезгливое отключение: «будущего – нет».
Назад! Обратно в заповедник. В романтику и тихое счастье, в понимании творимого.
ЛЮДИ
Парк. Прохлада. Караульная строгость елей, трещины асфальта, фразы. Одиночки, пары, компании. Сюда ходят увидеть, встретиться, собраться на мероприятия. Шоколад в мёрзнущих пальцах, гул сквозняка и троллейбусов – от проспекта, гуляния. Люди шли в ночную, в гости, домой. Ходко, устало, мечтательно. Слова и мысли не скрывали, – всё естественно, искренне, со всамделишней болью и радостью, в завитушках «надо», «хочется», «нельзя». Уверенные, улыбчивые, дряблые сморщенные, кислые – фон ежедневности… Люди разны и тем интересны.
– …Плохо уже его стремление внушить тебе, что он – значительнее…
«Каков нахал. Куда приятнее – наоборот».
– …Играли в «оживи покойника», и наш смекалистый Олег догадался использовать горячий утюг, как дефибриллятор…
«Естествоиспытатель».
– …И что теперь – «красивый»?! Телевизор облизывать? Прямо там – голыми руками мериканский вианосец поборол! Чемпион парабандитских игр… Пусть на рынках выступает, «хороший». Начальствовать – не руки в брюки. Сдался он мне – мордатый...
«И не сдастся».
– …С Людвигстали двоих в канализации нашли. А нашим с сутенёром повезло, – порядочный турок оказался: пожилой, не бьёт, подарки делает. Хорошо устроились. Вика белья домой привезла, денег. Сама убедилась. Говорит: «лучше нашей срани»…
«Роксоланизм. Застарелый и неизлечимый. Это – наши люди».
– …Не люблю пессимистов. Органически. Не нравится действительность – бывает. Настроение и тому подобное… Никогда не нравится? А кто виноват? Сами строили систему. Сперва социализм, потом капитализм – жрите. Не по нутру – валите на хрен. За первым в Китай, за вторым в Америку. И нечего бухтеть!..
«Душно – лицом вниз. Неба хочется! Пусть – авантюры, пусть – ценой катастроф. Мечтать о жёлудях – свинячье дело».
– …Кажется, в Машмете. Точно не помню, по-моему «Иконография Ануса». Трещали, обалденная выставка. Надо «Кодак» взять. Колоссаль! Представь, фотки? Супер!
«Бытует мнение, любая выставка – успех. Многим – самоцель. Не нашедшие себя в жизни прилагают заметные шаги в попытке привлечь интерес к собственной персоне. Отсюда извивы творчества. Кто-то рекламируется модным некрофилософом, другой обращается к резекции классической литературы, третий иконы пишет с волосатых задниц, а четвёртому, в силу собственной никчёмности, хоть обонятором прослыть... Билуха грозил и этим».
– …Ты не представляешь силу его мысли, – мы гордиться будем, что жили с ним в одном доме. При Союзе три патента получил и шиш в карман. Если опять не выгорит, – махнёт в Израиль.
«Бюрократия не любит героизма: обездвижит, выкрутит руки, облечёт в неповоротливую мамонтовую шкуру и толкнёт с обрыва. А если и взлетишь, так водрузивший знамя и получивший за это орден – часто разные люди».
– …«Глок» не знаю, «чех» на двадцать метров бьет. Летальный исход – с пяти. Главное – разрешения не надо. Сотня баксов и ствол у тебя. Соглашайся!..
«Шпана и борзота. Одуревшая от праздничков вседозволенности и непуганая. Но красивый роман с жизнью имеет цинковый привкус. Пуля – она всегда дура, и горячие головы современности часто остывают в морге».
– …Лида, было! Приезжали комиссии, купались в шампанском, обслуживались массажистками, хаживали на экскурсии в театр – и директор неизменно гарцевал на «Волге». Кто встречает проверяющих? Кто устраивает, обеспечивает – мы с тобой? То-то и оно.
«И никто не виноват».
– …Я понимаю, что – «эколог». Кота, зачем об батарею?..
«Лабораторная работа».
– …У неё совесть есть. А тебе только на диванчике валяться, шнур накручивать да слушать интересные предложения, да чтоб муж шептал на ушко: «на тебе денежку»…
«Если складываются две половинки, – остальное притрётся. В противном случае, хоть привяжи – отваляться. И совесть, какой стороной ни спекулируй, тут совершенно ни при чём».
– …Сначала напрягают по предмету на всякие мероприятия, вырабатывая у детей стойкое к нему отвращение, а потом требуют любви и уважения. Мой мальчик стихов уже не терпит…
«Любишь, – терпишь и прощаешь всё на свете, и наоборот – ненавидя, раздражаешься каждым шагом, всяким взглядом, малейшим отклонением… Любым действием и просьбой».
– …Подумаешь, «проститутка»! Зато девочка – я те дам! Ляля – ёксель-моксель. Жрать прилично варит, и машинку для денег не требует – у самой между ног. Не то, что наша Валька…
«Совок обыкновенный. В питательной среде – неосовок. Совок-экскаватор: шагает, попирает и гребёт. Генетический урод. Без будущего и права на апелляцию. Ничего ему не объяснишь, не растолкуешь, – привык к милостям от сильной стороны. Подбородком трясёт, паёк жирнее требует, понимать отказывается, ответственности боится. Проще за юбку держаться и на шею сесть. Такие живут, не просыпаясь, и с девяностопроцентной протокольной вероятностью вешаются, не приходя в сознание».
– …Самую лишку дернули, а он сидя спит. Зуб даю! А у этой Ритки одного жениха медведь в тайге заломил, а другой в Югославии погиб. Так предки денег отхватили, а она при своем бубновом интересе… Говорила ей: «иди замуж», – не послушала. Лучше мёртвый герой, чем живое г…вно. Теперь пьёт…
«Знатная причина! Шекспировская».
– …Девочка после института, а спрашивает у меня: чем да как. Что бы я дала от гриппа, а ребенку сколько… Я хоть ветеринар, а все ей рассказала. Советовалась со мной, о! И до того она мне понравилась, – только к ней хожу…
«Встретились два одиночества».
– …Верёвка, мол, не выдержит, – топить надо. А я ему – в дыню: кого подъ…буешь? Смотри, цаца какая! Фон-барон! Кто ты, а кто я? Порву, …ля! Он сразу: ля-ля тополя… птички-ягодки… то-сё… Зас…ал, короче, умник. Видали таких! Ставили на место.
«Бесполезно утешаться – «жизнь расставит по своим местам. Слабое утешение. Не расставит. Многие займут не свои. Заплатят, конечно, сполна, но – займут. А достойные – и драться не станут. Им любое место – «своё». Работа интеллигенции – не платки носовые на дюжину, а крест нести. Нельзя ей хлеба, зрелищ, вина и справедливости досыта – пузо отвалится».
– …Инна, командировка – не срок, вытерпишь ради него. Ты в последнее время мнительная стала, я тебя не узнаю. Время идёт, завтра на тебя похожих прорва набежит – из какой-нибудь Попасной. Представь лучше – Япония! И папа, знаешь, кто?..
«Мэн в пальто, пример для подражания. Крупный мужчина, но мелкий человек».
– …Это не обуховская туалетная бумага! Написано: «обуховская», а по правде – не обуховская. И шпроты не такие. Разве это шпроты? И в «Королеве» у них какао только сорок два процента.
«И в апельсинах – оранжевость неправильная…»
– …Три часа её пилил, она смотрит дико: «слезь с меня» и удивляется: «чё я тебя раньше не встречала?» Штучка, блин, – к тридцати мужика настоящего не пробовала…
«Дрючка».
– …У неё спина, позвоночник, координация слабая, а тут – кувырки. Знают, что больная – ставят два. Чёрт с ними! Прямо там – не успевает по физкультуре. Выбьется в люди...
«И урок запомнит».
– …Раскумарку принесли – голимая начисто. Дичка, сто пудов. Ни фига по шарам не дало. А Чулок сторчался…
«Дети Чернобыля».
– …Пошли они! Снова слушать, что он – умнее академика и босс его крутой, да известный в радиусе пол Европы, а мы – кретины, и жить не умеем, и вообще – отстой. А вот они – цвет всей страны. Когда им плохо – к нам бегут: «выручайте», нам тяжело – разве на фиг не пошлют. Всю жизнь шапку кидали: «нам всё пофиг», а как ответить – так «потом», «эпидемия» и «форс мажор»…
«Самооценка – путь к успеху».
– …Галя, я не ё…арь, я – бухарь!..
«Покончить с нуждой сейчас легко, отказавшись от спиртного».
– …Он добьётся. И дело говорит. Где возможно заменить человека механизмом – заменяйте. Наши больше сожрут, столько же испортят, и еще вдвое украдут…
«Толковый парень. Жаль, что почти каждый из них живет с патологической безудержностью к труду – за себя и остальных, и комплексом болезненного счастья».
– …Обещали: «заживём», «купаться в апельсинах будем!» Снегу в ассортименте! За шо не возьмутся, того гляди, – обмануть ладят. Сволота багряная! Тоже бандиты…
«Такой же вздорный сосед стёр записи львовской певицы, сжёг плакат столичных спортсменов, исключил из рациона «Оболонь», отказался переваривать котлеты по-киевски, вырубил каштан, игнорировал военную пенсию и запретил дочери рожать, пока идиотизм ситуации не вышел за край».
– …«Скучная», говорит. А думал – «романтик». Я и объясняю, что «романтик», а не «мажор-тусовщик». Семью хочется, не двор проходной. И друзей его фейерверки мне не интересны. Бестолочь! Задыхаться буду, выть от одиночества, землю царапать от боли, сдохну лучше. Всё бы сделала ради него, на всё пошла, а у него – пацаны на первом месте. Нет, после этой выходки – пусть задумается. До субботы не извинится, – в жизни не прощу. Почему я должна страдать, если его это совершенно не волнует?..
«Одинокий рожок в звездопаде не услышать за грохотом рока».
– Вопрос задал – молчит, кулаком – молчит… Вежливые люди хоть на х…й посылают!..
«Потому что – дура. Или оба…»
– …Пивка попить уговорились, а сами хату обнесли – за «Орбитой» в новой свечке. Сперва ошиблись дверью, потом сказали «слесаря», – сразу пузырь сбили. Ну, забухали, Харя говорит: «ты хозяйку трахай, а я ковёр сворачивать буду». Вечером толкнули и случайно оказались на «Луне». Нас уже пятеро, и водочки путёвой – по две на каждого и три на всякий случай. Официантка – «вы кто?» А мы – «водопроводчики»!
«Из воргадаканала».
– …Федотовы помнят, когда им должны, свои долги – забывают. А я осёл, что с ними говорю. Ничего, мёд не в страшной цене, баночки хватит…
«Люди, люди – муравьи, клопы, букашки, моль и тараканы. Скарб, лохмотья, потуги… Говорить не умеем, жидки на мнения, легко поддаёмся обработке, крайне недоверчивы и, одновременно, склонны обманываться, вплоть до упрямства, но силу при всём имеем неконтролируемую. Имеем вкус – красть, любить, прощать и ненавидеть, валяться по шею в грязи и обливать иного ею. Дружим, когда удобно, продаём за три монеты. Но что с нас взять? Всякий человек – животное, если не способен себя блюсти и внятно изъясняться. И – недочеловек, если личные ценности ему важнее общечеловеческих. С другой стороны – верхи всяко одобряют инициативы подчиненных, направленные во благо власти и в ущерб собственным интересам, что тоже отнюдь не означает всеобщего блага. А сам? Себя – идеалом прочишь? Ничем от прочих не отличаешься, такая же сволочь. Кому интересны твои морализаторские рассуждения! Иммунитет у окружающих на душеведов. Всё самообман. Как зеркало, как золото, как стены, как любовь. Совсем необязательно часовому видеть в людях врагов, а банкиру – клиентов. Но – видят. А что из услышанного ты видел, под иным углом? Выдавить образы из вязи путаных слов – не значит суть постигнуть. Где уверенность, что в головах порядочных домоседов не зреют уродливые замыслы? Никакой гарантии, что «эти» хуже «тех»... Черстветь душой и верой в человечество – путь под откос. Никого не любить, в презрении к слабому стать волком, привыкнуть к одиночеству – рано или поздно опуститься самому. Стократно права Васина – не любит Константин Саенко земляков-современников. Душой измельчал, маска, приросла. Жизнь прожил, понял – минимум: своеудобное. Не всем дано расширить географию и заявлять о себе – кому-то надо и самогон варить и «голубым» потрафить. Ведь не умеешь – в баскетбол, и брус приладить, и ноту взять, и сделку обернуть в полдня… Значит, люби! Людей не переделать. Разве – синтезировать. Вывести искусственных, – чтоб не крали, не умели врать, были стойки к политическим инфекциям, чурались бескультурья, жидоненавистничества и соблазнов гражданской войны. А нет – воспитывать имеющийся материал. Объяснять и влиять. Так что люби. Нет у тебя права – судить кого-либо. Ни у кого нет. Лишняя рюмка ничего кроме иллюзии не даст. Да и можно ли по фразе, по слову единому обличать и вывод делать? Все носители фольклорных традиций, в каждом истина с не девичьим лицом, и в каждом – Бог. Так-то! Слышим правду и неправду, видим, чувствуем, меряем на свой аршин… Правильно, неправильно воспринял, – пиши как надо. Хотя – почему «надо?» Потому что и глупо и больно, а куда деться? Доказывать ослу, что «осёл» он – самому стать им. Но ведь нельзя иначе, устроен так: не молчать, не уподобляться. Или стоит попробовать?
На слабоосвещенной аллее – запустение. Дальше и вовсе. Сцены обывательских кошмаров прямо пропорциональны лакунам программы «светлый город».
Двое щуплых стражей порядка, в мешковатой форме, с карикатурно огромными дубинками возятся с девицей. Нетрезвая девушка выглядит старше своих двадцати и желает спать на лавочке. «Спящий – беззащитен».
– Отстаньте, хлопцы. Завтра в универмаге я вам всё сделаю.
– Ты и сейчас сделаешь.
«Ушлые ребята. Молодые да ранние. И серьёзней инфаркта. Но профи не корчат из себя спецназ, – они его оставят без работы…»
Рядом – пара. Девица-кобылица и черно-желтый самовар. Туфли-рожки, брюки и плащи: кожаный писк достоинства.
– А на меня-то чё запал – е…ало красивое?
– Детка, я башляю сколько надо…
У берёзок, не стесняясь мира, двое наркоманов со спущенными штанами колются в пах. Не прельщают их мирские удовольствия, иные радости нужны. Ни Свитязя туманы, ни яблони на Марсе… И жалостью их не возьмёшь, и безжалостностью. «Товарищество шприца и вены».
Вот она попытка к бегству! Извольте шанс от приторной действительности. Ау, любители интервью и чатов, пожалуйста – door in summer1! Вот вам тупиковая ветвь эволюции, получите, не брезгуйте, ваши храбрейшества, рыцари без страха и упрёка – бескорыстные патрульные сержанты, дружинники крепкого пролетарского сословия, пламенные лидеры молодёжных групп от яркого политического крыла, патриоты-казачки в красивой форме с крестами на георгиевский манер. Наглядное пособие!
Всё путём. Чин-чином. Благородно. Отдыхаем и оттачиваем! Повышаем процент эффективности…
Герой молчит. Но молчащий – поощряет. Ты – не герой. Мимо, мимо, прочь. Словно Дата Туташхиа: видеть, понимать, не перечить и не вмешиваться – судьба. Не оглядываясь – вперед и вниз. Осень – ощущение зыбкости. Лишь циклопическая тьма желтоглазо таращится.
«Декларируем – угодное, делаем – удобное. А и стоит ли цивилизация усилий геронтолога? Чем увядание хуже лика молодости? Вполне естественно».
ДАМЫ
Аллея поворачивает, снова делается освещенной и оживленной.
Вечер. Старый район. Кольцовская с ее отзывчивыми девушками – всесезонно о****енелые тротуары: скороспелые и увядшие, блистательные, волоокие, энергичные, уставшие и просто – канцерогенной внешности… Дамочки на час, девки напрокат, первые юбки города и голодные студентки с заповедью «не откажи». Леди не мёрзнут… Россыпь мальчиков: «белые берёзы, голубой ручей». Шарканье ног. Обилие знакомых. Трусики на ветках лип. Сигаретки через пальчик. Профи, любовницы, хобби, Армия спасения: плоские, пышные, крашеные. Бесконечность в дрожащих ресницах, отчаянье губ, шевеление лиц. Дёшево и быстро. Парад откровений и куцое внимание. Отовсюду:
– Хай!..
– Приветик!..
– Гуляешь?..
– Здравствуй.
– И ты не болей.
– Как жизнь?
– Натуральным хозяйством…
– Сигаретки не найдется?..
– Добрый вечер…
– Добрейший.
– Как дела?
– Вашим настроением…
Бронзовые пионерские памятники, воронья стая, пародирующая общество, глыба ДК Машмета, гипсовый вождь – мумия прежнего Бога, и новый ряд знакомых на уровне застёжек, с осиной вертлявостью и полосатой резиновой совестью. Дамы охмурительной красоты и всяких приятностей, из тех, всегда согласных, кто кладезь душевности и тех, кому люди – салфетки: утереться и не глядеть. Стаивая на панели, теряя разум в женских драках, рискуя здоровьем, они остаются честнее его самодовольных коллег от четвёртой власти. Смех, узнавания:
– Саенко… Костя…
– Вот он…
– Который «Оду мату»?
– Костя – это «Зависть»…
Снова «здравствуй» и «салют». Скрип шагов, деревьев, шорох крыльев, шум города и листья – ненужное золото под ногами.
МАРЬЯНА
У выхода из пешеходной зоны образовалась стихийная тасовка. «Человечина» от «Икс-радио».
Стройная женщина-подросток – тонкая рябина городских пейзажей – работала в прямом эфире с улиц, вызывая желающих схлестнутся в интеллектуальном поединке. Китайская мордочка, макияж «секси», гардероб «наивность» – было от чего впадать в зависимость. Марьяна Гулевая… Опыт психолога, врожденные лукавость и чувство стиля, университетский диплом с отличием – опыт юности. Первому встречному добиться расположения местной Галатеи можно было разве что окаменев. Её «Сделать борщ» некогда сорвал успех на областном ТВ, что впрочем, не удержало практичную барышню от более выгодного предложения. Сотрудничество с «Икс-радио» оказалось взаимовыгодным, так что Ильяс с ней не прогадал…
В сети попался мелкий директор. Его молодая спутница, – безусловно, новая фаворитка явно не знала, как себя вести. Под молчаливую одобрительность зевак Марьяна расколола его в пять минут и десять вопросов.
– Обычный зиц-председатель. Представительный, следящий за новинками, обладающий стандартным набором лексики, поведенческих схем и лекал на типичные жизненные ситуации. Расхожий тип. «Человек, который тоже». Услышав, увидев, став свидетелем захватывающего зрелища, значимого события или престижного действа, дабы вызвать уважение, погреться на углях чужого костра, он немедленно объявляет, что и сам – тоже… Действительно богат, но зависим, специалист довольно узкий, а товарищ неплохой. Острые блюда всё-таки любит, и в браке достаточно счастлив, потому тяготеет к заведенному ритуалу, впрочем, легко способен на мимолетную измену, и панически боится неприятностей. Его цель – оказаться не хуже. Кредо – «хорошо, как есть»…
Улизнуть не удалось. Женственный поворот, плавный ход кисти, мягкий кивок идеально посаженой головы.
«Жаль, аудитория не видит».
– И последний кандидат узнать себя…
«В который раз».
– …Вряд ли его стоит представлять… Костя Саенко – литератор, работы которого перекочевали в городской фольклор…
«И где мой памятник?»
– …Я узнаю его из тысячи! Дорогие радиослушатели, сегодня мы видимся вторично, тем не менее, искушения нового общения избегать не хочется. Не станем отказывать себе в удовольствии…
«А другим?»
– У нас мало времени, – приступим. Итак, ваша альфа жизни?
– Азбука.
– Откуда вы?
– Родился.
– И куда?
– Время покажет.
– Вы жестоки?
– Не более чем жизнь.
– И что такое «жизнь»?
– Пьеса из множества актов. Мозаика образов и калейдоскоп действий.
– Любимый спектакль?
– Жизнь.
Вопросы из сборника психологических тестов и личных находок Марьяны прекрасная гимнастика для ума. Ловушки она умеет ставить. Односложные ответы – неплохая ширма, но туман от ям не спасёт. Лучше – острые выпады в философском ключе, старые уловки «вопросом на вопрос». И меньше, штампов. Экспромт и оригинальность – кого угодно выбьют…
– Ваше отношение к религии?
– Я сам по себе, номенклатура – сама по себе.
– А к Богу?
– Мы не общаемся.
– К власти?
– «Костерить», вместо, «действовать» – хуже только себе.
– К вечности?
– Не вечны даже фараоны.
– Вы везучи?
– Боюсь сглазить.
– Честны?
– Могу позволить лишний грех.
– Добродетельны?
– Прощаю, но помню.
– Можете похвастаться памятью?..
– Лучше тупой карандаш, чем острая память…
– Любимое время года?
– Пятница, вечер.
– Лучшие друзья?
– По стакану.
– Разбираетесь в людях?
«Как бы ни знал себя, – обязательно найдется знающий тебя ещё лучше».
– Чем проще человек, тем меньше масок в гардеробе.
– Шансы нового «Горизонта»?
– Газета – орудие лжи.
«Пресса как раз тот случай, когда реклама лучше товара».
– Ваше отношение к хакерам?
– Ненавижу «Интернет»…
Марьяна старалась, но система не действовала.
– Любят ли вас финансы?
– Не дружу.
– Но денег хочется?
– Как таковых – нет.
– Что так?
– А зачем?
– Обтекаемость – это стиль или уход от ответа?
– А вы хотите услышать желаемое или правду?
– У вас короткие очереди… Любите быстро?
– Предпочитаю блиц.
– Давайте развернуто. Акценты, пояснения, комментарии. Всегда хочется большего.
«Содержимое важнее обложки, все ждут вкусненького, потому предпочитают вопросы и не любят отвечать».
– Если настаиваете, – постараюсь.
– Существует ли в мире постоянство?
– Патроны есть у всех.
– Что есть константа для вас?
– Постоянно – время.
– А в осязаемом?
– Из преходящего – «тринадцать».
– Что настораживает?
– Убогость строителей грядущего.
– Кого боитесь?
– Отражения.
Пулемётный темп вопросов нарастал и разбивался о телеграфный стиль, как о саму жизнь. Зеваки толпились, поднимали плечи и отворачивались.
– Идеал женщины?
– Японка.
– Как осуществляете пиар своих произведений?
– Он сам меня находит.
– Что дороже всего?
– Беспечность.
– Ваше отношение к секс-меньшинствам?
– Не отношусь.
– К смертной казни?
– Это гуманно.
– Считаете себя непогрешимым?
– Я, возможно, большой подлец, но, надеюсь, ещё не настолько.
– Табу в любви?
– «Извращение» – это удовольствие от написания слова «лох» на стенах собственного дома.
– Вы любили?
– Увы.
– Женаты?
«Главное не увлекаться».
– Наверное, я не звезда первой величины, чтобы моя личная жизнь стала достоянием широкой гласности, а во-вторых, она потому и называется: «личной», чтобы никто в неё нос не совал…
– Приходилось жалеть о сделанном выборе?
– Можно заглядывать в чужой сад, можно красть, а можно наслаждаться выращенным.
«Мерзавец».
– С кем предпочтете объединить усилия?
– А с кем кооперировался Бог?
– Владеете иностранными языками?
– Пишу, на каком думаю.
– Что думаете о статусе «государственного» для двух?
– Ввести обязательное изучение четырех, подобно Швейцарии или царской России.
– Это ваш рецепт решения языковой проблемы?
– Борьба этносов – вечна.
– А этнические трения?
– Цыгане – наши индейцы.
– Предпочтете сто друзей или сумму наличными?
«Ведьма».
– «Дружба» – птица более редкая чем «любовь».
– Чему место в «Красной книге»?
– Находкам…
– Вам интересно мнение окружающих о себе?
– Не более чем им.
– Вы тщеславны?
– На час годового эфира.
– Сколько вам нужно для полного счастья?
– Довольствуюсь малым. Но голод испытываю. Если «хватит» – значит не к чему стремиться.
– Лучшие годы человечества?
– Когда не было Луны.
– Верите в силу закона?
– Обидно, когда травят жизнь дурацкие законы, но хуже – их отсутствие вообще.
– Ваш взгляд на разногласия в команде нового мэра?
– Стратег отводит гвардию на контрудар.
– Кто из депутатов хороший стратег?
– Депутатское место – участок. Цель – решать вопросы людей. В столицах им нечего делать – там и своих довольно.
– Ждёте перемен от смены власти?
– «Республика» – «режь публику». Мафию победит только фашизм. Демократия не справится.
– Главный враг демократии?
– Сама демократия.
– Ваша партийная принадлежность?
«Клясться в вечности – дело шаткое».
– Презираю.
– Разве есть беспристрастные люди?
– Слабых всегда жалко.
– Отношение к оппозиции?
– Отстаивая убеждения, оппозиция должна пахать на благо Родины лучше всех, а не заниматься подрывной деятельностью, маскируя «несогласием».
– Что вам мешает?
– Лжецы надоели.
– Верите в силу печатного слова?
– Надоели, лжецы.
– Поясните.
– Трепаться – народный инстинкт. Но удел юной нации – меньше работать языком, больше – руками и вдвое – головой.
– Участвуете в выборах?
– Каюсь, был грех. По молодости и за компанию.
«Больше не повторится».
– Какой социальной группе отдадите предпочтение?
– У кого есть будущее.
– Есть ли будущее у литературы?
– Она превзойдет ядерную физику.
Лицо Марьяны приняло непередаваемый вид.
– Недавно вы утверждали противоположное.
– Я соврал.
Собрать разбежавшиеся мысли и облечь их в словесную форму без паузы не получилось.
– И часто врёте?
– Никогда…
Марьяна соображала – чего еще спросить и умилительно морщила лоб.
– Подсказывать не стану…
Звукооператор фыркнул и показал часы.
– При встрече с разными людьми случается терять кошелек, достоинство или голову. В присутствии Константина Саенко теряешь способность думать.
– Это любовь.
– Чего и всем желаем. Сейчас для вас Лондонский симфонический оркестр с композицией «Light in white satin1», а наша «Человечина» и я, Марьяна Гулевая, прощаемся и надеемся на лучшее завтра. Константин, ваши пожелания аудитории?
– Меньше слушать радио.
Люди расходились, автофургон с логотипом «Икс-радио» заурчал. Марьяна дружески ущипнула его за живот и дохнула мятной жвачкой.
– Ты чудовище.
– Взаимно.
– Ты ещё заряжен? Куда будешь ночь девать?
– Вычеркну.
– Подожди, я скоро освобожусь…
Она явно пыталась очаровать его на сегодняшний вечер, но он сказался занятым.
– Не раньше вторника.
– Жаль… Ну, давай!
– Созвонимся.
ДИНА
Кафе «Электра». Снаружи – неон, внутри – литовский шарм. Холодно. Низкий потолок, сонный гардеробщик с библиотечным детективом, гитарист кидает маячок…
Дина – муза. Желанная недоступная. Любовь с детского сада. Потом школа, вуз… И беспредельное чувство привязанности. Дурак, не женился.
«Хорошая женщина подобна кофе: дразнит ароматом, привязывает горечью, непроницаема глубиной, а сладости – как получится. За стоящую женщину стрелялись, предавали, рушили империи. Глянешь на неё, – стихи на ум приходят, музыка чудесная, классику вспомнишь. Всякий раз по-новому видишь и удивляешься. И на душе светлеет. А спроси чего навскидку в кутерьме, – на памяти отчего-то гимн Советского Союза вертится».
Третий столик слева от эстрады – наш. Она ждет. Всегда ждет. Это дано. Фиолетовый взгляд, тонкие длинные пальцы, пачка «More», две кофейные чашки – обе пусты… Дина. Человек другого мира. Неповторима, как всё совершенство.
– Привет.
– Здравствуй…
Брови, углы глаз и губ, касание щеки, духи «Ориноко».
– Был на кладбище?
– Да. И сразу ушел: Васина взбесилась.
– Как они?
– Катя ревёт, Юлька ничего. А, в общем, – плохо.
– Бедные… Я звонила, Катя говорить не могла. Зайду ещё на выходных.
– Есть будешь?
– Только из дому.
– Коньяк?
– Сегодня не получится… Владимир звонил из Луганска – что-то там не срослось, к двенадцати вернется… Извини.
Сигарета в пепельнице, пальцы в локонах, гармоничная жилка на шее, крупные жемчужины глаз.
– К тому же ты ведь знаешь, – я не люблю тебя…
«Маргарита остаётся с Мастером, пока это угодно Воланду».
Белизна профиля, фон чужих голосов, струна удаляющейся спины. Наотмашь… Может, и к лучшему. Не то настроение и, в сущности, – нехорошо, прекращать надо. Подобные Вовке крепко не любят, когда спят с их жёнами.
ОЛЕГ
Куда бы ни шёл вечером, – выйдешь на Садовую. Или Кольцовскую. Кольцовская – подобие Тверской, Садовая – местный Арбат. Куда ходить вечером? Упиться. В щепки. В му-му. В глубокую лужу. В стельку худшего башмачника.
Кафе Героев на Садовой – общий зал и десяток кабинок: сиреневые тона, веско и буржуазно. Работы тысяч на сто. Дизайнер – Андрей Билуха. Гонорар – десять процентов.
Время позднее, атмосфера пряная, щекотливая. Маклаки, нувориши, мажоры. Угол занят… Хотя, место есть. Темно, уютно, скромно. Сбоку – стилизованные под узоры пулевых отверстий витражи, напротив – революционные шедевры «Работа неизвестного снайпера», «Атомные ядра» и новое, подсвеченное полотно-пародия «Трёх богатырей» в омрачительных тонах. Лысый, крупный «братан»-бизнесмен у «Мерседеса», бородатый, в очках и бандане, рокер-наркоман на «Харлее» и прыщавый, в тинейджерской бейсболке и рубахе до колен, пупер-экстремал на скейтборде: иконы нашего общества. Мощная картина. Мысль. Энергетика…
Вечерний персонал узнавал, кивал, косился... Портрет Тараса Григорьевича с двумя нулями лег на стол.
– Можно ли это обменять на ваш коньяк?
Официантка выдала сдачу и спроворила за «это» коньяк и «книжку» – трехслойный бутерброд. Следом упала тень.
– Здравствуйте…
– Здравствую.
Тень обрела форму и преломилась: визитер присел. Выпуклые чуть оранжевого колера глаза на круглом лице, обрамленном рыжим шаром волос трудно не запомнить. Олег Ящук. Торговый техникум, второй курс, сирота. Ремесло выбрал не по себе, для жизни, но к сердцу – молодец – прислушался. Такие творят себя самостоятельно, трудности их закаляют. Стипендии, ясно, не хватает, и чтобы учится, делает рефераты желающим, подрабатывает курьером, пишет. Но – гордый, лишний раз откажется. Чужое превосходство признаёт, однако считать себя человеком второго сорта не позволяет никому: характер. Компании сверстников давно сменил на интервью с людьми действительно интересными. Постепенно от заочных дискуссий перешел к личным беседам.
– Я всё исправил.
– «Всё» – невозможно.
Студент чихнул в ладонь, достал трубочку тетради, протянул. Настойчивый… Строчки потянулись ровно, разборчивым почерком, без помарок. Черточки слов сложились в панно, картинка проявилась, и ожила. Исчезли карандашная рваность, болотина глаголов, сместился провинциальный фокус. Выводы на лицо…
– Кляпину понравилось. Но акцент посоветовал сместить…
– Послушаешь Кляпина, – будешь хуже него. Этот ряд прилагательных: одинокая, нежная, мягкая, спокойная… Достаточно двух слов: любит кошек…
– Понял.
А вот и промах, ой-ой-ой. «Не высечь писателя в начале пути – не высекут и в мраморе».
– Огорчаешь ты меня.
– Где?
– Вот. И это что?
– Случайность…
«Случайности – неизбежны».
– Работай над случайностями. Теперь ниже: исправь здесь и это предложение. Перестрой его, слова замени… Увидишь, насколько абзац выгладится.
– Спасибо.
– Идеал недостижим: имей мы возможность выражать всё словами, – не существовало бы ни музыки, ни живописи. Но пытайся. Хороший писатель – прежде всего философ. Избегай деталей кому-то близких, кому-то чужих. Старайся строить мир доступный и понятный. Свой каждому. Сегодня люди ценят сюжет и слабо разбираются в полутонах, неинтересны им оттенки, стиль, оригинальность мысли. Большинство «палитру» на слух воспринимают как две бутылки и книг, тем более серьёзных, – не празднуют. Но планку опускать не стоит… Графоманов среди литераторов хватает, о философах подобного не скажешь. Кофе будешь?
– Со временем туго. Как вам «Горизонт»?
«Мёдом вымазали и взбили пыль».
– Не читал.
– Архипов с Вахой…
«Херни нагородили».
– …реанимировали труп.
«А стоило?»
– Посмотрим.
– И последний вопрос – нужна статья. Вступительная.
– Две недели. Давай материал.
– А так нельзя?
– Как «так»? На пальцах?
– Тогда до завтра.
– Рад был видеть.
«Терпение и труд всё перетрут».
КАРАБАС
«Удивительное существо человек. И время – странная субстанция. Вечно мы усложняем всё и плачем, как его не достаёт. Любого возьми, кроме откровенных растений, хоть и себя – всё дела какие-то, мечешься, рвёшься на части, – ищешь себя, достатка жаждешь, а вытянешь бессильно ноги за столом, поведёшь лениво окурком в пепельнице – и счастлив: ничего не надо. И в этот короткий промежуток отчётливо вдруг понимаешь, – отчего есть вся эта нехватка и чего она стоит. Но колесо запущено, цивилизация держит тебя всеми своими институтами, как атом в кристаллической решётке и снова каждое утро приходится впрягаться, толкать локтями подобных соискателей и бежать, бежать – ибо только в погоне за собственным благом нами видится смысл бытия. И – что уже нехорошо – в этом и находим удовольствие, а то и высшее наслаждение».
Кафе пустело. Завсегдатаев не было, день не праздничный, вечер как вечер. Старик, пара любителей пива, две студентки. Время шлюх и таксистов. За соседним столиком – «рекс». Классика гангстеризма: кожаный, угрюмый, лобастый, с волосатыми пальцами «сарделька в золоте» и манерами «всегда в упор». Не иначе – заповедный экземпляр. Странно, что уцелел. Прищур парализует официантку. Нахрап, экспрессия, избыток силы…
– Картофель жарить?
– Всех будем жарить!..
Рюмка, бокал, два калибра с разными процентами, пакет яблочного сока, копчёная голова морского страшилища, локти между приборов, тяжеловесные движения. Как лучше: «навалился» или «врос»? А не всё ли равно – вульгарно не ржёт и на том спасибо. Громила закурился, зацепил взгляд, засипел и принял «дуэль». Вот и тема. «Человек человеку – диэлектрик». А мужик борщеватый да пельменный – троих спокойно ушатает. Смертельный номер.
– Знаешь, чего мне хочется?
«Чего гадать?»
– Глядя на таких вот…
Кулак проверил стену между бра и головой.
«Тоскуют кулаки по драке».
– Только жестче и левее.
«Кто его обидел?»
– Врезать?!
«Дилемма двух проводов».
– В лоб или в челюсть?
«Оба – красные».
– Врезать можно: наливай…
«Пуля – дура, штык – молодец, водка – худший лекарь».
Только у плохих режиссеров герой год, месяц, сутки пьет до чёртиков, а минуту спустя – метко стреляет и красиво дерётся. Не любит зритель тварей дрожащих. Утратил привычку – верить. Жизнь всех учит осторожности и не доверять. И на завтра легче всего объявить, что решения не существовало…
Рюмка перекочевала за новый стол, к ней прижалась соседская, бокал вышел в отставку. Остатки содержимого трех бутылок распределились поровну и, не взирая на смесь, благополучно отправились по назначению.
Громила откинулся на спинку. Грозный вид уступил изучающей позе. Глаза собеседника преобразились: взгляд дымчатого стекла растуманился, явил глубину, зажглась точка интереса.
– А повторить?
– Бога ради.
Рюмки маленькие, задача не из трудных. Тут главное сразу хлебнуть, этим всегда спасались. Джином из новой бутылки заполнить открытый сосуд:
– Ваше здоровье!
И безжалостно выпить…
– Сердито. И еще сможешь?
– Запросто.
«Таким вам будет мой ответ».
Закон экстрима: лучше вовремя хватить сто граммов, чем не вовремя попасть в больницу.
– Ты кто?
«Класс – млекопитающие, тип – хордовые, отряд – приматы, вид – гоминиды, подвид – гомо сапиенс… Я человек!»
– Я – Костя.
– Я – Карабас.
«Костровое скоро остывает».
Сразу, не затягивая перерыв, появилась заветная фляжка, пахучая жидкость скрыла дно рюмок и снова нашла хозяев. Рюмки звякнули, стекло отразило скупые лица, сигареты обнялись в пепельнице.
– Быть добру!
– Будем здравы!
За послевкусием пришли воспоминания, как здесь, в кафе Героев бывший брандмайор – лежебока и выпивоха – в компании черно-золотого казачества хлопнул пару ящиков шампанского: «я таперя атаман!» а к исходу кутежа разкомызился: «и в князья подамся!» На что Билуха крикнул ему понюхать носки Акулова. Перепившиеся казачки полезли на рожон, но были вынуждены лобызать полы, а кандидат в дворяне оттанцевал лезгинку, удерживая в зубах спинку стула с сидящим на нём Андреем…
Умирает сигарета, – рождается «бычок». Договориться можно с любым. И расставаться надо – друзьями. Иначе, зачем слова?
– Уважаю. Сам не робкого десятка, но ты – молодец.
«Метания из силы в силу – трусости подобны».
– Стараюсь.
Карабас родился в сорок девятом, детства не было – в шесть лет Новый год перестал быть праздником, вскоре и день рожденья, и остальные… С десяти бродяжил, до христова возраста выходил за пацана: русоволосый, сухой, как револьверный выстрел, «многобазарием» не отличался, удачлив. Потом раздобрел, сейчас и вовсе. К цели – стать царём того, о чем мечтают – шёл долго. Где умом, где напролом… Дипломатией владел, в выражениях не аккуратничал и совестью себя не обременял. Ментовскую пасху не праздновал, эрзац не жрал. Жизнь подкладывала мины, баловала радостями, рисовала новые нули, манила палитрой проектов… Дважды едва не женился, но оба раза удачно отбился от этого берега – «подлец и дура» не игра… Всякое было и за два срока: ходил смотрящим, метил швайкой попкарей, с Акуловым делил замутку и Теодора Драйзера. Есть чем гордиться, не зря коптил. Деньги, связи, седина, почет…
– Первый раз в семнадцать залетел. Чемоданы тискал с поезда. Милое время – летом на крыше вагона. Влезть в открытое окно – полминуты, дальше дело техники. Кто по крыше побежит? Стоянка поезда две минуты… Заметят – соскакивал.
– А я пишу.
– Интересное?
– Сценарии. «Август», «Роль», «Дневник дурацких сновидений»…
«Зачем я вру?»
– Про ментов?
– Всячину.
– Друзей потерять не боишься?
– Я вырос, и друзья не маленькие. А по этому времени надо или не бояться или не жить.
– Неплохо сказал, надо запомнить. Хотя, забуду всё равно. Но ты пиши. Кофеёк покрепче, коньячок, трубочка хорошая – это я понимаю. Только Боже упаси – донецкой водки.
Заказали по сто «Абсолюта», выпили наперегонки и взбодрились.
– Ты мне нравишься, парень! Я знаю, как с вашим братом говорить.
«Заметно».
– Человек должен уметь заработать кусок. Неважно – чем. Как – другое дело… Каждый имеет свой хлеб, и мой – не хуже хозяйского. Шевелиться надо, а не с тараканами дружить.
«Крылья сложить – это камнем об землю».
– …И не окозлиться!
«Красиво загулять, сыпнуть пыльцой романтики, козырнуть достатком – это мелкие бандиты всегда умели, а правильно распорядиться возможностями без утопических проектов – никогда. Как и ответить по счетам…»
– Способы отъема денег государством ничем не отличаются от финансовых «пирамид». Только государство привлечь невозможно, а нас – не получается: те же лица фигурируют. Остаётся – занять своё место.
«И научиться понимать происходящее».
– Самые бездушные – лекаря и опера. И самые несчастные. Профессия обязывает.
«А ты непрост, приятель».
– Твое ремесло – писать, у меня – свое дело. Что выходит, – не нам судить. Усилия оценят после нас. Я даю работу, навожу порядок, инвестирую экономику, стимулирую банки. И свою работу делаю хорошо.
– Похоже на то.
«Судя по объему».
– Даже голосую против своих. За мечту. Умереть хочу по-человечески…
– Вольному – воля…
«Люди – не куры, нельзя нам без мечты. А реальное осуществление сиюминутных возжеланий – занавес.
– Сейчас представь, рубаю черепицу. Из глины. Странно, да – земля спасает от ненастья… Нравится мне. Это не металл гофрированный – из украденных детских качелей плавленый. Это – настоящее.
– Дело нужное.
– Бывают и накладки, не без этого. А покажи, кто не ходит в туалет? У каждого дерьма излишек. Главное – не боись.
– Не буду.
– Хочу, чтоб каждый радовался, чтоб чистота вокруг, чтобы в парке – белки… Людей цивилизованных не вижу. С которыми посидеть не стыдно. С нашими неприятно общаться – простейшие. Учишь, учишь… Иногда скучно, а чаще – в рыло дать охота.
«Умирать не страшно. Страшно – умереть».
– …Не скажу, что всё могу, но – многое. Оттого живу свободно, и ничего не боюсь: «не гони да не гонимым будешь». Веришь, нет? Вот ты – чего боишься?
– Знания.
Карабас сощурился, примолк, разрезал геометрию души, потом согласился и выпил соку.
– Все беды – от бабья. И яблок!
Уточнять не пришлось. Собеседник владел темой, и мысль озвученную разматывал неоднократно.
– С ними вообще пожестче надо. Потому что на большее не годятся. От неумения женщина берётся за всё: водить «тойоту», детей учить, готовить суп, править бал… В космос, на целину – зачем? Мечется. Себя ищет. Неспособна!
– Готовить – точно…
– Ева – рай профукала, Клеопатра – Египет, Елена – Трою. А Чапаева – кто угробил?
«Ставки сделаны, кто-то должен проиграть».
– Чума – женского рода…
– Во! Женщина не человек. Перевернутое сердце напоминает ж...пу.
«Начертательным образом».
– Человек – мужчина. У баб и мозги в обратную сторону закручены! Эйнштейн сказал «e = mc2», – и физика поднялась, а эти в юбках строчат формулы со школ в три этажа: мелом по доске, углём на стенах, и – х…р в рот. Сначала равенства требуют: «дай я сверху», а потом вопят: «мужчины – сволочи» и требуют поддержки в вопросах материнства и детства. А гордятся чем? Может, это барышни Европы, Штатов и Японии куда-то замуж рвутся? С виду – умней, чем сумка из крокодила, а КПД по Эйнштейну – ноль! Хочешь похудеть – женись на стерве.
– Лучше кошек женщин нет…
– Природа не умеет признавать ошибок! Но и без них… в цейтноте. Иной раз попрыгаешь, попрыгаешь, на ту же задницу и сядешь…
«Занятный экземпляр».
– Смотри, какая туфляет! Дай ей яблоко, одень на пару сотен, камень подари в оправе – заткнет любую итальянку. А выйдет за шахтёра, да троих родит, – до свидания талия и здравствуй платьице в горохах…
«Странная штука – любовь. Она либо говорит «да» и оба вы счастливы какое-то время, либо ты получаешь «нет» и несчастен сразу».
Мало-помалу Карабас находил слова и сглаживал лексику, речь выровнялась, появилась острота. К затронутым душевным струнам добавлял богатые аккорды, и пласты порою выворачивал – недюжинные.
– … Ван Гог, Бетховен, Моцарт, Линкольн – всё сифилис. От кого?
– Раньше созреешь, – быстрее съедят…
– С такими праздниками – лучше в буднях…
– А почему и не гульнуть?..
Над головой Карабаса гигантских размеров «сюр» в рекламном стиле: смазливая стюардесса толкает в небо транспортную тележку с обалдевшим мужиком на чемоданах, в обеих руках которого жёлто-коричневые тюбики. Сверху – нежно-облачное: «Лови «Момент!» Снизу – стандарт от Минздрава: «токсикомания опасна для вашего здоровья». Холст, масло, бронзовая рама.
Беседа запетляла.
– …Не понимаю культурных экскурсий: заплатить и посмотреть. Имею тягу укусить и прожевать…
– Жажда действия дорогого стоят.
– Право первой ночи – ни о чем не говорит. Были мы первые в космосе, и где Союз? Открыла Россия половину островов Тихого океана, а под кем они теперь? Стеклянный х…й – до первого забора!
– Люди не помнят советско-фашистского парада Победы над неостывшим трупом Польши в тридцать девятом – чего удивительного?
«Лучше ползти в верном направлении, чем печатать шаг и – совершенно не туда».
– …Реноме подлеца приходится поддерживать: «каловый цианид». Соскочишь, – раздавят. И свои и чужие. Шестерёнка нужна, пока крутится… Тем и другим. Всем. «Честный» – значит «слабый», а слабый – честный. «Никакой», значит. Такого – заклюют.
– Гадов – боятся.
– …Сидит большой и сильный человек, лысина блестит, галстук ниже гульфика. Ему бы уголёк рубить в две смены, а он – чревовещает. Пожары, извержения, цунами, авиакатастрофы… Покушение на Папу, крушение «Титаника», маленький храбрый Ирак… Мелет, что твоё радио. Дядя в общем неглупый: интуиция, склонность к анализу. Триста гороскопов в год – взгляд в недалекое завтра. Еженедельно где-то напечатают, десять раз чего и совпадает…
– Сеть! Пресса, клиентура, деньги. Товар-деньги-товар. Слова и слава – просто и выгодно. Лучший капитал, всегда при себе. Надёжно.
– …Нет инстинкта самосохранения. В атаку, на пулемёты – ура; водку, литрами – пожалуйста; СПИД, наркотики – плевать.
– Каждый смертник.
– …Тема: «страшный человек Акулов» для меня не существует. Никакой загадки. Регион нуждался в лидерах – доступных, ему подобных – он и выплыл. Таких ругнуть в полслова можно и вслух гордиться – вместе вкалывали и гуляли… Личность рядовая, телом крупный, тип располагающий. Почти Христос – за всех отсидел…
– Согласен.
«Феномен Акулова в его ничтожности. Морда ящиком, лапшеобразные пальцы, живущие своей, отдельной от хозяина жизнью, гориллооподобная походка. Такое же ничтожество лижет ему сапоги до самой задницы, другим льстит их собственное превосходство, третьим – плевать: «небось!»
– …Плевать, какой он «хозяин». Мэр – должность неполитическая. По мне – слабак и тряпка. «Хирург» – толковый, да: точно знает, кому чего отрезать, кому – пришить. А флаг никакой, – порвёт его ветер. Здесь проиграл, и там прокатят. Бежать надо.
– Уже.
«Любой чиновник и директор органически не переваривают мысль о собственном падении. Быть на вершине, иметь секретаршу, хлопать дверью лимузина, фыркать, егозиться на банкетах, и вдруг – остаться не у дел, искать иное место. Что унизительно, – возможно у прежних презираемых…»
– …Признаваться, – тоже не советую. Нельзя. Молчи и всё. Все бегут, а ты иди, все гребут, а ты – бери. По ранжиру. Хочешь стать лучше – пожалуйста. Пробуй. Но назвался лучше всех, – посадят. Находиться в хвосте цепочки и в голове её – опасно. В первом случае – оторвут, во втором – навесят…
«Когда для претворения обещанного набирается гнильё из недавних оппонентов, а высокие помыслы отметаются, – ничего удивительного, если процесс реализации дурно пахнет».
– Середина везде золото.
«Без исключений участвуем в преступных действиях или глаза закрываем, но плесни ночью фонарём в лицо – белее снега».
– …Терпи, держись, не высовывайся. Честный бизнес – та же лотерея. С нашим государством лучше не спорить. Есть дно, есть тень и есть открытка. В порядочных местах чистый бизнес – девяносто пять процентов, в горячих точках – пять.
– У нас порядочное место?
– Пятьдесят на пятьдесят.
– Сам-то как?
– По науке. Есть такая физика – «кошка Шредингера». Мне сведущие люди объяснили.
– Ну-ка, ну-ка…
– Это просто. Имеется устройство – ампула и реле. Есть животное. И ящик. Ампула содержит яд, он летуч.
– Весельчак этот Шредингер.
– Свой малый! Два условия: ящик герметичен, а реле работает через раз – «фифти-фифти».
– Ну и?
– Соль в тебе. Это мировоззрение. Взгляды требуют позиции, а та – опоры. Выбей твердь – и всё.
– То есть нигилизм?
– Как угодно. Полное отсутствие уверенности. Во всём. «Да» и «нет» одновременно. Было «жизнь» или «смерть»: либо то, либо это. Теперь – не факт. Кошку помещают внутрь, ящик проверяют, дают сигнал… Бац! И зверюга сразу там и сям.
«Размах! Ракетами дырявленное небо – вчерашний день. Где такое услышишь?»
– Потому как! Ящик открыть нельзя, остается предполагать. Значит – фифти-фифти. Каждую секунду животное относительно наблюдателя и умерло и живет. Так и эдак.
«Вот так и бывает: и виноват, и прав. В двух ипостасях…»
– Зыбко всё на свете.
«Обладатель коробки спичек в бронзовом веке – полубог, сегодня – нищий».
– Вот и я, – который год: на солнце и в тени. В одночасье.
– У каждого свой скелет в шкафу…
– Точно. И никто особо не копается: упаковка герметичная, а без тени – лишь портрет.
– Любопытство погубило кошку…
– Сечёшь.
«Вот кому писать трактаты философские. Этот понимает суть вещей лучше профессоров-прохвостов. И объяснит доступным языком. Рекомые Карабасы – движущая сила. То, что шевелит, ершит, вращает общество и заставляет действовать. Разность сред, высот, температур, потенциалов в одном лице. Есть она, эта разница характеров, существует, выкована в личностях – будут действия. И выйдут люди на площадь. А нет, – ничего не будет: тёмный лес, туман, ряска, истуканы…»
Аппетит приходит во время еды, но каждой фортуне – свой Остап Бендер: скоро сделали новый заказ, но пили уже не столь элегантно. В три часа «Кадарку царскую» сменил «Вечерний Николаев», который уступил «Чёрному доктору», что не устоял против «Мерло», каковое сдалось «Мускателю», а то растворилось «Саперави».
Дальше Карабаса развезло и понесло, а временные просветления посещали всё реже:
– …Молодые – фуфло: светятся, палят, а на расправу жидкие. Сразу всё хотят, только не умереть. В венах дурь, в башке – негры. Рэп в авторитете! Выключишь дробь – чисто обезьяны: а? шо? Без ритма дышат через раз… Ладно – сами горят, так ведь схемы сыплются! Правила нужны, а не зелёные понятия – уколоться и попрыгать…
«Жадность к жизни топчет цивилизации, убивает рыбу, не слыша воплей, и лепит идеал снежинок в бесформенные комья…»
– Рэп – это ситуация, когда ничтожество возомнило…
«Шансон – когда охамело».
– …С людьми разговаривать – уметь надо, а не просто – «бла-бла-бла» с широкой веерностью пальцев. Я и книг своим купил: «Как общаться с девушкой», «…начальником», «…чиновником». Доброе имя дороже понтов. Солидность, уважение, достоинство – тоже круто.
– Не понимают…
«Повсеместное сравнение «прежнего» с «нынешним» – уже старость. Это вот наше брюзжание старость и есть».
– …Бабушек не обижаю, кроме чёртовых. Кто приютит и выходит? Копеечку подаст, пожалеет, когда плохо? Старушки…
«Зачем жалеть? Людьми второго сорта не рождаются, – сами тропу выбираем. И неудивительно, что второй сорт живет по высшему. Возмутительно, когда им этого мало».
– …Что ни речка – так и мост. Хозяин строил до войны. «Быки», полотно – всё по плану. Дальше – лес. Так и не сподобились. Кругом тайга… Ни костей, ни огней. А мосты – на совесть. Увидишь в тумане, – оторопь берёт. Поныне снятся…
– Север – это когда холодно душе…
– …Вот так живёшь на свете, лямку тянешь, уже и вертикально – чаще, чем по земле, а соседей не знаешь.
«Они тебя знают».
– И в том тебе никто не виноват.
Новая официантка машинально освободила стол от лишнего, пополнила требуемым.
– Филе или нарезка?
– Сёмга! Рыба – друг желудка, рыбу не подделаешь…
Внимание игнорировала с усталой профессиональностью, себя держала просто и с достоинством.
– Мне не нравится, когда у девушки есть парень. Нужно, чтоб у девушек был я…
«Вот сущность человека, – неразменная, как липовый доллар. Дуб после рубки становится столом, однако, деревом быть не перестаёт. Трезво раскинуть – таким Карабасам и достаются Мальвины. А кому? В стране Дураков Тортиллы поучают, Арлекины делают политику, Базилио жируют, Карлы ишачат, Дуремары учительствуют, Алисы – в бардаках, Артемоны – на сценах воют, Буратины горят синим пламенем, а Пьеро обычно вынимают из петли. Это Вовка с Диной исключение. Но не ты».
– Мяса люблю много, курица не для меня. А уж если курица, то – полный интим. Чтобы нас было двое: только я и курица…
«Монументальная позиция».
– С Богом не дружу. Крест на мне, и церковь посещаю, а не понимаю Старика.
«Главное обратный процесс: Бог появляется крайне редко, но играет главную роль».
– Не любят в народе нашего брата. А мне ряхи крестьянские не по душе: «кому бы огород вспахать». Не нравится, что каждая свинья с визгом в политику лезет, словно разбирается. Когда в бизнес свои пять копеек суёт. Особенно в мой. И что – войну устраивать? Право на существование имеет всё. Вопрос – насколько это целесообразно…
«Ты уж точно – удачная шутка жизни. Чтоб карась не дремал. Ну и Мальвины…»
– Не радуйся чужому горю – избегай своего.
За это дуэтом хватили перцовки и, обнявшись, воодушевлённо спели в унисон подлинную версию «С чего начинается Родина…» Закончили дело «Борисфен», «Медофф» и «Немирофф». На последней – плоская, ноль тридцать семь, с мёдом, – Карабас признался, что он – Чапаев и осталось ему плавать три дня.
«Время действия – вечер, место – столик в кафе, действующие лица – те же и «Немирофф»
– Думал, вечно фарт будет… Просчитался.
Затем взрыднул, стал жаловаться на происки так называемых друзей, впал в помутнение, спорадически узлил кому-то факи, бессильно харкал, звал Петьку и почти сразу плакал: «Нету Пети, лёг под «КаМАЗ».
«Стоит почитать его дневник».
За мгновение до неизбежного отзвонился, и к погрузке полностью отсутствовал.
«Самое гнусное, когда ты просто не существуешь…»
Приехавшее звено дисциплинировано расплатилось и, старательно пристегнув на плечи ношу, взялось пилотировать тело домой. У двери парни синхронно вежливо распрощались с владельцем заведения и впустили холодный ночной воздух.
«Живешь в одном городе, толкаешься общей улицей, и не видишь. А с виду – обычный бандюк… Жаль, что утро всё стирает. С какой стати ему взбрело соревноваться? Нашел с кем пить!»
Ночь готовила ванну. Небо заворчало, вздохнуло тихим громом и пролилось. Осень. Дверьми не хлопают. И слабость. Чувства распяты и задушены. Холодно. Движение соков замерло.
– Такси?
– Благодарю… Я сам.
ПОДРОСТКИ
Успеть на последний троллейбус не трудно – остановка рядом. Сидение, билет, шесть остановок…
На полпути к дому – борьба двух мировоззрений. Цель, безусловно, лидерство. В здешнем кусте города драки явление популярное. Более проворный уверенно деклассировал прежнего авторитета в челюсть, затем в лоб, отчего тот потерял систему координат и уровень горизонта.
Чувствуя растущую уверенность, претендент навалился сверху, и вот уже оба молодых человека возятся на земле, и мутузят один другого со злой силой, без криков и мольбы о помощи. «Враг силён твоим страхом». Молча и деловито оба демонстрируют взаимную ненависть и презрение. Уверенность в себе новый мир даёт обладателям наличности и кулаков.
«Озверели, Маугли. Их лучшая способность – ненавидеть. Ненависть – с молоком. Родная стихия».
Рядом – у каменной тумбы в собачьих потёках – группа развинченной молодёжи: пятеро парней и две девушки. Пятнадцать-восемнадцать лет, высшая школа улицы. Пиво, жвачка, безалаберный спор, дирижерские выбросы рук.
«Грифы. Пожиратели времени, нервов, чужого труда. Ожидатели счастья. Оказывается, ждать тоже работа. По крайней мере, занятие».
Эти – не молчат. Горланя, развлекаются семечками и сосут бутылку, не имея начальной культуры пития: пускают её по кругу – вот вам мои слюни. Выделяются плевки с интервалом в три секунды, связки «типа» и «ништяк», возгласы: «га!» и «е-е!» на фоне которых и брань полнозвучней. Шепот умер. О любви теперь так принято – на весь квартал. Каким молотком в них вбито хамство? Оглядываясь на двадцать лет, невероятно представить, что раньше им подобные не пачкали язык и стены.
«Удовольствий! Самоутверждаться! Размножаться! Подавлять! Жажда правоты любой ценой. Рвать других и не дать себя. «Сделать одолжение», «быть полезными» – им и в голову не придёт. Побольше, подешевле и покрепче. Уличное имя в три буквы – чтобы помнили лучше. Я и только я! В рюмку, в морду, в койку. Улюлюкать, фыркать и два пальца в рот… Они лишены почтительности и желают всё, что на виду, что модно, играет важную роль, всё, до чего могут дотянуться. А не смогут, – будут завидовать и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть. Кого – привычно, походя, генетически. Кого – под влиянием, патологически. Поступки их нерациональные, дикие в своём абсурде затмевают воображение. Ближайшее поколение, завидуя их бесшабашности, равняется на рогожное знамя и тянется к выродкам, обеспечивая преемственность. Что бессмертие? Их родители грустили под Визбора и разрешали чадам всё: vogue la galiere1. Но каким будет срез их потомков в культурном слое своего времени? Впрочем, низким и примитивным существам во имя чего сворачивать горы…
«Потомки» на приближение постороннего возбудили внимание:
– Секи, клиент… Реально!
– В натуре.
– Типа пьяно.
Но из лени потеряли интерес, и шевелиться не стали:
– Прохаванный чувак… Я его знаю.
– Без понтов.
«Заразиться что ли молодостью и себе? Презрительной, бесшабашной, враждебной ко всему молодостью – порождением дерзости, страсти, неистовства, одержимости. И что, если получится?»
Одна из присутствующих демонстрирует отстранённость: таблетирована по уши. Совершила открытие трамадола. Красная шапочка, джинсовый костюм гермафродита, руки в карманах, во рту стержень «чупа чупса », в глазах – раковая опухоль бессмысленной рекламы.
«Страсть Жанны Д`Арк к мужскому платью стоила ей жизни».
Ближе девичьи конечности сводит спазм, а голос – истерика:
– Бля, я хочу на Hi-Fi!!!
Всё, это диагноз. Не прорвутся «красные шапочки» к полюсу, не плюнут в лицо захватчику, чтобы умереть, а значит, – не испытают, не поймут. «Ильич» им – бомж у «Стекляшки». Подвергать сомнению и отрицать – проще, чем превозмогать и превозмочь ценой собственной жизни. Дни, неделя за неделей, месяцы и годы – доза, пиво, жвачка, и «бля, я хочу на «Хай-Фай»…
На ум пришёл Ильченко с примером Владимира Сосюры. Некуда правды деть: во время НЭПа харьковская – тогда столичная – молодёжь не «Ленина» с «Троцким» скандировала, она Сосюру звала, стихов о любви просила. Никто до него помыслить не мог, что можно писать такую лирику украинским.
– Ребята, Сашку Васину не знаете?
Пауза, провалы глазниц, весомость расправленных плеч, сразу три жирных плевка под ноги – условный рефлекс.
– Не!
– Жаль…
«По принятым правилам серости я опускаю лицо – мне стыдно жить среди вас».
ГОВНОЧЕРПИЙ
Дождь ушел. Асфальт вёл к освещенному квадрату входа и лоснился влагой, собирал ее в редкие лужи выбоин.
Слева от крайнего подъезда – сдвинутый в сторону люк и дух канализации. У колодца фигура: веселый и пьяный ассенизатор-самоучка в сапогах, неоригинальном ватнике, парусиновых штанах и черной кепке. Напевая и вихляясь, мужчина отправляет ведро вниз, черпает экскременты и тянет за бечевку. Наполненное ведро он бухает на бордюрный камень, бьет ногой и содержимое выплескивается на асфальт, в сторону от ступеней.
«Тотально гниющие сети общества дряхлеют с катастрофическими последствиями: вода фонтанирует, тепло уходит в космос, ток воруют, дружеские связи разлагаются подлостью. Мёрзнем одиночеством, спотыкаемся от ротозейства и гибнем в клозетах собственных махинаций».
Ветер метёт тучи, на крыше орут коты, шлёпают в ночь прохожие. Шарнирный клоун мерно продолжает и мычит блатной мотив:
Е…ёт, е…ёт – соскочит,
Об камень х…й поточит,
Газетку почитает
И снова начинает.
Обнажённые звезды хранят дистанцию, город сопит, поток нечистот привольно течет по уклону, теряясь в сумраке…
ДЕД ПИХТО
Подъезд в бубнилках рэпа, вымытый жильцами коридор, почтовый ящик… Три к одному – ключа Андрей не оставил. Так и есть. О, благостное время оставляемых в почтовых ящиках ключей! Вернёшься ли?.. Первый, второй, третий этаж, налево. Черный дерматин, лебеди над «глазком», два звонка – взрослый и детский, переливчатая трель, шаги.
– Кто?
«А действительно?..»
– Костя, ты?
– Ключ, теть Валь.
Яркий свет жилья, запах кожи, бормотанье радиоприемника.
– Добрый вечер.
– О-о… Снова потерял?
– Неудачный день.
– Поздно уже!
– Извините…
Повезло с соседями, хорошие люди. Три шага направо. В двадцать третьей тихо. Замок сказал «чик», и то же – за спиной.
ЛИЗА
Прихожая: скатанный половик, на трюмо чужая расческа с белым волосом, ключ на полу. Кухня: растворенная настежь форточка, газ на плите, пустая бутылка «Каберне», в раковине – окурок. Ванная: чисто.
Включить свет, захлопнуть форточку, выключить газ, половик сменить. Воды нет: двенадцатый час…
– Лиза!
В зале ветер – открыт балкон. В пространстве, петляя, пишет кружева одинокая моль.
– Лиза!
Кошка лежит в кресле, на боку, бессильно запрокинув голову и вытянув лапы.
– Лиза?
Один глаз снисходительно открылся, показались когти, скрежетнуло хриплое «мрм». «Пьяна, чертовка…» Рубиновый огонек дрогнул и погас. Жуткие глаза. Не верится, что днём – голубые.
Оживить телевизор и вытянуть ноги в кресле. Итоговые сводки новостей… Выяснения политических отношений обскакали все события и прочие проблемы выеденных яиц. Лысые, жилистые, головастые лидеры различных партий в блестящих костюмах раздулись и тужатся в судорогах морального эксгибиционизма. Абсолютную уверенность излучают обычно две категории: дураки и гении. Только гений в случае просчёта за свою ошибку платит собственной жизнью, а дурак – чужими.
«Члены. Обычные половые члены. В народе для краткости именуемые: «х…й». Любой считает именно своим место в святая святых. Именно он родит что-то эдакое, ибо – опытнее, толще, плодовитее. Для чего обещает раньше вставать, позже кончать, и справку демонстрирует, что не порченый. А уж какой он нужный органам общества – обзавидоваться. Подобных членов ещё поискать! Везде бывал, и знает всё и обо всех: слышал записи, видел в цвете, был свидетель. Кто по-французски любит, а кто – слабак, где густота подозрительна, чьи мешки весомее, а у кого – тоще, и за кем больше воняет… Каждый уверен в своей пробивной мощи, все кричат и плюются: «я вам покажу!» И показывают… Себя, милого! Ибо всякий член одно желает… А зрителю предлагают апробированные темы: «как его, сладкого, поцеловать охота!», «какой подлец его задумал укусить?!» и «почему он такой ловкий и напористый до сих пор не вместо головы?» Но самое противное в этих членах – не ссыки друг в друга: «кто х…ёвее», а факт, что народ думать иным местом приучили. Куда иметь сподручнее».
Телефон у сердца напомнил о зарядке. Трое суток… Бип-бип-бип. Выхватить и, не глядя, с разворота попасть в разверстый зёв ночи со злыми глазками бесконечно далёких надежд:
– На тебе!
«Попал».
Всё. Спать. Прямо здесь, в зале: диван, плед, думка. Спать до обеда, не видя снов на бытовые темы. Завтра – пятница. Число? Не помню. Не хочу. Надоело. Немыслимо надоело. Думать, спорить, говорить. Это конец. Выпасть из решётки жизни – оказаться никому не нужным. Устал. Боже, так устать! Терпеть устал. Герой смутного времени, философ-недоучка, придворный менестрель, крестоносец-расстрига, этнограф-одиночка, соблазнитель Муз, мастер без Маргариты, Климушка Самгин, шут Балакирев, серп и молот провинциального эфира… Немощный реликт. Ты другой, значит одинок. Жар, слабость, борозды тоски на сердце. Грусть палача? Это сплин. Самое отличное английское лекарство от сплина – аршин манильской пеньки и мыло. Хуже сплина – только жалость к самому себе. Быть отражением, каждый вечер вопрошать себя – заслужил ли сегодня кофе? Всё чаще сорить противопоставлениями, двигать неизвестно что незнамо куда и, регулярно срываясь, пить, себя не помня, в праздники. К черту! «Вчера», насыщенное никчёмными событиями, как испорченная маслом каша, «завтра», напитываемое сегодня и каруселье размытых лиц рыбного дня – фильм, который никто не увидит. Болото. Безразлично-сонное царство. Что из посеянного взойдет? Будет новый день и всё сначала, опять – мучительное карабканье к точке года и стремительный обвал из апогея. Но кто нуждается – в томленье духа! Не пытайся понять мир, прими его…
Звонок!
К стационарному аппарату два шага.
– Слушаю?
– …
– Алло?
– …
– Ну? Смелее!
– …
– Рыбьего не понимаю. Громче можно?
– …
– Ничего не слышу. Кто это?
– Это Лиза. Почему ты не позвонил?
© Горобец В.В., изд-во ООО "Лебедь" г. Донецк 2006 г. ISBN 966-508-361-9
Свидетельство о публикации №208060200569
Мария Красникова 21.12.2008 14:16 Заявить о нарушении
Виктор Горобец 21.12.2008 22:01 Заявить о нарушении