Zвезды рядом

Dedier a mon cher Serge.


Раз.

В самом престижном университете города у него сразу же появилось много поклонниц и парней, которые уважали его. Еще бы – зеленый, идеально сидящий пиджак, рубашка с закругленными уголками ворота. Он был идеален: дорогие джинсы или узкие брюки и кожаные ботинки. Вечером, приходя с учебы в пустую квартиру, он надевал халат, доставал дорогие виски, клал рядом пепельницу и курил красные «Marlboro» одну за другой, сидя в пустой кухне. Из форточки сильно дуло. У него были богатые родители, которые редко бывали дома. А перед сном он голый стоял перед зеркалом, любуясь на свое отражение и улыбаясь ему. Он любил ощущать свежие простыни всем телом и редко ощущал запах девушки на этих простынях, хотя и хотел этого очень. Вы когда-нибудь смотрели английские фильмы с героями-любовниками? Так вот, он был одним из них. Кстати, он идеально владел английским, впрочем, так же как и русским. Еще не влюбились? Подождите, еще успеете. Маска, которую он носил, постепенно вытеснила его самого. Без остатка. Спокойный тон - он умел держать себя в обществе и подать людям. Отменное чувство юмора выработалось со временем так же, как и вкус к хорошей музыке, которую всегда можно было найти у него в компьютере. 365 знакомых. Я знал его с рождения. Он всегда был умным и воспитанным ребенком.
– Ты не зазнался, мальчик? – как-то спросила у него одна девушка. Он больше с ней не общался.
Он любил быть лидером. Его герой был он сам. Он всегда думал, что когда он вырастет, то станет известным актером или писателем.
Он очень себя любил и никому не подарил бы даже частичку себя.
– Самодовольная скотина! – сказала ему как-то одна девушка. Он больше не звонил ей.
– Почему ты боишься показывать свои чувства ко мне? – спросила однажды другая.
– А ты уверена, что они есть? – соврал он. Он врал сразу двум людям: девушке и, прежде всего, себе. Но его это устраивало. Ему нравился его образ и его лирический герой.
– Ты действительно думаешь, что я поведусь?- спрашивала очередная девушка.
«Ты уже повелась», – думал он, вырабатывая новую концепцию соблазнения.
Некоторые девушки чувствовали в нем то, что их пугало и притягивало к нему одновременно. Он часто отпускал очень пошлые шутки, но это его совсем не портило. У него было два отменных друга. Три парня, постоянно искавшие приключений на свой зад. Все было в идеале. Проблемы тоже были: в автобусе у него никогда не было мелочи и приходилось платить за него, в кафе желание расплатиться возникало у него в одном из пяти случаев. Он любил подолгу сидеть, особенно на шее, и делал это так искусно, что некоторые девушки сами предлагали платить за него и дарили ему дорогие подарки.
– Удобно устроился, да? – спросила одна из девушек. Он, не раздумывая, ответил:
– Да, неплохо.
Спал он только с глупыми девушками, которые не звонили на следующий день, не писали сопливых смс и убирали за собой утром. Но секса реально не хватало. После посиделок в барах с бокалами вермута Крусификс девушки боялись идти к нему домой.
– Ты такой же, как и все, – говорили очередные псевдоумные девочки и уходили.
– Ты такая, как и все, – улыбался он ей вслед, – ты ждала мальчика-романтика?
Он ничего не терял, разве что тело. Приходя домой, он читал правильные книги, смотрел правильные фильмы. Ему звонили подруги.
– Ты ведь позвонишь мне завтра? - они обычно заканчивали разговор примерно так: он был отличным собеседником.
– Может быть, – отвечал он, уже уверенный, что не сделает этого.
Онанировал он только на качественное порно. На шоколадных малайзиек или на лоснящихся блондинок с силиконовой грудью.
Под рождество мы иногда перезванивались, и он обыкновенно рассказывал о своих новых приключениях.. Он был парень не промах. Первый раз он влюбился в четырнадцать лет, девушке было шестнадцать. Она называла его маленьким прыщавым онанистом. Он больше никому об этом не рассказывал.
В списке любимых мест трех друзей были самые отменные рестораны и бары города. Девушки были без ума от их компании. В кафе им делали сорокапроцентную скидку и ласково улыбались. Он любил независимость больше всего на свете. Именно поэтому ни любовь, ни наркотики не брали его в рабство. Его жизнь была, как его плейлист. То рок, то джаз. Вспышки и спокойствие.
– А ты хорошенький, – говорили ему девушки за барной стойкой, а после двух дней общения, не оборачиваясь, вскрикивали «циник».
Первое, что он одевал утром, были трусы и маска. Девиз «Мальборо» и Прада – все, что нам надо» ему чрезвычайно подходил. Героем нашего времени быть не так уж просто.

Два.

Она была слишком одинока, но достаточно сильная, чтобы признать это и не показать людям.
– Ты куришь? – спросил ее доктор.
Докторов она не любила, а русских особенно. Она забралась с ногами на диван, взяла сигарету, предложенную двадцатидвухлетним врачом-студентом.
– Девочками я начала увлекаться в четырнадцать, когда мальчики мне окончательно осточертели. В шестнадцать я сидела на наркотиках, на тяжелых. Ха-ха-ха, – она повалилась на диван, хохоча. Сделав серьезное лицо, еще раз повторила, – в шестнадцать я села на героин, – она прыснула и не смогла сдержать смех.
– Что за бред? – они оба катались по полу от смеха.
– Я похожа на заядлую наркоманку?
– Нет, ты скорей похожа на шизофреника.
167 см ростом – таких было миллионы. Она не выделялась из толпы. «Если ноги не побриты – это говорит об отсутствии сексуальной жизни», – говорила мама. Поэтому ее ноги всегда были гладкими. Темное каре чуть доставало до плеч. Она носила только береты или вязанные мамой крючком шапки. Темно-зеленые глаза и светлое будущее.
Подруги всегда завидовали ее фигуре и третьему размеру груди. У нее совсем не было живота. И попа была идеальной формы. В школе каждый наглый парень считал чуть ли не своим долгом хлопнуть ее по заднице. Она не особо обижалась. В учебе она не была первой и не выделялась среди соучеников, но на выпускном вечере у нее было самое красивое платье.
Папа умер, когда ей было четыре года, она его почти не помнила. Теперь она жила с отчимом и мамой.
Парни за ней не увивались и не видели в ней объекта душевного влечения. Все из-за ее внешней холодности. Она очень расстраивалась, потому что совсем не старалась производить такого впечатления. У нее, как и у всех девушек, был незаконченный класс фортепьяно. После того, как она в тринадцать лет закурила на отчетном концерте, сказав, что все великие люди так делают, ее выгнали из музыкальной школы.
Первая любовь ничем не закончилась, кроме банальных планов на последующую совместную жизнь и потерей девственности. Остальные парни скользили сквозь ее жизнь, как кусочки льда в ладонях.
С детства у нее были только две подруги. Одна потом уехала жить далеко на юг, а вторая живет в соседней квартире. Они каждый день курят в подъезде, сидя на привычном подоконнике, смотрят в окно и болтают ни о чем. Еще в школе они сидели на этом подоконнике и разглядывали выцветшие модные журналы, мечтая, как и все девочки, когда-нибудь оказаться на их обложках. Она ненавидела просыпаться утром. Настроение было паршивое и солнце не светило в окно, как в фильмах. У нее была одна замечательная черта характера – твердость натуры и трезвость мыслей. Она никогда не рыдала над плакатами кумиров, когда ее подруги, убиваясь, писали им письма. Она никогда не теряла голову. Она всегда знала, что хочет.
– Будешь чай? – спросил двадцатидвухлетний доктор.
– Миш, неужели тебе нравится эта работа?
– А почему нет?
– И каково - каждый день копаться в людях, разгребая их дерьмо?
– Нормально. Я сам выбрал эту профессию и ничуть не расстраиваюсь. Правда, иногда странно бывает, когда одержимые приходят.
Миша был ее братом. Мальчик с тяжелой судьбой в конце концов стал врачом.


Три.

«О Боже!» – подумала она про себя, – «Неужели нужно так широко раздвигать ноги, когда сидишь?» – час пик в метро. Шесть часов, вторник, она едет домой. На ней красный свитер, юбка, которую закрывает синее пальто, колготки из «Детского мира» и грязные сапоги. Зима. Худощавые колени так близко, что вот-вот между ними образуется синяк, все из-за мужчины слева, у которого проблемы с гениталиями, и из-за женщины справа, у которой проблемы с весом.
«Осторожно двери закрываются». Вбежал парень: «Да, да, все, чувак, до вечера! Пока, опасный». Он держался за поручень прямо напротив нее, стоя так, что его достоинство оказалось прямо перед ее глазами, он любил так держаться ради прикола. Она не любила, когда так делают. «Фу, это отвратительно», – подумала она и отвела глаза.
– Але. Да, да, я сегодня там тусуюсь, ты придешь? Да, как обычно, все, до встречи.
«Так шоколад, сливки, мука, изюм… это купила, господи, сколько он может болтать по телефону?» – попыталась она не отвлекаться. «Мука, на двадцать минут в духовку…».
Качнуло. Его колено коснулось ее. Она вздрогнула. Место напротив освободилось, он сел и уставился в свой телефон. Она окинула его взглядом и стала рассматривать свои грязные сапоги. Расстроившись, она перевела взгляд на обувь людей, сидевших на противоположной скамейке. «Сколько лет он их не чистил?» « Ого, ни фига какие чистые, будто он ездит не в метро, а на машине». Она подняла глаза и поймала его взгляд. Он не отводил глаз, казалось, он думает о чем-то и просто уставился в одну точку, как это обычно делают люди. Потом он все-таки моргнул, и его взгляд стал более осмысленным.
«Сколько она может на меня смотреть? – подумал он, – Неужели понравился?» – эта мысль заставила его улыбнуться. «Господи, он еще улыбается. Надеюсь, он не подумал, что я на него смотрю из-за того, что он мне понравился!» «Интересно, сколько стоит ее любовь?» «Интересно, сколько стоит его пальто?» «Мм, ничего такая девочка». «Мм, мерзкий он, однако».
И ехали они так минут пять еще, и думали каждый о своем. А потом у него зазвонил телефон:
– Да, да. Я уже подъезжаю, – он оторвал взгляд, она расстроилась. – Да, сейчас достану, где записать, – он достал кусок бумаги из кармана и студенческий, подложить под бумажку, – ага, дом, какой дом? Ага. Код…, – «осторожно двери закрываются», – Черт! – пробубнил он, вскочил и выбежал через двери. На ее колени упала карточка. Бум – скатилась на грязный пол. Студенческий билет. Она открыла его и прыснула: да, на этой фотографии он не такой потрясающий, как в жизни. На ее лице появилась саркастическая гримаса. Она сунула его в карман и вышла.

– Зима , – она выдохнула на оконное стекло, которое сразу же запотело.
– Угу, ненавижу, – ответила соседка.
– Холодно, замерзла я, – она потушила сигарету в жестяную банку из-под «Нескафе». Спрыгнув с подоконника, влезла в тапочки. – Пойду в квартиру, – ее волосы были гладко зачесаны в хвост, на лице ни грамма косметики. Она направилась к двери.
– Эй, а что ты со студенческим делать будешь?
– Отнесу завтра в университет, – она захлопнула дверь.

Утро не обещало удачного дня. Ресницы ласкали подушку, они были настолько длинные, что, казалось, они существуют отдельно от глаз.
«Твои ресницы, ох, я бы их зацеловала»,- он не мог нарадоваться, слыша это от девушки. Сессия началась. Им уже объявили числа экзаменов. Он планировал сдать их «на отлично». «Надо бы съездить в университет, может, кто-нибудь принес этот долбанный студенческий», – подумал он. Он встал, завернулся в одеяло и пошел к зеркалу.
– О, ты моя мечта, – сказал он отражению мерзким женским голосом и пошел в ванную. Там он провел 45 минут. Он всегда вкусно пах. Лаванда в сочетании с Lacoste была сногсшибательна.
– Скажи, чем я пахну?
– Сексом, – ответила администратор дорогого ресторана. Улыбка.
Он зашел в комнату, надел рубашку «Van-laack», джинсы, пиджак «Lanvin» и галстук. Закрыл дверь. Вскоре он уже входил в деканат факультета.
– Добрый день, извините, вам никто студенческий не заносил?
– Да, да, вот это вам?
– О, слава Богу. Спасибо, а кто принес?
– Девушка.
– Симпатичная хоть?
– Вроде да, точно и не припомню.
– Мм, отлично, – он ухмыльнулся. Достал пачку «Мальборо», вышел на ступеньки. Закурил.
Была несказанно мерзкая погода, моросил дождь, стемнело, и под ногами скользило. Он не любил зимние сессии, атмосфера нагнеталась. Рядом стояла девушка в синем пальто, спиной и тоже курила. Он долго смотрел ей в спину, затем сказал:
– Мы с вами случайно не знакомы?
Девушка обернулась и посмотрела ему в глаза.
– Не уверена, – она снова отвернулась.
Он сделал затяжку, выпустил дым вместе с паром изо рта. Открыл холодную дверь в университет. Он вспомнил, что должен встретиться с одним знакомым.
– Сколько стоит ваше пальто?
Он опустил руку и посмотрел на нее. Она, как и прежде, стояла спиной. «Может, мне показалось», – он снова взялся за ручку холодной двери.
– Дорого, наверное, – она повернулась и улыбнулась.
Он рассмеялся.
– Это «Ermenegildo Zegna». Здорово звучит, правда?
Она прищурила глаза.
– Ты здесь учишься?
– Ага, а ты?
– Нет, я в другом.
– А что здесь делаешь?
– Я заносила твой студенческий.
– Так это ты была? Благодарю, а где ты его нашла?
– В метро, в вагоне, ты его выронил.
– А, точно! – воскликнул он. – Ты - та девушка напротив! Я же говорю, что знакомы.
– Нет, по-моему, ты тогда не знакомился со мной, а постоянно трепался по телефону.
– Алле, да, друг, сейчас подойду, минуточку,- он извлек из кармана телефон.
– Ну, вот опять, – прошептала она.
– Прости, мне нужно идти, друг ждет. Может, еще увидимся, – он улыбнулся, открывая дверь. Она стояла в оцепенении. – Кстати, у тебя замечательная красная помада, – донеслось из-за стекла.
Она подняла руку, чтобы помахать вслед, но не успела, он уже мчался вверх по ступенькам. Она пнула сигарету. Ноги совсем замерзли. Ветер поддувал под юбку. Она достала помаду и написала номер ICQ на стекле. Писать номер телефона показалось как-то банально. Она зашлепала по лужам.
– Представь себе солнце. Море нежно ласкает щиколотки, и коленки - в песке. И ладони. А через ресницы проскальзывают солнечные искры. Там закат, наверное, сейчас. И ты смотришь на ступни в воде, и они в три раза больше. Кто-то смеется рядом. Прилив. И музыка играет где-то вдалеке в кафе, где сидит много мужчин и женщин. А затем, когда солнце сядет, можно ходить по местам, где много ракушек и визжать от щекотки. А потом, послав морю воздушный поцелуй, уйти в парк, лежать на траве и смотреть на квадратные звезды, которые, как сахар, рассыпаны по небу. А если лизнуть небо, почувствуешь сладкий вкус? Интересно, она пробовала? А в траве, на которой ты лежишь, бегает много букашек, и все время боишься, что они заползут к тебе в штаны. И трава уже немного влажная к вечеру и теплая, местами сожженная, хотя ее и обильно поливают.
– Хватит, это просто невыносимо слушать! Да… ей там хорошо, ей действительно повезло.
Она нарисовала сигаретой «Hi!» на стекле, как виртуальное послание подруге, и затушила ее. К ночи - заморозки.
– Ей все равно там очень одиноко без нас, я знаю.
Соседка обняла ее.

Четыре.

*** (19:25pm)
Здравствуй! Очень оригинально, я оценил!

*** (19:25pm)
Я старалась. Сразу понял, что это я?

*** (19:26pm)
Конечно, как не запомнить твою красную помаду!

*** (19:26pm)
Интересно, сколько мужчин еще ее запомнило?:)

*** (19:27pm)
Надеюсь, не много. Не хочу, чтобы еще кому-нибудь досталось внимание такой прекрасной девушки!

– Вот дурак, – засмеялась он, - дешевые приемы соблазнения. Ну, давай, пригласи меня куда-нибудь, давай.

*** (19:29pm)
Мм, я польщена:) Что делаешь на неделе, чем занимаешься?

– Неужели она думает, что я действительно могу ее куда-то пригласить? Ха-ха. Какой у нее там размер груди? Может быть, только ради этого с ней можно встретиться разок.

*** (19:30pm)
У меня сессия сейчас. Надо идти готовиться. Послезавтра утром экзамен:((

*** (19:30pm)
Ах да, точно, я и забыла совсем, я просто досрочно сдала уже:)

*** (19:31pm)
Завидую:) Во вторник,в пять у моста в центре.
User is offline.

Она так и осталась сидеть с широко открытыми глазами, уставясь в компьютер. «Он определенно мой», – ухмылка.
Он выключил компьютер. Сел, откинулся назад. «Мм, да», – подумал он. Только мне известно, что тогда творилось у него в голове. Он пошел на кухню, достал суши, включил телевизор. «Интересно, если я куплю экономику, будет легче?»

 Знаете, в Тибете, говорят, была такая притча, перескажу по памяти. В высоких горах Тибета жил большой красивый дракон, он ел только самые вкусные и большие цветы. Иногда он ел облака и запивал реками. Однажды он увидел на небе маленькую птичку, она была самая обычная: серая, с пестрыми маленькими крылышками. Дракон удивился, что она летает так высоко. Он долго подкрадывался к ней незаметно, пока она завороженно смотрела в его большие черные глаза, где отражался весь мир. Она не заметила, что дракон оказался совсем близко, разинул пасть и съел ее. Но птичка не испугалась, она долетела до сердца дракона и заклевала его. Дракон умер, а птичка вылетела и села на облако.
Он встрепенулся, выключил телевизор, открыл окно, открыл учебник, закурил. Перед ним стопка книг вперемешку с учебниками. «Во вторник, в пять», – проскользнуло у него в голове. Карандаш выскользнул из рук и упал на пол. Он встряхнул головой, в мыслях было только то, как вчера он долго думал, писать ей или нет. Пепел упал на тетрадь. «Черт», – он сдул его.
Ветер подул из форточки, и он почему-то вспомнил, что у него очень много планов на ближайший месяц, и девушка ему совсем не нужна. Он захлопнул учебник. Зажег торшер, на часах два ночи. Он включил музыку. Этот альбом всегда вселял в него невероятную уверенность в себе. Это было особым ритуалом слушать его перед сном. От выпитого им виски и сигарет мутило. Он стянул штаны и лег на волны простыни.
Равнина вокруг него была необыкновенно спокойная, безлюдная, умиротворенная. Его слепило. Он сощурил глаза и приставил руку ко лбу. Казалось, что природа съежилась и затаила дыхание, чтобы не беспокоить его.
– Где я, – звук на губах погас, как пламя в темноте.
Он был совершенно один среди этой неприметной, невесомой природы. Под занавесом серых облаков казалось, что он существует в пустоте. Он скорчил гримасу страха.
– Что, это и есть одиночество? – закричал он так, что заложило уши.
Ему казалось, что настоящий он исчез, а вместо него осталось какое-то жалкое безликое подобие. Он сделал шаг по траве. Ни звука, ни дуновения ветра. Он запрыгал, но ничего вокруг не шелохнулось. Звук отражался, как в стеклянном шаре.
– Это что, шутка такая? Где я?
Он побежал, побежал изо всех сил вперед, куда глаза глядели. Вскоре он понял, что ничего вокруг не меняется, он бежит словно по барабану на детской площадке. Он побежал еще быстрее, спотыкаясь и падая.
– От себя не убежишь, – словно прошептал кто-то.
Он резко открыл глаза. Потолок. Дома. Слава Богу. Он лежал весь мокрый, как после пятичасового марафона. Наверное, слишком много виски на ночь. Пора завязывать. Он закурил. Мама всегда просила не курить в постели. За окном моросило. Он встал и пошел в душ. Ног он не чувствовал, и глазам было больно от света. Кажется, температура поднялась. Да, экономику нужно покупать.

Пять.


На нем были черные классические зауженные брюки со стрелками от Canaly, желтые носки и мокасины. Совсем не по погоде. Сверху пальто, большие желтые очки и шапка от Simaчёva.
– Господи, она еще вздумала опаздывать.
На ней фиолетовые колготки, синее пальто и желтый берет, обувь в грязи.
– М…, ну я так и думала, это же так модно опаздывать на пятнадцать минут.
Изо рта пар. «О, ларек с сигаретами», – у него в голове. «О, ларек со жвачкой», – у нее в голове. Выстрел.
– Привет, – расплылся он в улыбке мясника, поджидающего свою жертву.
– Привет, я так и знала, что ты опоздаешь, – закричала она, тыкая в него пальцем.
– Вообще-то, это ты опоздала!
– А вот и нет, я тебя уже 15 минут жду.
– Ладно, неважно. Куда пойдем?
Она схватила его за руку, он опешил. Она потащила его за собой, затем резко отпустила, как будто обожглась.
– Пошли сюда, – она ткнула пальцем в маленький подвал, из которого орала музыка и красивыми буквами было написано Swing.
Он рассмеялся.
– Ты такое слушаешь?
– Да, у меня от папы осталось несколько записей. Надеюсь, музыка здесь не уступит папиным пластинкам.
Они спустились. В баре было накурено, динамики над стойкой разрывались, все смеялись и громко разговаривали.
– Пошли вон за тот столик в углу, там не так шумно, - проговорила она, касаясь губами его уха. У него по телу пробежали мурашки.
– Извините, этот столик зарезервирован.
– Марин, это я!
– О, привет дорогой! Какими судьбами?!
– На какое время зарезервирован стол?
– На пять.
– А сейчас 5:15.
– Ладно, садитесь. Держи. У нас, кстати, появились отличные виски Lagavulin, – она подмигнула ему и ушла, виляя задницей.
– О, ни фига, ты ее знаешь?!
Он кивнул.
– Ловко у тебя получилось, – сказала она, снимая пальто. Юбка в складку по колено ей очень шла, а вырез на груди подчеркивал все ее достоинства.
– Это Mango, – сказала она, заметив его взгляд.
Он сморгнул.
– Здорово.
Она засмеялась. Следующие полчаса она общалась с ним слегка снисходительно, иногда повторяя по-матерински ласково: «Ну и дурачок ты». Он чувствовал себя непринужденно и был сама любезность: он наговорил ей кучу забавных глупостей и при этом все время улыбался. В конце концов, улыбка не сходила с его лица, и он сумел найти его излюбленный тон легкой небрежности и рыцарской нежности, оттененной иронией. Они много выпили и постоянно смеялись. На ее платье случайно расстегнулись две пуговицы, и она прожгла колготки пеплом в двух местах, а его желтые носки постоянно веселили ее. Они много говорили о фильмах и литературе.
– Ты читала Барреса?
– Нет, – смеялась она.
– Ты не читала «Комету Бодош»?!
– Нет, – заливалась она.
Он допил бокал баккарди.
– Ты ходишь в клубы?
– Нет, мой брат психиатр!
– При чем здесь это?
– Он лечит всех этих праздных светских дам психоанализом по Фрейду, он говорит, что они душевнобольные, – смеялась она, волосы спутались.
– А, понятно! А «Сад Беренили»?
– Нет…– теряясь в музыке.
Теперь, когда они танцевали в середине зала, было уже десять вечера, и он обнимал ее за талию, касаясь губами ее разлетающихся в стороны волос. Он ей очень нравился в этот вечер. Они попросили счет. Его принесли, как обычно, с сорокапроцентной скидкой.
– Кажется, нам надо валить отсюда.
Когда они выбежали на воздух, голова у них закружилась еще больше, чем от алкоголя.
– Я тут рядом живу, – прокричал он, буквально падая с ног.
– Один?
– Ага.
– Пошли.
 И они побежали, спотыкаясь и смеясь. Ключ. Открытая дверь.

Она открыла глаза.
Солнце уже заходило. Вскоре он просто выключил свет, и оно потухло. Зажглось множество огоньков-звезд, вокруг корабли. Океан был такой большой и необъятный, что, когда она стояла на палубе одна, становилось немного страшно. Отблески свечей по кругу кровати играли на волнах, улыбаясь ей. Иногда, когда очередная волна захлестывала другую темно-зеленым цветом, ей казалось, что она в сказочном лесу, где деревья сверкают и манят ее все больше к себе. Он подошел и обнял ее сзади. Пальцы дотронулись до соленых плеч, волна захлестнула палубу.
– Кажется, будет шторм.
– Я останусь здесь, давно мечтала на это посмотреть.
Она выглядела гордо и статно. Талия, плечи, бедра – все было идеально. Контур ее рубашки четко очерчивали звезды, словно лаская каждую складку. Она перевесилась через палубу и сделала глубокий вдох. Корабль накренило.
– Люблю шторм.
Он обнял ее сильнее и прижал крепче. Волны вздымались все больше и больше, уже спокойно переливаясь через борт на палубу. Простынь ловила изгибы ее тела.
– Я всегда говорил, что они такие же идеальные, как и ты.
Ее пальцы вцепились в поручень, чтобы удержаться. Она зажмурила глаза, вода уже омывала ее щиколотки. Она расслабилась, полностью доверившись ему. Удар. Миллионы брызг засверкали в воздухе. Еще удар. Волна накрывала корабль. Одежда, полностью мокрая, прилипла к телу. Они были словно две мраморные древнегреческие статуи. Шум. Зазвенело в ушах, она задыхалась. Ноги скользили. Их швырнуло в сторону.
Треск досок. Казалось, все стонало вокруг от эйфории и сладостного страха опасности. На его спине выступила кровь, на ее коленках синяки .
– Держись, – он сказал ей.
Боль и страсть рядом. Вода и огонь. Он сжал ее ладонь до хруста. Она закричала. Он поцеловал ее так страстно, как никто никогда раньше. Вода наполнила их рты, обволакивая губы. Соленые, мокрые насквозь тела слились в единый кусок плоти. «Пережить бурю. Нет, я не хочу, чтобы она заканчивалась», – вертелось у них в голове. Их бросало из стороны в сторону. Помятые волны, казалось, долетали до звезд. Руки выскальзывали и вновь и вновь необузданно цеплялись друг за друга. Глаза было сложно открыть, с волос текла соленая вода, разъедая глаза. Им казалось, что они в невесомости. Силы на исходе. Он прижимает ее к себе и теряет сознание. Их не выбросило за борт. Они в своем корабле. Они задули звезды.

ПО СТАТИСТИКЕ...
...процент мужчин, практикующих секс
на одну ночь:
1. Португалия 81%
2. Бразилия 76%
3. Австралия 65%
4. Россия 65%
5. Испания 63%
Средний показатель 58%

Она открыла глаза. Восемь часов утра. Рядом он. Она собрала вещи, убрала за собой, навела порядок в комнате и ушла.


Шесть.

12.00 am
– Алле, – cонный, он берет трубку телефона. – Да, привет, друг. Отлично, сегодня показ. Во сколько пойдем? Все, супер, потом в клуб.
Он лег на спину, уставился в потолок. В голове начали мигать картинки. «Так, виски. Да. С кем?». Тут он резко подскочил и опустил руку на правую часть кровати. «Так, ведь она должна лежать тут». Он открыл шкафчик рядом с кроватью. «Так, деньги, ключи на месте, телефон тоже». Он схватился руками за голову, в висках пульсировало. Ресницы слипались. В голове их горящие тела, в комнате порядок. Он не мог поверить своим глазам. Неужели такое может быть? Он лениво встал и увидел ее берет в прихожей. «Хм, он очень подходит к моим носкам». Он стал разглядывать себя в зеркало. Поставил вариться кофе. Почему-то в это утро он даже не стал бриться, оставив двухдневную щетину. В это утро он выглядел особенно по-мужски. Он был очень горд собой. «Да, я не ошибся в ней. Ох, как хорошо, что я не дал ей номер, а то сейчас бы названивала».
На улице светило морозное солнце, и он уже стал одевать мокасины.
Вы когда-нибудь бывали в Портленде? Нет-нет, там очень весело! Я как-то читал книгу одну, путеводитель по тем местам, и понял, что там есть то, за чем можно понаблюдать. Бары там отличные, и всем весело. В общем, отдых отменный! Давайте на вечер перенесемся туда. Девять часов, бар называется «White bird», белый огромный зал, мебель дизайном от Philip Stark, и апельсиновый свежевыжатый сок с водкой. Синяя подсветка по стенам и посередине диджейская стойка, выложенная стеклышками, как на дискотечных шарах. Парни собрались в этом зале. Девушки сидят на белых лакированных диванах, то и дело натягивая на коленки коктейльные платья. Разговоры о бизнесе, моде, кино, литературе и, конечно же, музыке.
Попробуем кратко описать присутствующую публику. Итак, очень важная осанка вон у того мальчика в сером костюме от Paul Smith, ему от силы лет двадцать, и он почему-то постоянно чешет нос снизу средней фалангой указательного пальца. Это выглядит так забавно. В левом углу сидит девушка в платье от Lanvin, да-да, то самое, отороченное мехом, из коллекции осень-зима. Ей явно очень уютно, то ли потому, что кавалер оплатил за нее счет, то ли потому, что с ней вообще сидит кавалер.

Количество щедрых мужчин,
готовых в угоду даме потратить
любую сумму:
Индонезия 64%
Португалия 51%
Польша 42%
Нидерланды 40%
Италия 39%
Средний показатель 31%

 Прокрутим вперед. После танцев, водки и диско кавалер с девушкой ушли в chill out, а потом в chill out ворвался какой-то дяденька в Burberry и вытащил кавалера с жуткими криками, потрясая обручальными кольцами. За ними выбежала эта девушка, почему-то в одной туфле, и начала визжать, что все объяснит.
Удалимся от них в центральную часть зала. Там танцпол и музыка громче. Плитки под ногами мигают разными цветами, отражаясь в паетках, отклеившихся от платьев танцующих девушек. Вот и измотанная публикой Мари. На ней мое любимое платье от Moschino с последнего показа. То красное шелковое, по колено, вспоминаете? Она сегодня танцует с каким-то подростком в Armani, с только что прорезавшимися усами. Судя по его улыбке, он очень долго ждал своей очереди.
А что творится у нас в маленьком зале рядом с chill out’ом ? Переместимся туда? Оттуда как раз выбежала официантка с довольным лицом. Неужели Cristal подорожало? Так, что у нас там. Три парня лет по восемнадцати и девочки, их возраст я всегда затруднялся определить. Утром им пятнадцать, вечером двадцать, поздно вечером двадцать пять. Ого! Сколько алкоголя. По-моему, они обсуждают последнюю книгу Бегбедера, но девушки что-то загрустили, и сильный пол решил сменить тему на Bacardi.
Через полчаса они уже играют в «ледок». Суть игры в том, чтобы передавать лед изо рта в рот по кругу. У кого лед растает во рту, тот снимает любую шмотку.
– Это La Perla, я не буду снимать его, – возмутилась одна из блондинок, когда очередь дошла до нее.
Что же будет потом? А потом принесут счет, и девушки куда-то испарятся. Парни оплачивают счет и уже начинают собираться. Но тут приходит официант с заявлением, что счет не в рублях, а в долларах. И тогда парни, не зная, что придумать, станут звонить всем знакомым с просьбой о долге. Через час они найдут одного, и он придет заплатить за них. Забавно, но вход для них в этот клуб будет уже закрыт.
Там еще сидело море манекенов, отличающихся только одеждой. И звучали музыкальные десерты. Да, ну и ладно.

Он открывает глаза от звука чьего-то голоса над ухом.
– Вставай, друг, уже четыре часа дня.
– Что?
– Хреновых телок ты нам вчера нашел, обещали заплатить, а как только принесли счет, сразу смылись.
– Обычная подстава…– промямлил он сквозь подушку.
–А кто виноват? Теперь дверь туда нам закрыта, как тебе это?
– Ничего, позвони папе, он решит.

Семь.

– Алле?
– Привет, я беременна!
– Что? – заорал он в трубку, спросонья не поняв, кто это.
– Да ладно, шучу, у тебя мой берет, ты сегодня будешь в центре?
– Откуда у тебя мой номер, – его глаза еще больше полезли на лоб.
– А это я утром у тебя взяла, пока ты спал.
Молчание. Он встал, протер глаза, посмотрел в зеркало в ванной.
– Ну что? Встретимся?
– А, ну да. В семь в Ш***, ОК?
– Договорились, – она положила трубку.

Знакомый нам подоконник. Она сидит, подруга рядом.
– Я никогда не могла понять психологию человека. Я никогда бы не стала психологом. У меня нет друзей, которые звонят мне, чтобы пожаловаться и услышать совет от меня.
– Ты же одинока, – соседка посмотрела ей в глаза, – ты же совсем не общаешься с людьми.
– Меньше новых знакомств – меньше новых проблем. Я вижу людей насквозь: каждый думает, что он особенный, не такой, как все. Каждый врет себе и другим просто потому, что не хочет терять надежду на светлое будущее, понимаешь? Он говорит: «Я талантлив, я пробьюсь». А на самом деле он - бездарность. Но ему так легче, с враньем, понимаешь?
Это была Питерова теория самовыражения. Парадокс профессии художника. Как мы тратим свои жизни, изо всех сил стараясь выразить себя, когда сказать нечего. Мы хотим, чтобы творчество было системой причин и следствий. Мы хотим, чтобы преданность делу и дисциплина вели к признанию и вознаграждению.
-Согласно Питеру, ничто нас так сильно не обламывает как, когда некий конченый торч или ленивый бродяга, пускающий слюни, или извращенец творит шедевр. Как будто случайно. Правда, обидно?
– А ты говоришь, что не понимаешь психологию человека.
– Я не Фрейд.
– Все же…
– Я не терапевт. Знакомясь с человеком, ты обрекаешь себя на выслушивание истории его жизни, его проблемы, победы, потери. Ты разговариваешь с ним о его музыке, о фильмах, которые он смотрел. О том, сколько у него кошек и почему его мама не любит собак. О том, что у него аллергия на сельдерей. Споришь с ним. Зачем? Зачем забивать себе голову еще одной историей жизни? Зачем тратить на это себя? С каждым новым знакомством ты растрачиваешь себя, отдаешь человеку кусочек.
– Ты, похоже, мизантроп.
– Может быть. Может, кому-то и интересно выслушивать эти бредни, но я - пасс. Знаешь, просто для меня это стало закономерностью. Когда ты посвящаешь себя человеку, открываешь душу, выкладываешь все секреты, отдаешь часть сердца – человек тебя кидает. Когда ты, боготворя и идеализируя человека, отдаешь себя без остатка – человек говорит, что ты ему больше не нужен. И ты, думая, что это тот, кто для тебя сделает все, разочаровываешься в нем. Ты делаешь добро, а тебе плюют в душу. И с каждым разом, повторяя эту историю, ты больше и больше убеждаешься, что все люди одинаковые, что они отличаются только оберткой и фабрикой изготовления. И тебе в девятый раз не хочется наступать на одни и те же грабли, ведь привязываясь к человеку, ты заранее обрекаешь себя на эти последствия.
– И тогда приходит опустошение?
– Да. Вата в голове.
– Поехали в Шотландию. Представляешь, наша мечта сбудется. Возьмем Соню. Ей дадут визу, она приедет к нам.
– Люди едят людей, не жалея.
– Молчи. Представляешь, мы приедем в аэропорт с чемоданами, набитыми шмотками, и будем смеяться. Мы опять будем втроем, слышишь? Будем долго искать паспорта и билеты, а потом пойдем в Duty Free и купим там Jack Daniels. Мы приедем в Шотландию и…
– Люди – лжецы. Они постоянно врут себе, другим. Без разницы. Они мечтают, а потом пытаются добиться цели. А когда ничего не получается, прикрываются ложью. Они лгут на каждом шагу, каждый день. Друзьям, родителям, девушкам, молодым людям, братьям, сестрам. Но это не так страшно, как врать себе…
– И мы придем в твой любимый отель. Помнишь ту деревню? Она очень далеко от города. И мы опять ляжем на то поле, прямо посередине, втроем, держась за руки. Пустота и спокойствие поглотят нас, и мы будем лежать и пить тот самый Jack и думать, что мы ангелы, оказавшиеся в раю. И нет ничего лучше, чем быть одним целым с природой.
– А они, знаешь, они такие странные. Они делают ужасные вещи, бездушно убивая чувства в себе и других. Они как-будто любят тебя всем сердцем, сильно-сильно. Они обнимут тебя и пойдут к пропасти, а потом оттолкнут изо всей силы от себя, и ты, теряя равновесие, падаешь в пропасть. И неважно, кто ты, неважно, где ты, неважно, зачем ты.
Наступило молчание. Стало холодно, может, из-за того, что из форточки подуло, может, из-за того, что нить разговора порвалась. Кожа стала гусиной.
– Я пойду, извини, – она потушила сигарету и ушла в квартиру.
Там она упала на кровать и зарыдала.

– Уже выбрали, что будете заказывать?
– Да, американо и суп.
– Все?
– Да.
Он выложил на стол сигареты « Marlboro», телефон и желтый берет.
– Здравствуй, – перед ним выросла фигура девушки в синем пальто, улыбка до ушей. Волосы взъерошены, на плечах снежинки. Рука потянулась за беретом, он остановил ее.
– Подожди уж, раз пришла, я все равно никуда не спешу.
– Ты?
– Ну, суп остынет сейчас, посиди.
– Ладно, – она сняла пальто и села рядом с ним в кресло.
– Будешь что-нибудь?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу.
– Пошли в клуб.
– Нет, я не люблю клубы.
– Да брось. Ты что, всегда сидишь дома?
– Нет. Но вместо того, чтобы смотреть на этих многочисленных одинаковых девушек с выпяченными губами, я бы лучше написала что-нибудь, а если бы хотела развлечься, то пошла бы в Д*** или А*** Б***. Там весело, и там сидят интересные и по-настоящему модные люди: художники, поэты, журналисты, актеры. Они обсуждают настоящее искусство, а не псевдо. Знаешь, почему? Потому что человека не заставляют выбирать среду, в которой он будет существовать, он сам выбирает, следовательно, не один посторонний человек не сможет повлиять на то, к чему первый пришел сознательно. Каждый выбирает свой способ выбиться в люди, тот, который ему подходит по тем или иным причинам. Каждый человек имеет две составляющие: физическую и духовную, внешний облик и внутренний мир. Для многих первая гораздо важнее второй, а тех, для которых важнее вторая, мы просто не замечаем, так как чаще всего обращаем внимание на первую.
– Ого! – он сидел с открытым ртом.
– Извини, мне пора, наверное, – она схватила берет и выбежала.
Он моргнул и поднял одну бровь, пытаясь понять, что произошло. Встряхнул головой и громко вздохнул.
– Девушка, можно счет, – крикнул он, подняв руку и вытянув палец вверх.
Он поежился в кресле, пытаясь привести бумажник и мысли в порядок. Он заплатил по счету и оставил чаевые. Быстро оделся и вышел. В метро почти никого не было, восемь часов, станция не в центре. Опускаясь по эскалатору, он опять растерял все мысли и абсолютно обескураженный ехал вниз, уставившись в царапину на перилах. Он не знал, куда он едет и зачем, но домой ему явно не хотелось. Там папа, а это значит вспоминать проблемы, а там и все долги. Он зашел в вагон и сел, уставившись в свое отражение в стекле напротив. Волосы взъерошены и все в снегу. Он пригладил их ладонью, по лбу потекла тоненькая струйка воды. Пальто расстегнуто, ноги промокли, носки тоже.
В вагоне на противоположной стороне сидел мужчина лет сорока пяти. Он был самый обычный, одетый бедно, но при этом стильно: на нем была старая застиранная рубашка, застегнутая под шею, сверху v-образная вязаная жилетка и старомодный клетчатый пиджак. Он все время суетился и хлопал себя по коленям, у него были разные глаза, и наш герой никак не мог понять, какой же из них смотрит именно на него. Мужчина улыбался. И вдруг ему стало невыносимо тоскливо. Редко встретишь таких людей, которые останавливают твой взгляд на себе больше, чем на три секунды.
– Конечная станция О***, не забывайте свои вещи в вагонах поезда.

«Куда я приехал?» – пронеслось у него в голове. Как быстро пролетело время. Он вышел из метро. Снег летел прямо в лицо. Это оказался один из паршивых районов нашего города. Тут ходят девочки со вспухшими венами и синяками на локтях и коленках. Знаете, что страшно. В Америке наркотики - это круто, а в России - убого. В России вы спросите простого человека: «Вы пробовали кокаин?». Он ответит: «Нет, я же не дурак». В России люди садятся на наркоту, когда им плохо, а в Америке, когда им хорошо. Чувствуете разницу? Да это и не столь важно. У него в голове кружилось много мыслей. Тут он увидел парк вдалеке, кажется, за трамвайными путями, из-за сильной метели было плохо видно. Обходя ларьки, он пошел вдоль рельсов. Перешел дорогу. Парк оказался очень большим, а потом оказалось, что это не парк, а лес.
Вдруг счастье захлестнуло его. Он ступил на ветки, они приятно захрустели под ногами. В голове пронеслись все самые прекрасные моменты жизни. Сцены из книги «Счастье – это…». Дорога осталась далеко позади. Он шел по колено в грязи, но с улыбкой до ушей. Он уже забыл, сколько времени он шел и куда. Вдруг неподалеку что-то заблестело: «Вода», – подумал он. Он ускорил шаг в сторону притягивающего его предмета. Вдруг он остановился как вкопанный. Перед ним расстилалось озеро, он раскрыл руки, поднялся на носочки, запрокинул голову назад и вдруг понял, что мокрая метель превратилась в мягкие медленно летящие хлопья снега. Он задыхался. Небо было чистое, ни единого облачка, ветер не гудел в ушах. Такая тишина, что стало страшно. Он встал прямо и начал смотреть на гладь воды, местами подернутую льдом. Она точно отражала небо, все слилось в одно. Он вспомнил сон, и ему стало еще страшнее. То, к чему стремится человек столь долгое время, может все разрушить. Свобода – это всепоглощающая пустота, синтез неба и воды, космоса и земли. Абсолютная свобода - это смерть.
Завибрировал телефон в кармане. От неожиданности он покачнулся и чуть не упал в воду. «Приходи ко мне, а? мне стыдно. Улица Ш***..»


Восемь.


– Помнишь, мы гуляли на «кислородке», на мне была длинная ночная рубашка с принтом репродукции какого-то итальянского художника и твои ботинки сорок первого размера, при моем тридцать седьмом, потому что на улице было сыро, а у меня были только больничные тапки. Ты спрашивала у меня, почему я постоянно улыбаюсь, и нравится ли мне манго. А я так боялась сказать тебе, что никогда не ела манго, что не отвечала. А потом мы говорили об американских журналах и о фильмах с плохим концом. Мне было так здорово и волшебно. Потом тебя выписали, и я очень грустила. А на следующий день я нашла под одеялом манго… – голос в трубке казался немного печальным. Вскоре она закончила разговор и вышла в подъезд.
– С кем говорила?
– С Соней.
– И как она там?
– Вроде ничего.
– Как погода?
– Дерьмо.
– А люди?
Молчание.
– Люди меняются.
Она сидела, поджав худые коленки в синяках под грудь, в одной папиной рубашке.
– Будешь молоко? – она отхлебнула глоток.
В окне рисовался совсем неприятный пейзаж. Сырые, бездушные, ленивые капли медленно ползли по стеклу, оставляя свои ничтожные следы. Поблекшее небо, земля, деревья, дома – все в полтона. Она зевнула.
– Ну, где он?
– Кто он?
– Увидишь, – улыбнулась она.
И тут мелькнула большая меховая шапка. Сердце ее застучало, глаз задрожал, она рванула в квартиру. Причесалась, отдернула рубашку, стала ждать на диване.
Звонок в дверь. Она подлетела. Еще звонок. Она подошла к зеркалу, еще раз поправила волосы рукой, накрасила губы. Подошла к двери на цыпочках, открыла.
– Почему не спрашиваешь «кто там»? – сказал он.
– Э… – она смутилась. – Ну… я знала, что ты придешь.
– Да? Я же не говорил тебе ничего насчет этого, я мог и не приехать.
Тут она поняла, что облажалась.
– Неважно, проходи.
Он снял шапку, капли с которой брызнули ей на рубашку, оставив мокрые следы.
– Крутые носки, – сказал он, посмотрев на ее голые ноги.
– Мама связала, – она повесила его пальто на вешалку. – Будешь что-нибудь?
– Кофе есть?
– Сейчас сделаю, – она улыбнулась.
Они зашли на кухню. Он огляделся. Кухня была небольшая, четыре на четыре метра, со столом у окна и тремя стульями.
– В твоей семье три человека? – он присел на стул.
– Да, универсальный набор, кошка – бонус, но мама увезла ее с собой к подруге, а отчим в командировке.
На стенах висели картины, нарисованные гуашью. Натюрморты.
– Ух, красивые, дорого стоили?
– Я сама их рисовала, – она включила кофеварку.
– Ты рисуешь?
– Пытаюсь.
– Ты молодец, – он подмигнул ей. – Нарисуешь меня?
Она засмеялась.
– Только, если обнаженного.
Он улыбнулся.
На подоконнике стояло много цветов в горшках. Еще вначале он заметил: как входишь на кухню, кажется, что ты в цветочном магазине.
– Это все твое? – он отодвинул занавеску на подоконнике.
– А, ты про цветы. Нет, это мамины, – засмеялась она. – Она помешана на цветах. Она еще, когда поливает их, разговаривает с ними. Сейчас я поливаю их. Мне кажется, они должны были уже давно завянуть мне назло, за то, что я не пою им серенады. Кофе готов, сэр, – она подошла к нему с видом официантки, с полотенцем на руке.
– К черту почести, садись ко мне на колени, – он засмеялся.
Ей показалось, что сейчас должен открыться красный бархатный занавес, и миллионы прожекторов должны осветить их. Она в серебряном платье сидит сверху на рояле, на котором играет он. На нем серый костюм, туфли на голую ногу, темный галстук, в зубах сигарета. Тут она вскакивает с рояля и начинает свою зажигательную партию, как в Мулен Руж. А он, сыграв свою партию, пригласит ее танцевать. И все будут хлопать…
– Эй!- окликнул он. Она встрепенулась.
– Прости, задумалась, – она слезла с его колен и села напротив. – Как дела?
– Глупый вопрос.
– Хорошо, сколько сейчас времени в Торонто?
– При чем тут это?
– Ну, ты же сказал, что у меня глупый вопрос, вот я и решила задать тебе другой.
Он улыбнулся.
– Не знаю, по-моему, там сейчас утро. Кофе, кстати, отличный.
– Спасибо, стараюсь, - она встала и ушла в прихожую.
Над плитой на полках в баночках стояло много приправ, все названия были на французском.
– Ты знаешь французский?
– Нет, мама пять лет жила во Франции, она и сейчас там, у нее там все подруги, – крикнула она из прихожей.
Занавески были персиковые, на полу линолеум под светло-коричневое дерево. Плита без вытяжки. «На это есть форточка», – говорила мама. Стулья были обтянуты чехлами цвета занавесок, но из другой ткани - было видно, что они сшиты кем-то из домашних. На побеленном потолке - белая люстра с плафонами в виде цветов, довольно безвкусная.
– Как тебе?! – она стояла в его пальто, рубашку она застегнула на все пуговицы.
Тут в партию вступает электрогитара и саксофон. Выходят парни с железными набойками на каблуках. Шляпа, жилетка, брюки, трость. Зрители в восторге.
– Скажи, теперь я крутая, да? Я крутая, да?!
Она расхохоталась.
– Оно же грязное, сними, – он попытался встать, чтобы помочь и задел локтем соль. Она рассыпалась по всему столу.
– Ой, не волнуйся, я вытру сейчас, – она сняла пальто, взяла тряпку. – Хочешь, я испеку мое фирменное печенье?
– Да, конечно! Имбирных человечков?
– Лучше!
– Ух, уже темно совсем.
– Ты торопишься куда-нибудь?
– Да нет, может, прогуляемся, там должна быть крутая луна. Покажу тебе твою звезду.
– М… мою звезду, – она закрыла духовку. – Заманчиво, но у меня есть идея получше. Знаешь, что мы на последнем этаже?
– Кажется, я понял.
– Вроде бы дверь на крышу никто не заколачивал, – она подмигнула ему. – Пойду, оденусь потеплее.
– Зачем, тебе и так хорошо, – он поднял одну бровь.
– Ну, ты ведь все еще хочешь детей от меня?
Они засмеялись. Она пошла в комнату, натянула старинный растянутый свитер на голое тело, спортивные штаны и мамину белую шаль из Парижа.
– Пошли, я готова.
Он взял с полки сигареты. Она закрыла дверь на ключ.
– Аккуратней, тут ничего не видно.
Свежий воздух опьянил, ударив в нос. Ночью плюс три по Цельсию, это хорошо.
Зима в этом году бьет все температурные рекорды.
– Вон там , смотри, пойдем сядем, я взяла подстилку.
Они сели недалеко от выхода с чердака.
– Обалдеть, как тебе повезло, – сказал он тихо.
Внизу проносились машины, он закурил. Шум ночного города расслаблял. Ощущение, что ты в полной недосягаемости для внешнего мира, дает чувство какого-то внутреннего превосходства.
– Боишься высоты?
– Очень, – шепнула она. – Поэтому редко сюда хожу.
Мысль о свободе опять сжимала ему грудь и пульсировала в мозгу.
– Вон она, – он махнул рукой в сторону огромного куска луны. Казалось, что она настолько острая, что ей можно проткнуть небо. Прыгнуть, замахнувшись месяцем, зацепиться за небосклон, вспоров его, и повиснуть.
– Ого, большая, – кивнула она.
– Умеешь играть в Блэк Джек?
– Нет.
– Хочешь научу? – он достал из кармана колоду.
На ее лице появилась улыбка, она посмотрела ему в глаза и поморщила нос от удовольствия.
– Смотри.
Он разложил перед собой карты.
– Подожди, у меня на телефоне есть Diana Kroll. Она включила музыку,- продолжай.
– Блэк Джек – это одна из самых интересных разновидностей карточных игр. Ты играешь против дилера. Игра начинается со сдачи двух карт, картинки оцениваются в 10 очков. По просьбе играющего дилер может сдавать дополнительные карты. Выигрывает тот, у кого сумма ближе к 21, если перебор – то проиграл. Важно помнить, какие карты уже вышли, а какие еще в колоде. И в этой игре все просчитывается.
Так незаметно прошло минут двадцать. Она пододвинулась совсем близко, так, что могла чувствовать его теплое дыхание, а ворот свитера колол ему кожу на лице. Пошел дождь. Мобильный нещадно запищал.
– Черт, печенье! – вскочила она.
– Аккуратно, не упади.
Она вышла на чердак и понеслась в квартиру, вбежала на кухню. Пахло гарью.
– Ну вот, все сгорело, – сказала она чуть не плача, опускаясь на пол.
– Черт с ним с этим печеньем.
Кровать была не застелена с утра. Пахло шоколадом.

Он оттолкнул лодку от берега. В воздухе витали ароматы жасмина и каких-то тропических цветов. Он взялся за весла.
– Тут так тихо и спокойно, – сказала она сквозь улыбку, – где ты нашел такое место?
– Это наши мечты, – прошептал он, – когда мы вместе, они расцветают.
Они плыли по узкой речке, впадающей в озеро. Мирный плеск воды и щебет птиц создавали абсолютно райскую картину. Она легла и запрокинула голову. Небо рябило ветками ярко-зеленых деревьев, пестрых цветов и разноцветных нежных плодов. Он смотрел в ее глаза и растворялся, исчезал, как весла в воде. Запах травы и растений медленно обволакивал ее, укутывая в нежную пелену грез, она зажмурилась от удовольствия.
– Не хочу, чтобы ты уходил.
– Я никуда не уйду до тех пор, пока ты такая красивая, – улыбнулся он.
Они медленно плыли по речушке под звук ее дыхания и щебет птиц. Проплывая особо узкое место, он коснулся дерева, и сотни маленьких прозрачных капель упали ей на лицо. Она засмеялась и протерла глаза. Голубое небо сливалось с водой, и казалось, что они летят в воздухе. Прелестные цветы подчеркивали цвет ее кожи, сотни тонов. Весла поскрипывали. Он сорвал самый красивый цветок и вдел ей в волосы, но ее красота затмила его. Нежность и неповторимость линий ее декольте притягивала. Иногда она раскачивала лодку из стороны в сторону сильнее, будто играя. Ресницы, как множество тычинок, сыпали пыльцой.
Вскоре они подплыли к озеру, и он выплыл на середину. Теперь они оказались в кольце красоты и умиротворения. Он выпустил весла. Нагнулся к носу лодки, потянулся к ней. Он вынул бутон из ее волос и медленно стал водить им по ее плечам и шее, оставляя невидимые следы заботы. Она расслабилась, он водил цветком по коленям, бедрам, талии, но не мог найти и сантиметра тела, которое бы сравнилось с цветком. Местами было щекотно, и она со смехом отстраняла его руку. Он покрывал ее тело тысячами ароматных поцелуев. Веки ее медленно закрывались, сознание медленно уходило в сладкое забвение.
Она коснулась воды, вздрогнула и проснулась.


Девять.

Было еще рано, глаза слипались, мышцы немного гудели. Пахло шоколадом, цветами и еще ее кожей. Волосы ее прилипли к уголку рта, он улыбнулся и повернулся на бок к ней лицом. Тут невыносимая нежность и тепло начали подкатывать сладкой волной под солнечное сплетение. Почти захватывало дыхание от ее красоты. Он лег и внимательно начал рассматривать ее замечательные черты. Припухлые губы плотно сложены во сне и слегка надуты, как будто она чем-то недовольна. Чуть вздернутый аккуратный носик, широкие скулы. Большие закрытые глаза с чуть слипшимися ресницами, спутанные темные волосы лезли ей в рот и уши, и, казалось, она сейчас проснется от щекотки. Он коснулся ее щеки тыльной стороной пальцев и прошелся вниз по шее. Невыносимо добрая и теплая улыбка тронула его лицо. На тоненьком плечике было три родинки. Рядом, как созвездие. Он пододвинулся и поцеловал ее в плечо, потом
стал нежно гладить ее по голове, спускаясь к ушам и щекам. Он прищурил один глаз,
потом другой и стал думать, с какой же стороны она выглядит прекраснее. Он подоткнул и подтянул ей одеяло повыше и стал считать родинки на ее шее. Нежность окончательно сдавила ему дыхание, хотелось встать и кричать, что он не может жить без нее. Тут он вдруг испугался - реальность опустилась на него обухом. Он протер глаза, встал и начал голым ходить вокруг кровати, стараясь не смотреть на нее. Надел джинсы, взял сигареты, вышел в подъезд.
– Черт, как же у вас тут холодно на этом подоконнике. Не понимаю, как вы тут сидите?
– Хочешь ананас?
– Да.
– Сейчас вынесу, – соседка поднялась и ушла в квартиру.
Через две минуты она вышла с половинкой ананаса, ложкой и бутылкой шампанского. Он потушил сигарету.
– Вау.
– Откроешь? – она протянула ему бутылку.
Бабах. Дымок. Пена. Он запрокинул бутылку вверх дном. Кадык стал смешно ходить по его шее. Она отковыривала ложкой мякоть ананаса. Сверху доносились голоса соседей. Уже девять утра, куда-то торопятся.
– Вкусно, - он съел ложку ананаса.
– У тебя крутые брови.
– Да, в лучших традициях Ralph Lauren'a, – улыбнулся он, жуя.
– Тебе она нравится?
– Это он, - поправил, дожевывая ананас.
– Да нет, я про нее… – она ткнула пальцем на квартиру, из которой он недавно вышел.
– Немного, а что?
– Просто, она хорошая, не разбивай ей сердце.
Он закурил.
– Свободный крой хорошо сочетается с удовлетворенностью жизнью.
– Что? – она подняла одну бровь.
– В жаркое время года любой выход на улицу в обтягивающей одежде вызывает желание переодеться во что-нибудь комфортное.
Она замолчала…
– Дай сигарету.
Он протянул ей открытую пачку.
– Ты ведь не оставишь ее? – сказала она тихо и потом добавила, – это будет неправильно.
– Правила и запреты не соответствуют духу нашего ветреного времени. Главное – видеть красивую глянцевую картинку.
– Я предупрежу ее.
Он встал с подоконника, пошел обратно в квартиру. Через десять минут приоткрыл дверь, выкинул сигарету и сказал ей:
– Не смей.
Вещи аккуратно лежали на стуле, она аккуратно лежала в кровати. Он снова остановился, посмотрел на нее, затем судорожно стал одеваться.
Выходя из квартиры, он достал парфюм и брызнул один раз на свою подушку, поцеловал торчавшую из-под одеяла лодыжку и ушел, негромко хлопнув дверью.

Он всегда сомневался в своей гениальности. Он говорил, что грань между ощущением гениальности и реальной самооценкой очень тонка. Он был полным дерьмом и это понимал. Он никогда не стал бы хорошим художником или литератором. Он очень боялся критики, которая могла поставить под сомнение его «гениальность», что привело бы к очередному самокопанию. Добро он сеял редко, ему легче было ответить что-нибудь резкое и эффектное, чем объяснить человеку свою точку зрения. У него были особые волны, которые расползались холодом по человеку, если тот мог составить ему конкуренцию. Эти чертовы волны заставляли собеседника волноваться и отступать, эти чертовы волны оголяли слабые стороны соперника, чувство уверенности как рукой снимало. У него была эта эмоциональная власть над людьми, она всегда ему помогала. Буквально одной фразой он мог вывести человека из колеи: и все - на дистанции, он один. Такие люди очень часто копаются в себе, но никогда, никогда не показывают свои слабые стороны. Такие люди умеют извлечь пользу из чего угодно, они везде ищут выгоду и находят ее. Такие, как он, невольно помогают другим понять себя просто благодаря общению с ними. Если ты попытаешься играть с такими, как он, то на равных это никогда не получится. Такие люди не терпят равных, для них не бывает равных. Ты должен быть сильнее раза в три, а то и в четыре. Такие люди весьма далеки от того, чтобы быть идеалом. Есть очень важное правило, которому подобные люди не подчиняются: оставаться живым. У живого человека есть слабые стороны, у живых людей есть то, что притягивает. Ты можешь быть самым последним эгоистом, но при этом притягивать окружающих. А когда ты мертвый, когда твоя живая часть задыхается под толстой маской, которую ты для себя избрал, люди, приближаясь к тебе, бьются лбом об эту маску.

Она сидела и завтракала, на коленях его подушка. Она держала свежесваренный кофе подальше, чтобы он не перебивал запах парфюма. По телевизору ничего интересного. «Интересно, что он сейчас делает? Небось, сидит в каком-нибудь баре, или в бутиках тратит деньги своих родителей. Нет, наверное, он присутствует на фотосессии какой-нибудь тощей длинноногой модели, или сам фотографирует».


Две таблетки снотворного. Он в отрубе на восемь часов. Сдержанный интеллектуал и состоятельный бездельник пришел тогда домой и нагло выпил две таблетки снотворного. Он не сказал никому, почему он тогда отключил оба телефона и даже никому не сказал, что выпил эту дрянь, чтобы не думать о лодыжках. Он заснул в кухне на софе. Это, собственно, нельзя было назвать кухней, потому что это огромное помещение было объединено со столовой. В середине зала стоял прозрачный стол в форме инь-янь, вокруг него стояло восемь пластмассовых стульев от Phillip Stark. Кухня была ярко синего цвета с белыми лакированными пластмассовыми ободками и белой барной стойкой.





Дизайн делался на заказ, все было выдержано в одной концепции, даже солонка и перечница были синей и белой. У часов был белый ободок и синий циферблат. Бокалы в баре были синие, а бар белый. На полу лежал ковер из козьей шерсти, на нем стоял бокал воды, а рядом на софе лежал он, рука свисала и лежала рядом со стаканом, он лежал на животе, щекой на подушке, на которую вот-вот стекут слюни из приоткрывшегося ротика. В общем, он та еще душка.
Ему снилось совсем что-то непонятное. Какие-то белки в цилиндрах с человеческими голосами, предлагающие изумруды. С тех пор, как он начал курить, он стал храпеть. Храпел он, в основном, лежа на спине, но сейчас у него это получалось и на боку. Вот-вот и он подавится своими слюнями. Последний глубокий вздох сквозь храп, и он закашлялся. На глазах выступили слезы, он сморщил лицо и никак не мог прокашляться. Он медленно сел посередине дивана. Часы нервно тикали. Холодильник почему-то потрескивал. Он сидел и моргал, пытаясь попасть в ритм секунд, думал о том, о чем ему надо сейчас подумать. Висок нервно пульсировал. В воздухе пахло обреченностью. Часы оповестили о том, что настало время вечерних новостей. Он взял пульт, почти не двигаясь. Включил телевизор, на экране появилась милая мордашка его любимой дикторши. Ему вдруг на миг показалось, что она на кого-то похожа. Висок уже наскучил. Он сделал над собой пару нечеловеческих усилий и встал с софы, пошел к аптечке, чуть прихрамывая и переваливаясь с бока на бок после сна. Он открыл шкаф, налил воды прямо из-под крана, запил. И тут совершенно случайно, так часто бывает, когда он хотел закрыть дверцу шкафчика, он со всей силы ударил ею себя по голове. Он так и опустился на пол, где стоял, схватившись двумя руками за голову. И тут неповторимая трезвость и ясность мысли пришли к нему: то ли таблетка уже подействовала, то ли удар был кстати. И он сразу вспомнил и ночь, и вечер, и крышу, и все это со всеми подробностями. Он встал. Теперь уже невыносимая тоска накинула на него свои сети. Он открыл форточку, сел на стул, закурил. Дым струился в потолок, растворяясь, словно заманивая его с собой. Он закрыл глаза и постарался отвлечься от всего, что связанно с ней, он даже начал думать обо всех своих проблемах, но ее образ каким-то непонятным образом их вытеснял. Ее образ был, как кусочек красного бархата, по сравнению с его фланелевыми мечтами и делами. Он включил набираться воду в ванной, рядом поставил пепельницу и пачку сигарет. Затем вернулся в комнату и присел возле стола. В комнате было очень тихо, никаких посторонних звуков. Еще в детстве он любил слушать звуки - некоторые в обычной суетливой жизни не было слышно. Сейчас он медленно нажал на кнопку зажигалки, лежавшей на столе, газ начал выходить еле слышно, затем легкий толчок, зажегся огонь. Излюбленным его звуком было тление сигарет. Он прикурил, сделал затяжку, медленно сложив губы, выдохнул с наслаждением. Он почесал ступню. Зевнул. Как все в этом мире зыбко. В детстве, в его детстве, его папа был художником. Папа рисовал акварелью любовь к маме. Он затянулся. В детстве он любил встречать папу, когда тот возвращался из художественного магазина, и сдирать бумагу с баночек с акварелью. Маленькими пальчиками он сдирал бумажки с цветами, которые уже сто лет назад выучил все наизусть, и разворачивал тонкую фольгу. Он любил запах свежей, крошащейся акварели. Выдохнул. Холодильник вновь начал барахлить и тарахтеть. Вдруг, он услышал шум воды в ванной и вспомнил, что у него там набирается вода.



Она сидела, пила холодную колу, слушала кантри и пялилась в одну точку. Она вспомнила одного своего мальчика, у которого были красивые зубы. Она бросила его, потому что он никогда не улыбался. Заиграли Urge Overkill, она сложила руки в воздухе так, как будто одна держит гриф гитары, а вторая пальцами касается струн. Первый аккорд, указательный палец стукнул, второй аккорд, средний палец, она запрокинула голову в потолок и улыбнулась.

 Он вошел в ванную, медленно разделся, без доли мимики на лице, не посмотрев на себя в зеркало. Лег в ванну, расслабился. Почувствуйте, как ваши холодные конечности постепенно наполняются теплом, легкими покалываниями в области ступней. Затем легкие тяжелеют, будто наполненные камнями, и тело мягкой лепешкой опускается на дно, как бы еще больше притягиваясь к нему. Он закрыл глаза, вытащил руку из воды, взял сигарету, она тут же промокла. Вытерев руку, он закурил вторую. Не хватало одного. Шума, голоса, музыки. Тишина не давала до конца расслабиться, забыться. Она пугала его, отталкивала. Страх. Вот чего он боялся. Это чувство, то, которое он всегда убивал в себе, подкатывалось к горлу. Вот оно уже слишком близко. Хотелось кричать. «Не дай ему ударить в голову, иначе будет поздно». Он вспомнил ее, почему-то сразу стало легче, крик отступил. Но зато другое ощущение сменило его. Он был один.

Она была одинока тоже, но по-другому. Она встала у зеркала, разглядывая родинки у себя на груди, с какой-то удивительной полуулыбкой. Она прикоснулась к зеркалу так осторожно, будто боялась что-то спугнуть, потом вдруг вздрогнула.

Он почувствовал, что вода становится прохладнее. Затем он вдруг заметил, что предметы вокруг стали выглядеть как-то странно: они были более размытыми, менее плотными, чем обычно. Стоило ему посмотреть на полки, ободок ванны, баночки с шампунями, как в голову пришла отчетливая мысль. «Меня больше не будет», – подумал он судорожно. Разумеется, он не мог четко представить свою смерть, но видел ее повсюду, особенно в вещах, в их стремлении отдалиться от него и держаться на расстоянии. Он посмотрел на знакомые сигареты, представил, что они медленно исчезают, становясь прозрачными. Это они делали неприметно, как друзья, тихо переговаривающиеся у постели умирающего. И он понял, что только что, думая о ней, он ощутил свою смерть.
ПО СТАТИСТИКЕ
68,59% клинических смертей заканчиваются биологической смертью
22,66% смертью мозга
8,75% восстановлением пациента.
Теперь ничто не привлекало его внимания, ничто не нарушало его спокойствия, но это было какое-то жуткое спокойствие, и виной тому была она. Глаза его видели, уши слышали, но это был не он – тело его одиноко дрожало в уже остывшей воде. Он больше не узнавал его. Оно было уже не его, а чье-то, и ему приходилось ощупывать конечности, чтобы узнать, чем они стали. Временами он его все же ощущал, у него было такое чувство, будто он куда-то соскальзывает, падает, как пикирующий самолет, он чувствовал, как бешено колотится его сердце.

Она начала танцевать, медленно, как Ума Турман в «Криминальном чтиве». Ступала из стороны в сторону, иногда вставая на носочки, ее изящные плечи поднимались и опускались, попа покачивалась из стороны в сторону, глаза были закрыты.

Он поднял ногу, положил на край ванны. Волосы на ноге прилипли к коже, и теперь голень была в сто раз волосатей обычного. Нога сползала и со всплеском плюхалась в воду. Это как в ночном кошмаре, пытаешься о чем-то думать, и у тебя уже выходит, тебе кажется, еще минута, и ты поймешь, и тут это все ускользает, испаряется, исчезает. Он разомкнул мокрые губы и произнес: «Потом? Потом ничего не будет». Но он не понимал, что это значит. Порой ему казалось, что он почти понял, но тут все снова ускользало, и он начинал думать и ней, о ее образе, о ее талии. Он был сущим материалистом, но у него все же что-то не сходилось. Это его пугало. Он вспомнил фразу друга: «Милый мой, нельзя поверить в то, во что ты жаждешь поверить, нужен практический опыт». Это его немного успокоило. Пальцы и ступни стали похожи на сморщенные грибы, пятки стали белыми и совсем мягкими от воды.

Она лежала на полу в белой рубашке и курила, ловя пыль губами.

       «Это меня ни к чему не обязывает, – произнес он опять вслух, – тем более, я могу больше не звонить и не писать ей, удалить к черту ее номер и воспоминания о ней». Он посмотрел на ногти и закурил. Держа в зубах сигарету, продолжал говорить: «Я не умру, я не умру, я не умру», – сигарета выскользнула изо рта и упала в воду с легким шипением. «А может, сказать ей»,- он уставился на беспомощно плавающую, как муха в воде, промокшую сигарету.


Десятка.

Утро. Светит солнце. Это где-то в маленьком городке. Он идет, в зубах палочка, в воздухе любимый мотив. Голые ступни, песок. Вокруг никого, ноги медленно и нежно с каждым шагом проваливаются в песок. На нем белая туника, бусы, шорты. Волосы растрепаны. Вот вдалеке он замечает маленький деревянный домик с соломенной крышей. Он уже подошел к дому, уже почти чувствует его тепло. На подоконнике горшки с цветами и фиолетовыми занавесками. Стекол нет. Он стал искать дверь. Ее не оказалось.
Тогда он взял прутик изо рта, присел и стал выводить сердце на песке. Причем человеческое, настоящее, а потом замычал, как бы звал ее, чтобы она выглянула посмотреть. В окне темно. Никого. Вокруг неожиданно стало темнеть. Небо все в облаках, черных и плотных, как клубы дыма. Он вскочил с колен, отошел, пытаясь понять, что случилось. Тут вдруг подул ветер, и песок стал белым, он вздыбился и стал летать в разные стороны, сердце на песке замело. Он испугался, хотел бежать, но ноги увязли в чем-то черном и липком, похожим на нефть, вот он уже по щиколотку в ней, он чувствует, как эта склизкая жижа обволакивает его, забирая все глубже и глубже с собой. По колено. Он пытается закричать, но голос пропал. Он посмотрел в черную массу и увидел там свое отражение. Он начал приглядываться и понял, что оно какое-то странное. Потом он понял, что у него четыре глаза, два носа, два рта – все удваивалось. Он стал трогать себя за лицо четырьмя руками. Жижа уже дошла до груди, он почувствовал ее приторный сладкий запах. Запах был настолько мерзким, что его затошнило. Черная жидкость уже жрала его шею, щекоча уши. На миг ему показалось, что это кровь. Вот она медленно заливается в ноздри, в горле потеплело, стало совсем трудно дышать. Макушка и пучок волос оставались на поверхности. Он уже почти задохнулся. Тут он сделал резкий рывок вверх, оттолкнувшись ногами.
Он вынырнул из воды, перед глазами душ. Он стал моргать, вены на висках набухли, сердце замедлило свои удары в четыре раза. Он лихорадочно дышал, схватившись одной рукой за край ванны. С волос текло, заливало глаза. Еще секунд десять он судорожно пытался понять, как можно было уснуть в ванне, сползти вниз и чуть не утонуть.
 Он хотел протереть глаза, но правая рука отказалась его слушаться. Он вслепую нащупал ее. И тут же внутри него что-то отозвалось болью. Он всхлипнул от страха, широко открыл глаза и сел прямо. Перед ним кран, между колен душ, куском холодной плоти была его затекшая рука, которую он отлежал, когда часть ночи проспал в ванне. Он закашлялся, кожа покрылась пупырышками и была бледная от холода. Он посмотрел на часы, пол девятого утра. Он выпрямился и собрался вылезти из ванной, но тут услышал громкий хруст в спине и опять сел, но прежде поднял мобильный телефон. Восемнадцать пропущенных. Телефон опять завибрировал.
– Алле, – прохрипел он.
– Эээ… можно… эээ… – раздался голос в трубке.
– Это я, придурок, – он еще раз откашлялся.
– О, Бог мой, тебя избили, увезли за гаражи и оставили на ночь?!
– Почти.
– Я так и думал! – раздался встревоженный голос. – Куда подъехать?
– Успокойся.
Телефон запищал и сел.
– Твою мать! – он вылез из ванны, начал искать одежду.
«Для настоящих эстетов, меломанов и интеллектуалов новая передача…», – доносилось по радио.
– Ага, уже бегу, – усмехнулся он сам себе.
На улице светило солнце, через занавески слепило глаза. Он надел рваные джинсы, старый свитер, накинул куртку, влез в мокасины и надел очки. Хлопнул дверью. Он вышел на улицу, пошел в сторону набережной. Проходящие пары смеялись и улыбались, старушки уже так не злились. Он не понимал, что происходит: гармония сияла в воздухе мерцающей дымкой, которой можно было коснуться. Он, щуря ресницы, играл с лучами в очках. Он шел вдоль каменной набережной в центр к его любимому кафе, он давно не чувствовал себя так хорошо. Его распирало изнутри от тепла и радости. Ностальгия накатила волной неожиданно: он посмотрел на воду и вспомнил свой выпускной, вспомнил длинноволосую русалку в платье из цветов на ветру. Его одноклассница живет теперь в Париже с французом Дюпрэ. Вспомнил ее маленькую ладошку с длинными тонкими пальцами и вечно короткими ногтями. Вспомнил, как они все рушили, затем строили. Вспомнил, как учился заплетать ей косы, вспомнил, как шел по парапету между землей и водой. Потом « сюжеты затерты, мотивы забыты. Все было доедено и допито – они были квиты». Дежавю, он вспомнил ее, в желтом берете. Он подошел к кафе, зашел, родная атмосфера окутала его с ног до головы.
«Придет весна, и мы откроем окна - айда навстречу друг к другу». Придет весна, и он не знает, что будут шептать на ухо ее губы. Он сел за столик, играл легкий блюз- инструментал. Он заказал лимонного чая и круассан со сливками. Он сидел возле окна и смотрел на счастливых прохожих. Сердце билось дико, минуты тянулись так долго, но так сладко, в голове роились планы, сами выстраиваясь в горы, как в игре тетрис. Он представил ее перед собой на месте пустого стула, представил ее улыбку и пряди непослушных волос возле висков и щек. Он представил, что печали вечером больше не будет, вместо этого будут ее сказки в трубке перед сном. Представил ее шоколадные печенья, запах которых, казалось, чувствовался даже на крыше. Слишком надуманно. Он представил, как они будут плыть по реке, и будет играть трек «Let’s fly away»: «Мы вместе плывем по реке, держим ветер в руке». Верить в лучшее. Ему принесли чай. «Павший с небес, но вставший на ноги, он, потерявший крылья, но обретший навыки», он верил в это, себе на зло. И что еще было странно, только рядом с ней ему хотелось жить. Чай медленно согревал все внутри. Чтобы писать полотна, он должен быть один. Стихи Есенина в голове. Что там по Фрейду? Медленно так по реке плыть, но ему надо так много сказать ей, ведь время - просто песок. В голове у него уже складывалось то, что он скажет ей:
«Смотри, это я, свет внутри, моя вера не может быть предана. И нет в нас того, что будет после. Знаю, как закаляют сталь дыханием ночи, я не увижу побережий черных вод. Светла дорога в рай, блести. Неважно от чего дрожат мои руки. Закрой глаза, хотя бы на
миг, я покажу тебе мой мир. Скажи, чем мне утолить жажду. Придет время, и пойдем по песку. Просто дыши ровно, представь лодку, ровную гладь. Если хочешь, все будет именно так».
Он оплатил счет без сдачи. Вышел, пошел в ее сторону. Он закурил. Плакаты киногероев, фотокопии, дым «Мальборо». Он вдруг остановился, вспомнив слова отца: «Запомни сын, свобода дорого стоит». Но мечты о кораблях, о мачтах, о крыльях, о берегах, тех, что его ждут, заглушили эту мысль. Они бы не спали, что-то искали белыми ночами. Он шел и прятал под маской спокойствия страх и волнение. «Слышишь, этот голос не мой, уходи прочь», – пронеслось в голове. Верить в то, чего не будет, гадать, куда уходят корабли. Где этот вход? Закрыть глаза, подпрыгнуть, лететь. «А что, если выживу». Как эту дурь из башки выбить? Постепенно ступени остаются позади. Остановить бы эти шаги. Олух, тебя опять переклинило.
Он остановился у ее двери. Стер пот со лба. Поднес потную руку к звонку, прежде посмотрев на знакомый подоконник – никого. Он нажал. Тихо. Еще раз надавил. Раздался звук открывающейся двери. Он смутился: в дверях соседка.
– Привет, зачем пожаловал? – ухмыльнулась она.
– Мне нужно с ней поговорить.
– Проходи.
 Он снял обувь, соседка закрыла дверь и исчезла в комнате, крикнув, что она на кухне. Он осторожно вошел на кухню. Она сидела с колодой, перебирая карты. Ждала чайник.
– Ой, привет, я не ждала тебя, – смутилась она, – позвонил бы, предупредил.
– Прости, я забыл телефон дома, - соврал он, - надо поговорить.
– Валяй, сейчас чай закипит, вон на плите.
– Я вышел сегодня из дома - и вчера вечером я думал все время - и просто понял, ну, одну вещь.
Она разложила перед собой на столе комбинацию из карт.
– Я просто понял, что свет появляется внутри меня, когда я вижу тебя. Воплощая героев, люди переходят в пекло. Я не смог без тебя. Корабли ждут нас, я буду целовать следы на песке, – у него дрожали руки, – парить, как птица над бездной, пойдем со мной в небо над землей. Закрой глаза, забудь обо всем, хотя бы на миг, я покажу тебе мой мир. Я умоляю сохранить искру, время придет, и мы пойдем босиком по песку, туда, где нет боли, времени, слез, людей.
Она встала, пододвинула к нему карты.
– Не уходи, побудь со мной еще чуть-чуть. Я не хочу быть один всю свою жизнь. Пускай идет снег, пускай льются ливни, мы будем счастливы, believe me. Никакого риска
нет в том, что ты так близко ко мне. Я хочу видеть тебя со мной каждый день. Я, – он судорожно вздохнул, – я люблю тебя, – он сглотнул.
– Хм, – она ухмыльнулась.
Вдруг раздался смех, она смотрела ему в глаза и смеялась. Смех становился все громче и громче. Он взялся руками за голову, опустил ее вниз, поставил локти на колени.
Она подошла к столу, он поднял голову. Она стала медленно переворачивать карты, одну за другой.
– Блэк Джек.
Тишина.
Что-то внутри него упало и с треском раскололось, засвистел чайник. Он вздрогнул, встал, голова закружилась. Он прошел в коридор один, она продолжала смеяться. Выходя из квартиры, он посмотрел в комнату и увидел грустные пугающие глаза соседки. Он прикрыл дверь. В голове творилось что-то совсем странное. Мысли бегали в голове, как муравьи, наскакивая друг на друга и спотыкаясь, пытались найти выход. Он застыл, пытаясь понять, что сейчас делать и куда идти. Эмоциональное истощение обесточило его окончательно. Сейчас он выглядел так, будто не сдал экзамен в Кембридж, и теперь его навсегда увезут в Кисловодск к бабушке. Он аккуратно стал спускаться по лестнице, мечтая о том, чтобы его осенило. Но в голове все упорно не хотело вставать на свои места. В кармане запищало смс. «Сегодня день рождения Alexa Richa в клубе Sunshine, вход только по спискам. Вы vip гость, мы вас ждем». Он остановился и смотрел на эту смс с минуту, потом улыбнулся, подтянул штаны и весело стал спускаться вниз по ступенькам. Все встало на свои места. «Должно быть, я «уцелел», зачем эта дура мне сдалась?» – он засмеялся. «В клуб, только туда, надо собрать всех и рассказать, как я ее отшил и про ее сиськи тоже», – он опять весело засмеялся.
Он вышел на улицу с пафосным лицом и подмигнул первой попавшейся девушке. Та захихикала. Он свободной походкой зашагал дальше.
На первом перекрестке его сбил насмерть автобус.

Из архива памяти:
Необычный для зимы солнечный день. Она, сидя в своем любимом чай, кутается в полосатый свитер, волосы прилипают к блеску на губах, перед ней стоит холодный чай, к которому она даже не притронулась.
– Ты больше не будешь, я допью? – говорит подруга.
– Да, пей, мне все равно.
Она смотрит сквозь прозрачную витрину, рядом с которой она сидит. «Слишком много народу», – подумала она.
И тут, Боже, эти солнечные очки - они блестели на холодном зимнем солнце - идеально сидящее пальто в клетку, кожаная сумка через плечо, темные джинсы и темно-зеленые замшевые ботинки … и этот шарфик! Боже, он сводил ее с ума… Ей хотелось выбежать и закричать: «Да, я знаю этого парня!» и поцеловать его в щеку, как бывало. Но она осталась сидеть на месте, провожая его взглядом…
Он прошел мимо.
Ха.
Она потушила сигарету.

По статистике:
Средний человек в Великобритании пьет также много чая, как 23 итальянца.




Salut,Serge! C’est tres interessant, qu’est-ce que c’est? Lere de toi-meme a part?C’est gai, non? Excuse-moi pour ce qu’est sort en fin, au debut je n’ai pas voulu de ce faire. Mais j’ai comprene’. Me a tue’ t’ame, je tuera ton ta chair. A quoi bon l’avoir sans l’aine?
Je met un point. Le dernier – contre toi.