Стрелка

На круглых часах, висящих на голой стене тихо, но неумолимо двигается тонкая секундная стрелка. Звук тиканья почти не слышен, видно только подёргивание стрелки, которая вынужденно тормозит на каждом делении циферблата. Часы, криво усмехаясь, шепчут: «Кто ты? Чей ты? Ты ничей». Кружение это так неумолимо, что постепенно стена, на которой висят часы, комната, в которой висит тишина, перемешенная с сумраком, прочие предметы, очертания которых расплывчаты и нечётки, начинают, отдаляясь, исчезать, и на передний план, со скоростью локомотива, превращаясь в этот локомотив, врываются круглые часы с постоянно двигающейся секундной стрелкой. Весело позвякивают внутри шестерёнки, крутятся колёсики, отбивают только им одним известный ритм маленькие молоточки. На белом циферблате проскальзывают тени вальсирующих пар, видимых сверху и немного сбоку, как будто с хрустальной, подвешенной к высокому потолку, люстры; потом тени афишных тумб с анонсами руки Тулуз-Лотрека (афиши хохочут голосами шансонеток и танцовщиц кордебалета),

Внезапно все эти картины начинают исчезать, циферблат уменьшается в размерах. Вокруг – тихая лунная ночь на озере. Вокруг озера – чёрной стеной выстроились тёмные ели. Часы оказываются на самой середине озера, искривляются, распадаются на мелкие частицы. Цифры обретают самостоятельность, разбегаются в разные стороны и, словно водомерки, скользя по тёмно-синей колышущейся поверхности, исчезают из виду.

Виденье пропадает. Снова часы на стене. Самые обыкновенные часы с секундной стрелкой, неодушевлённый предмет обихода. Стол. Над столом горит тусклым светом настольная лампа-журавль, прикрученная к столешнице. Стол пуст. Только свет от лампы растекается по чёрному кожаному мату для письма. Угол. Опять этот угол. Вечно пыльный, холодный, бездушный угол. В углу лежит смятый лист бумаги, исчерканный чернилами, порванный в нескольких местах пером. Мёртвый лист. С неродившимися стихами. Стрелка внезапно замедляет ход и начинает крутиться назад. Лист распрямляется. По глади листа с копьями наперевес мчатся всадники в разноцветных латах. Лавина – на лавину. Бой, шум, крики, стоны, кровь, чернила, смерть, рвётся сердце. Рвётся бумага. Съёживается лист. Стрелка и не думала идти назад. Она всё также идёт вперёд, отсчитывая время. Лист окончательно съёжился и лежит в углу, как будто всегда лежал в углу. Как будто и не было никаких сражений. Тихий, больной, истерзанный лист.

Часы вдруг начинают увеличиваться в размерах, занимая всё пространство комнаты, круглый синий обод, сдерживающий пространство циферблата, распрямляется. Секундная стрелка стремительно растёт, становится объёмной, круглой, острой. Она разгоняется и несётся, уничтожая и разрывая всё на своём пути: дома, деревья, водонапорные башни, глаза, носоглотку, ключицу, сердце, диафрагму, живот; раскалывает и разламывает кости. Таз разбивается вдребезги. Руки и ноги с ошмётками кожи, мышц, сухожилий разлетаются в разные стороны. Ваза. Любимая ваза из тёмно синего стекла. Её больше нет.

Снова комната. Часы на стене, как и прежде. Секундная стрелка, подёргиваясь продолжает свой путь по кругу. Свет от лампы почему-то бледнеет. Что? Что случилось? Ах, это занавеску тронул ветер, и луч солнца пнул искусственный луч, весело показывая язык. Выглянуть? В небе ковыряет в облачном носу ветер-карапуз. Он быстро растёт, превращаясь в статую Давида, потом вытягивает вверх руки, складывает их, будто собирается нырнуть в озеро с прозрачной водой, где в камышах притаилась водомерка-восьмёрка. Тянется, тянется, тянется. Нет, это стрелка компаса – наполовину красная, наполовину синяя. «Чей ты?». Нет, это секундная стрелка. Её остриё я так и не смог вынуть. Я кружусь с ней. Она кружит со мной. Мы кружимся вместе. Я вижу то потолок, то шкаф, то старые тапки у пианино. То угол подоконника и всегда летящую занавеску. Я вижу ветер, с которым мы никогда не будем вместе, как бы я этого не хотел.