Воспоминания

       Отца не помню. Был ли он вообще? Наверное, был, не из пробирки я все-таки. Мать воспитывала одна меня и мою маленькую сестренку Оленьку. Сестра родная только по матери. Отцы у нас разные. Пока я был мал, к матери ходили разные мужчины. Некоторые оставались на ночь, другие просто вечер провести. Приносили с собой кое-какие продукты, мне и сестре конфеты, порой, вещи какие занесут. Ставили алкоголь на стол. Пили. Пели. Мать, бывало, сидела одна за столом, склонившись, подпирая голову рукой – плакала, тихо так плакала, еле слышно всхлипывания. Почему она не вышла замуж? Ведь молодая была, красивая. Теперь я понимаю – это судьба, а от судьбы не уйдешь. Видно суждено ей было на век быть одной, принимать кого-то, но не находила того единственного, кому могла довериться. Потом Олька родилась. Ее отец жил с нами одно время. Хмурый был какой-то. Больше молчал, чем говорил. Здоровый как гора, говорил, что эстонец. Произношение у него чудное такое, растянуто как-то. Потом и он исчез. Может, убили, может, просто уехал с концами, а только я о нем больше ничего не слышал. Ну и бог с ним, до него жили и без него проживем. Мать только жалко – всю жизнь одна, чего-то ждет, на что-то надеется. В молодости красивая была. Волосы черные. Как воронье перо – смоленый отблеск, глаза большие, но в них больше грусти, отчаянья. Сейчас седая совсем. Согнулась вся. Морщины лицо испещрили. Но руки всегда теплые. И тогда, когда маленький был, и она прижимала к себе, и потом, уже взрослый, когда смотрела снизу вверх мне в глаза, гладила мою щеку. Нежные, теплые руки. Мама!
       А я больше на улице рос. С утра до ночи ботинки стирал. С утра перехвачу чего-нибудь, закидаю побыстрей в себя и бегом на улицу. Мне интерес больше там был, нежели дома, возле материной юбки или как иные с книжкой день и ночь на пролет. Это сейчас, когда старше стали, начали часы отмечать, как долог день, а в детстве часам не знаешь счет. Где оно утро, где день, а где вечер. Ночь только себя обозначает – ночью темно и тихо. Я сейчас больше ночь люблю. Ночь моя стихия. Ночью работа. Я познакомился с «ночным народом» еще в детстве. Один из материных ухажеров был из этих, что не спят по ночам – работают. Фартовый мужик. Деловой. И имя у него было не как у всех - Сова – в самый раз под его образ. Ни фамилии, ни имя отчества. Просто Сова. Он сам говорил, что и не помнит, как его мать нарекла. Всю жизнь, говорит, какие-то клички звериные носил. Потом это прицепилась. И теперь только Сова да Сова. А он и впрямь был на сову похож. Глаза маленькие, вдавленные. Брови косматые, как у Старика. Моргает часто и, насупившись, молчит и смотрит на тебя испытывающим взглядом. Хочется отвернуться, спрятаться от этих глаз. Он меня в карты учил играть. Когда не получалось, проигрывал ему, бил колодой по ушам – щелкал. Я злился, но молчал. Набирался терпения. А он ржал, глядя на меня. Пил много, не пьянел. Бренчал на гитаре, завалившись на диван в сапогах, вскинув ногу на ногу. И где она только находила таких? Но я мне всегда хотелось думать, что мой отец был другим, никак те, что входили в наш дом, может быть летчиком, может моряком – капитаном дальнего плаванья. Хотелось думать, знать, что он был героем, но не криминальных сводок по радио и газет, а таким как Гагарин или Титов. Да и матери хотелось, вышел из меня человек, как все, что счастливы от домашнего уюта, в теплых квартирах, с домашними животными – собачкой или рыбками. И вряд ли она мечтала о том, что сын ее станет «ночным» героем и вместо создания домашнего тепла, будет то тепло воровать. Все должно было быть по-другому, но вышло так, как есть сейчас. Меня воспитала улица и шайка темных личностей, что прячут глаза от яркого света, скрываясь в ночи и упиваясь темнотой. Может, я сам этого хотел, чтоб как у всех, как правильно. Да только вышло иначе. Хулиганка. Попался. Первый срок. Вышел. Недолго погулял. Далее вниз по наклонной. Новый срок. И пошло поехало. Хазы. Малины. Братва. Терки. Пушки. Наколки. Цепи. Рамсы. Колючка.
       Увидеть бы сестру и мать. Как они там без меня? Писали раньше. Сейчас не пишут. Да и я о себе знать не даю. Разошлись, разменялись наши дороги. Стерта тропинка, ведущая в дом родной.