Вариант Люцерна

Станция Юнион Сквер – одна из самых людных, и в то же время самых хорошо спланированных. То бишь, сколько бы народу не было, толпа все равно не составляется. Семь разных линий метро сходятся.

На плаформе западно-бруклинского направления обычно базируются музыканты. Там акустика в самый раз. Причем без драк обходится, уважают друг друга.

Один из музыкантов – классический гитарист. Парень лет тридцати, белый, полноватый, лысеющий шатен. Гитара у него – с электрическим звукоснимателем, без кузова. То есть, гриф, нейлоновые струны, и два рога, по форме кузова, от грифа отходят. И звукосниматель напрямую от вибрации струн переводит звук в усилитель, а оттуда он попадает в динамик. Недолюбливаю, но в метро просто на гитаре, без усилителя, нельзя – никто не услышит.

И вот присел он, играет. Года два он там обитается, раза три в неделю. Играет хорошо. Опять же – объективно говорю, поскольку недолюбливаю опусы, написанные для гитары. Играет он все подряд – и аргентинское, и американское, и Сарасате, и Шуберта. Пальцы бегают филигранно – легко, изящно. Чувство ритма у него очень хорошее, меняет ритм по ходу – даже когда резкая смена ритма, у него получается плавно, без швов.

И вот, стало быть, играет он, чехол для гитары стоит перед ним. Там диски его на продажу, по десятке, и место для кидания субсидий. Кидают по доллару, иногда и пять могут кинуть, по пьяни и двадцать, и кто-то мелочью, но день на день не приходится. Доход музыкантов на Юнион Сквер – от двадцати до семидесяти долларов за шесть-семь часов игры, ежели играет хорошо. А иногда и ноль бывает. Для затравки музыканты кладут в чехол доллара два-три, чтобы навиду. Иначе ведь публика решит, что это ей бесплатное развлечение, поскольку она заслужила,
естественно, ведь она – народ, а народ всегда велик, и часто свят.

Играет он на платформе, а справа и слева от него останавливаются поезда – бруклинский экспресс слева, бруклинский локальный справа, манхеттенский паромный, со всеми остановками, тоже справа. Входят и выходят люди, спешат, или вальяжно, по-разному.

И вот спускается с лестницы и идет по платформе к середине девушка. Лет двадцати пяти или двадцати семи. Невысокого роста, стройная, блондинка. В обычном сером пальто. Ничего примечательного. А он играет. А она идет, нацеливаясь пройти справа от него, с рассеянным выражением лица. Лицо не глупое, не умное – ничем не примечательное. Десять метров до музыканта. Семь метров до музыканта. На него не смотрит, идет обычным шагом, поправляет сумку на плече, копается в ней. Пять метров. Четыре метра. Музыкант играет (кажется, аргентинскую классику какую-то, но точно не скажу). Три метра.

На двухметровой отметке девушка вынимает из сумки наушник от ай-пода (уже включенного, судя по всему, в сумке) и вставляет его в ухо. И ищет второй.

Полтора метра. Один метр. На музыканта не смотрит. А он на нее не смотрит.

Проходит мимо. Нашла второй наушник, вставила.

Я не люблю гитарную музыку. Я считаю, что гитару слишком задолбали за последние лет семьдесят. Что гитара изначально – вспомогательный инструмент, и солировать ей не положено. Вольфганг Моцарт писал для гитары, но, думаю, если бы ему заплатили, он бы написал концерт для двух кастрюль и поварешки, ему было все равно, для чего писать проходные вещи. Я плохо понимаю людей, влюбленных в гитарную музыку, мне, убежденному вагнеристу, они кажутся скучными. И, слушая этого гитариста периодически, я не музыку собственно оцениваю, а лишь его мастерство, а это, скорее всего, плохо.

Но почему-то мне стало ужасно противно и захотелось эту девушку остановить и без объяснений влепить ей с размаху по щеке. Я, конечно же, этого не сделал. Как и автор изначального ‘Люцерна’, скрывавшийся под именем вымышленного героя.

На платформе в это время было человек сто народу, и как минимум десять человек видели то же, что и я. Может, кто-то из них тоже возмутился, и тоже не показал виду, как я? Хотелось бы так думать.