Зарисовочка к будущему роману

Сумрачный взгляд лениво скользнул чуть ниже уровня глаз и упал под ноги. Сердце уловило бесшумный, но от этого не менее явственный шлепок. Вот и поздоровались. Заведённый ритуал не нарушался с тех самых пор, как её жизнь неожиданно и бесповоротно разбилась на «до» и «после». По странному стечению обстоятельств это горькое «до» продолжало оставаться манящим и родным и с каждым последующим месяцем лишь набирало веса и солидности, сжимая и без того ненавидимое «после» в ничтожную точку, миражное марево – полуявь, полусон. Сознание упрямо отказывалось принимать бесконечную череду дней и месяцев в качестве единственно верной реальности. Мозг с заметным усилием продолжал отсчитывать сначала дни и недели, затем месяцы, а на днях с недоумением зафиксировал круглую дату – год. Впрочем, и тут стремление переломить, продавить ситуацию весом желания оказалось сильнее. Дни, недели, месяцы стали ещё одним «до»: обязательным сроком, необходимой ценой до нового счастья, вернувшейся любви.
Это трудно было назвать романным словом «ожидание». Никакого ожидания не было, как не было мучительных «ёканий» где-то там, глубоко внутри, ложных прозрений: вот сейчас, именно сегодня оно свершится. Одно сплошное, бескомпромиссное знание, то ли интуиция, то ли чёрт его знает, что такое. В голове почему-то постоянно вертелся рыбаковский сюжет, только теперь она, Ася, теряла самое дорогое, душу свою теряла. И было не страшно, просто было никак. Жизнь, продолжаясь и набирая обороты, словно зависла. Монотонный дребезжащий звук отчётливо слышался в каждой прожитой секунде.
Нюта бросилась к отцу, как говорится, «всем своим существом»: несмолкаемый поток слов, бесконечные «пап» и суета одевания. Четыре руки, действуя привычно и синхронно, застёгивали кнопки, молнии. Элла в который раз подивилась этой синхронности. Две пары рук жили отдельной, согласной жизнью и плевать хотели на амбиции, обиды и прочие чувства своих хозяев. Она любила эти несколько минут, радовалась им с детской наивностью, угадывала тепло, которое, вопреки всему, всё ещё было в их отношениях.
И вот уже ленивый взгляд вновь скользит на сей раз по её лицу. Ни «до свидания», ни «пока». Просто, громыхнув, закрылась железная дверь, и зашумел лифт на лестничной площадке.


Из дневника.
Любовь. Мне казалось, я с самого начала знала, что это такое. Казалось, я умею любить. Давно миновал любимый когда-то надрыв ахматовского «Смятения». Я знала, что любовь – чувство радостное. Глупая, наивная девочка, любовь – чувство тихое. И абсолютное. Я и мир в спокойном течении, когда почти невозможно сказать, где я, а где мир.
Все мы стремимся к счастью, к любви стремимся больше, чем к чему бы то ни было. Отрицаем, отталкиваем, поднимаем на смех в глупом стремлении показаться серьёзными и независимыми. Но зависим, неизменно зависим. Выстраиваем жизнь как отрицание очевидности. Для чего?


Осознав однажды эту очевидность, Элла обрела свободу. В её отношении к мужу вдруг что-то изменилось, стронулось, заменив ставшие уже привычными всплески отчаяния спокойным приятием этой своей любви. Не нужно ничего доказывать, объяснять – так есть, и нужно теперь жить в этой неведомой ей до сих пор данности. Жить так же легко и просто, как, казалось, жила она в том наивном и теперь таком далёком мире. Да просто жить!
Если бы ты знал, как я счастлива теперь.
Утешать меня не нужно - просто слушай и не верь.
Если бы ты знал, как уютно в пустоте:
Одиноко и свободно, - всё, как ты того хотел.
Не отбрасывая тень, следом за тобой.
А голос певицы навязчиво повторял припев: «Обмани, но останься». От этой незамысловатой женской песни становилось почему-то легко. «Оставлять» Андрея не хотелось. Воображение не рисовало, как это бывает обычно, картинок тихого и покаянного прихода с непременным букетом алых роз. А ведь так недавно, так недавно она смеялась над собой за эту женскую слабость. Хотелось на короткий миг застыть, раствориться в этом чувстве, выпустить его туда, где, может быть, всё случившееся с ней и Андреем и было задумано, срежиссировано чьей-то неведомой фантазией. Застыть. Зависнуть. Любить. Унестись за звуками, странным образом рождёнными её душой из незамысловатой грустной мелодии, звучавшей сейчас в комнате.


Почему-то вспомнился вдруг день, когда в первый его уход, она стояла на подоконнике и медленно, очень медленно падала вниз. Это падение, похожее на то, как соскальзывает лист с ветки, вовсе не вызвало удивления. Элла падала в забвение. Мысли о дочери, образы друзей и какая-то прочая чепуха в подобном же причудливом танце кружились и падали вместе с ней. Забвение манило, притягивало, его хотелось смаковать, чтобы ощутить, наконец, в полной мере. Она отчётливо видела приближающуюся шероховатость истоптанного асфальта, видела, как словно бы рассматривала его в гигантское увеличительное стекло. Ей хотелось просто подчиниться этому неспешному ритму падения, в конце которого - мягко и вкрадчиво зовущее – НЕ БЫТЬ. Тогда какая-то сила просто отбросила тело назад. Боль вернула ощущение реальности. Элла, завязавшись в узел, плакала не то от острой боли, не то от осознания, что вот сейчас, в эти минуты, пережила собственную смерть, что даже Нюта не смогла остановить это наваждение (неужели материнский инстинкт так слаб в ней?)
Именно тогда в глубинах Сети состоялся первый Эллин выход, пальцы сами отстучали на странице одного из поэтических порталов:
И кто-то чёрный
Зовёт и манит.
И нет печали,
И нет обмана.
Всё ближе твердь
В шуршащих листьях,
И слово"смерть",
Как проблеск смысла.
Слова ложатся
Отравной сказкой,
Слова покоя
В обмен на ласку.
К тебе,святая
Земля сырая,
Я улетаю,
Я припадаю



- Ну что там ещё твой Андрюха учудил? – звонок Катьки и её голос в телефонной трубке прозвучали почти одновременно.
- Что? Да ничего, просто забрал Нютку и поехал, кажется, к бабушке.
- Ты про деньги его спросила? – в голосе подруги прозвучала холодная настойчивость. –Опять смолчала? Всё интеллигентничаешь?
-….
- Элл, ну пойми ты, наконец, что без его денег Нютку тебе не поднять._-Катька явно сбавила обороты, и голос её в телефонной трубке звучал уже мягче и сочувственнее. – Ты же из-за своей принципиальности своего, вашего ребёнка лишаешь того, что он мог бы иметь. И этот тоже хорош! Сладкая жизнь. Дочкой ты занимаешься, все проблемы опять же на тебе, а он, если захотелось, приехал раз в неделю козу ребёнку сделать….
- Кать, ну как я ему об этом скажу? Давай денег на ребёнка? Я же не вышибала. Раз он не понимает, что это нужно сделать…
- Ты должна объяснить. И не вздумай деликатничать, а то ещё будешь говорить «если тебе не трудно», «хоть часть суммы». Ты не о подаянии просишь. Это его долг, в конце концов. Знаешь, если ты сегодня этого не сделаешь, я сама ему позвоню. Может, тогда у него в мозгах прояснится. Как можно на твои деньги нормально воспитать, одеть, накормить ребёнка, а ещё и про себя забывать не надо. Случись что с тобой, с кем Нютка твоя останется? С бабушкой в маразме или с эдаким папашкой?
Элле почему-то вдруг стало обидно за Андрея:
- Ну как отец он вообще-то неплох…
-Ха! Неплох. Если неплох, то должен понимать, что жизнь ребёнка не только из праздников складывается. Вот ты за школу, наверное, ещё не заплатила…и к директрисе скидку просить не пошла? Да знаю, знаю, можешь даже не говорить. Ну что, звонить или сама поговоришь?
_- Хорошо. Я попробую. Только, боюсь, ничем хорошим это не кончится.

Катькины слова зацепили-таки что –то внутри своей немудрящей правдой. Поговорить с Андреем, конечно же, надо. «Надо» - в последнее время именно это слово определяло всю её жизнь, внося размеренность, которая сродни первым шагам ребёнка. Элла старательно делала всё, что было «надо»: отводила Нюту в сад, задыхаясь, бежала на работу, перед самым подъездом замедляя шаг, «надевала» открытую, беззаботную улыбку. Впархивала в школу. Именно так «было надо». Потом, когда дочка пошла в первый класс, беготни опять не поубавилось. Монотонность убивала. Кто-то когда-то выдумал, что размеренные действия помогают бороться с душевной асфиксией – полный бред. Запрограмированность действий, нескончаемые «многоходовки» в неменяющейся комбинации – «надо».