Не покидай меня, весна! Повесть

Не покидай меня, весна!


Продлись, продлись мой дивный сон!
Тебя послало провиденье,
Тебя так долго я ждала.
Ты так прекрасен, милый сон,
Что я не верю в пробужденье,
И лишь тобой душа жива,
Душа жива.

Ю.Ким

Глава первая

На Чегет Аля ездила каждый год. Второго марта она уносилась от начальников и подчиненных, от кипы недописанных текстов и вечно звонящих телефонов в "потусторонний" мир.
Мир этот она открыла для себя пять лет назад. А все началось с того, что ей позвонила подруга Маша и голосом Фрекен Бок в момент нравоучительной проповеди объявила: «Ты, милая подруга, едешь со мной – на лыжах кататься. Хватит киснуть в своих четырех стенах и наслаждаться неповторимым видом мусорной горы за окном. В мире есть горы и покруче!»
В правильности слов подруги Аля убедилась уже через два дня, когда ехала на резвой Газели к подножию горы Чегет, где ей предстояло провести десять незабываемых (по словам Маши) дней.
Горы – сердитые и вечные – тянулись по обе стороны дороги и напоминали о том, что есть в этой жизни вещи поважнее, чем газетные статьи, которые Аля писала изо дня в день. А может быть, и поважнее столь любимого Алей театра… Правда, что это именно за вещи, Аля тогда не понимала… Она просто смотрела на эту беспощадную красоту снизу вверх и представляла себя маленьким зверьком, попавшим туда, где ему раньше бывать не доводилось. В стихию, ему незнакомую, но странно близкую. И что делать с этой самой стихией он совершенно не понимал.
А понять нужно было. К этому Алю приучила профессия. «Журналист – человек, который все умеет объяснить словами». Эта формула, выведенная одним из сокурсников по журфаку МГУ, понималась Алей буквально. В ней заключался шифр к разгадке мироздания. Есть единственная и самая главная ценность: слово. Не случайно только человек им владеет. Словом можно добиться всего. И все испортить. Слово приводит этот мир в гармонию и одухотворяет пространство. Ведь чем были бы горы сами по себе, если бы не стихи Лермонтова и Пушкина, если бы не милое сердцу: «Горы далекие, горы туманные горы…». Пустотой, ничем. Вдохом без выдоха…
Слово внутри вроде как даже и зрело, но было каким-то неоформленным, робким. И Аля решила пока его не трогать, дать ему отлежаться… Когда нужно будет, оно само выпрыгнет.. Так было всегда!
Аля и не заметила, как на улице стемнело. Горы исчезли. А вместо них образовалась черная пустота. Пустота пугала и интриговала. Будто подготавливала к чему-то сверхъестественному. Аля вспомнила, как в детстве она наслаждалась подобной же чернотой перед сном, когда мама выключала свет в ее комнате... Она почти осязала эту границу между одним состоянием – теплым, знакомым, внушающим любовь и доверие к миру, и другим – холодным и сказочным. Ее детское сознание начинало в такие моменты работать в особом режиме. И вот она сама уже была не девочкой Алей, а волшебницей или всемогущей царицей, которая повелевала миром и людьми. И темнота была ее главным оружием, которым она могла в одночасье добиться всего, чего только пожелает. Она лепила из этой зияющей черноты города, деревья, людей и животных, придумывала разные заклинанья и жесты. Это была не просто игра. Как Аля поняла позже, потребность в ночных приключениях имела творческую природу. Уже с самого раннего детства она испытывала острую необходимость переживания и осмысления других эмоций, погружения в другую реальность, противоположную той, в которой она находилась изо дня в день. Позже, немного повзрослев, Аля начала писать стихи… И потребность в темноте отпала… Стихи были детскими, несуразными, но ритмически четкими. И рифму Аля хорошо чувствовала. А вот смысл был туманным. В них говорилось о стране, которой нет, об отношениях, которые кончились, не начавшись, и о лунной дороге, ведущей то ли к истине, то ли к боли. И это в 15-то лет! А в 18 родилась та самая теория о слове, которая крепла с каждым годом и находила подтверждение в самых разных ситуациях… Даже замуж Аля вышла благодаря слову… И какому слову!

***

В одном дворе она загородила своей машиной выезд другой. Ушла на полтора часа в гости, даже не подумав о том, что кто-то в этот момент захочет куда-нибудь уехать. Этим «кем-то» оказался фотограф, который торопился на серьезное корпоративное мероприятие, сулившее неплохой заработок. Фигуру фотографа Аля заметила издалека. Она была закручена в позу лотоса и красовалась на капоте ее машины. Еще не видя «лица» фигуры, Аля поняла, что ситуация непростая.
- Ты, красавица, все-таки, решила вернуться?! – выдала вдруг фигура. Я тут уже ночевать собрался. У твоего самосвала, кстати, очень удобный капот. Так и будешь меня возить теперь! А?! - и жертва Алиной беспечности посмотрела на Алю так, что ей стало жутковато…
- А если серьезно, - продолжал Алин собеседник, - то ты, дорогая моя, попала на серьезные деньги. С тебя, душа моя, полторы тысячи. И это со скидкой на твои прекрасные очи. – И вымогатель посмотрел на Алю еще более выразительным взглядом.
Аля поняла, что трибуну освободили дня нее, и вдруг выдала то, что сама от себя не ожидала:
- Вы - змий, вы – искуситель, вы – творец… Я вас люблю и вас же ненавижу… Капоту моему, увы, п…ец, Пока на нем я вашу жопу вижу!
Не ожидал подобное услышать и оппонент Али. Он издал странный утробный звук и, судорожно подергивая плечами, залился громким заразительным смехом. Почувствовав, что опасность миновала, Аля улыбнулась:
- Экспромт. Вы меня вдохновили.
- Нет, я ожидал услышать все, что угодно, но ТАКОЕ… И мужчина повторно издал все тот же звук удовольствия… А ты молодец, не растерялась! Я теперь уже начинаю радоваться, что ситуация сложилась именно таким образом!
Аля могла бы возразить смешливому и, как оказалось, не такому уж страшному автомобилисту, что, мол, выдала она это от страха… И что ненормативная лексика – это отнюдь не ее конек, но решила не разочаровывать своего собеседника. Она пожала плечами и кокетливо улыбнулась. А через год они сыграли свадьбу.

***

- Все, красавицы, приехали!
Хриплый голос усатого водителя вернул Алю к действительности. Машина дернулась и остановилась.
- Куда идти-то? - в своей, немного агрессивной манере, поинтересовалась Маша.
- В первый раз, что ли? – усмехнулся водитель. – Вон туда. - И он махнул вперед. - Видите здание с треугольной крышей? Это и есть гостиница «Чегет». Если повезет с номером, каждое утро будете с горами здороваться… А если нет – то с соснами… На лыжах-то кататься умеете?
Только Аля открыла рот, чтобы признаться в том, что не то чтобы на лыжах, она и на санках-то не каталась, как Маша ее опередила:
- А мы чемпионки. Европы. По слалому.
- Ишь ты… - усатый горец усмехнулся.- Ну, посмотрим, чемпионки, как вы по чегетским кочкам скакать будете! Такого экстрима вы еще нигде не видели!
- Куда ты меня завезла? – только и успела сквозь зубы произнести Аля, как на ее плече оказался чехол с тяжелющими лыжами, а в руках – сумка…
- Я тебя привезла туда, где начинается природа, - последовал ответ от Маши, которая теперь уже приноравливалась к своей непосильной ноше… Зафиксировав лыжи на одном плече, а сумку – на другом, она продолжила, - в мир дикий, но притягательный…
«А вот и слова» - подумала Аля. Но это были слова Маши. Резкие, отрывистые, как и она сама. Но ей за десять дней нужно будет найти свои. За этим сюда и приехала… А лыжи – это так… маскировка! «Но уж больно тяжелая…» - подумала Аля, ощутив вес лыжной амуниции после трех сделанных шагов…
Кое-как дотащив до номера вещи, Аля рухнула на кровать… Над ней блестел свежепокрашенный потолок, по которому прогуливалась непонятно откуда взявшаяся муха. «Здравствуй, дитя лета», - поприветствовала муху Аля. И тебя занесло в новую стихию? Небось, спала-спала, и вдруг – проснулась. Глядишь по сторонам, а вокруг вместо солнца и травы, жучков и паучков разных - тишь и безмолвие белого цвета… Хочешь опять заснуть, ан нет… Уже не получается… Вот и у меня – не получается…» - произнесла Аля, пытаясь со стороны оценить ситуацию, в которой оказалась благодаря своей подруге… Это был ее любимый прием: отстраняться и смотреть на себя как бы другими глазами…
Вот жил человек, привыкший к своему теплому, защищенному со всех сторон домику. Он хорошо знал, где у этого дома входная дверь, где окошки, где щелки, которые надо вовремя заделать, чтобы зимой не поддувало… Знал, где дрова брать, чтобы печку растопить и греться у огня… В общем, человек твердо стоял на своих лапках. И тут взяли человека за шкирку и выбросили «в мир дикий, но притягательный». (Аля произнесла эту фразу точь-в-точь, как Маша. Ей удалось даже спародировать Машино выражение лица – победоносно-ироничное). И сверху еще на него сбросили обмундирование для покорения этого дикого мира… Аля покосилась на стоящий в углу чехол с лыжами… А вот готов ли человек к таким подвигам, спросить забыли… Я этих гор панически боюсь… Смотрю вверх – и мне уже страшно… И Аля, опять же со стороны, увидела двух одиноких существ: себя и муху… Они сидели (могут ли сидеть мухи?) на вершине горы и грустно смотрели куда-то вдаль… Видимо, искали свои покинутые теплые домики. Картинка Алю вполне устроила, она внесла в ее сознание некую гармонию и намеки на примирение с новыми условиями жизни…
Аля выключила свет, повернулась на бок и – как была – в одежде, моментально уснула. За стеной, в соседнем номере, спала и ее бесшабашная подруга. Не спалось в эту ночь лишь мухе… Она продолжала делать свои неуверенные шажки по потолку и пыталась вспомнить то, чего в ее жизни еще не было: зеленый луг в жаркий майский день и уютный, желтый цветок, в котором можно было спрятаться от дождя или ветра… И знать муха не знала, что до мая она так и не доживет… Что эта ночь в ее жизни – последняя. И что утром ее сухое тельце вместе с мусором выметут из комнаты шваброй. И останется Аля на вершине горы совсем одна…

Глава вторая.

- Да открой ты, чувырла городская! - Маша изо всех сил колотила в дверь подруги, но та не отзывалась. – А-ля… Что ты там делаешь? Открой, говорю…
- Ну, хоть немного логики есть в твоей гладко причесанной голове? – Маша обернулась на голос и увидела Алю, стоящую за ее спиной. - И долго ты бы так колотила? – продолжала Аля. - А предположить, что меня там просто-напросто нет, - сложно было?
Маша смотрела на Алю взглядом хищника, из под носа которого только что улизнула его жертва.
- Ты где шляешься-то?
- Во-первых, я не шляюсь, а во-вторых, - предлагаю все-таки войти в номер для торжественного распития айрана! И Аля вытащила из пакета пластиковую бутылку с белой жидкостью…
- Отродясь эту сивуху не пила, но коль ты настаиваешь, пошли!
Аля проснулась почти с рассветом. В горах это – явление нормальное. День рано начинается и рано заканчивается. И человеку ничего не остается, как подстраиваться под природный ритм этих мест. Чуть приподнявшись с постели, Аля обнаружила, что ей повезло. Окна ее номера выходили не на сосны, а на горы… В лучах раннего солнышка и на фоне нереально синего неба они смотрелись торжественно и почти дружелюбно… От вечернего угрожающего пейзажа не осталось и следа… Аля прищурила глаза и мысленно совершила сначала восхождение к вершине самой ближней горы, а потом – спуск… Спуск получился быстрым и красивым… «Вот так и буду мысленно подниматься и спускаться все десять дней. При желании даже ботинки с лыжами можно надеть. И в них на балкон выходить… Для полноты ощущений». Аля улыбнулась самой себе и тут поймала себя на мысли, что ни секунды не может оставаться в этом номере, что ей во что бы то ни стало надо туда, к горам. И что, если она сейчас этого не сделает, то пропустит что-то очень важное. Наскоро умывшись и накинув куртку, она буквально вылетела на улицу.
- Где ты была-то? - Не унималась Маша. - Куда тебя в такую рань понесло?
- Слушай, а ты меня все десять дней будешь так пасти? – усмехнулась Аля. – Может, у меня свидание было с усатым водителем…
- Ага, только все бабы со свиданки с цветами приходят, а ты – с айраном. Оригинальный ухажер тебе попался.
- А у меня вся жизнь оригинальная, - разве не замечала?
- Замечала! Потому и контролирую тебя, нерадивую… Наливай!
Аля прокрутила крышечку бутылки, и из-под нее неожиданно брызнул любимый напиток горцев.
- Он так хотел на свободу! – произнесла Маша, вытирая лицо ладонью…
- Осталось только выяснить, как давно он этого хотел… У меня ощущение, что этого белого джинна в бутылку поместили лет сто назад…
И Аля уставилась на этикетку, пытаясь найти там срок хранения… Так и не увидя заветных цифр, Аля махнула рукой и обреченно сказала:
- Была не была!
После этого она быстро налила айран в стакан и так же быстро выпила его содержимое!
- О, алкоголичка! Лучше бы так вино хлестала… А то ведь отхлебнет глоток - и все! Типа выпила. Тут такое не пройдет, сразу тебе говорю. Тут расслабляться надо по полной…
- Расслабимся – как-то неуверенно произнесла Аля. - Вот прямо сейчас и расслабимся...
Аля вдруг резко вскочила с места и исчезала!

Айран оказался ни при чем. Как объяснил Але инструктор на склоне, это были проявления акклиматизации, так называемая «горняжка», которая почти неизбежна в горах, но протекает у всех по-разному. Все зависит от того, какое место у человека в организме слабое. «А айран плохим не бывает. Айран – это жизнь», - закончил свою длинную речь загорелый, словно высушенный на солнце, инструктор. И весело крикнул: «Разговорчики в строю! Попа кверху, лицо вниз… Ноги в коленях согнуты и… поехала!"
И Аля поехала. Точнее, поползла с невысокой, учебной горки вниз. Попа оказалась у Али упрямая и не хотела следовать указаниям инструктора, хотя самой Але казалось, что она вот-вот шмякнется лицом в снег. Инструктор так не считал и продолжал кричать: «Ниже, ниже!»
- Слушай, друг, может, хватит на сегодня? Я больше не могу, правда! А то еще чуть-чуть -- и второй виток "горняжки" начнется! – взмолилась в конце концов Аля.
- Не быть тебе, Аля, горнолыжницей! Зад у тебя не дымится… Нет желания «сделать» тут всех!
- Ну, не быть, так не быть! А «делать» кого-то и вправду не хочу. Вот Маша, подруга моя – та хочет!
И Аля кивнула в сторону девушки, несущейся с огромной скоростью прямо на них!
Маша резко затормозила и остановилась.
- Ну, как успехи?
- Потрясающе. Я только что узнала свое будущее.
- Всего-то полчаса не видела и уже в ЗАГС собрались? Но один штампик у нее уже есть. Она вам об этом разве не сказала? – И Маша игриво посмотрела на инструктора.
- Ну ты даешь! Взяла и сдала подругу с потрохами. Но будущее у нас, Маша, с товарищем инструктором, как выяснилось, - разное. У него – в лыжных ботинках, а у меня – без! Не выиграю я в этом году чемпионата по горным лыжам! Впрочем, в следующем, видимо, тоже!
- Та-ак! Это что за новости? Зачем вы ей это сказали! Она-то счастлива, ей лишь бы ее никто не трогал. Так и просидит все десять дней в кафе. Нет уж! Завтра едешь со мной! На самый верх! Шоковая терапия в данном деле – лучший помощник!

Глава третья.

Этот кошмарный день Аля запомнила на всю жизнь. Для него слова были подобраны сразу, в тот самый момент, когда Аля, спрыгнув с кресельного подъемника, оказалась на самой вершине горы Чегет. Вернее, это было одно слово. Короткое и содержательное: «Конец!»
Тревожное чувство поселилось в Але уже тогда, когда она медленно плыла вверх по канатной дороге… Она висела над пропастью в ржавом, скрипящем кресле, с тяжеленными лыжами в руках, пристегнутая длинной, болтающей цепочкой и ничего не могла сделать для того, чтобы хоть как-то обезопасить себя! Сзади весело размахивала ногами ее подруга. «Ты посмотри, красота-то какая-я-я-я!» - кричала Маша. Аля понимала, что вокруг действительно очень красиво, но страх сковал не только ее движения, но и реакции. Ей казалось, что отзовись она сейчас на слова подруги или позволь себе расслабиться, выйти из этого состояния ступора, как трос канатной дороги разорвется – и она упадет в пропасть. Собрав всю себя в крепкий комок, она словно держалась за невидимую, но достаточно крепкую опору. В этой героической позе, с лицом революционера на допросе ее и спустили с кресла два работника канатки. Аля сделала шаг в сторону и встала как вкопанная. «Лыжи-то опусти! Все, приехали!» - голос Маши вывел Алю из оцепенения». «А, ну да….» - ответила Аля и скинула свою ношу на снег. «А теперь эти две дощечки нужно пристегнуть к ботинкам». Аля послушно выполняла все Машины приказания.
- Пристегнула? Умничка! Помнишь, чему тебя инструктор учил?
- Инструктор меня так ничему и не научил. Я не поддаюсь дрессировке. Машенька, родная… Может, не надо, а? А если со мной что случится? Ты ж меня угробить можешь…
Аля говорила и смотрела на разноцветных людей, которые грациозно и легко, без каких либо усилий скользили мимо нее.
- Ты посмотри вокруг. Солнце сияет! Небо синее. Горы! Ты посмотри, какие горы обалденные! Это же сказка! Неужели тебе не хочется стать ее частью? Ты посмотри, как это легко и просто: влево, вправо, загрузила одну ногу, загрузила другую. Укол - поворот. Еще раз укол - поворот в другую сторону. Дети маленькие не боятся так, как ты!
Мимо как раз проезжал малыш в огромной каске. На вид ему было не больше четырех лет!
- Родители - идиоты! Себя не жалко, хоть бы ребенка пожалели! – произнесла Аля и отчаянно ринулась вниз, вслед за ребенком.
- Во дура-то, куда рванула? Влево, вправо, разгружай ноги, попа – кверху, к-вер-ху, ты меня слышишь? – кричала Маша вслед подруге, которая, не думая о технике катания, на двух прямых ногах летела вниз со скоростью света!
- О, больная! Ну, как так можно?! Расшибется же!
Через пару секунд Аля кубарем летела по крутому отвесному склону, испещренному коварными кочками. «Лишь бы ничего не сломала!» - подумала Маша и ринулась к подруге. Аля лежала без движения на снегу. Обе лыжи отстегнулись и валялись поодаль.
- Жива? - подъехав, поинтересовалась Маша.
- Я, я, я не знаю, что с тобой сделаю! - Аля уже сидела на пятой точке и гневно размахивала руками, пытаясь всеми возможными способами донести до подруги всю горечь своего положения. - Ты понимаешь, что так нельзя, ты понимаешь или нет? Как я буду дальше спускаться, меня же несет! Просто несет вниз! Я не умею ни тормозить, ни поворачивать, ни-чего!
Аля орала на Машу каким-то не своим голосом. Лицо ее покрылось красными пятнами, весь лоб был в снегу, а шапка съехала набекрень. Со стороны орущая Аля выглядела комично и отнюдь не вызывала жалости у проезжающих мимо горнолыжников. Она была похожа на взбалмошного ребенка, который отчитывает свою маму за то, что та привела его в парк, где все аттракционы были сломаны. В какой-то момент Аля поняла всю неприглядность своей роли и резко замолчала.
- Жива, значит, - философски подметила Маша. - Так вот. Теперь ты делаешь вот так. Маша встала в позу плуга, соединив лыжи уголком вперед, и медленно едешь за мной! Усекла?
- Аля кивнула.
- Тогда поехали!
Спускались они три часа. Пережив настоящий шок после падения, Аля еле волочилась за своей опытной наставницей. Когда девушки добрались до подножия горы, было уже темно! Почувствовав под ногами нечто твердое и горизонтальное, Аля рухнула на снег.
- Чтоб еще когда-нибудь…
- Все вы так говорите, а потом с горы не снимешь – чуть обиженно произнесла Маша. - Ну, поздравляю! Ты это сделала!
Что скрывалось за многозначительным словом "ЭТО", Аля так и не поняла. Неужели весь этот позор, произошедший с ней сегодня, можно расценивать не как поражение, а иначе? Да, она спустилась. Но у нее же не было другого выхода. Не вертолет же вызывать, чтобы снять ее с горы?! Но в то же время она понимала, что произошло нечто важное. Что-то такое, что должно было произойти и что может изменить всю ее дальнейшую жизнь. Что-то, что не имеет никакого отношения ни к горным лыжам, ни к покорению вершин, ни к победе над собой. Она вновь искала то самое, единственно верное слово и не находила его… Видимо, все еще было не время!

***

Вечером Аля и Маша сидели в уютном чегетском кафе. Это кафе было популярней самой гостиницы «Чегет». И популярнее любых других злачных точек в округе. С семи часов горнолыжники занимали диванчики за низкими столиками и, поужинав, оседали здесь до утра. С лучшим на земле Прасковейским коньяком, с гитарами и случайно встреченными знакомыми. Есть какая-то необъяснимая загадка этих мест. Люди годами не видятся в Москве, Санкт-Петербурге, Тюмени, Архангельске, а потом, по прошествии 10-15 лет, встречаются на Чегете. И страшно удивляются, мол, как же это так, в одном городе живут, практически на соседних улицах – и ни разу не попадались друг другу на глаза. Но стоило уехать за несколько тысяч километров, как на тебе раз: «Я встретил вас, и все такое!» Впрочем, те, кто приезжает на Чегет не в первый раз, уже давно ничему не удивляются. Сегодня один такой чегетский завсегдатай за обедом рассказывал Але и Маше, что тут, в Приэльбрусье, обостряется зрение. И что якобы это проверенный медицинский факт. Человек начинает видеть нечто такое, что в привычных жизненных условиях от него скрыто. «Так, может, в этом-то и загадка, - думала Аля, сидя в кафе, может, в Москве, Тюмени и Архангельске люди просто не видят друг друга… Не замечают. Ну, зрение их направлено не вовне, а внутрь себя. А что там можно увидеть, кроме хитросплетенных между собой органов? А тут вдруг раз - и зрение начинает реагировать на внешние явления. И оказывается, что мимо тебя секунду назад прошла не тень, а человек. И человек знакомый, с которым ты выпивал, которому душу изливал…».
Только что Аля стала свидетельницей одной такой неожиданной встречи. За соседним столом мужчина средних лет встретил соседа по дому. Они не виделись полгода, и один из них уже начал думать, что его сосед переехал на другую квартиру. «Да, не хотела бы я встретить здесь свою соседку тетю Наташу из квартиры напротив! Вот она бы устроила тут всем горнолыжный отдых!» - подумала Аля и представила, как толстая, но очень активная тетя Наташа в облегающей синтетической кофточке, украшенной огромными пошлыми розами, с неимоверной доисторической халой на голове несется с Чегета, сметая все на своем пути… Образ получился вполне правдоподобным. У тети Наташи была особая репутация в подъезде. Она жила тем, что ходила по квартирам с претензиями. У кого-то музыка слишком громко играет и мешает ей отдыхать, у кого-то – собаки третий день воют – не пора бы их усыпить… Желательно, вместе с хозяевами. К Але она однажды пришла и вовсе по бредовому поводу: ей показалось, что Аля не ночевала дома. Что, мол, она, тетя Наташа, не слышала, как вечером та открывала дверь. Вот и пришла проверить – так это или нет. А то вдруг что случилось?! Или вдруг окажется, что Аля подрабатывает ночью, ну… сама знает, где…
Аля выслушала соседку, посоветовала ей почаще звонить собственным детям, которые сбежали от нее давным-давно и даже не навещают, а после этого демонстративно закрыла дверь перед ее носом. С тех пор тетя Наташа с Алей не здоровалась. Зато Аля, каждый раз, как встречала соседку, застывала перед ней в глубоком реверансе, чем приводила соседку в ярость. А один раз не выдержала и кинула ей вслед: «Ой, устала я, тетя Наташа, на панели-то упражняться! Вы бы сами попробовали, или уж забыли, как это делается?!» После этих слов тетя Наташа стала избегать Алю. И Аля по этому поводу как-то совсем не переживала.
Но странная вещь! Здесь, сидя в заметенном снегом кафе, в окружении диких и неправдоподобно красивых гор, в компании расслабленных Прасковейским коньком людей, в этом странном, будто оторванном от большой земли месте, Аля почти с нежностью вспоминала свою дурную и безумно одинокую соседку. И в голову ей пришла совсем уж нелепая мысль. А может, это было бы и не так уж плохо – встретить здесь тетю Наташу. Ну, неплохо, если бы она здесь оказалась. Может, и у нее улучшилось бы зрение, и она перестала бы видеть в людях только подлецов, обманщиков и дебоширов. Может, подобрела бы тетя Наташа, побыв здесь хотя бы день…
Из состояния блаженного всепрощения Алю вывела Маша. Она уже сидела на диванчике рядом с подругой.
- Пить-то будем? А то у тебя вид святой девы Марии – страшно подойти было!
Аля посмотрела на стол и увидела два почти полных фужера коньяка и поделенную на мелкие части шоколадку.
- Ты уже и стол сервировала? - пыталась удивиться Аля.
- Мать, я уже поспала и проснулась, пока ты в облаках витала! Давай, за тебя! Ты – молодец! Честно говоря, я не была уверена, что увезу тебя целой отсюда… Но кости оказались крепкими. Как и нервы. Несмотря на то, что орала на меня истошным воплем!
- Прости, – попыталась вставить Аля, но Маша ее сразу осекла.
- Ты хоть понимаешь, что сегодня произошло? Да ни хрена ты не понимаешь! Поймешь когда-нибудь. – Сказала - и выпила коньяк залпом, как водку.
- Аля отпила два маленьких глотка и поставила фужер на стол.
- Понятно, пьяной я тебя сегодня не увижу. А вот я напьюсь, прости уж, – сказала Маша и достала из-под стола бутылку коньяка…
Через полчаса Маша изливала Але душу. Аля была готова к Машиным откровениям – так было всегда, в любой компании, уже после двух бокалов вина. Что уж говорить о коньяке!
- Я себя в Москве полным говном чувствую, понимаешь? Ну не нужна я там никому! И мужика у меня не было никогда нормального, одни ублюдки, потому что не умею я стервой быть. Я – рубаха-парень! Друган! А они пользуются этим… А как попользуются – сбегают… Я и в горы-то езжу только потому, что меня тут за человека принимают. Я тут на равных со всеми. И мужики те же смотрят с отвисшей пачкой, когда видят мою виляющую задницу на склоне. Да не поймешь ты меня… Ты ж кататься-то никогда нормально не будешь – я это сразу поняла. Так… для галочки. И приехала ты сюда в первый и последний раз! А я без гор не могу! Не-мо-гу!!!
Аля слушала подругу словно во сне. Несколько глотков коньяка сделали свое дело, кроме того – сказалась усталость после спуска. Она, конечно же, понимала, о чем говорит Маша, но ей казалось странным, что в этот удивительный, миролюбивый вечер кому-то неспокойно на душе, что у Маши нет желания просто сесть и расслабиться, ни о чем не думать хотя бы несколько минут. И уж тем более – не жаловаться на судьбу. Ведь она здесь, среди своих… Аля окинула взглядом кафе. В нем набилось около полсотни самых разных людей. Все они были невероятно оживлены – что-то друг другу рассказывали, смеялись, звонко чокались бокалами… И Але опять все это показалось странным. Неужели никто не разделяет ее чувств? Неужели нет ни одного человека, которому хочется сейчас так же, как и ей, ПРОСТО ПОМОЛЧАТЬ?
Случайно взгляд Али упал на барменшу Лену. Та работала в этом кафе уже много лет. Всегда шла навстречу клиентам: где-то находила бокалы, которых вечно не хватало, задерживалась до глубокой ночи, если посетители кафе просили. Лена на несколько минут оказалась не занята работой. Положив голову на руки, она задумчиво смотрела сквозь толпу, и Але показалось, что в этот момент она была единственным человеком, который был способен ее понять! Аля взглянула на Лену и улыбнулась. Лена почувствовала на себе Алин взгляд и улыбнулась в ответ.
Заканчивался удивительный мартовский вечер, уступая место законной и безмолвной ночи. Правда, о том, что эта ночь безмолвная, знали только огромные чегетские ели. Елям было триста пятьдесят лет и на их памяти были только две или три ночи, подобные этой.

Глава четвертая.

Следующий и все оставшиеся дни были похожи один на другой, но именно это и нравилось Але. Она словно вошла в природный ритм этих мест и получала колоссальное удовольствия от ставших уже привычными, но столь трогательных ритуалов.
Утром, проснувшись, но еще не открыв глаза, она пыталась угадать погоду за окном. Если было пасмурно, она потягивалась и вновь закрывала глаза, позволяя себе еще немного понежиться в постели. Если же светило солнце, она моментально вставала и выходила на балкон. Начинался ритуал утреннего приветствия гор. При этом горы оставляли за собой право либо кивнуть Але в ответ, либо остаться безмолвными, либо и вовсе не показаться на глаза – если, к примеру, на небе была дымка из облаков. После этого, прихватив с собой лыжное снаряжение, Аля шла на Чегетскую поляну – завтракать.
Еда – это особое чегетское удовольствие. На первом месте в рейтинге чегетских туристов неизменно стояли хычины – блины с начинкой из мяса, сыра или картошки и приправленные специальным чесночным соусом. Котировалились также кавказские супы: лагман или шурпа… Ну и, конечно, шашлыки. Здесь они тоже - особые – свежие, хрустящие и очень мягкие. В Москве таких днем с огнем не сыщешь!
После завтрака Аля шла кататься на тренировочную горку – не ставя перед собой никаких целей. А просто так! Маша была права: горнолыжницы из Али не получилось бы. Но она упустила другой момент: ее подруга выше полученного навыка ставила идею. Это распространялось на все. На работу, на жизнь, на дружбу. А идею Аля нащупала в первый же день пребывания на Чегете. Она по-прежнему не могла найти для нее слов, но ощущала свою причастность к некому неведомому, но очень захватывающему процессу довольно четко. И лыжи, безусловно, входили в этот ритуальный список важных чегетских занятий.
С Машей Аля в последние дни общалась совсем мало. Что-то произошло в их отношениях после того вечера в кафе. Аля вдруг отчетливо поняла, из каких разных материалов они сделаны. Маша в глазах Али была этакой тяжелой железобетонной конструкцией, почти неуправляемой и знающей один курс – вперед. У этой конструкции была и еще одна особенность: она подбирала все, что попадалось ей на пути, прикручивала обретенное богатство к себе огромными шурупами и тем самым лишала его какой-либо самостоятельности. Аля сама оказалась не простой конструкцией и привинчиваться к Маше не захотела, как та ни старалась это сделать. А когда что-то к Маше не привинчивалось, она переставала понимать, как с этим «чем-то» взаимодействовать. Маша напоминала Але чеховскую Душечку, только наоборот. В том смысле, что Душечка сама становилась частью интересующего ее объекта. А Маша делала объект частью себя. Но какая разница, кто чьей частью становился. Главное, что и та, и другая не мыслили своей жизни без чьего-либо вмешательства. Не было этого придатка – объекта заботы, внимания, - жизнь теряла всякий смысл и распадалась на кусочки. А вместе с ней – и вера в себя. Ее «я» существовало как часть кого-то. А просто «Я» не было. Это была огромная Машина проблема. Именно поэтому и отношения с мужчинами у нее не складывались! Никому не нравилась перспектива быть привинченным, пусть и к привлекательной женщине. Аля как-то пыталась объяснить подруге, как нужно себя вести с людьми, чтобы они не шарахались от нее в стороны после часа общения. Но Маша так и не поняла сути проблемы. Она не понимала, что привинчивает людей. Она не замечала в своих руках ни гаечного ключа, ни шурупов. И удивлялась: почему искренние порывы ее души, ее желание УЧАСТВОВАТЬ и ПОМОГАТЬ люди воспринимают как посягательство на их независимость. В какой-то момент Аля просто-напросто перестала думать про эту Машину беду. И начала воспринимать ее через какие-то другие вещи. В общем-то, она придумала себе новую Машу: веселую девчонку, которая всегда готова к приключениям. Такая тактика со стороны Али начала приносить плоды. Маша нашла в ее лице объект, которому она была интересна, ради этого объекта она расшибалась в доску и открывала новые миры. Водила в богемные компании, доставала билеты на аншлаговые спектакли. Один раз даже с собой в поход утащила – на байдарках. А теперь вот – заманила на Чегет. И тут игра закончилась. На Чегете Аля почему-то не могла делать вид, что существует по Машиным правилам. Вдруг перед ней оголилась ложная сущность их взаимоотношений и правда про то, что нет у них ни единой точки соприкосновения, кроме общего многолетнего прошлого. Но прошлое тут не котировалось. Даже совсем недавнее. Аля-то и про мужа почти забыла, позвонила ему один раз – когда приехала, а потом – провал и одно сплошное настоящее. А настоящее уже не намекало – кричало во весь голос, что Аля ведет себя по отношению к Маше непростительно, потребительски – она почти использует ее. Но самое ужасное, что Маша при этом находилась в полной уверенности, что Аля – это взращенное ею существо, которое и шагу на этой земле не может ступить без ее участия. Оказалось, что может. И еще как может!
Маша не могла не заметить Алиной перемены к ней. И не стала настаивать, пытаться вернуть утраченные позиции. Она пошла по другому пути. Нашла себе новую жертву - юного розовощекого студента, приехавшего на Чегет в гордом одиночестве учиться кататься на лыжах. Роль наставницы для молодого и неопытного горнолыжника Машу вполне устроила. Она вновь оказалась в своей стихии и немного поуспокоилась. Студент смотрел на нее с нескрываемым обожанием, граничащим с преклонением. Новоявленная мать Тереза была весела, заботлива и хорошо каталась на лыжах. В общем, мечта, а не знакомство.
Аля же по-прежнему проводила дни в одиночестве. Это было не совсем типичное для нее состояние, и какая-то часть ее души все же рвалась туда, где было многолюдно и многословно. Но Аля туда не шла, понимая, что не может и не хочет размениваться на сомнительные радости. Что не готова проводить эти чудесные и какие-то очень правильные дни абы с кем… Она вдруг стала жуткой максималисткой. И сама удивлялась этому новому для нее состоянию. Ее журналистское нутро, такое жадное до пестрых человеческих историй, словно погрузилось в глубокий сон. Множество извилистых тропинок, уводящих в самые разные стороны, вдруг силились в одну широкую дорогу, ведущую к непонятной, но очень достойной цели. И сходить с этой дороги ей было категорически запрещено.
Ничего подобного Аля раньше не испытывала. Нет, она не бежала от людей, не молчала, когда испытывала потребность в разговоре. Но и душу свою не открывала случайным знакомым. Пожалуй, было два человека, которые вызывали у нее особые, теплые эмоции. Их присутствие здесь, на Чегете, было так же органично, как и обрамляющий вершины гор снег.
Первый человек - это та самая Лена, барменша из Чегетского кафе. Что-то было во всем ее облике располагающее к себе. Посмотришь и понимаешь: вот оно - воплощение спокойствия и миролюбия. Всегда улыбчива, немногословна… Знает свое дело. Работает за двоих, а то и троих! Но никогда не покажет, что устала, что хочет домой – к детям, мужу… «Впрочем, а есть ли дети? – думала Аля. - Может, это кафе – ее единственная радость в жизни?! И работа за барной стойкой для нее одновременно и выход в свет, и общение с людьми, и дело, которое получается и приносит отдачу?! Вот ведь как ее все туристы любят! Чуть что – Леночка, солнышко, дорогая, родная! Помоги, выручи, налей, успокой, поддержи! Песни ей посвящают, цветы приносят…» С Леной Аля встречалась по несколько раз в день. Выпить чашечку свежесваренного кофе по-восточному стало еще одним необходимым ритуалом. Они почти не общались. Лишь улыбались друг другу и обменивались парой-тройкой фраз: о природе-погоде, о здешних достопримечательностях и других мелочах, про которые Аля сразу же забывала. Но сам факт общения с Леной почему-то ее очень радовал. Чувствовалась в этой хрупкой русской женщине, непонятно как попавшей в эти дикие края, края, где обычай – превыше всего, даже долга и любви, какая-то странная самодостаточность, так не свойственная местным женщинам. Она словно не зависела ни от чего и ни от кого. И в отличие от большинства Алиных подружек, умных, начитанных, но живущих как-то бездарно, без идеи, изюминки, Лена производила впечатление человека, относящегося к своей жизни осмысленно, проникновенно. Возможно, это было всего лишь впечатление. Но для Али впечатления о чем-то были намного важнее всех существующих на эту тему фактов.
Хотя были в ее жизни и досадные проколы. Где бы Аля ни находилась, ей нужно было выбрать объект для наблюдения. Это тоже было почти профессиональной привычкой. Очень часто герои ее наблюдений впоследствии становились героями ее статей. Но кроме профессионального интереса, существовал еще и эстетический. Аля, наблюдая за людьми, создавала некую картинку. Он вписывала свой объект в некий воображаемый фон. И наблюдала уже не просто за человеком, а за человеком, помещенным в ею же придуманные обстоятельства.

***

Года три назад, отдыхая с мужем в Крыму, Аля обратила внимание на одного пожилого господина. Иначе этого прямого, как трость, старика в фетровой шляпе, кремовом костюме, всегда застегнутом на все пуговицы, назвать было нельзя. Но дело было даже не в костюме. Алю поразило его лицо. Таких лиц сейчас просто нет. Живые, почти детские глаза, благородная, ювелирно подстриженная бородка и прямой нос с легкой горбинкой. Все это говорило о том, что человек был благородных кровей. Видимо, из дворянского сословия. Может быть, даже эмигрант первой волны, измученный ностальгией по родине и пару лет назад вернувшийся в любимый Крым. Завершала романтический образ человека в белом неестественно длинная трубка, которую он практически не вынимал изо рта. «Видимо, возвращался на родину морем. Капитан дальнего плавания» - дорисовывала свою воображаемую картину Аля.
Старик появлялся непонятно откуда. Как в сказке. Каждый день, лежа на пляже, Аля закрывала глаза, потом открывала - и видела его. У самого моря, на раскладном стульчике, там, где только что, к примеру, стояла необъятных размеров дама в цветастом купальнике, теперь сидел он – гордо – отстраненно, в неизменном светлом костюме и с трубкой. Если ярко светило солнце, то его профиль с точеными чертами становился произведением искусства. Шляпа с широкими полями довершала образ, придавая силуэту удивительную графичность.
Старик приводил Алю в восторг. Для полноты ощущений ей нужно было его услышать. Она не сомневалась, что голос у господина будет низкий, с легкой хрипотцой… А речь – та самая, правильная, книжная, с неизменными: «моя дорогуша», «удивительная погода», «что изволите?» и т.п. Но старик молчал. Не реагировал ни на крики мальчишек, просящих подкинуть оказавшийся под его ногами мячик, ни на заботливые предложения отдыхающих пойти в тенек, не сидеть так долго на солнце. Он лишь поворачивался в их сторону, смотрел долгим взглядом и вновь погружался в свои думы. «То ли глухой, то ли страдает, - продолжала додумывать историю Аля. – Наверное, все-таки, страдает. Потерял всю свою семью, и вот теперь приходит каждый день к морю и ждет весточки издалека. А весточки все нет. Он устал ждать. Он почти перестал говорить, и единственное, что осталось в его жизни – это бескрайнее, дающее хоть какую-то надежду море!»
Все свои фантазии, связанные со странным господином, Аля записывала в блокнот. Фантазии, таким образом, становились реальностью, фактом. На этом можно было бы успокоиться. Придумать красивый финал – и успокоиться. Вспомнить, к примеру, Грина и прислать старику корабль с Алыми парусами… А можно было бы не вспоминать Грина, а вспомнить «Старика и море» Хемингуэя – послать господину огромную рыбину, за которой он ринется вплавь… А еще лучше – сделать из старика этакого капитана Немо, за которым вот-вот должна приплыть подводная лодка. Чем дальше Аля фантазировала, тем комичнее становились ее картинки. Аля перечеркнула их невидимым карандашом и поставила перед собой иную цель: узнать о благородном молчаливом старике всю правду. Кто он, откуда, и ради чего приходит каждое утро на море.
Лучше бы она этого не делала! Правда оказалась такой, что ввела Алю в состояние шока. Старик не был "дворянским отродьем". И не был эмигрантом. Он не был также и капитаном дальнего плавания, потерявшим всех своих родственников. Кем же он был? Сумасшедшим. Обыкновенным сумасшедшим. Эту страшную правду открыла Але работница регистратуры санатория, где она отдыхала. Старик был ее соседом. Жил вместе с семьей сестры. Душевной болезнью он страдал уже тридцать лет. Постепенно из живого и бодрого человека начал превращаться в растение, слабо реагирующее на действительность. Но это растение было способно каждый день одеваться в костюм, купленный когда-то его сестрой в комиссионном магазине, забивать чаем трубку, найденную им в какой-то подворотне (с трубкой старик не расставался даже ночью!) и идти к морю, где он проводил 3-4 часа. Любые попытки родственников помешать его действиям приводили к жуткому скандалу. Старик начинал реветь, топать ногами как маленький ребенок – и так до тех пор, пока его не оставляли в покое. Романтическая картинка, изображающая благородного старика голубых кровей, с невероятным грохотом упала в сознании Али на пол. Вывод, который после всего произошедшего сделала Аля, был прост: как же коварна бывает природа-мать, наделяя совершенную материю столь несовершенным духом!

***

Но вернемся к нашей истории. Итак, два человека вызывали ее особый интерес. Первым человеком была Лена, а вторым – Он. С Ним здоровались все. И местные, и туристы. Он небрежно пожимал тянущиеся руки и, не задерживаясь на длительные беседы, шел дальше. Он был неуловим, нелюдим и недосягаем. Как и подобает настоящему герою. А в том, что он – герой, Аля не сомневалась. Только герой мог курить сигареты без фильтра, сильно щурясь от едкого дыма, только герой мог решить любую проблему так, как решал ее Он - спокойно и мягко, практически без слов. А проблемы в этих диких краях бывали разные. Самые частые были связаны с выпадами пьяных туристов в адрес местных жителей, приходивших каждый вечер в пансионат. Как только дошедшие до кондиции туристы начинали выяснять с местными, кто – истинные хозяева в этих местах, появлялся ОН. Нависал над спорящими черной тучей, замирал в таком состоянии на несколько секунд – и уходил. Конфликта как не бывало. Скандалисты расходились в разные стороны и больше не задирались. Что уж Он им нашептывал, было загадкой.
Еще одной героической деталью незнакомца был защитного цвета рюкзак, с которым он не расставался. Этот рюкзак был исписан вдоль и поперек каким-то шаманскими выражениями, типа: «Кир, ты наш Бог и царь, пойдем с тобой на край земли, будем есть траву, лишь бы быть рядом с тобой!» Или: «Кир, нет тебя, нет и света!»
«Может, он секту какую возглавляет?», - пронеслось в голове у Али, когда она как-то раз посвятила полвечера чтению этих удивительных строчек. Она сидела за соседним от него столиком в кафе, а рюкзак оказался рядом с ней! Правда, эту мысль она от себя тут же отогнала. Цель сектанта – заманить в свою секту как можно больше людей. А этот самый Кир, похоже, людей сторонился, и очень напрягался, когда кто-то подходил к нему с явным желанием пообщаться.
Ничего конкретного об этом человеке никто сказать не мог, кроме того, что он здесь – авторитет и знает Чегет, как свои пять пальцев. Инструктор Али дополнил эти рассказы своей версией, по которой Кир, или Кирилл, был сотрудником МЧС, и послали его сюда, чтобы следить за порядком. В рюкзаке он носит пистолет и угрожает им тем, кто плохо себя ведет. Версия была правдоподобная, но совсем не романтичная. А Аля жаждала романтики. Для написания новой картины уже были приготовлены и кисти, и краски и холст. И главным героем этого холста должен был стать даже не Кир, а его рюкзак. Ему Аля придала какое-то особое, почти священное значение, ведь он был исписан людьми, которых Кир спас, вытащил из беды…. Ну, так представлялось Але.
Она не далеко ушла от истины. Лена добавила еще несколько штрихов к портрету Кира. Он действительно был спасателем из МЧС. Но в прошлой жизни. Лет семь, как ушел из министерства, поселился в поселке Терскол и занялся самым отчаянным экстримом: водил группы по северам - туда, где сходят лавины и где кататься нельзя никому: ни начинающему, ни асу. В одиночку, без страховки и с минимальным количеством еды ходил по одному из самых сложных маршрутов на Эльбрус, а в свободное от чегетских радостей время развлекался путешествиями на роликах. Однажды доехал на них до Воронежа. Заехал в воронежский Макональдс, съел Биг Мак, сел на поезд и поехал обратно.
«Понятно, что у такого экземпляра полно восторженных поклонниц, вот они-то и исписали его рюкзак!» - заключила в конце рассказа Лена.
Но восторженные поклонницы в поле зрения Али не попадали… «Видимо, он запрещает им здесь маячить, - продолжила мысль Аля - и держит в специальной клетке. Кормит раз в день, а они ему за это хором: «Ты наш Бог, ты наш свет, ты наш Сусанин… Иван» «А Сусанин-то здесь при чем?» - удивилась Лена. «Да так, к слову пришелся. Такой же первопроходец-следопыт!» - выдержав приличную паузу, глубокомысленно ответила Аля.

Глава пятая.

Это была игра, о которой знали лишь он и она. Они всегда садились напротив друг друга. Он – с коньяком, она – бокалом красного вина. У нее в руках была книжка, у него – блокнот. Он почти ничего не писал, только листал исписанные мелким почерком странички. Иногда на его лице появлялась еле заметная улыбка. Нет, это была даже не улыбка, а что-то, похожее на усталую усмешку. Аля фиксировала все его микродвижения. Даже в те моменты, когда была погружена в книгу. На самом деле, она лишь делала вид, что читала. Спроси ее, на каком она месте остановилась, вряд ли она смогла бы ответить что-то внятное. Но спроси ее, куда он сейчас смотрит, через какое время потянется за сигаретой, - она ответила бы с поразительной точностью. Он был ей интересен. И он это знал. За двадцать шесть лет своей жизни она так и не научилась скрывать то, что скрывали все остальные: своего истинного отношения к вещам и людям.
Она, судя по всему, была ему тоже интересна. Временами она чувствовала на себе его прямой взгляд. Поднимала голову, и их глаза встречались. Они могли смотреть друг на друга 1-2 секунды, а могли – целую вечность, пока кто-то из них, почувствовав неловкость ситуации, не убирал взгляда.
Аля понимала, что эта игра в переглядки – максимум того, что они себе могли позволить. Ничего большего между ними произойти не может. Не потому что она или он этого не хотели, а потому что тогда началась бы другая история, с совершенно иными ощущениями и иным исходом. Вряд ли – радостным. Аля даже не была уверена, что ей следует с ним знакомиться. Слова тоже могли помешать содержательному диалогу их душ.
«Диалогу? А был ли это диалог?» - об этом Аля тоже думала, уткнувшись в книгу. Было чувство проникновения друг в друга, глубокого, до дрожи, до какого-то мистического ощущения единения… Была попытка рыть-копать, взламывать тяжелющий замок, за которым был спрятан таинственный клад. Да, именно клад. Аля себя чувствовала почти пиратом, ищущим диковинную штуку в одном из сундуков с сокровищами. Но она не хотела становиться заложником этой магической, сверкающей штуки и предпочитала любоваться ею на расстоянии. Это был не диалог душ, а созерцание одной души – другой!

***

Тем временем чегетские каникулы Али близились к своему завершению. Два последних дня, проведенных в горах, Аля почти ни о чем не думала. Она превратилась в ватное облако: мягкое, неспешное и готовое в любой момент раствориться в прозрачном небосводе. Даже к Маше она вновь вдруг начала испытывать теплые, почти материнские чувства. Маша же, напротив, была похожа на серую тучу, которая вот-вот должна разразиться молнией. Причиной Машиного плохого настроения была не Аля, а неблагодарный студент, который, получив от Маши тепло, внимание, а также горнолыжную технику и каску (Маша любила делать своим мужчинам оригинальные подарки), сбежал.
- Я же его, маленького, чуть ли не с ложечки кормила! Ботинки горнолыжные застегивала! - вновь рыдала на плече у Али Маша.
- А ботинки-то зачем застегивала? Он что, сам не мог?
- Да тугие замки были! Ой, Алька, удавлюсь я, наверное, или с подъемника спрыгну от жизни такой…
Сюжет нескладной Машиной жизни проигрывался в стотысячный раз, но Аля уже не наставляла подругу на путь истинный и не удивлялась несовпадению их жизненных позиций, она ее жалела и приговаривала:
- Вот приедем в Москву и найдем тебе принца на белом коне. Он будет сам себе застегивать горнолыжные ботинки…
- Зачем ему в Москве горнолыжные ботинки, – выла Маша
- Действительно, зачем? Он будет сам себя кормить, одевать и еще твой нос утирать сопливый…

***

День накануне отъезда выдался пасмурный. С неба сыпались хлопья мокрого снега, на улице было промозгло и пахло сыростью.
В последние дни Аля каталась уже не с тренировочной горки. Она спускалась с крутых чегетских склонов – пусть осторожно, неумело, но сама, без всякой помощи.
Несмотря на плохую погоду, Аля все же решила подняться на гору и сделать последний спуск. Погода ухудшалась, видимость была нулевой, и на середине склона Аля стала жалеть, что не осталась в теплом и уютном пансионате. Она уже не ехала – она еле-еле соскальзывала, практически на ощупь. Проезжающие мимо горнолыжники тоже спускались неуверенно, но все же быстрее, чем Аля.
От напряжения ноги дико ныли. Они почти отказывались слушаться свою хозяйку, и Аля чувствовала, что вот-вот ее терпению придет конец. Но вдруг произошло что-то сверхъестественное. Какая-то неведомая сила сбила ее с ног, и Алю понесло – но не так, как в первый раз с Машей. Там она понимала, что с ней происходит, и как-то контролировала процесс своего перемещения. В этот раз все произошло настолько стремительно, что Аля и опомниться не успела, как врезалась в огромное дерево. Судя по тому, что голова от боли разрывалась на части, именно этим местом она и врезалась. Кто ее сбил, Аля так и не поняла. Если этот «некто» не улетел в космос, то значит, припарковался значительно ниже нее. Аля попыталась встать, но попытка оказалась неудачной. Ноги жили какой-то отдельной от нее жизнью. Аля даже заволновалась: а на месте ли они? Увидев две конечности, облаченные в черные штаны и красные ботинки, Аля немного успокоилась. Но лишь на мгновение. Тут же Аля почувствовала, что от беспомощности она вот-вот разрыдается. Глаза наполнились слезами, в носу засвербило и… и вдруг перед ней вырос человек. Несмотря на то, что человек был с ног до головы облачен в черную горнолыжную экипировку, закрывающую даже лицо, вернее, одну его, нижнюю половину (верхняя была скрыта за лыжной маской), Аля его узнала. По рюкзаку, висевшему за плечами.
- Встать не можешь?
- Неа.
- Что болит?
- Голова.
- В каске надо ездить, – сухо произнес Он.
- Каску подарили студенту, – почему-то стала оправдываться разволновавшаяся Аля.
- Какому студенту?
- Неважно! Уже не вернешь ни студента, ни каску.
Подумав, видимо, что Аля бредит, Кир как-то подобрел…
- Хватайся за мою шею, - уже мягко сказал он и наклонился к Але.
Она вцепилась в шею Кира. Он обхватил ее за талию и приподнял.
- Стоишь?
- Вроде…
- А если я перестану тебя держать?
- Нет, - в ужасе закричала Аля, - не отпускайте, пожалуйста.
- Хорошо, - усмехнулся он, – бери меня под руку – и поехали.
Аля покорно взяла своего спасителя под руку, голову опустила на его плечо и поплыла вниз. Ей так показалось, что они поплыли. Уверенно и легко. Она понимала, что теперь ни ветер, ни снег, ни летающие горнолыжники ей не страшны. Ведь она едет с Ним – с героем. И в этот момент она, как и сотни его поклонниц, готова была произносить в его адрес самые высокопарные слова… Да что там произносить, она готова была исписать этими словами еще один, совершенно новый рюкзак.

***

- А что вы там носите? – кивнула в сторону рюкзака Аля, когда они уже сидели в кафе.
Лена прикладывала к ее лбу мокрую повязку, а Кир, сняв с Али ботинки, прощупывал ступни на предмет перелома.
- Вот здесь не больно?
- Нет. Здесь приятно, - решила слегка пококетничать Аля.
Но он сделал вид, что не услышал ее слов.
- В рюкзаке я вожу… Он слегка замялся. - Ну, например, вот что!
И он достал блестящую упаковку с таблетками.
- Это для разных сумасшедших горнолыжниц, не жалеющих свои головы. Принимать нужно при головокружениях, сотрясениях мозга и прочих неприятностях, связанных с головой. Прими сейчас одну таблетку. И завтра: одну утром, другую вечером.
- Завтра я уезжаю, - Аля специально произнесла эту фразу, чтобы посмотреть на его реакцию. Но на него и эта фраза не произвела никакого впечатления. Напротив, он, кажется, был рад такому стечению обстоятельств.
- Что ж, это к лучшему. Если у тебя сотрясение, то лучше лечиться на равнине, чем здесь, на высоте.
- А у вас там больше ничего нет? - настойчиво продолжала свой допрос Аля.
- Тебе, наверное, понарассказывали сказок о том, что в рюкзаке у меня кинжал или револьвер, а исписали его девочки, которых я спас от неминуемой смерти… Так?
Аля вся превратилась в Ухо и даже кивнуть не могла от напряжения, которое испытывала в данный момент. Сейчас должна была открыться Страшная Тайна его рюкзака.
- Рюкзак этот мне подарили тринадцать лет назад два подростка. Они с ума сходили от Майка Науменко, знаешь такого?
- Аля наконец-то кивнула. Да, она, безусловно, слышала об этом музыканте, лидере группы «Зоопарк».
- Так вот. Все, что написано на этом рюкзаке, предназначалось ему. Эти пацаны везли рюкзак ему в подарок. Они хотели подарить его на концерте, но концерт отменили. Не помню, почему. В общем, в итоге они подарили его мне.
- Но ведь просто так они подарить его вам не могли, – не унималась Аля. - Этот рюкзак, ведь слишком много для них значил… Вы их спасли? Что Вы для них сделали?
- Какая разница, - опять усмехнулся он и впервые за все это время посмотрел на Алю не как лечащий врач.
У Али от этого взгляда все перевернулось внутри.
- Спасибо, если бы не вы… - Аля замялась. Она хотела подобрать какие-то очень правильные слова благодарности, которые ему бы понравились, но не могла.
Он увидел ее замешательство и резко вставил:
- Кто-то сшибает с ног, а кто-то – ставит на ноги. Так ведь? Иначе было бы неинтересно, - произнес он и вновь посмотрел на Алю своим дерзким взглядом.
Затем Кир вновь открыл свой рюкзак и достал пластмассовую игрушку – розового веселого мишку-погремушку. Внутри у мишки было множество шариков, и он ими приятно шуршал, когда его переворачивали.
- Эта игрушка предназначалась одному совсем еще юному человеку, но я подумал, что девушке с такими большими и наивными глазами она сейчас нужнее.
Кир вложил мишку Але в руку, поднялся и, не сказав больше ни слова, ушел.


Глава шестая.

Аля и Маша уехали в ночь. Весь день Аля провалялась в постели с головной болью. Маша, вновь почувствовав свою нужность, не отходила от подруги ни на шаг. Заваривала чай, прикладывала ко лбу влажное полотенце и читала нотации, смысл которых сводился к тому, что Аля не ведает, что творит, что нельзя ей было делать этот спуск, без нее, без Маши, и что теперь она, Маша, не сможет смотреть ее мужу в глаза. Он-то ждет свеженькую, проветренную супружницу, а получит больного на всю голову инвалида!
Как Маша будет смотреть в глаза Вадиму, Алю как-то волновало мало. Да он и не заметит ничего. А вот как ей после всего этого работать – головой, между прочим, Алю беспокоило всерьез. Да Бог с ней, с головной болью. Как сказал врач, через два-три дня Аля вновь станет огурцом. Сотрясения не было, но был сильный ушиб. Алю заботило другое: ее психологическое состояние. Уезжала она на Чегет матерой журналисткой, острой на язык, уверенной в себе, а вернется девочкой с большими наивными глазами. И с розовым мишкой-погремушкой в руках. И о чем она будет писать? О том, что "мир прекрасен и удивителен", а еще – "притягателен", пользуясь терминологией Маши?! Любые слова, который Аля подбирала для определения того, что с ней здесь произошло, представлялись ей жуткими, пошлыми. Ей вообще стало казаться, что она разучилась говорить. И теперь умеет только смотреть и слушать. Слова, которым Аля уделяла так много значения в этой жизни, вдруг потеряли всякий смысл.
- Маша, а с головой-то у меня и вправду серьезные проблемы!
- Конечно! Со всей дури в дерево въехать лбом!
- Маша, я не в дерево въехала лбом! Я ехала по ровному шоссе и снесла на полной скорости знак дорожный - кирпич. И... въехала туда, куда вообще не надо было свой нос сувать. И как теперь выбраться отсюда – не знаю!
- Зато я знаю, - уверенным голосом заявила Маша. Прилетишь домой, отоспишься у мужа под бочком, примешь ванну с ароматическими маслами, сделаешь прическу… Что еще? Обзвонишь всех своих сотрудников-трудоголиков, соберешь свежие сплетни - и сама не заметишь, как от ломки твоей не осталось и следа.
- Какой ужас! – только и сказала Маша, представив, как она с красивой прической обзванивает своих болтливых коллег. И те ей долго и нудно рассказывают про инаугурацию президента, нефтяной кризис, падение доллара и про всякую другую чепуху, не заслуживающую, по здешним, чегетским меркам, никакого внимания!

***

Маша отчасти оказалась права. Суетливая и вечно куда-то торопящаяся Москва сделала свое коварное дело и довольно быстро вернула Алю к той жизни, которой она жила до поездки на Чегет. На работе ее моментально завалили новыми проектами, и начались привычные журналистские будни. Аля собирала материалы для будущих статей, брала интервью, звонила и отвечала на звонки, меняла одну за другой батарейки в диктофоне и писала, писала, писала - в свою собственную колонку редактора – о том, что знает и любит: о театре и кино, о книгах, музыке…
В этой же колонке должна была появиться и статья про Чегет. Но Аля ее не писала. Горы оставались единственным заповедным уголком в ее душе. Для них по-прежнему не находилось нужных слов. Пытаясь анализировать, почему это происходило, Аля приходила к одной и той же мысли: полученные ею на Чегете ощущения были настолько сильными, что требовали такой же сильной разрядки – отдачи. А где она могла ее получить? Уж точно не здесь, в этих урбанистических условиях, противоречащих самой идее существования человеческой души.
И она вновь уносила свою неуспокоенную душу, с крошечной огневой точкой посередине, туда, в маленький пансионат, расположенный у подножия самой непредсказуемой в своем отношении к человеку горы – Чегет. И начинала заново искать те самые слова. И вновь их не находила, потому что чего-то еще не понимала про "потусторонний" мир, куда ее как-то раз отвезла подруга Маша. И по приезде в Москву, вновь ничего о нем не писала. Лишь вспоминала домики с красными крышами на чегетской поляне, сварливых работников канатки, кафе с Леной и его – Героя-спасителя с неизменным рюкзаком за плечами.
Вадим, муж Али, относился к поездкам жены как мелким шалостям любопытного ребенка. Ну, если хочется ему все потрогать ручками – почему бы этого не позволить?! Сам на Чегет не рвался – горы и лыжи были отнюдь не его стихией. Отдыхать он предпочитал на берегу теплого моря – с кроссвордом в руках и панамкой на голове. Аля, как правило, составляла Вадиму компанию, но в последние годы перестала с ним ездить. Она давала мужу право на владение своим заповедным островком, если уж он так щедро подарил ей Чегет! Вадим этим правом пользовался охотно и старался бывать на море тогда, когда жена «скакала» (это было его словцо) по Чегетским кочкам. Ему казалось, что если он в это время будет не в Москве, а на фешенебельном курорте, в окружении загорелых туристок, Аля быстрее по нему соскучится. Это была странная, не совсем мужская логика, но Вадим и не был мужчиной в общепринятом смысле этого слова. Он был фотографом, привыкшим наблюдать и ловить нужные моменты. Вот и поймал нужный, с его точки зрения, момент для возвращения у Али уходящих чувств. А в том, что чувства уходили, сомнения не было ни у него, ни у нее. Но, будучи по природе наблюдателями, а не созидателями, они не предпринимали никаких решительных шагов для того, чтобы их отношения либо укрепить, либо разрушить окончательно. Все было пущено на самотек, и обоих такое положение вещей, похоже, устраивало.


Глава седьмая.

Она вновь собиралась на Чегет.
Компания на сей раз подобралась разношерстная. С Алей решила поехать ее двоюродная сестра, сотрудница с мужем и их приятель Егор – мастер спорта по горным лыжам, эт
акий голливудский красавец, на грудь которого Але очень хотелось повесить табличку «Люби меня!» Он относился к тому вымирающему типу мужчин-самцов, которые всю свою неудержимую энергию направляют на обольщение женщин. Правда, женщины в его холостяцкие сети тоже попадали особые: возрастные дамы, неудовлетворенные своими мужьями, с ищущим взглядом и резкими движениями завоевательниц, называющие своих партнеров не иначе как: «мой мальчик» или, еще того хуже: «солнышко». Але не хотелось называть Егора ни «мальчиком», ни «солнышком», ей вообще не очень хотелось с ним общаться, зато Егор всю дорогу ходил пред Алей петухом – расправлял перышки, задирал носик и тем самым всячески пытался понравиться своей новой знакомой.
Приехали они, как всегда, ночью и сразу же разбрелись по номерам. Аля быстро разделась, нырнула под одеяло и сладко зевнула. Нужно было как можно быстрее уснуть, чтобы наступило «завтра». Этого «завтра» она ждала весь год!
Алю разбудил шум дождя. Она открыла балконную дверь и моментально наполнилась сырым и ароматным горным воздухом. Он проникал в каждую клеточку ее организма, насыщал влагой волосы, мягко обволакивал кожу, легким холодком проникал под ногти. Аля вышла на балкон, подняла голову кверху и почувствовала приятную тяжесть дождевых капель. Она умывалась ими, глотала, ловила ладонями… Капли попадали в ее глаза, потом стекали по щекам, словно это были не капли, а слезы. Легкая ночная рубашка прилипла к ее телу и стала совершенно прозрачной. В этом первозданном виде она стояла абсолютно счастливая и могла так стоять еще час, два - столько, сколько требовал ее организм, истосковавшийся за долгий год по этой живительной, природной влаге и по особому чегетскому воздуху. Наполненная им, она уже в пятый раз рождалась заново, становилась частью этого многослойного мира, названия которому не было, но существование которого она ощущала сейчас как никогда.
Приняв дождевой душ, Аля насухо вытерлась большим махровым полотенцем, расчесала волосы, надела чегетскую униформу: джинсы и свободную красную рубаху, сделала ненавязчивый макияж (а-ля натюрель) – перебарщивать в горах с косметикой было нельзя – и пошла вниз, здороваться с Леной.
Лены в кафе не оказалось. Вместо нее за барной стойкой хозяйничала толстая балкарка. Она пересчитывала йогурты и что-то писала в тетрадке. Лену за этим занятием Аля почему-то никогда не заставала. Когда уж она вела всю бухгалтерию, раскладывала по своим местам новые продукты – одному Богу известно. Все у нее происходило как-то невзначай, весело, и поэтому у приезжающих создавалось ощущение, что Лена отнюдь не перетруждается, находясь на рабочем месте больше 12 часов.
- Здравствуйте, а где Лена? - поинтересовалась Аля у новоявленной барменши.
Барменша продолжала считать йогурты, словно и не замечая Али. Аля выдержала паузу и вновь повторила вопрос.
- Девушка, не видищь, считаю я, - раздраженно ответила женщина, - собьюсь, ти за меня пересчитывать будешь?
- Извините, но мне очень нужно знать, Лена тут больше не работает?
Барменша, поняв, что та не отступит, пока не дождется ответа, выпалила:
- Да что ви все ко мне привязались: где Лена, где Лена?! На больничном сидит. Появится завтра.
- Вот спасибо! - Аля расплылась в улыбке.
Ситуация с Леной прояснилась. Осталось выяснить, где ее Герой. Впрочем, выяснить это было практически невозможно. Героя нужно будет «ловить» вечером в кафе.
Из-за дождя катание отменилось. Весь день Аля с компанией провели в пансионате. Спали, ели, играли в настольный теннис и болтали – ни о чем. К вечеру они выползли в кафе. Народу набралось – не продохнуть. Быстро пробежавшись глазами по всем сидящим за столиками, Аля Его не увидела. «Значит, еще не пришел», - подумала она. Выкроив местечко в уголке, Аля с друзьями сели. Столик был рассчитан на четверых, а их было пятеро. Веселый и находчивый Егор сразу предложил Але сесть ему на колени. Аля представила, как восседает на коленях у этого ловеласа – и тут появляется Он. «Нет, лучше не рисковать. Совсем отпугну» - пронеслось у нее в голове. В конце концов на коленях у Егора оказалась сестра Али - Вика. Она сияла от счастья, поскольку Егор ей нравился. Аля видела, что Егор к Вике равнодушен, но в глубине души все равно радовалась, что все так удачно сложилось. Вика была у Егора на коленях, и ей Але, в ближайшие пару часов ничего не угрожало.
За соседним столом сидели инструкторы. Аля краем уха слушала их разговоры, надеясь, что они что-то скажут и о Кире. Инструкторы говорили о планах на лето, о плохой погоде в этом сезоне и о какой-то группе, которая месяц назад пропала в горах. Группы на Чегете пропадали часто. Это была обратная сторона радостного чегетского отдыха. От несчастного случая по большому счету здесь не застрахован никто. И уж тем более те, кто нарушает правила и катаются по Северам, или делают восхождение на Эльбрус по самым коварным склонам. И все-таки узнать эту историю нужно было подробнее. Аля повернулась к инструкторам:
- Простите, что вклиниваюсь в вашу беседу… Я случайно услышала, что вы говорите о группе, которая пропала месяц назад. А что это за группа, как она пропала?
- Сноубордисты, чтобы их… - ответил один из инструкторов, тот, что сидел ближе к Але. - Трое ребят и девчонка. Поехали кататься по целине и попали под лавину.
- А с ними гида-инструктора не было?
- В том-то и дело, что не было.
В воздухе повисла пауза. Чувствуется, что инструктор еще не все рассказал, но говорить ему явно больше не хотелось. Аля это поняла, но все рано продолжала свой допрос.
- И что?.. Пропали – и все?! Их искали?
- Искали, конечно. Плетнев туда первый отправился… И сам пропал.
- Плетнев – это кто? – с замиранием сердца произнесла Аля.
- Кирилл Плетнев, бывший МЧСовец, он жил здесь, в Терсколе, водил группы по подобным маршрутам.
У Али внутри все оборвалось.
- Это тот, что с рюкзаком исписанным…
- Да, он. Лавины больше не сходили, понимаете?! Куда он делся – неизвестно. И тела ребят где? Все перерыли… Нигде нет! Начнешь тут верить в сказки разные про души погибших альпинистов, которые забирают к себе тех, кто им особенно понравился. Заманивают в дебри непролазные, туда, куда и спасатель не доберется, и засыпают снегом…
Аля так и не могла поверить в то, что это все правда.
- А может, он жив? Мало ли, куда мог подеваться… Может, вернулся и уехал куда-нибудь?
Инструктор усмехнулся.
- Милая девушка, тут, в горах, может быть все! Тут у людей мозги по-другому работать начинают. И народ такие номера выдает! Мама, не горюй! Но Кир-то был местный, бывалый… И с мозгами у него было все в порядке.
Этой ночью Аля не спала. Совсем. Вернее, она находилась в странном состоянии - «между» сном и явью. Она прокручивала в памяти слова инструктора, тут же ее сознание выдавало «картинки» того, как все это могло произойти: лавина, терпящие бедствие люди, рядом – ОН, отважный и сильный – тянет к ним руки… Еще немного, и люди будут спасены, но… Но тут непонятно откуда взявшийся снежный вихрь засыпал все эти вспышки ее разыгравшегося воображения, мгновенно превращался в огромный черный шар и удалялся прочь, в белое пространство, не имеющее ни конца, ни края. Потом наступала холодная, белая тишина, из которой медленно, одно за другим, проступали очертания чьих-то печальных лиц. Это были лица погибших в горах альпинистов. Вернее, таким образом, материализовались их души…. Они кружились в ритуальном хороводе, закатывали глаза к небу и беззвучно шевелили губами…
В какой-то момент Але стало казаться, что она сходит с ума. Испуганная, она протерла глаза, села на край кровати и глубоко вздохнула. За окном, буквально на глазах, уходила ночь. Каждую секунду становилось светлее и светлее, и буквально через пару минут на земле воцарилось всепобеждающее утро.

Глава восьмая.

Она пришла в кафе ровно к открытию. Лена уже была на месте.
- В этой истории очень много странного, - разговор, естественно, шел о пропавших альпинистах и Кире. - Он из таких ситуаций выныривал!!! Он же тут – как рыба в воде. Опасность за километр чует. Никогда не будет рисковать бездумно, на одном энтузиазме.
- Лена, но есть факты! Он пошел их спасать и пропал. Не испарился же в воздухе!
- А Бог его знает! Мне кажется, он на любой трюк готов. - Лена грустно улыбнулась. И Але показалось, что за этой улыбкой скрывалась какая-то, еще незнакомая Але, история.
Аля решила применить испытанный журналистский прием: если ты хочешь узнать о человеке что-то глубоко личное, расскажи это личное о себе. Нельзя требовать искренности, если сам застегнут на все пуговицы!
 - Знаешь, Лен, - я весь этот год о нем думала. Это было наваждение какое-то! Просыпаюсь с ним! Засыпаю – тоже с ним.
- Влюбилась, что ли? – Лена все так же печально улыбалась.
- Если это и любовь, то какая-то книжная, придуманная. Меня тянет к нему не как к интересному мужику, а как к образу, который я в голове себе создала. Понимаешь?! Мне не нужно от него ничего. Мне нужен сам факт его присутствия в моей жизни. Нужно тут встречаться, смотреть на него, ловить его взгляды... И мне кажется, что это все мне дает какие-то внутренние силы, я словно становлюсь причастной не только к своей, но и к его – яркой, особой - судьбе… Понимаешь, ну, это про то, что... – Аля очень волновалась и с трудом подбирала слова, - про то, что в каждой жизни должно быть место подвигу! Вот он – это воплощение подвига. А значит, подвиг есть и в моей жизни…
- Понимаю… - Лена становилась все загадочнее. – А я вот была влюблена в него по-настоящему. И подвиги мы практически вместе совершали. Я же приехала сюда не в кафе работать. Я приехала сюда, потому что у меня была мечта: сделать восхождение на Эльбрус по западному склону.
- Откуда приехала?
- С Украины. Я работала в школе, преподавала русский язык и литературу!
«Вот так поворот!» - пронеслось в Алиной голове.
- Когда произошла оранжевая революция и мы вынуждены были преподавать Пушкина на украинском языке, я не выдержала и уехала. А поскольку бредила горами, то оказалась здесь. Познакомилась с Киром. Он меня устроил работать в это кафе, а параллельно учил азам альпинизма. Мы с ним вместе это восхождение сделали. Вдвоем. Это был тяжелый, катастрофически тяжелый труд и в то же время – ощущение полного счастья, оттого, что он был рядом, что он - мой!
- Ну, а дальше-то что было? Вы расстались?
- А ты можешь представить рядом с Киром постоянную женщину? Жену? Сам факт того, что его дома кто-то ждет, вселяет в него чувство ужаса. И дело даже не в какой-то там призрачной свободе, которая ему нужна, как воздух. А в его неумении подстраиваться – под обстоятельства, под людей, под общепринятые схемы поведения. Он – страшно одинокий человек. И горы для него – это не романтика, про которую думаешь ты, горы – это место, где твое одиночество доходит до своего высшего проявления. Вернее, нет, не так. Горы дают тебе право на это одиночество. Ты же сама ощущала, находясь там, наверху, насколько ты обособленна от других людей? Горы стирают связь человека с бытом, со всем земным. Вот это-то его и притягивает. Понимаешь, ему легко тут быть героем. Но только тут. А помести его в городские условия, к толстым теткам и дядькам, к девушкам на шпильках, замуруй его в четырех стенах с телевизором, от его героизма не останется и следа. Он превратится в безвольного хлюпика и через пару-тройку месяцев сопьется!
- Слушай, ты сейчас говоришь, как брошенная женщина, которая до сих пор не может простить мужчине факт их разрыва! И потом, откуда ты все это знаешь? Про то, что сопьется, про то, что герой – только здесь?
- Он мне сам о себе многое рассказывал. У него была семья в Нальчике, от которой он просто-напросто сбежал. Понимаешь, не вынес ужина по команде, обязательных игр с сыном, докладов жене о прошедшем дне. И вот, как-то раз он собрал свои вещи и - ушел, ничего никому не сказав. Сыну тогда было 5 лет. Через два дня от него письмо пришло. Он просил прощения, писал, что по-другому поступить не мог. Не мог больше врать.
- А в чем вранье-то?
- Наверное, в том, что он был не самим собою. Это же страшно - врать ребенку: притворяться, что тебе ой, как нравится катать его на спине, и при этом смотреть на часы… Разговаривать с женой и в душе проклинать тот день, когда он повел ее под венец!
- Да… А оставить сына без отца – это не страшно?
- И я о том же. Он и меня так же почти бросил. В тот день, как с Эльбруса спустились. Обещал прийти вечером и… пропал. На неделю. Опять – никому ни слова не сказал! А я, как дура, бегала по друзьям-знакомым, все надеялась его у кого-то из них обнаружить. А этот психолог точно все рассчитал. Вернулся ровно тогда, когда я его искать перестала. Вечером стою за стойкой. И вдруг – знакомая фигура. Подходит, раскрывает свой рюкзачок и достает розу. А я ему сказать ничего не могу, потому что в душе – полная неразбериха. Хочется и послать его к чертовой матери, и к груди припасть от радости, что увидела. В общем, стою и молчу. Глаза, полные слез. И знаешь, что он делает? Он кладет розу на барную стойку, весело так подмигивает и… уходит. К столику. Вот что бы ты на моем месте сделала?
Аля задумалась… Она, почему-то, не могла себя представить на месте Лены. Но, тем не менее, сказала:
- Наверное, я бы ход конем какой-нибудь сделала. Подошла бы к его столику – якобы пепельницу поменять – и сунула бы подаренную розу в его стакан с коньяком.
- Остроумно. Но с ним бы это не прошло. Ну, поставила бы ты эту розу в стакан. А он бы ее вытащил. Вот и все! На этом бы точно все закончилось!
Аля и сама понимала, что этот «ход конем» был больше похож на агонию пешки, которая чувствует, что ее партия обречена, но сдаваться не хочет.
- И что же ты сделала?
- Да ничего. Напилась впервые в жизни. Не все же им напиваться!
- Пока народ был, я как-то держалась. А как схлынул – я легла на барную стойку и отключилась. Проснулась у себя дома. На столе – его роза и записка. Вот ведь любитель эпистолярного жанра! Написал мне. Наизусть помню: «Ленка, нас с тобой связывает нечто большее, чем взаимные обязательства, нас с тобой связывает Эльбрус. Я ни с одной женщиной бы не решился на то, на что решился с тобой. И я не хочу опошлять эту славную историю дурацкими претензиями и обидами. Давай сохраним все, что было, в первозданном виде!» Вот и все! Но он говорил о своей истории, а не о моей! Моя-то была другой! Я-то его любила и готова была ради него и об Эльбрусе забыть! – Она опять замолчала. – Ты представляешь, какая боль: видеть его каждый вечер здесь, в кафе, и не иметь возможности ничего сделать?! Так что ты молодец, что удержалась, что смогла сохранить свою историю. Его как человека любить нельзя! Это опасно для жизни. А вот образ – это пожалуйста!
Несмотря на то, что Лена была сильно взволнованна, говорила она спокойно. Так, будто этот текст она произносила не в первый раз. Потом Аля поняла: Лена сознательно себя сдерживала, чтобы не поддаться все еще сидящему в ней чувству отчаяния, чтобы не пойти на поводу у эмоций. Так что ее всегда спокойное и дружелюбное лицо – это было почти вынужденной мерой, необходимой защитой.
Но вдруг Лена словно очнулась. Она посмотрела на Алю прямым, серьезным взглядом и произнесла с какой-то новой интонацией: «Ты чувствуешь, мы говорим о нем, как о живом?!»
И правда, Аля, пока слушала историю Лены, вообще забыла о том, что произошло!
- Может быть, он и вправду жив? Удрал в очередной раз от какой-нибудь влюбленной, вроде тебя или меня? – Аля попыталась улыбнуться, но Лене, похоже, было не до улыбок.
- Если он удрал, то будет письмо. Это его стиль. Вопрос, кому он его напишет?!
- Ну, уж точно не нам с тобой! – Аля с каким-то маниакальным упорством продолжала ехидничать. Ей казалось, что напряжение перевалило через свой критический уровень и пора разряжать обстановку, но Лена по-прежнему была серьезна.
- Аля, – так же серьезно сказала она, - я очень рада, что мы с тобой наконец-то поговорили. Мы много лет друг друга знаем, но никогда не разговаривали по душам. И мне очень жалко, что на следующий год такой возможности уже не будет.
- Это еще почему? – удивилась Аля.
- На следующий год я тут работать, видимо, уже не буду! Условия невыносимые. Я света белого не вижу: одни чашки, да бутылки. И зарплата – 300 долларов. Хозяин нашего кафе пьет и с руководством Чегета о нашей ситуации говорить не собирается. Я даже сменщицу себе найти не могу. Никто из русских не идет на такие условия, а местные эту работу не потянут. Чтобы общаться с москвичами, нужен хоть какой-то интеллект.
Это уже было слишком. Двойной удар. Сначала она потеряла Кира и вслед за ним готова была исчезнуть с горизонта Лена…
- Ну и день сюрпризов! - только и ответила расстроенная Аля.

Глава девятая.

После разговора с Леной остался странный осадок. Нет, Аля не разочаровалась в Кире – нечто подобное она себе и представляла. Ей не было жалко и себя, потерявшую в один момент две главные чегетские радости. Ей было жалко Лену. Она понимала, как ей нелегко: переживать за Кира, отрывать от сердца место, которому отдала столько сил и времени, держаться с таким достоинством, не показывая никому свои душевные тревоги и тяготы. Она хотела ей как-то помочь, но ничего придумать не могла. Не идти же ей самой договариваться с Чегетским руководством? Кто ее там будет слушать?
Между тем никаких новостей о пропавших сноубордистах не было. Их тела так и не нашли, и работы по поиску прекратились. Не было весточки и от Кира. Аля все чаще и чаще вспоминала о душах погибших альпинистов, и они вновь стали ей сниться во сне.
Каждый день она просыпалась со странным ощущением. Как будто ей подают какие-то сигналы, но она никак не могла понять их смысла. Аля, как и прежде, всматривалась в горы, пытаясь найти ответ у них, но горы, видимо, существовали на этой земле для того, чтобы эти вопросы ставить.
Порцию здравого смысла в существование Али вносили разве что ее московские друзья. Они словно соединяли ее с той, покинутой на время жизнью. С жизнью, где все давным-давно было расставлено по полочкам: ответы найдены, действия предсказуемы, круг друзей очерчен. Жизнью, где не было ни мистики, ни романтики, ни глубоких разочарований, ни столь же глубоких надежд. На что надеяться? На новую работу? На то, что муж придет домой с цветами?
Она смотрела на сотрудницу Таню с мужем Андреем, на любвеобильного Егора и сестру Вику и поражалась их умению легко и весело адаптироваться к новой ситуации. Для них ее будто и не существовало. Словно не уезжали они за несколько тысяч километров от насиженных мест, будто не было этой удивительной, неповторимой красоты вокруг, и не пропадали люди в этих опасных, высоких горах. Когда речь заходила об этой ситуации, Таня лишь повторяла: «Упали они в расщелину какую-нибудь, кто их теперь найдет?!» Аля пыталась сказать, что не было в том месте расщелины, но Таня стояла на своем: «А ты-то откуда знаешь?» Таня существовала в своем, выверенном мире. В нем находилось место только тому, что Таня принимала. То, что выбивалось из ее стройной концепции, просто-напросто не существовало. Удобно и полезно для нервной системы. Муж Тани, Андрей, будто вообще из Москвы никуда не уезжал. Он не катался на лыжах, свободное время проводил в бильярдной или в кафе, читал привезенные с собой газеты и переживал разве что за падение курса доллара. Ситуация со сноубордистами, пропавшими в четырехстах метрах от его любимой бильярдной, была для него значительно дальше ситуации, сложившейся на фондовом рынке в Англии. Вика, сестра Али, была влюблена, а потому вообще никого, кроме Егора, не видела. Егор же единственный время от времени интересовался судьбой сноубордистов, но приблизительно так же, как интересуется покупатель наличием свежего хлеба.
Аля в этой компании была как инопланетянка. Таня, рассчитывавшая на хороший, «бабский» отдых, теперь с особым цинизмом подкалывала свою сотрудницу – то на предмет ее детской впечатлительности, то на предмет ее платонической влюбленности. «В пятьдесят лет, когда уже ничего не будет хотеться, - тогда глазки к небу и закатывай! Может, тебе оттуда, с неба, такой же немощный старичок и помашет своей корявой ручкой! А пока молодая, – о здоровье думать надо!» Алю эти фразы больше забавляли, чем раздражали, и она отвечала Тане, что там, наверху, сидят не только старички, но и вполне симпатичные и отважные мужчины средних лет!» Таня качала головой и повторяла одну и ту же фразу: «Лечиться тебе серьезно надо! С таким романтизмом в заднице долго не протянешь!»
А под конец отдыха Таня и вовсе разошлась. И была по-своему права. Простудился Егор. С высокой температурой он три дня провел в номере. За это время Аля даже не заглянула к нему, хотя честно справлялась о его здоровье у Вики, которая, естественно, проявляла чудеса жертвенности, находясь у его койки чуть ли не целые сутки. В один из этих вечеров Аля сидела в компании Тани и Андрея. Андрей, как всегда, отсутствовал в своих газетах, Аля слушала поющую под гитару компанию (она сидела сзади них, и Але пришлось развернуться к ним всем корпусом), Таня же одну за другой курила сигареты и откровенно злилась: она не привыкла на отдыхе долго находиться наедине с самой собой. Первым под «горячую руку» попался муж. Ему очень экспрессивно была прочтена лекция о том, что человек – это существо не только читающее, но и говорящее. И что читают для того, чтобы потом полученную информацию донести до аудитории. И что, если он этого делать не умеет, то зачем тогда ему вообще нужны люди, и, в частности, жена?! Затем досталось Але. Таня сказала, что большей эгоистки она в своей жизни не встречала. Что самые страшные люди – это те, кто делит мир на своих и чужих. Они думают о высоких и тонких материях, переживают за судьбы всего мира, а судьбы людей, которые находятся рядом, их при этом не волнуют! «Ты из-за этих гор умом тронулась, дорогая коллега! – почти кричала Таня. - Ходишь, как зомбированная. Тебе здесь и компания-то не нужна! Зачем ты меня с собой тащила? Сестру свою? Чтобы одна тебя веселила время от времени, тогда, когда ты этого захочешь, а другая, чтобы у койки больного парня штаны протирала? Хоть бы предложила сестричке-то передохнуть, сходить погулять, заменила бы на часик?!»
Аля слушала Таню и понимала, что она была права. Да, она страшная эгоистка, которая откровенно пренебрегала желаниями людей, оказавшихся здесь, рядом с нею. И сестру она не имела права бросать ни на час. Ей столько раз хотелось поговорить с Алей, поделиться своими эмоциями. А она слушала вполуха, думая, как это все мелко и обычно. Думала: ну что за сюжет? Здоровый дебил, влюбленная не в него, а в культ силы, совсем еще юная девочка... Все это временно, неинтересно, неумно… Но, с другой стороны, это ведь было ее, Алино мнение. А у Вики было свое. И чувства, которые она переживала, были в тот, конкретный, момент, ее главной и единственной жизнью! И Аля должна была ей помочь пронести эти чувства красиво и достойно, так, как это делала она сама. А Таня? Сколько раз она помогала Але в редакции? Искала героев, страховала, когда Аля не могла прийти на работу… И вот тебе на! Приехали на Чегет, она, Аля закатила глазки к небу и ходит с высокомерным видом – вся непонятная и отстраненная.
Но тут вступила другая, уязвленная, половина Алиного разума. Минуточку! Она что, всегда так себя ведет!? Разве там, в Москве, она не несется на помощь по первому зову, взгляду… Разве не она вытаскивала Вику из депрессии, когда ее модой человек ушел к ее же подруге, и Вика всерьез собиралась наложить на себя руки? Разве не она писала за Таньку статьи в рубрику «Путешествия», когда та сломала правую руку? Бескорыстно, между прочим, писала. Весь гонорар Таня тогда взяла себе, сказав Але лишь спасибо! Так кто тут больший эгоист? Она, которая впервые в жизни почувствовала себя свободно дышащим человеком, или Таня, которая из-за какого-то дурацкого противоборства не захотела понять ее, Алины, чувства. Почему ей не дают забыть это страшное слово «должна!» даже здесь?! Она же ни от кого ничего не требует. Если кто-то способен понять ее, как, например, Лена, то замечательно! Они смогут прекрасно общаться! Но если их чувства и мысли, образ жизни идут параллельно и ни на каком горизонте им не светит пересечься, то неужели надо ломать себя ради придуманных кем-то правил приличия? Она же не знала там, в Москве, как каждый из приехавших с ней здесь проявит себя. И не могла знать!
И вот опять слышался голос обвиняющей стороны. «А почему же ты тогда осуждала Кира за то, что он бросил семью? Ему, может быть, тоже было необходимо понять себя, почувствовать вкус свободы! Масштабы разные? Ты это позволяешь себе только десять дней в году, а он – всю жизнь?! Так еще неизвестно, кто тут прав! По крайней мере, он честен перед людьми. А ты врешь, притворяясь на время хорошей!
Этот внутренний диалог пронесся в голове Али буквально за минуту. Таня уже закончила свою пламенную речь и нервно курила.
- Знаешь что, Тань, пошли спать, а?! Права ты, конечно, но есть какие-то вещи, которыми мы не способны управлять. Они управляют нами. Да, Андрей? - и Аля игриво посмотрела на мужа Тани. Андрей, прищученный женой, отложил газету в сторону и от нечего делать рассматривал узор на клеенке.
- Ладно, прости, я тоже погорячилась! – произнесла Таня. Просто накопилось! Пойдем, читатель! – она обратилась к мужу. «Все равно, что «Тузик, за мной!», - подметила Аля. Заметила она и то, как покорно Андрей встал со своего места и поплелся за женой…

Глава десятая.

Разговор с Таней, тем не менее, не прошел для Али бесследно! На следующий же день она нагрянула к Егору в купленной на рынке огромной овечьей шапке, с саблей за поясом и банкой кизилового варенья. Егор, увидев преображенную Алю, так хохотал, что чуть не проломил хлипкий диван. В итоге шапка оказалась на его голове, и теперь уже хохотала Вика, которая, конечно же, в момент прихода Али была у изголовья больного. Температура у Егора все еще держалась, но безнадежно больным он не выглядел. Помня слова Тани, Аля предложила сестре пойти прогуляться. Вика привыкла слушаться старшую сестру, но на улицу пошла без особого энтузиазма! Оставшись наедине с Егором, Аля спросила:
- Ты не дуешься на меня за то, что не приходила к тебе все эти дни?
- Вот смешной человек, - прогнусавил Егор. - Я вообще считаю, что каждый волен делать то, что ему хочется. Я что, маленький, что ли? И сестра твоя зря тут торчит сутки напролет! Ей богу, мне бы легче было, если бы она развлекалась и отдыхала.
- Так может, она рядом с тобой отдыхает!
- Коварная ты женщина! Ты же все видишь! Хорошая она девочка, но не будет у нас с ней ничего. Не мой формат. И обижать не хочется. Можно начистоту?
- Ну, давай, - нерешительно сказала Аля.
- Вот я смотрю на тебя и балдею. Ты такая… правильная… Ты уверенная в себе. Всегда знаешь, что хочешь!
- Ты сейчас издеваешься или как?
- Я никогда в жизни не был так серьезен! Не перебивай. Так вот, смотрю я на тебя, и хочется что-то хорошее для тебя сделать. Ну, чтобы ты хоть как-то обратила на меня внимание. Поняла, что не чмо я законченное.
- Да не думаю я так, ты что?! – Аля искренне расстроилась.
- Да знаю, знаю, что не думаешь! Знаю, что не твой я типаж. Да я и не претендую. Просто хотел тебе это все сказать. Не слушай никого. Только себя, о кей?
- О кей! – механически произнесла Аля. – Егор, спасибо тебе! – «А он вовсе не дебил!» - подумала Аля!
- Это тебе спасибо!- Егор улыбнулся своей обворожительной голливудской улыбкой и поцеловал Алю в щеку. – Я уже не заразный!
- Выходя из комнаты, Аля нос к носу столкнулась с Викой. Оказывается, все это время она просидела под дверью.
- Ты чего не заходишь-то? - спросила Аля.
- Не хотела вам мешать, - грустно промолвила Вика.
- О господи! Во дурочка!
- Аля, я же все вижу. Я же вижу, как он преобразился, когда ты вошла…
- Знаешь что… - Аля о чем-то задумалась. - Ну-ка, пошли! Она взяла ничего не понимающую сестру за руку и потащила за собой.
- Куда ты меня тащишь?
- В номер! Хватит уже обхаживать этого переростка. Одевайся, и на лыжах пошли кататься. Через десять минут встречаемся внизу!

***

Через полчаса они уже поднимались на гору на том самом подъемнике, который когда-то вызывал у Али чувство животного страха. Сейчас никакого страха Аля уже не испытывала. Подъем наверх стал для нее чуть ли не самым главным развлечением на Чегете, приносящим по-прежнему очень острые эмоции. Каждый раз – разные.
Когда была хорошая погода и светило солнце, это был кайф расслабления от того, что пейзаж сливался в одно золотистое облако и Але казалось, что она плывет на этом самом облаке и плыть будет вечно… Когда же было пасмурно, то подъем в гору приобретал философский смысл. Он превращался в какой-то особый подъем к особой вершине. И она сама становилась особым существом. Иногда в такие минуты Аля сочиняла столь же философские стихи. Но из-за того, что под рукой не было ни ручки, ни бумаги, эти стихи растворялись в воздухе, так и не найдя для себя пристанища на земле. И это Але нравилось. Ей нравилось, что чегетский воздух состоял из ее строчек. Из ее стихов. И ей казалось, что стихи ее незримым образом передаются всем окружающим. Становятся частью природы, мира, целого…
Иногда, когда природа была вызывающе недружелюбна, когда дул сильный ветер и по небу неслись уже не облака, а серые тучи, Але вновь становилось страшно. Она понимала, что с этим состоянием чегетской природы она не справится никогда. И что если она, Природа, захочет, то в секунду сотрет ее с лица земли. Как стерла с лица земли тысячи альпинистов, сноубрдистов и других смелых людей, которые бросали ей вызов. И природа с ухмылкой его принимала.
Аля за эти пять лет поняла очень хорошо, что никакие вызовы ни горам, ни себе, ни друзьям бросать здесь нельзя. Горы – это в первую очередь проверка на тщеславие и любовь. Эти места надо ЛЮБИТЬ. Надо их принимать во всей полноте и многообразии. А доказывать лучше что-то дома. Или на работе. Эту истину подсознательно понимали многие туристы. Но многие по-прежнему занимались спортом, накачкой мышц и игрой в перегонки с самим собой. В лучшем случае это заканчивалась сломанной ногой или рукой!
В этот день погода хмурилась, но ветра не было. Лишь вороны, суетливо перепрыгивая с одной ветки на другую, нарушали общее безмолвие. Аля ехала наверх и вспоминала, как в детстве ее впервые привели в парк аттракционов. Ей было лет шесть. Родители почему-то решили начать с "Чертова колеса". Маленькая Аля зашла в кабинку и дрожащими ручками взялась за железный руль посередине. Ей было нестерпимо страшно. А родителям – весело. Они ели мороженое и вспоминали какую-то тетю Тамару из Одессы, которая со дня на день должна была приехать в гости. Будучи послушным и деликатным ребенком, Аля ничего не говорила маме с папой. Не говорила, как ей страшно, как хочется выскочить из этой дурацкой чертовой кабинки. Она вжала голову в плечи и зажмурила глаза. Когда же их открыла, то увидела макушки деревьев. Тут Аля не выдержала и разразилась жутким ревом. Испуганные мама с папой прижимали ее к себе, гладили по головке и уговаривали успокоиться. Но Алю было не остановить. Истерика продолжалась даже после того, как они вышли из кабинки. Еще полчаса, сидя на скамейке в сквере, Аля всхлипывала и трясла тонкими ножками – как бы протестуя против того, что с ней только что произошло. С тех пор аттракцион под названием «Чертово колесо» Аля обходила за километр. И кто бы мог подумать, что это самое чертово колесо под видом чегетской канатки, вновь докатится до нее уже в зрелом возрасте. И зачем? Чтобы вновь испытать этот страх? Или его победить?
Вика, как и Аля, не была серьезной горнолыжницей, так что спускались девушки подстать друг другу: медленно, с частыми остановками и разговорами. Но поскольку Аля все же каталась немного лучше Вики, то часто уезжала вперед и ждала сестру. И вот, в очередной раз оказавшись впереди Вики, она остановилась возле широкого дерева. Когда осмотрелась по сторонам, то поняла: это было то самое дерево, в которое пять лет назад она въехала головой. Она встала прямо под ним и повернулась назад, пытаясь увидеть Вику…
И тут мимо нее пронеслось что-то до боли знакомое. В памяти запечатлелось цветовое пятно: черное с болотной вставкой! Это были цвета Кира. Черный комбинезон и неизменный болотный рюкзак на нем! «Да мало ли кто так мог одеться? - тут же останавливала себя Аля… Подумаешь, невидаль какая: черный комбинезон и болотный рюкзак!». Тем более что и место было знаковое, место их встречи. Понятно, что в этот момент она готова была увидеть Кира в каждом проезжающем мимо. Но был еще один странный момент. Это цветовое пятно неслось не вниз, с горы, а перпендикулярно горе. Так тут никто не катался. Место было довольно узкое и, по логике, человек должен был влететь на вертикальный (западный) склон. Но даже суперпрофи не понесся бы на этот крутяк на такой скорости! Когда Вика подъехала к Але, та была белого цвета.
- Что с тобой? - испуганно спросила она.
- Вика, одно из двух. Либо я окончательно сошла с ума, либо я видела его!
- Нет, есть еще третий вариант, - как можно спокойней произнесла Вика, сразу поняв, о чем идет речь, – тебе просто показалось!

***

Аля уже давно боялась чегетских ночей. А после сегодняшней истории решила и вовсе не ложиться спать. Она уютно устроилась в кресле, взяла книгу и… погрузилась в новую волну детских воспоминаний.
Детство в этот заезд будто шло за ней по пятам. Аля раньше никогда не вспоминала о нем в таком количестве, а тут - будто в кинотеатре: сидит и фильм про себя маленькую смотрит. И вот очередной сюжет. Маленький котенок на дачной дороге. Он вылез из какого-то куста, взъерошенный, смешной. Сидит и ничего не понимает: где он, куда двигаться дальше. В конце концов решает, что двигаться никуда не надо и ложится прямо посреди дороги. А Аля смотрит на него из-за дачного забора. Хихикает, наблюдая за его неуклюжими движениями. Но тут, откуда ни возьмись, появляется машина и… проезжает прямо по котенку. Аля кричит так, что в ушах звенит, прижимает кулачки к виску и видит, как все еще живой котенок пытается ползти на двух передних лапах, волоча переломанные задние лапы за собой. Аля выбегает на улицу, берет котенка на руки и гладит. Она не знает, как ему помочь, хотя в глубине души понимает, что помочь уже нельзя.
Котенок умирает у нее на глазах, и в этот же день папа хоронит котенка в лесу. Это было первое переживание смерти. Первое потрясение от ухода из жизни живого существа. После похорон котенка Аля ложится спать и придумывает сама себе сказку про то, как все те, кто умирает в детстве, после смерти попадают в прекрасную страну. Они там делают все, что хотят: веселятся, едят разные вкусности, играют, поют. Есть среди них и ее котенок. Он лежит на солнышке и радостно мурлыкает от наслаждения.
Она верила в придуманную ею же страну вплоть до четвертого класса. А в четвертом классе, пережив еще одну смерть - бабушки, почему-то перестала верить. Почему – она не могла понять до сих пор.

***

Аля все-таки заснула. Прямо в кресле. А когда проснулась, то поняла, что завершалась еще одна неповторимая чегетская история. Завтра они уезжали в Москву. На душе было тоскливо.

Глава одиннадцатая.

С исчезновением Кира Аля почти смирилась. Что, а вернее, кого она вчера видела на горе, так и осталось загадкой. Но разгадывать ее Але почему-то уже не хотелось. Она страшно устала думать обо всей этой истории. И ничего в ней изменить не могла.
Аля вышла на балкон и увидела лазурно-синее небо, на фоне которого силуэты белых гор выглядели так же величественно, как и профиль того старика на пляже. Это сравнение ее немного взбодрило. Аля подумала, что у старика и гор есть еще одна общность: их тихое сумасшествие. Его поначалу не видно, но если присмотреться, горы повернутся к тебе той же, безумной стороной. Разве можно считать нормой то несоответствие, которое в них заложено природой: манящая красота, расслабляющая взор и чувства, и в то же время – коварная, не умеющая ни жалеть, ни сострадать сила. Они словно ласкают человека, завлекают его в свои недра, а потом – бросают в длинный и темный лабиринт. Выберешься – хорошо. Не выберешься – что ж, не надо было сюда соваться.
За эти пять лет Аля многое узнала про Чегет. Несмотря на то, что она приехала сюда впервые уже будучи взрослым человеком, она относилась к этим местам почти как к местам детства, где ты провел лучшие и самые интересные годы своей жизни. Она уже и не пыталась ничего писать про Чегет. Слова так и не родились. Они застряли где-то на выходе…
Хотела ли она уезжать? И да, и нет. Ей как всегда не хватило нескольких дней отдыха, но в то же время было ощущение собственной исчерпанности.
А в голове вертелась старенькая песня Кима:

Не покидай меня, весна,
Грозой и холодом минутным
Меня напрасно не дразни,
Не покидай меня, весна,
Сияй мне ярче с каждым утром,
Продлитесь вы, златые дни,
       Златые дни!

Эту песню Аля выучила в тринадцать лет. И пела под гитару. Потом гитару забросила. А вместе с ней – и песню. И вдруг она неожиданно и легко всплыла в памяти.

Продлись, продлись, мой дивный сон,
Тебя послало провиденье,
Тебя так долго я ждала,
Ты так прекрасен, дивный сон,
Что я не верю в пробужденье
И лишь тобой душа жива,
       Душа жива!

Да, душа ее была жива. И это был самый неоспоримый факт из всех возможных. Душа готова была выпрыгнуть наружу и зажить своей, оторванной от земли жизнью. Она держалась за Чегет намного сильнее, чем Аля ей это могла позволить. Она требовала отпустить ее, дать улететь, забыться в синем небе. Но физическая оболочка, в которую ее погрузили, была крепкой. Через нее нельзя было ни просочиться, ни перепрыгнуть.
На каком-то инерционном автомате Аля двигалась по комнате, собирая раскиданные вещи. Она монотонно и аккуратно складывала их в сумку, застегивала ее и потом опять расстегивала. Среди раскиданных вещей был и розовый мишка, подаренный Киром пять лет назад. Она возила его с собой каждый год. Он был для нее чем-то вроде талисмана. Аля взяла его в руки, внимательно посмотрела и положила в карман.
После этого Аля надела куртку, на одно плечо повесила чехол с лыжами, на другое – сумку, выключила свет в ванной и вышла из номера. Через полчаса должен был приехать автобус. У Али оставалось немного времени, чтобы пообщаться с Леной. С бедной, несчастной Леной. Почему-то ее история задела Алю чуть ли не сильнее, чем история исчезновения Кира. Кир выбрал ту судьбу, к которой стремился. А Лена стала жертвой обстоятельств. Она-то стремилась к другому.
Жизнь пансионата без Лены Аля представить себе не могла. Лена была тут центровой, главной, любимой. «Без нее – как без рук», - говорили многие туристы. Конечно, кто-то появится вместо нее. Найдут! И через какое-то время туристы привыкнут к новой Лене. Или Гюльнаре. Как уж ее будут звать! Но что будет делать их Лена? Сможет ли она жить без Чегета? Куда пойдет работать? С этими печальными мыслями Аля подошла к барной стойке.
Лена привычным движением наливала в чьи-то чашки только что сваренный кофе.
- Уезжаете? – Лена сразу увидела Алю.
- Да, через полчаса автобус.
- Хорошо вам добраться.
- Спасибо! Так что, до будущего года? – Аля решила на всякий случай проверить: вдруг тот разговор был минутной слабостью.
- Аля, на следующий год меня точно здесь не будет!
Аля посмотрела в окно. Шел крупный пушистый снег. «Откуда он взялся? – подумала Аля. - Еще пять минут назад на небе не было ни облачка!» Потом ее взгляд упал на витрину с напитками. Пробежавшись по этикеткам, Аля взглядом добрела до нижней полки. На ней стоял магнитофон. Туристы дарили Лене диски, и она их время от времени ставила. Магнитофон издавал какие-то звуки, но очень тихо, и Аля ничего не могла разобрать.
- А почему ты так уверена, что не будешь здесь на следующий год? - с некоторым вызовом спросила Аля.
- Я уезжаю. Уже есть билеты на 31 мая.
- Как?! Куда? – Алю эта новость почти шокировала. Она-то придумала Лене совсем другой жизненный сюжет!
- В Шотландию!
У Али по коже пробежали мурашки.
- В Шотландию?!
Лена, увидев степень Алиного удивления, поспешила рассказать детали.
- Я замуж выхожу. Летом, на Эльбрусе, я познакомилась с группой шотландцев. И вот один из них мне сделал предложение. И мы уезжаем!
- Господи! – У Али в глазах стояли самые настоящие слезы. - Так это счастливая история?! А я третий день хожу тебя оплакиваю! Мне-то казалось, что все очень и очень плохо, а ты – вон какая молодец!
Аля не понимала, что с ней происходит. Никогда, ни при каких обстоятельствах она бы не отреагировала на подобную историю так эмоционально! Но сейчас все, что она услышала, ей казалось невероятным чудом. Может быть, дало о себе знать нервное напряжение, в котором она находилась все эти дни, бессонные ночи, долгие думы о загадочном и неизведанном… Наверное, подействовало все, и все это вытаскивало на поверхность что-то очень хорошее, правильное и чистое. Слезы текли ручьем. Аля даже и не пыталась их остановить. Она ничего не могла произнести. Просто стояла и хлюпала носом.
Вдруг, о чем-то вспомнив, она полезла в карман.
- Помнишь, он мне подарил? – Сказала она неестественным, дрожащим голосом. И достала мишку.
- Помню, конечно. – Лена уже тоже была готова заплакать.
- Он сказал, - слезы мешали Але говорить, - он сказал, что это для ребенка какого-то. Ты знаешь, для какого?
- Знаю. Для дочки нашего врача. Она его очень любит. То есть, любила…
- Отдай ей, пожалуйста, ладно?

И вдруг на этом самом месте послышалась музыка. Магнитофон, видимо, тоже устал сдерживать себя и запел, что есть силы:

Не покидай меня, весна,
Когда так радостно и нежно
Поют ручьи и соловьи,

Песня, та самая, кимовская, из детства, второй раз за сегодняшнее утро ожила. И ожила сама, независимо от Али!

- Ой, - от неожиданности произнесла Лена, – с ним такое бывает! Барахлит-барахлит, а потом раз – и…. Лена посмотрела на Алю. Слезы текли из ее глаз бурным весенним потоком. Она рыдала как тогда, в детстве, на Чертовом колесе, хлюпая носом и вытирая рукавом глаза. Этих слез она ждала пять долгих лет. Они пришли вместо слов и были самой искренней и правдивой реакцией на то, что Аля испытала и пережила на Чегете. Ни разу во взрослом возрасте она так не плакала. С такой силой, с таким надрывом.
А из магнитофона доносилось:

Не покидай меня, весна,
Не оставляй меня, надежда
На чудо счастья и любви,
       Не покидай!

В метре от Али стояли ее друзья. Они пришли в кафе сказать, что приехал автобус. Но, увидя ее, рыдающую, остановились в недоумении. Никто из них не смел к ней подойти.
Аля, заметив их, сильно засмущалась. Она попыталась успокоиться, засуетилась, заерзала на кресле и… расплакалась еще сильней!
- Да что с тобой? – не выдержал Егор.
- Со мной все хорошо-о-о… Правда! – Аля уже не плакала, а смеялась. Над собой - такой дурехой! Она понимала, что напугала своим ревом всех в округе. Но как объяснить людям, что это были лучшие слезы в ее жизни?!

***

Через минуту все, кто видел эту сцену, улыбались. Даже суровый инструктор Реваз. Вряд ли они поняли причину Алиных слез. Но что-то они все-таки поняли. Каждый – свое!


Эпилог.

Статью про Чегет Аля написала. В первый же день выхода на работу. Статья называлась «Не покидай меня, весна».

… к 26 годам моей жизни я была уверена, что все самые сильные жизненные эмоции уже пережила. Все, что со мной происходило после 20-ти, было вторично, а потому – не бередило душу. Я уже не влюблялась, как когда-то, мое сердце не замирало от красивого пейзажа, я не радовалась наступлению нового дня так, как радовалась в детстве. Но произошло чудо. На Чегете моя душа родилась заново. И заново прошла круг самых сильных жизненных ощущений: страха, любви, близости смерти. Она смогла соединиться не только с реальным миром, но и с миром потусторонним, близость которого все мы ощущали, находясь ночью, в одиночестве, в своей детской. Но потом, обрастая бытом, деньгами, бесконечными делами, мы безнадежно отдалялись от ТОГО мира, врастая всем своим материальным существом в мир ЭТОТ. И только Чегет смог вернуть меня в ту темную детскую – с ее привидениями, непонятными звуками и чувством тотального, но такого ценного одиночества. Да-да, Чегет возвращает человеку его одиночество. Но в этом одиночестве он чувствует себя не потерянным, а счастливым!»

Статья была длинной, на четыре страницы. Но шеф-редактор не стал ее сокращать. «Ну, не мог же я резать твою живую душу!» - признался он ей как-то раз, в курилке. И Аля была ему страшно благодарна за проявленное мужество!
В одном из номеров вышла и статья Тани про Чегет. Она сравнивала этот горнолыжный курорт с другими - французскими, швейцарскими и австрийскими и призывала нормальных, вменяемых людей не ездить в Приэльбрусье - в эти дикие места, где нет понятия ни о сервисе, ни о культуре отдыха, ни о безопасности. И она, как всегда, по-своему была права.
Егор и Вика некоторое время встречались в Москве. Но потом Егор переключился на свой привычный контингент: замужнюю даму, истосковавшуюся по страстным мужским рукам. Вика как всегда погрузилась в депрессию. Но ненадолго.
Лена уехала в Шотландию. Похоже, навсегда. По крайней мере, на Чегете она больше не появлялась. А позвонить или написать было некуда. Они с Алей забыли обменяться координатами.
Тела сноубордистов все-таки нашли через два месяца. И совсем не в том месте, где искали. Эта история обросла мистическими подробностями и получила статус чегетских легенд, наравне с легендами о душах погибших альпинистов и пропавшем Кирилле Плетневе.
Его судьба так и осталась неизвестной. Никто не получал от него писем, не видел на склоне и не слышал каких-либо других подробностей о его жизни.
Аля приезжала на Чегет еще два раза. А потом перестала ездить. Почувствовала, что заповедный уголок ее души начинает зарастать травой….

23 мая 2008 г.