Путь Богини Мудрой. Главы 5-8

Глава 5

Приступать к опасному эксперименту вовсе без помощника Лионель все-таки побаивался, а потому рассудил: лучше Лионетты ему никого не найти. Во-первых, она не обладала даром Богини, а значит, была неуязвима для магии изнутри. Правда, помочь в сотворении заклинания она не смогла бы, как не смогла бы и подстраховать Лионеля, создав защитный экран. Но зато, если он не рассчитает своих сил и потеряет сознание, она сможет привести его в чувства. И тем самым убережет от разрушительного воздействия вырвавшейся на свободу неуправляемой магии. Или, в крайнем случае, позовет на помощь кого-нибудь из братьев (хотя Лионель предпочел бы не доводить до такой крайности). Во-вторых, он знал, что Лионетта ему предана, а значит, сохранит эксперимент в тайне.
В нескольких словах он объяснил ей суть своего замысла. И с досадой увидел в ее глазах беспокойство.
- Это не опасно? – спросила она, пытливо глядя ему в лицо.
- Не опаснее, чем другие мои опыты, - соврал Лионель.
- Но разве тебя не должен подстраховывать кто-нибудь из магов? – продолжала она тревожиться. – Что, если…
- Ничего не случится! – нетерпеливо воскликнул Лионель и тут же добавил мягче. – Поверь, Стрекоза, я знаю, что делаю. Неужели ты думаешь, что я посмел бы просить тебя о помощи, если бы опыт был опасен? Я ни за что не стал бы рисковать твоей жизнью, сестренка.
- Да, я знаю, - покаянно прошептала Лионетта.
- Но если ты не хочешь участвовать в этом…
- Нет, нет! Я сделаю все, о чем ты попросишь. Прости, что усомнилась…
- Спасибо, сестренка, - благодарно сказал Лионель и с братской нежностью поцеловал ее в лоб. – Тогда слушай, что нужно будет сделать. Мы начнем вечером, чтобы никто нам не помешал…
Вечером Лионетта не вернулась домой. Осталась в храме дожидаться оговоренного часа. А чтобы не вызывать у храмовников лишних вопросов своим присутствием в храме в неурочное время, она удалилась в келью Лионеля. Он уговорил ее поспать, чтобы ночью быть свежей и бодрой.
- Тебе тоже нужно отдохнуть, - заметила она. – У тебя усталый вид.
В самом деле, Лионель был очень бледен, хотя глаза его блестели ярче обычного. Но он покачал головой.
- Я не устал. Лучше немного почитаю.
Засыпая, Лионетта видела его освещенный свечой профиль, склонившийся над страницами книги.
Он разбудил ее, когда вечер уже почти перетек в ночь.
На ночь лаборатория запиралась, но некоторым храмовникам, в том числе и Лионелю, были доверены ключи от нее. Он спокойно отпер дверь и ступил в темноту. Высокие окна были сплошь закрыты тяжелыми занавесами, которые не пропускали ни лунный, ни солнечный свет. Открывали их очень редко, и даже днем в лаборатории было сумрачно, там и тут дрожали на столах огоньки свечей.
Теперь свеча была только одна – в железном подсвечнике, который держал Лионель. Огонь ее горел ясно и ровно, как заколдованный. Не колыхался даже в такт шагам. Лионель шел меж спрятавшихся в темноте алхимических столов спокойно и легко. Лионетта изо всех сил старалась не отстать. Он хотя и шел не быстро, но на ноги ей как будто навесили по гире. Стараясь сдержать нервную дрожь, Лионетта обхватила себя за плечи. Уверениям Лионеля, будто никакой опасности ни для него, ни для нее нет, она поверила сразу и безоговорочно. Но было еще что-то, что заставляло ее вздрагивать и испуганно оглядываться по сторонам. Темноты она никогда не боялась, но – странно! – ей мерещилось, будто где-то между столов, реторт и перегонных кубов затаилось древнее и кровожадное чудовище, которое жадно следило за ней глазами, вывесив из зубастой пасти язык. Как ни уговаривала себя Лионетта, что у нее просто воображение разыгралось, она никак не могла избавиться от ощущения нависшей опасности.
- Начнем, пожалуй, - сказал Лионель, остановившись у своего стола. Ровный свет заколдованной свечи выхватывал из темноты пузатые бока разнокалиберных склянок. – Зажги свечи, сестренка, будь добра.
Лионетта с радостью бросилась исполнять его просьбу. Одна за другой зажигались свечи в рогатых подсвечниках, и тревога ее немного улеглась. Свет разогнал ее.

*
Лионель не сразу понял, что произошло. Порыв холодного, колючего ветра ударил его в грудь, опрокинул, протащил по полу. Он даже вскрикнуть не успел. Взбесившийся ветер метался по комнате над его головой, завывая. Крушил все на своем пути. Трещало и стонало под его напором дерево, с жалобным звоном лопалось тонкое алхимическое стекло; глухо ударяясь об пол, падали с полок книги. Лионель приподнял было голову, и тут же снова ткнулся лбом в каменные плиты: с оглушительным дребезгом разлетелись на осколки стекла в высоких окнах, как будто кто-то ударил по ним кувалдой.
В груди было тесно, во рту – сухо. Перед глазами плавали красные пятна, голова пылала. Все-таки не удержал поток! – пронеслась мысль. Вот, значит, как бывает, когда стихийная магия вырывается из-под власти заклинателя… И тут же другая мысль, паническая: Лионетта!
Он силился приподняться и окликнуть девушку, то тело его не слушалось. Руки и ноги разом ослабли, голова налилась горячим свинцом. Из носа на плиты пола закапала кровь. Лионель почувствовал во рту ее соленый, ржавый вкус. Ураган бесновался. Рядом, прихватив край мантии Лионеля и едва не придавив ноги, рухнул с грохотом шкаф с лабораторной посудой. По полу разлетелись осколки, что-то острое болезненно царапнуло лицо. Лионель сделал еще одну попытку привстать. Ветер, почти неощутимый внизу, налетел с воем и хохотом, стоило ему поднять голову. Подхватил, рванул его волосы. По стенам метались багровые отблески. Неужели пожар? Но как?.. Ах да, спохватился Лионель, зачарованные свечи. Свечи, затушить которые не под силу ни ветру, ни воде… Но где же братья? Почему никто не спешит на помощь? Неужели не слышат ничего? Но такой грохот мудрено не услышать! Лионелю казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Неистовый свист, вой, хохот терзали его слух…
Он потерял сознание.
Но вскоре чувства к нему вернулись. Едкий дым ел глаза и рвал в клочья горло. Лионель обнаружил себя среди языков пламени. Он не сразу понял, что подол его мантии занялся. И потерял несколько драгоценных минут, высвобождая его из-под упавшего шкафа и сбивая огонь. На четвереньках отполз в сторону – туда, куда пламя еще не добралось, - и поднялся на колени. Рот и нос он закрыл рукавом мантии, но продолжал сотрясаться от кашля.
Вся лаборатория была охвачена огнем.
- О Боги… - прошептал он. – Что я наделал…
Кое-как Лионель встал и, шатаясь, побрел через комнату. Он звал Лионетту, но за треском пламени не слышал своего голоса. Огонь бросался на него справа и слева, сыпал искрами сверху. Лионель едва ощущал его жар. Им завладела одна мысль – отыскать Лионетту. Живую или мертвую.
Будь он полон сил, попытался бы совладать с пламенем, унять его магией. Но он сам открылся потоку, нарочно пренебрег всеми мерами предосторожностями, и выложился полностью. И теперь был пуст и беспомощен. Не мог бы сотворить и пригоршню воды…
Лионетты нигде не было. Неужели успела убежать? О, если бы так!
Но Богиня, кажется, окончательно отвернулась от дерзкого мага. Лионель прошел еще несколько шагов и увидел разметавшиеся по полу черные косы. Огонь их еще не тронул. Лионель бросился в угол, где неподвижно лежала Лионетта. Ее одежда тлела, а черное от копоти лицо казалось страшной мертвой маской.
- Стрекоза!
Он упал на колени рядом с девушкой, обхватил ее руками и приподнял. Черноволосая голова безвольно запрокинулась. Но, кажется, Лионетта еще дышала. Одежда ее была порвана, обуглена и так грязна, что невозможно было определить, ранена девушка или только оглушена. Лионель поднял ее на руки и выпрямился. Куда идти, он не знал, поскольку в густом дыму совершенно потерял направление. Тогда он пошел на удачу, пошатываясь под тяжестью своей ноши и под ударами горячего ветра, который до сих пор не улегся. Потрескавшимися от жара губами он снова и снова шептал молитву Богине.
Бесконечно долго он шел сквозь пламя. Казалось, горел весь храм. В клубах дыма мелькали какие-то призрачные фигуры, а может, это только мерещилось Лионелю, который уже почти не сознавал себя. Он механически переставлял ноги и отстраненно удивлялся, почему еще не упал, не потерял сознание от удушья и жара.
Неожиданно кто-то схватил его за плечи, затряс. Лионель остановился. В лицо дунуло прохладным воздухом. Он повел вокруг ослепшими глазами, смутно различил темные силуэты, которые беспокойно сновали вокруг.
- Кто вы? как ваше имя? – прорвался сквозь треск пламени и вой ветра чей-то голос.
- Лекаря… - Лионель разлепил спекшиеся губы. – Позовите лекаря…
Кто-то принял у него с рук бесчувственную девушку. Лионель глубоко вздохнул обожженным горлом… Земля закружилась под ним. Где он стоял, так и упал. Его даже подхватить не успели.

- О-хо-хо, парень, ну и угораздило же тебя… о-хо-хо…
Вздрогнув при звуках смутно знакомого голоса, Лионель с трудом разлепил веки, по глазами резанул дневной свет. Он хотел спросить: кто здесь? – но только замычал невнятно. Горло мучительно болело, а язык распух и стал как бревно. Он пошевелился – грудь и руки обожгло болью.
- Не двигайся! – чьи-то руки легли ему на плечи, мягко надавили. – И молчи. Вот, попей немного.
В губы легко ткнулся закругленный край деревянной чаши. Лионель сделал глоток. По языку, утоляя боль и жажду, заструилась кисловатая жидкость.
- Спа…сибо.
- Прошу же, молчи.
Глаза понемногу привыкли к свету – который оказался вовсе не ярким. Лионель увидел небольшую комнату с оштукатуренными стенами. За куском плотного полотна угадывалось полукруглое окно. Никаких украшений в комнате не было, только со стены прямо напротив Лионеля смотрела Перайна-Целительница.
Около кровати – довольно высокой, - стоял мужчина лет тридцати, русый, с короткой ухоженной бородкой. Витой шнур на его шее оттягивала книзу подвеска из серебристого металла. Изображала она аиста, раскинувшего крылья. Мужчина озабоченно смотрел на Лионеля.
- Я Лекад. Узнаешь меня? Кивни, если узнал. Это можно.
Лионель кивнул.
- Ты в храме Перайны. Во время пожара ты пострадал, но твои раны заживут со временем. И даже очень скоро, если будешь аккуратно выполнять мои предписания.
Лекад говорил мягко и убедительно – точно так же говорил со своими больными Лионель. И этот ободряющий тон его не обманул. Ожоги, вероятно, очень серьезные, иначе и быть не может. Ведь он так долго оставался в огне… Мелькнула паническая мысль: руки! что, если… Но ее сменила другая мысль, гораздо более страшная.
- Девушка… - с усилием приподнялся на постели Лионель, проигнорировав запрещающий жест Лекада. – Со мной была… девушка…
- Она жива и сейчас тоже находится в нашем храме.
- Но?.. – Лионель продолжал пристально смотреть на него. Глаза сухие, ни слезинки, взгляд горячечный.
- Она очень плоха, - Лекад хмуро поджал губы. Кому другому он мог бы солгать, но Лионель был свой, причастный врачебной тайны.
Юноша молча кивнул и откинулся на подушки. Он мог бы продолжать спрашивать, но к чему мучить ни в чем не повинного человека? Ясно же, что и солгать, и сказать правду ему будет одинаково больно.
- А храм Богини… Мудрой?..
- Сгорел, - мрачно отозвался Лекад. – Вместе с Храмовым кварталом и торговыми рядами…
Лионель задохнулся.
- Что?!
- Тише, тише! – Лекад успокаивающе положил руку ему на лоб. Лионель мотнул головой и застонал от резкой боли. – Сейчас я дам тебе сонного зелья. Тебе нужно отдохнуть. Поговорим после.
Лионель попытался оттолкнуть чашу, но Лекад ловко влил ему напиток в рот. Пришлось глотать. Сразу же по телу разлилось сонное тепло, боль отступила и затаилась. Лионель покорно закрыл налившиеся свинцом веки и отдался во власть тяжелого, жаркого сна.

Лекад сдержал слово. Когда Лионель проснулся, то чувствовал себя гораздо лучше. Осмотрев его, Лекад решил, что разговор юноше не повредит. Если б он только знал!..
После того, как Лионеля принесли к целителям из храма Перайны, он оставался в забытье около десяти часов. За это время полностью выгорел храм Гесинды и прилегающие к нему кварталы.
- Поднялся ужасный ветер, - пояснил Лекад. – Никогда ничего подобного в жизни не видел. Кажется, только этого ветра хватило бы, чтобы сравнять с землею два-три города… Он и разнес огонь. Все произошло в один миг. Пожар распространялся с невероятной скорость, и пламя никак не могли потушить. Как будто какая-то магия была во всем этом.
- Это и была магия, - прошептал Лионель. – Заколдованный ветер и заколдованный огонь…
- Да? – Лекад глянул на него пристально. – Может быть. Я в магии ничего не смыслю.
- Много ли раненых?
- Наш храм полон. Храм Борона – тоже…
На минуту Лионель закрыл глаза. Потом открыл и спросил:
- Почему же я в комнате один?
Лекад отвел взгляд.
- Так распорядился ваш гильдмастер.
- Ах вот как… значит, они уже все знают…
- Девушка, которая была с тобой, все еще не приходила в сознание, - переменил разговор Лекад. – Сначала никто не мог взять в толк, как она оказалась в храме ночью. Потом кто-то из ваших предположил, что это, должно быть, Лионетта, дочь мастера Риатта. Кажется, это обстоятельство многое сделало для них ясным.
Лионель промолчал.
- Уже приходила мать девушки, - ровным тоном продолжал Лекад. – Мы ее не пустили…
- А мне – можно ее видеть?
- Нет.
С минуту они помолчали.
- Пойми, Лионель, помочь ей ты все равно ничем не сможешь. К тому же, тебе самому нужно сначала поправиться.
Лионель посмотрел на свои руки. От локтей до кончиков пальцев их плотным слоем покрывали пропитанные мазью повязки. Такие же повязки стягивали и грудь. Но это его не беспокоило. А вот руки…
- Они заживут, - сказал Лекад. – Останутся ожоги, но колдовать ты сможешь. Только потребуется время.
По правде сказать, о возможности превратиться в калеку и навсегда утерять способность творить заклинания Лионель думал не очень много. В груди по-прежнему было пусто, присутствия силы он не ощущал. Да и не знал, решится ли прочесть хоть одно заклинание после случившегося в храме, даже если сила вернется к нему. Слишком свежи были воспоминания о хохочущем и воющем ветре, о пламени и жаре. О почерневшем лице Лионетты. А еще, стоило ему закрыть глаза, он видел сотни людей, которые бродят среди обгорелых обломков, которые некогда были их жилищами. Плач и стоны терзали его слух…
А ведь он не видел воочию никого из тех, кто по его вине потерял дом и близких. Комната в храме Перайны стала его темницей. Даже когда он начал вставать, ему не позволяли покидать ее. Лекад, один только навещавший Лионеля, сказал, что такова воля гильдмастера магов. Лионель стал узником, ожидавшим приговора.
Уцелевшие в пожаре маги и служители Гесинды остались без святилища и нашли временное пристанище в храме Перайны. Ни один из них не пришел навестить Лионеля. Он уже не сомневался: его собратья знают, кто стал виновником пожара. Требовалось разве уточнить обстоятельства. И он готов был, если его призовут к ответу, изложить все подробно и честно.
Что до горожан, то им оставалось только строить предположения. О причинах пожара прилюдно пока не извещали. Все-таки Лионель принадлежал к братству Богини, братство же предпочитало не отдавать виновного городскому суду, а разбирало его проступок в приватном порядке, в кругу своих. Лионель, впрочем, предчувствовал, что для него дело добром не кончится, и гильдия выдаст его городу. Слишком большая на нем лежала вина. Предел же снисходительности братства существовал вполне определенный.

- Тебя желают видеть братья, - сказал Лекад. Неподвижно сидящий на кровати Лионель вскинул глаза.
- Наконец-то! Еще немного, и я спятил бы от ожидания.
- Пойдем, я провожу тебя, - Лекад протянул руку, чтобы поддержать его.
Юноша осторожно отстранился.
- Ты знаешь, зачем меня зовут?
- Догадываюсь, - спокойно ответил лекарь.
- Меня будут судить.
Лекад, не шевельнув ни одним мускулом, разглядывал его лицо. С опаленными и не отросшими еще бровями и ресницами, оно имело весьма странный вид. Черные глаза блестели сухим лихорадочным блеском.
- А ты знаешь, за что?
- Догадываюсь, - повторил Лекад, - что ты причастен к пожару.
- И ты так спокойно со мной разговариваешь?! Зная, сколько людей погибло по моей вине?
- Я служу Перайне, - сказал Лекад, - а не Прайосу. Я лечу людей, а не сужу их. Ты готов идти?
- Готов, - Лионель спрыгнул с кровати.
Вместе они подошли к двери. Лекад легко тронул его за плечо.
- Когда братья отрекутся от тебя, начнется самое трудное. Крепись, парень. Знаю, тебе и так нелегко, но будет еще хуже.
- Куда уж хуже… - тихо отозвался Лионель.
Лекад тогда смолчал, но очень скоро выяснилось, насколько он был прав.
Судить преступника собрались старейшие маги Аркары и Карнелина. Среди них Лионель увидел своего гильдмастера, мэтра Эйбела, прочих своих наставников. Было и одно незнакомое лицо (как юноша узнал вскоре – ментальный маг, специально приглашенный для разбирательства его дела). Все глядели на него сурово и холодно, без тени сочувствия. Лионель встал перед собранием, с трудом сдерживая нервную дрожь. Вперил глаза в носки своих туфель. Поднять голову сейчас было бы для него непосильным испытанием.
Заговорил гильдмастер. Непререкаемым тоном он велел юноше рассказать, где он был и что делал в ночь пожара. Предупредил, что среди них находится ментальный маг, который сразу распознает ложь.
- Я не посмел бы солгать вам, мэтр, - выдавил Лионель.
- Говори же!
Он начал говорить. Его выслушали в мертвом молчании. Лишь когда он закончил, в тишине прозвучал тихий яростный голос мэтра Эйбела:
- Глупый, тщеславный мальчишка!
…Судьбу его решали без него, за закрытыми дверями. Лионеля выставили в смежный покой, где он провел час или полтора, в тоске расхаживая от стены к стене. Молиться он не мог, да и не знал – о чем. Всю жизнь Богиня благоволила к нему, а теперь он больше не ощущал ее незримого присутствия.
Постепенно им овладевало душевное оцепенение. Ему даже начало казаться, будто решение суда ему совершенно безразлично. Но от равнодушия и следа не осталось, когда отворились двери, ведущие в импровизированный зал суда. Закаменев, Лионель сделал шаг навстречу старому гильдмастеру, для которого почтительно придержал дверь маг помоложе. Старик смерил преступника ледяным взглядом.
Никаких споров относительно судьбы Лионеля среди братьев Гесинды не возникло. Никто, даже расточавшие ему похвалы наставники, не выступил в его защиту. Общее мнение было таково: подобные Лионелю дерзкие юнцы своими делами бросают тень на всю гильдию и, помимо прочего, могут послужить источником неисчислимых несчастий. Доказательство чему – недавний пожар.
Услышав приговор, Лионель понял, что именно этого он и ждал все последние дни. В уставе гильдии не было положения о смертной казни. Большее, что могли сделать храмовники с преступником – исключить его из рядов братства и передать дело в руки городского суда. Суда Прайоса. Таким образом, дело Лионеля приобретало публичную огласку.
В тот же день храмовники провели ритуал отлучения над бумажно-белым, оцепеневшим Лионелем. Его мантию, медальон и змеиные браслеты забрали, волосы остригли. Над ним прочитали проклинающее слово Гесинды. Дело его, не мешкая, передали в суд Прайоса.
Теперь ему позволили покидать комнату, на время ставшую для него больничной палатой. Но он по-прежнему не имел права переступать порог храма Перайны.
Как ни странно, в запрете этом сказалась и забота городских властей о безопасности преступника. Весть о покаявшемся поджигателе в мгновение ока облетела Аркару. И те люди, которые месяц назад в знак благодарности хотели целовать ему руки, теперь посылали ему проклятия и с готовностью разорвали бы его в клочья.

Глава 6

Свидание с Лионеттой едва не добило юношу. Лекад, которому поручено было следить за здоровьем Лионеля, не зря колебался, допускать ли своего пациента к подруге. Но молодые люди изо дня в день донимали его вопросами друг о друге. И он решил – пусть встретятся. Сколько ни прячь девушку от Лионеля, рано или поздно он увидит, что с ней сталось. Ну а не увидит – расскажут. А это еще хуже.
- Отца и мать я к ней не пускаю, - вполголоса сказал Лекад. Он вызвался проводить Лионеля в палату девушки и заявил, что наедине их ни за что не оставит. Мало ли что может случиться с бедняжкой от избытка чувств. Лионель только молча кивнул. Он вообще все больше молчал в последние дни, и целые часы просиживал на постели, зажав меж колен руки. Лекад и жалел его, и злился. И все чаще подумывал о том, чтобы приставить Лионеля к делу. Пусть он временно утратил дар магии, но лекарские его умения никуда не подевались. А храм был полон людьми, которые нуждались в помощи целителей. Рук не хватало. Другой вопрос, согласились бы несчастные принять помощь от человека, ставшего виновником их бед. И этот вопрос Лекад никак не мог разрешить.
- Я объясняю им, что состояние здоровья не позволяет девушке принимать посетителей. И это правда.
- За что же мне выпала такая честь? – ровным голосом спросил Лионель, имея в виду дозволение увидеться с Лионеттой.
Лекад на ходу покосился на него.
- Рассчитываю на твою выдержку. Мать ударится в слезы, закатит истерику… это вовсе ни к чему. Девушка недостаточно окрепла.
- Понятно.
- Еще каждый день приходит какой-то парень. Рвется к девушке, а сам не может объяснить, кем ей приходится. Его я тоже не пускаю. Он, мне кажется, слегка… не в себе.
- Это, наверное, Ивон. Он… сватался к Лионетте.
- Ах вот как, - сказал Лекад и замолк.
Перед дверью он остановился и повернулся к спутнику. Он все-таки решился на разговор. Бледное, застывшее лицо Лионеля ему решительно не нравилось.
- Послушай, Нэль… хочу предложить тебе кое-что. Я знаю, что ты искусный целитель, а у нас так много работы сейчас. Ты мог бы нам помочь… если хочешь.
В глазах Лионеля мелькнуло что-то вроде страха.
- Я… не знаю. Кажется, я все еще не могу использовать магию…
- Лечить ведь можно и без магии. Не так ли?
- Ко…нечно. Просто я… никогда не пробовал… так.
- Вот и попробуешь. Так ты согласен?
Лионель взглянул ему в глаза. В них лекарь не увидел ничего, кроме своего отражения. Ни малейшего чувства. Ни единой мысли.
- Согласен. Я попробую.
Когда они вошли в комнату, Лионетта спала. Под спиной у нее громоздилась целая гора разноразмерных подушек. Лекад тихо встал в углу у двери, сложив руки. Лионель подошел к постели. Едва взглянул на девушку, тут же судорожно втянул воздух и закрыл лицо руками. Но почти сразу справился с собой, медленно отнял ладони и впился в Лионетту долгим взглядом. С нее еще не сняли все повязки, но уже и теперь было видно, что от красоты ее ничего не осталось.
- Она… знает? – Лионель быстро обернулся к Лекаду. – Ей сказали?
Целительно покачал головой. Закусив губу, юноша склонился к Лионетте. И она вдруг открыла глаза, словно почувствовала его близкое присутствие. Прошептала радостно: "Нэль!" – и протянула к нему слабую руку. Лионель мягко взял ее за запястье. Отвел в сторону, не позволил прикоснуться.
- Здравствуй, Стрекоза.

*
Покинув комнату несчастной, Лионель прошел несколько шагов и вдруг пошатнулся. Привалился спиной к стене.
- Тебе нехорошо? – со спокойным участием спросил Лекад.
- Да… мне нехорошо. Боги! За что ее… так? Наказывать нужно было меня… не ее. Меня!
- Твое искупление еще ждет тебя, - заметил Лекад. – Предстоит суд Прайоса, помнишь?
- Как не помнить… Скорей бы уж.
В глубине души Лионель надеялся, что суд вынесет смертный приговор. Слишком страшным казалось жить с ежеминутным ощущением непосильной вины. За работой он еще забывался, но когда оставался один в своей комнатушке, становилось совсем тяжко. Поэтому он изнурял себя работой и уходил к себе только тогда, когда готов был свалиться в постель замертво. Так еще можно было как-то существовать, не сходя с ума от тоски.
Его заботам поручили несколько несчастных – из тех, кто не мог узнать его. И все же на всякий случай Лионель постоянно прятал лицо под капюшоном и никогда не смотрел людям в глаза. Боялся. И мучился виной. Одежду – серый храмовый балахон - ему одолжил Лекад, и теперь юноша ничем не выделялся среди служителей Перайны. Разве только стрижеными волосами (но их он скрывал под капюшоном) и отсутствием медальона с аистом.
Он молча выполнял свои обязанности, никогда ни с кем не спорил и ни о чем не просил. Впрочем, одну просьбу все-таки высказал: чтобы ему позволили ухаживать за Лионеттой. Храмовники, посовещавшись недолго, решили его просьбу удовлетворить.

*
- Что случилось с твоими волосами, Нэль?.. – спросила Лионетта между глотками горячего травяного отвара, которым поил ее Лионель. Чашка в его руке заметно дрогнула.
- Пожалуйста, пей чай, Стрекоза. Нужно выпить, пока горячий.
- Они обгорели в пожаре?
- Н-нет, - ответил он с запинкой.
- И браслетов у тебя нет, и мантию ты не носишь, - продолжала Лионетта, с мукой глядя в лицо друга – бледное, осунувшееся. С черными кругами под глазами. – Я бы спросила раньше, но все ждала, что ты сам расскажешь. Глупая! Тебе, наверное, больно об этом говорить. Скажи только: тебя изгнали из храма?
- Храма больше нет, - тихо и ровно ответил Лионель. Поставил опустевшую чашку на стол. – А я больше не служу Гесинде. Меня отлучили.
В последнее время он был крайне сдержан, почти холоден. Не улыбался. И Лионетту это пугало. Раньше он часто бывал рассеян, витал мыслями в облаках, но никогда не старался скрывать свои чувства, держался непосредственно. Во всяком случае, наедине со своей "сестренкой". И вдруг… такая перемена. Причины ее отчасти были Лионетте ясны. Но она отдала бы все на свете, только бы на его губах появилась улыбка. Такая же, как прежде – ясная и немного растерянная.
- Бедный… - Лионетта кончиками пальцев (они одни только и торчали из-под повязки) коснулась его щеки. На глаза навернулись слезы. Лионель считал храм своим домом, а в служении Богине и магии видел смысл жизни. А теперь… – Как же ты теперь будешь?
И тут его вдруг прорвало. Он вскочил, лицо его исказилось. Маска безразличия и показного спокойствия исчезла без следа.
- Не жалей меня! – выдохнул он. – Не смей меня жалеть! Ты не знаешь, что я натворил!
- Знаю, - кротко отозвалась Лионетта. Поймала его изумленный взгляд и добавила: - Правда, я мало что помню. Только помню, как вдруг зашумел ветер. Что-то ударило меня, и я упала. Я хотела встать, но почему-то не могла пошевелиться. А потом… потом была темнота. И голос. Твой голос. Ты звал меня, я пыталась ответить, но будто онемела. Мне было страшно – так страшно! – хотя я знала, что ты рядом и не оставишь меня...
С коротким стоном Лионель припал к ее ногам и ткнулся лицом в одеяло.
- Прости меня… - послышалось приглушенно.
- Я так тебя люблю, Нэль, - сказала Лионетта и удивилась себе. Она не собиралась говорить ему таких слов – никогда, ни при каких обстоятельствах, - и вдруг они вышли сами собой, так просто и свободно.
Но на Лионеля они произвели неожиданно сильное впечатление. Он вскинул голову, сухим блеском сверкнули глаза.
- Так вот что он хотел сказать… - прошептал он словно про себя. – А я, дурак, не понял… ах, какой же я дурак! Глупый, тщеславный мальчишка! – добавил он, явно повторяя чьи-то слова. Лионетте даже показалось, будто она узнала интонацию.
А он медленно поднялся и отступил на шаг. Скрестил на груди руки (на запястьях и выше розовели пятна заживших ожогов; Лионетте все время хотелось поцеловать их, но она не смела). Его лицо вновь застыло маской. Только губы чуть кривились. Он взглянул прямо в глаза Лионетте.
- Ты знаешь, что в городе той ночью случился пожар?
Она покачала головой.
- Разумеется, нет. Лекад не стал бы говорить… Ну, так я скажу. Сгорел Храмовый квартал, торговые ряды и примыкающие к ним дома. И повинен в том я. Это мое заклинание разнесло огонь. Я не рассчитал силы, поддался потоку… Едва тебя не погубил… а многие погибли или лишились крова. Судить меня будет Прайос. Вот… - он перевел дыхание. – Я хотел, чтобы ты знала, Стрекоза.
Лионетта закрыла лицо руками.
- Двенадцать да смилостивятся над тобой…
- Это вряд ли, - услышала она его голос. Уже совершенно спокойный. – У божественного терпения, как и у человеческого снисхождения, имеются границы.

*
Магия, быть может, и могла бы разгладить безобразные шрамы на лице и руках Лионетты. И Лионель каким-то особенный чувством ощущал уже присутствие силы. Мало помалу она просачивалась в него, наполняла собой, как подземный ключ наполняет колодец. Но Лионель боялся обратиться к ней. Ненавидел себя за страх – и ничего не мог поделать. Заставлял себя смотреть в стянутое ожогами, когда-то хорошенькое личико бедняжки Стрекозы. Не помогало. Внутри как будто что-то заклинило.
Лекад пытался его успокоить.
- В любом случае, сейчас уже поздно что-либо делать, - сказал он, как-то раз застав Лионеля в одной из храмовых внутренних комнатушек. Юноша в одиночестве расхаживал от стены к стене и в ожесточении грыз костяшки пальцев. Лекад уже изрядно навострился угадывать его мысли по выражению лица. Не ошибся и теперь – Лионель думал о Стрекозе.
- Если бы прибегнуть к врачеванию магией сразу, с первого дня, могло бы и получиться.
- Что тогда, что теперь, толку от меня нет, - бросил Лионель с горечью.
- Знаешь что, Нэль, - сказал Лекад. – Следующие два-три дня я сам посмотрю за ней. Нужно ей уже и с матерью повидаться. Выздоровление затянется надолго, но за жизнь ее я больше не беспокоюсь. А бедная женщина вся извелась.
- Да, - тихо отозвался Лионель. – Конечно.
И отвернулся. Снова вцепился зубами в кулак.
В самом деле, подумал Лекад, скорее бы уже суд. Сил нет смотреть, как человек изводится.
Горожане тоже с нетерпением ждали суда над Поджигателем – так уже прозвали Лионеля. Впрочем, в вину ему вменялся уже не один только пожар.
- Люди рады, что маги отказались от тебя, - во время трапезы вполголоса сказал как-то Лекад на вопрос юноши о том, что происходит в городе. Лекад знал многое – умел слушать и запоминать, а в храм Перайны стекались вести со всей Аркары. И он не видел смысла таить их от Лионеля. – Говорят, что теперь ты не улизнешь от правосудия. Ответишь за все свои преступления. Знаешь, в чем именно тебя обвиняют? Я ушам не поверил, когда услышал.
Лионель взглянул вопросительно.
- Чего только не болтают… Утверждают, например, что ты выкупал у служителей Борона трупы, вываривал их и на костях готовил свои эликсиры. Будто именно кости мертвецов придавали им особую силу.
- Что?!
- Еще болтают, что ты забирал у нищенок новорожденных младенцев…
- И пил их кровь? – скрипнул зубами Лионель.
- Вроде того, - серьезно ответил Лекад. – Чего же ты хочешь? Воображение у людей богатое. К тому же ты знаешь, как они относятся к вам, к магам. Теперь будут рассказывать о тебе Безымянный знает что. Между прочим, еще я слышал, будто ты поджег храм Богини намеренно.
- Вот как? А зачем я это сделал, ты не слышал?
- Причины обычно никого не интересуют… Однако у суда Прайоса против тебя только одно обвинение.
- И того довольно…
- Верно.
Лионель вздохнул и подпер голову кулаком.
- И почему они так долго тянут с разбирательством? Ведь я все рассказал, чего же им еще…
- Вовсе не тянут, всего-то неделя и прошла. Я слышал, к бургомистру приходили горожане, как делегация от всех жителей Аркары. И не какие-нибудь нищеброды, а почтенные люди. Требовали ускорить разбирательство… Так что через день или два жди уже посланцев от Прайоса.
Лекад хотел еще сказать, что среди просителей была и мать Лионетты, госпожа Аманда. Но едва ли это имело какое-то значение. И он смолчал.

*
Рано утром в храм явились четверо служителей Прайоса со спрятанными под капюшонами лицами. Они должны были препроводить Лионеля в зал Бога-Солнца, вершителя правосудия.
Лекад вышел к ним вместе с юношей. Сложил руки на груди и бесстрастно смотрел, как Лионель склонил непокрытую голову и безропотно позволил рослым молодцам связать за его спиной руки и накинуть на шею веревку. Веревка означала, что вина его не подвергается сомнению. И дело только за приговором.
Лионель был совсем белый, но держался спокойно. Мысленно он уже находился в подземельях Прайоса.
За свободный конец веревки взялся один из служителей Прайоса, и процессия вышла на улицу.
На ступенях храма собралась небольшая толпа. Над нею разносился разноголосый гул, но при появлении Лионеля наступила тишина.
- Дорогу! Дорогу! – громко и требовательно покрикивал один из храмовников. Но и без того люди в тяжелом молчании расступались перед преступником и его конвоирами. Провожали их взглядами.
Путь от храма Перайны до храма Прайоса был недалек. Улица начиналась у ступеней, вилась меж домов (от многих ныне остались одни почернелые печные трубы) и вскоре выворачивала на широкую площадь. Посреди площади возвышалось огромное, пышное, раззолоченное святилище Бога-Солнца. И улица, и площадь были запружены народом. Люди, правда, повсюду покорно и тихо расступались перед процессией.
Недобрые взгляды давили на плечи, как камни. Хлестали, как пощечины. Лионелю хотелось ссутулиться, съежиться, припасть к земле – только бы на него перестали смотреть. Лучше бы обсыпали бранью, закидали камнями, наплевали в лицо! Все лучше, чем эти тяжкие, обвиняющие взгляды. Но он заставлял себя выпрямиться. Смотрел прямо в лица обступавших его людей. Он невольно искал среди множества лиц знакомые черты. Однажды ему показалось, что в толпе мелькнули черные глаза госпожи Аманды. Другой раз примерещилось бледное, искривленное лица Ивона.
Путь был недолог, но показался вечностью. Наконец, Лионель остановился перед храмом. Поднял глаза на сверкающий в солнечных лучах стеклянный купол. Над входом висело огромное медное солнце. В нем отражался свет солнца настоящего – оно стояло уже высоко в небе.
Лионель вошел в алтарный зал, следом хлынула толпа желающих своими ушами услышать приговор Поджигателю. Со всех сторон набежали проворные и неслышные служители Прайоса, оттеснили народ к стенам.
Справа от алтаря, на возвышении сидели пятеро судей. Все – уважаемые, честные горожане. Лионель знал их всех. В свое время ему даже приходилось лечить одного из них. А у другого, седого и полного, как-то захворала внучка… Теперь все пятеро смотрели на Лионеля сурово и холодно. Будто не узнавали.
Он стоял перед ними, словно оцепенев. Спиной чувствовал враждебные взгляды.
- На колени, - вполголоса обратился к нему один из храмовников (четверо их так и стояли вокруг, склонив головы). Несильно толкнул в спину. Лионель повиновался.
Откашлявшись, Первый судья развернул перед собой свиток и заговорил. Его слова с трудом достигали сознания юноши. Он мало что слышал и еще меньше понимал.
…Дерзкий, возомнивший о себе юнец… недостойный милости Богини… непозволительная гордость… пренебрежение советами старших наставников… преступная самоуверенность и легкомыслие… запрещенные опыты… неисчислимые беды… жертвы и разрушения… множество погибших и лишившихся крова… мужья, потерявшие жен… матери, потерявшие детей… дети, оставшиеся без родителей…
- Дайте подсудимому воды! – вдруг громко проговорил Второй судья. Один из четверки храмовников заколебался, бросил взгляд на белого, застывшего в оцепенении Лионеля. Шагнул было в сторону… Юноша, который до того смотрел в пол, поднял на судей глаза. И сказал тихо, но внятно:
- Благодарю вас, мэтр, но не стоит беспокоиться. Воды мне не нужно, я чувствую себя хорошо.
По толпе прошел рокот. Второй судья с сомнением скосил глаза на Лионеля.
- Кхм… воля твоя, воля твоя, юноша.
Чтение возобновилось.
- Ввиду всего сказанного, подсудимый, по имени Лионель сын Германа, был отлучен от братства Богини Мудрой и передан в руки правосудия Прайоса… Мы же, служители справедливого Бога-Солнца, постановили: названный Лионель сын Германа, в прошлом – аркарский маг… повинен в смерти!
Многоголосый вздох всколыхнул пропитанный солнцем воздух высокой залы. Даже стекла дрогнули в округлом куполе! Лионель тоже глубоко вздохнул. Вот оно! Искупление.
Но судья переждал и заговорил снова.
- Однако, принимая во внимание прежние заслуги преступника перед городом – ибо многие из нас знают этого человека как искусного лекаря, перед которым, бывало, отступал сам Борон, - а так же прислушавшись к голосам, прозвучавшим в его защиту… суд постановил заменить смерть пожизненным изгнанием.
Толпа взревела. Лионель качнулся назад, и кто-то из храмовников схватил его за плечи. Такого исхода юноша никак не ждал…
- Преступник должен покинуть город в двадцать четыре часа. Ему дозволяется взять с собой все, что он почитает нужным: деньги, личные вещи, документы. Дозволяется так же попрощаться со всеми, с кем он пожелает. Преступнику не дозволяется ни под каким предлогом возвращаться в город никогда, до самой его смерти. Понял ли ты ясно мои слова, Лионель сын Германа? – бесстрастно обратился Первый судья к Лионелю.
- Да, - тихо, но отчетливо ответит тот.
- Имеешь ли ты что-нибудь сказать суду?
Лионель приподнялся было, но чужие руки властно надавили ему на плечи. Он снова упал на колени.
- Я прошу суд о снисхождении…
Толпа зароптала, судьи нахмуренно запереглядывались.
- Тихо! – перекрывая гул голосов, крикнул Второй судья. – Тихо! – он наклонился к Лионелю. – Приговор ты слышал. Обжалованию он не подлежит.
- Я только хотел бы просить отсрочить его исполнение. И дозволить мне остаться в Аркаре на время, потребное для полного излечения девицы Лионетты…
- Негодяй! – послышалось отчетливое восклицание. Лионель узнал голос Ивона.
- Тихо! – призвал к порядку Третий судья. Воздел руки к стеклянному куполу, сквозь который струился яркий солнечный свет. – Больше почтения к Богу-Солнцу в его собственном доме.
Судьи наклонились друг к другу, сблизив головы. Пошептались. Вдруг толпа всколыхнулась, и какая-то растрепанная женщина протолкалась сквозь плотную массу людей и бросилась к основанию возвышения. Покрывало на ее голове сбилось, открыв бледный лоб, запавшие глаза и неубранные черные волосы. Сердце Лионеля учащенно заколотилось – он узнал госпожу Аманду. Изменилась она ужасно. Иссохла, почернела. При виде ее выражение лиц всех пяти судей разом изменилось. На несчастную женщину они смотрели с жалостью и сочувствием.
- Это моя дочь, он говорит о моей дочери! – вскричала госпожа Аманда, протягивая к ним исхудавшие руки. – Лионетта, моя девочка, моя единственная дочь! По вине этого негодяя она едва не погибла! Умоляю, позвольте ему остаться. Пусть вернет мне мое несчастное дитя! А после убирайся, слышишь? – она резко обернулась к Лионелю. Черные неистовые глаза сверкнули. – Убирайся, и не смей никогда впредь с ней заговаривать! Не смей даже взглядом касаться, колдун! Злодей! А я-то еще привечала тебя в своем доме! Так-то ты отплатил мне за все добро! Убийца!
 Если бы Лионель мог, он бы спрятал лицо в ладони. Но его запястья по-прежнему были связаны за спиной. И он мог только наклонить голову. Невыносимо хотелось провалиться сквозь пол, прямо в подземные казематы. И остаться там навсегда, в темноте и холоде. Каково было слышать это "убийца" от женщины, которая была ласкова с ним, как мать!..
Судьи еще немного посовещались. Потом выпрямились на своих местах.
- Хорошо. Пусть будет так. Лионель сын Германа может остаться в Аркаре до того дня, пока братья Перайны не признают, что для исцеления девицы Лионетты нельзя сделать большего, чем им уже сделано. Встаньте, добрая женщина. Ступайте домой. Помолитесь милостивой Перайне.
Служитель Прайоса шагнул было к госпоже Аманде, чтобы помочь ей подняться. Но его опередил Ивон. Стремительно пересек залу, на ходу опалил Лионеля яростным взглядом. Бережно подхватил женщину под руки.
- Пойдемте, матушка Аманда. Пойдемте.
Тяжело опираясь на руку Ивона, госпожа Аманда направилась к выходу. Лицо она до самых глаз закрыла покрывалом.
Лионеля сопроводили обратно в храм Перайны. Еще на выходе из зала суда ему освободили руки и сняли с шеи веревку. Но его это не очень-то обрадовало.

Глава 7

- Ты что-то не слишком весел, - заметил Лекад, когда встретил Лионеля после суда.
- Чего же веселиться?
- Как это – чего? Тебе жизнь сохранили!..
- Вот уж, в самом деле, веселиться нечего, - вздохнул Лионель. – Думаешь, нужна она мне? Такая жизнь-то? Лучше бы уж к Борону в царство…
- Э, парень, - жестом остановил его Лекад. - К Борону ты еще успеешь. А жизнью не кидайся, она у тебя одна. Боги тебе ее дали, а уж ты будь добр, распорядись ею наилучшим образом.
- Я уж распорядился, - тихо сказал Лионель и отвернулся. – Чего же больше…
Лекад мог бы ответить, что он еще очень молод. И впереди у него много дней и ночей. И неизвестно еще, как повернется судьба. И вполне может оказаться, что нынешние несчастья - ни что иное как испытания Богов. Да, Лекад мог бы найти разумные, веские слова. Но будь они хоть трижды разумными и вескими, вряд ли они убедили бы Лионеля. Очень уж тошно ему было. Тяжело, тоскливо на душе. И Лекад не стал тратить слова, просто сжал плечо юноши. Пройдет время, сам все поймет. Время, как говорится, все рассудит.
Тем же вечером к юноше пришел гость. Сначала его проводили к Лекаду, который по-прежнему наблюдал за здоровьем (как физическим, так и душевным) молодого мага и даже стал для него вроде наставника. Гостя Лекад узнал сразу. Этот рослый русоволосый парень с красивым, хотя и сумрачным лицом, давно уже буквально осаждал храм. Пытался пробиться к Лионетте. А теперь вдруг попросил о встрече с магом. Лекаду не очень понравился недобрый блеск серых глаз гостя, но отказать в просьбе он не мог – не по чину. Попросил посетителя подождать и отправился на поиски юноши. Пусть Лионель сам решает, хочет он встречаться со своим соперником или нет.
Лионель, отыскавшийся в палатах врачевания, неожиданно легко согласился.
- Мне кажется, он пришел с дурными намерениями, - предостерег его Лекад.
- Он ничего мне не сделает, - возразил Лионель.
- На твоем месте я бы не был так в этом уверен.
По губам юноши, обычно плотно сжатым, проскользнула грустная улыбка.
- Он меня боится и не посмеет причинить мне вред...
- Боится? – удивился Лекад.
Лионель вновь наклонился к больному, который лежал в забытье.
- Проводи его, пожалуйста, в мою спальню. Я приду через несколько минут.

Ивон сидел на краю лежанки. Ссутулился, опустил голову. Большие красивые руки сжал между коленями, стиснул их так, что побелели пальцы. Когда Лионель вошел и тихо встал в дверях, гость не сразу его заметил.
- Я слушаю тебя, Ивон, - проговорил юноша.
Ивон вскинул голову, покраснел, потом побледнел, и встал. Быстро выпрямился во весь рост, в первую секунду подавляя Лионеля своим физическим превосходством. Но неуютное ощущение, нечто вроде робости, быстро прошло.
- Меня не пускают к Лионетте, - отрывисто сказал Ивон. – Матушка Аманда говорит, что ее лицо... сильно... что она обезображена. Так это?
- Так.
- И она... знает? Видела?.. ей... сказали?
- Да... - выдавил Лионель.
Когда Лионетте разрешили, наконец, вставать с постели, она всеми правдами и неправдами выпросила у Лекада зеркало. Долго разглядывала обезображенное лицо – до конца жизни придется прятаться под покрывалом, - потом отложила зеркало и тихо заплакала. Она ничего не сказала, не упрекнула Лионеля ни словом, ни взглядом, но ее слезы были ему горше любых проклятий. И даже пожалеть ее он не мог - слов не находилось.
- Я хочу ее видеть, - потребовал Ивон.
Лионель вскинул было на него глаза, но долго не выдержал и снова потупился.
- Хорошо. Пойдем.
Ивон шел за ним, дрожа от глубокого волнения. Никто и вообразить себе не мог, как сильно ему хотелось положить обе руки на тонкую шею, торчащую из круглого воротника серого бесформенного балахона, и сжать пальцы. Каким-то чувством он знал, что колдунишка даже не стал бы сопротивляться. Одна минута - и все было бы кончено.
Чтобы бежать искушения, Ивон сунул обе ладони за пояс. И вовсе не ради проклятого колдуна он так поступил. Его жизнь в глазах Ивона стоила не больше, чем жизнь какого-нибудь жучка-древоточца. Но Лионетта могла думать иначе…
- Можем мы поговорить наедине? - хрипло спросил Ивон.
Лионель, не оборачиваясь, кивнул.
- Конечно.
Он остался ждать в коридоре. Отошел от двери подальше, чтобы не слышать, о чем будут разговаривать Ивон и Лионетта. О чем бы ни шла у них речь, его это не касалось.
Не прошло и четверти часа, как Ивон вышел из комнаты. С мрачным видом надвинулся на мага.
- Жаль, тебя не выгнали из города раньше! - зашипел он. - Скольких бед можно было бы избежать! Чем провинилась перед тобой Стрекоза, за что ты ее погубил? Ты рисковал своей жизнью - ладно! с собой ты волен делать, что пожелаешь. Но кто тебе дал право рисковать ее жизнью?
Лионель постоял немного, не отвечая. Потом развернулся и медленно побрел по коридору. Вспыхнув, Ивон в несколько шагов нагнал его, схватил за плечо и развернул к себе.
- Колдун проклятый! Тебе и ответить нечего? Ну, если ты проглотил язык, то слушай, что я тебе скажу. Вскоре ты должен будешь убраться из Аркары. И лично я этому безумно рад. Но если я узнаю, что ты звал Стрекозу с собой... намекал ей хоть словом, хоть взглядом... не обессудь - я тебе шею сломаю. Честное слово.
Лионель бесстрастно посмотрел на его руки - Ивону действительно хватило бы силы, чтобы выполнить угрозу.
- Я тебе верю, - кивнул он. - Но я и не думал звать Лионетту с собой. И никогда не позову. Даю тебе в этом мое честное слово.
- Вот и хорошо. Довольно с нее уже горя. Оставь ее, колдун.
Лионель заколебался, словно какие-то слова никак не шли у него с языка. Важные слова, которые обязательно должны быть сказаны. Наконец, он переломил себя и нашел достаточно сил, чтобы взглянуть прямо в лицо Ивону.
- Ну а ты, Ивон? Ты ее не оставишь?
- Никогда... никогда я ее не оставлю.
- Спасибо. Я бы очень хотел, чтобы она тебя полюбила. Правда.
Ивон слегка опешил от этих слов. Ожидал он явно чего-то иного. Пользуясь его замешательством, Лионель поспешно ушел, пока его не успели остановить.

*
К угрызениям совести добавился подлый страх за собственное будущее (и за этот страх Лионель яро себя ненавидел). Он прожил на свете без малого двадцать лет, и ни разу не покидал родной Аркары. Более того – большая часть его жизни прошла в стенах храма Гесинды. Здесь Лионель обрел второй дом, который после родителей стал единственным. Сюда, за стены храма, не проникала суета мирской жизни. Здесь над всем царила милость Богини. В храме Лионель ел, спал, учился сам и учил других, принимал пациентов. И в город выходил только по необходимости.
Правда, довольно часто он совершал вылазки за городские стены – в поисках лечебных трав. Как правило, с ним шел кто-то еще, обычно Лионетта или ученики. Он мог бродить по полям и лесам часами, но окружающий мир интересовал его только в той мере, в какой соприкасался со служением Богине и магии. Например, Лионель никогда не смотрел на дерево только ради того, чтобы полюбоваться им. Он думал о том, как его кора и листья могут быть полезны для магических эликсиров... Почти вся его жизнь сосредоточена была в лаборатории и библиотеке. И покидая храм, он заранее предвкушал возвращение… домой.
Другие отлучки, например, путешествия с помощью телепорта, и вовсе не стоило принимать в расчет. Именно телепортом было удобнее и быстрее всего добраться до любого храма Гесинды на материке. И Лионель часто это проделывал ради встреч с медейскими, касотскими или лигийскими братьями. Но порог храма он не переступал. Его никогда не тянуло побывать в дальних краях, погулять по улицам незнакомых городов.
И вот всю оставшуюся жизнь ему придется скитаться по дальним дорогам, в чужих краях. В родной город, в храм, который его воспитал, он вернуться никогда не сможет. И никакой другой храм на материке его не примет. Изгнание из рядов братства захлопнуло перед ним все двери. Богиня отказалась от него окончательно.
Лионель решился не говорить пока о приговоре Стрекозе. К его удивлению, и Ивон ничего ей не рассказал. Вероятно, понимал ничуть не хуже, что разговор получится нелегкий. И, пожалуй, без слез не обойдется, а ей и без того довольно горя. Лионель держался с ней ровно и ласково, как будто ничего не случилось. Отправляясь в спальню Лионетты, скручивал в себе тоску и страх. Это было все, что он мог для нее сделать.
Каждый раз Лионетта спрашивала, скоро ли суд, и он врал, что скоро. Так продолжалось до тех пор, пока к Лионетте не пришла матушка. В отличие от Ивона, она не стала церемониться и подробно передала девушке все, что произошло в храме Прайоса. И даже не скрывала злой радости: наконец-то проклятый колдун оставит их в покое!..
Едва дождавшись прихода Лионеля, девушка накинулась на него с упреками. Схватила его за руки, зашептала отчаянно:
- Почему ты не сказал мне?! Почему? Почему? Зачем ты меня обманывал?!
Лионель – бледный, усталый, - отнял у нее руки, повернулся спиной. Принялся раскладывать на столе принесенные с собой лекарские принадлежности.
- Не хотел тебя огорчать раньше времени. Тебе сейчас нельзя волноваться.
Она ничего не сказала, но он спиной ощущал ее пристальный взгляд.
- Пожалуйста, не смотри так! – взмолился он. - Я заслужил это, правда. Я заслужил и худшего. Не знаю, за что мне было сделано такое снисхождение.
- Как же ты теперь будешь? - тихо спросила Лионетта.
- Не знаю... Я еще не думал об этом, - соврал Лионель. Не рассказывать же ей о бессонных ночах и бесконечных горьких мыслях, о неотступном страхе перед будущим.
Заскрипела кровать – девушка встала и подошла к нему. Ласковые руки обхватили его за плечи, и он закаменел. Не смел пошевелиться, не смел высвободиться из объятий, на которые не имел права. А Лионетта склонила голову и прижалась щекой к его плечу.
- Если тебя выгнали из города, я пойду с тобой, - просто сказала она.
Вспомнились слова Ивона, которые показались тогда дикими. Позвать Лионетту с собой, обречь на бездомную, голодную жизнь? Да за кого Ивон его принимает?
...Ну а предполагал ли он, что Лионетта сама попросится за другом в изгнание?
- Никуда ты не пойдешь, Стрекоза, не выдумывай... - устало сказал Лионель.
- Ты думаешь, я позволю тебе уйти одному?!
Преодолевая сопротивление ее рук, Лионель повернулся вокруг себя. Чуть откинулся назад, ладонями уперся в столешницу - словно искал опору.
- А ты думаешь, я позволю тебе скитаться по дорогам, словно бездомной бродяжке, словно нищенке? Что это будет за жизнь?
- Если ты сможешь так жить, то и я смогу, - тихо, но твердо заявила Лионетта. - А здесь для меня все равно не будет жизни, если ты уйдешь.
- А со мной ты будешь несчастлива. Послушай, Стрекоза, я ведь даже не знаю, что со мной станется к вечеру того дня, когда я выйду за ворота Аркары. От гильдии помощи ждать не приходится, ни один храм Гесинды меня не примет.
- Есть и другие храмы. Разве Перайна откажется от твоего служения? Ты мог бы пойти к целителям... - возразила Лионетта.
Лионель яростно затряс головой.
- Ты не понимаешь! Жить в храме чужой Богини... постоянно ощущать поблизости присутствие Мудрой... и знать, что ты лишен ее милости... Думаешь, это легко вынести? Нет, Стрекоза, мне придется держаться подальше от любых храмов. Моей Богини больше нет со мной, а другие мне не нужны. Да и я им не надобен.
- Тем более я не позволю тебе уйти одному...
- Чем беспокоиться обо мне, подумай лучше о своих родителях. Что с ними будет, если ты уйдешь? Твоя матушка и без того истаяла от горя. Нет, ты должна остаться в Аркаре. Здесь твой дом, твои мать и отец, и... и человек, который тебя любит. Это все драгоценные блага, Стрекоза. Ты даже не представляешь себе, насколько драгоценные. Не отказывайся от них.
- А ты?.. - горько спросила Лионетта.
- А что - я? К одиночеству я привык. Проживу как-нибудь. Кое-что я умею, и на кусок хлеба заработаю.
- И мы никогда больше не увидимся?
- Так было бы лучше. Я уже достаточно несчастий тебе принес, Стрекоза.
- Неправда! Ты... ты... - Лионетта все-таки не выдержала и расплакалась. Глаза ее уже давно блестели слезами, но она кое-как с ними справлялась. Но новое горе оказалось слишком большим и горьким, горше даже, чем утраченная красота.
- Я... не смогу... без тебя... - вырвалось у Лионетты сквозь слезы.
Лионель стоял у стола, вцепившись в столешницу пальцами, и мучился собственным бессилием. Он не мог сказать бедняжке ни слова утешения. И до сих пор не понимал ясно, почему так важен для нее. Да, они росли вместе и дружили с самого детства. Да, ему тоже будет горько и тяжело жить в разлуке с Лионеттой (не говоря уже о неистребимом чувстве вины перед ней). Но со временем боль разлуки обязательно сгладится! Ведь улеглась же боль от потери родителей... Лионель хотел было выдать банальное: "Ты меня скоро забудешь", - но спохватился. Даже если бы Лионетта и забыла его - захотела бы забыть! - зеркало ей тут же напомнило бы. Шрамы от ожогов останутся на всю жизнь. А значит - останется и память.
Как раньше он желал отдалить день прощания с Аркарой, так теперь страстно торопил его наступление. Покончить с этой мукой, порвать разом все связи... Когда быстро - кажется не так больно.
Ежедневные встречи с Лионеттой стали пыткой для них обоих. Девушка донимала его уговорами, и не понимала - или не желала понять, - чего стоят ему отказы. Бесконечные "нет" он повторял уже и во сне. И с болезненным нетерпением ждал дня, когда братья Перайны объявят: большего для исцеления Лионетты сделать нельзя, пора ей возвращаться домой.

...Свое заключение храмовники озвучили вечером. На следующее утро собирались послать с известием к мастеру Риатту и госпоже Аманде мальчишку-послушника.
Лионель решил уйти на рассвете, не прощаясь со Стрекозой. Довольно они уже мучили друг друга.
Вещи он собрал заранее. Впрочем, и вещей-то у него было всего ничего. Тощая дорожная сумка, полностью уложенная, казалась пустой. Добрый Лекад предложил ему немного денег, и Лионель, поколебавшись, с благодарностью их принял. Стыдно было брать милостыню (а ничем иным он эти деньги считать не мог), но страх перед неизвестностью, бесприютной будущностью, пересилил стыд.
Он вышел на ступени храма, едва небо начало светлеть. Его вызвался проводить Лекад - он молча стоял рядом. Поеживаясь от утренней прохлады, Лионель смотрел на темные улицы Аркары и думал о том, что сегодня в последний раз пройдет по ним. Это была страшная в своей простоте и очевидности мысль. Лионель несколько раз повторил про себя: никогда, никогда, никогда... Какое простое и жестокое слово. До самого дня суда Лионель и не думал даже, что настолько любит свой родной город. Город, в который он никогда не вернется.
- Проводить тебя до ворот? - своим обычным спокойным и участливым тоном спросил Лекад.
Лионель встряхнулся.
- Нет, не нужно. Спасибо.
- Ну, тогда ступай, - Лекад взял его за плечо, заглянул в лицо. - Не буду желать удачи: тебе не удача потребуется, а терпение. Много терпения и много смирения.
Юноша согласно наклонил голову. Да... смирение. Сколько раз о смирении толковал ему мэтр Эйбел. Прав был старик. Тысячу раз прав.
- Может быть, ты все-таки хочешь что-нибудь передать на словах Лионетте? - вдруг вкрадчиво спросил Лекад.
- Нет... ничего.
- Так-таки и уйдешь, не попрощавшись?
- Так и уйду, - подтвердил Лионель. - Не хочу больше ее мучить. Она опять будет проситься со мной... а что я могу ей сказать?
Лекад глянул на него очень внимательно, но промолчал.
Лионель вздохнул и начал медленно спускаться по ступеням.

Стражники только-только отпирали ворота, и Лионелю пришлось несколько минут подождать поодаль. Не хотелось привлекать к себе внимания. Но желающих покинуть город в столь ранний час, кроме него, не было, и солдаты его заметили. Поглядывали на него то и дело, пока возились с воротами. Лионель старался не поднимать голову и уповал на то, что капюшон скрывает его лицо. Однако, приблизившись к воротам, он услышал, как один стражник сказал другому (и даже голос не очень постарался приглушить):
- Смотри-ка - Поджигатель!
- Да ну?
- Точно, он. Я его узнал. Значит, вышибли его таки из города. Ну, и скатертью дорога... Не надобно там здесь таких, которые с бесами знаются да младенцев ре...
- Ты что! – зашикал на него второй стражник. - Тише! А ну как услышит, да и огнем в тебя пальнет...
- Ничо, не пальнет. Говорят, Богиня в наказание своей милости его лишила... и ничего он больше не может.
Лионель ускорил шаг.
Спустя несколько минут он стоял на обочине дороги. За спиной поднимались стены Аркары. Впереди простирались поля, чуть дальше темнели скошенные крыши крестьянских домов. Еще дальше, у самого горизонта, тянулась кромка леса.
Лионель посмотрел на камни, которыми вымощена была дорога. На запылившийся край своего балахона. Поднял взгляд к горизонту. Впервые в жизни он отчетливо понял выражение "идти, куда глаза глядят".

Глава 8

Лионетта вернулась домой и теперь уж почти не выходила на улицу. Госпожу Аманду вовсе не радовало, что дочь стала вдруг такой страшной домоседкой. Она с тревогой присматривалась к Лионетте – та ходила скучная, сонная, равнодушная ко всему. От домашних дел не отлынивала, но работу – которая была еще в ее силах, - выполняла механически, бездумно, кое-как. Упрекать ее в небрежности госпожа Аманда не решилась бы. Она вообще не знала, как подойти к дочке, и что ей сказать, как утешить, чем порадовать. Не Лионетта вернулась домой – а ее тень. Когда она была не занята делами, то часами могла сидеть в углу, наклонив голову и о чем-то размышляя. Хмурый, похудевший Ивон проводил возле нее все свободное время, словно дежурил у постели больной. Но она его даже не замечала. А ведь раньше у нее всегда было запасено для него едкое словечко, злая насмешка... Казалось, ей стало безразлично, кто находится с ней рядом.
Окрестные кумушки тотчас решили, что проклятый колдун приворожил Лионетту. Присушил, да и ушел из города. Шептались меж собой: "Пропадет девка, высохнет вся". И госпожа Аманда, которая никогда, даже после пожара, не думала, будто Лионель способен намеренно причинить зло ее дочке, - госпожа Аманда начинала верить слухам и шепоткам. Потому что тосковала Лионетта по нему, по колдуну проклятому. Это было ясно, как летнее небо.
Но сама Лионетта знала, что никакого приворота не было. Не было, и все тут. Никогда Лионель не пытался ее приворожить, никогда! А ей даже легче было бы, если б пытался. Потому что это означало бы, что она хоть сколько-нибудь ему интересна, хоть сколько-нибудь нужна! А он ушел, ни сказав ни слова. Даже не поцеловал напоследок. Даже "прощай" Лионетта от него не услышала. Не позволил ей пойти с ним – ладно. Лионетта и сама понимала, что в дороге будет для него только обузой: и он-то непривычен к бродячей жизни, и она избалована домашней заботой. Просилась она с ним только от одного отчаяния. Но ведь заглянуть к ней, чтобы попрощаться, он мог бы! Лекад объяснил, что он будто бы не хотел бередить сердце ни ей, ни себе. Но Лионетта видела, как он отводил глаза, утешая ее, и не поверила ему. Лионель просто не хотел ее видеть, вот и все.
Нет, она его не винила. Она и раньше знала, что занимает в его жизни не такое уж и большое место. Знала, что он вполне может обойтись без нее. Магия и служение Богини наполняли его жизнь до краев. И вполне естественно, что, когда он утратил и магическую силу (пусть хотя и на время), и милость Гесинды, Лионетта не стала значить для него больше. Что она могла предложить ему взамен утраченного? У нее не было ничего, в чем бы он нуждался. Он не искал даже сочувствия...
Я – ничтожество, удрученно повторяла про себя Лионетта. Разве такая подруга ему нужна? Нет! будь я сильнее, умнее, я придумала бы, чем ему помочь. Да что там – я могла бы заранее понять, догадаться, что он задумал, и отговорила бы его от опасного эксперимента...
Мысли о собственной никчемности, о полном своем бессилии изменить что-либо, многопудовыми гирями давили на измученный рассудок. Душа застыла в оцепенении. Дни без Лионеля тянулись серые и тоскливые, хотя за окном светило летнее солнце. Из всех лиц, слившихся в одно, Лионетта кое-как выделяла лицо Лекада. И то потому, что помнилось еще: именно он врачевал Лионеля, да и к ней заходил.
Госпожа Аманда перед гостем робела, как перед самой Перайной. Очень уж суровым он ей казался. Но втайне она надеялась, что Лекад сумеет вылечить ее дочурку от непонятного недуга. Храмовник и впрямь поил девушку какими-то травяными настоями (Лионетта покорно их глотала, однако же лучше ей не становилось). Но, в отличие от госпожи Аманды, он прекрасно знал, что недуг, который не отпускает девушку, вовсе никакой не загадочный. И зовется он просто – тоска.
А против тоски никаких лекарств еще не придумали...
Ему очень не нравилось, что Лионетта никогда не плачет. Слезы, какими бы горькими они ни были, приносят облегчение. Лионетта же не пролила ни слезинки, не проронила ни слова жалобы. Молча и тихо она с каждым днем все глубже погружалась в себя. Лекад советовал ей сходить в храм Травии, помолиться. Говорил, что нельзя так любить, нехорошая это любовь, неугодная Богине Любящей. Лионетта смотрела на него прозрачным взглядом, задумчиво кивала... и уходила все дальше.
Лекад печенками чуял, что будет беда. Похоже, что даже время, этот великий врачеватель, было бессильно. Неужели впрямь – приворот? Но Лионель, сколько его знал Лекад, не мог так поступить с девушкой, которую называл сестрой. Да и зачем бы ему это понадобилось?
Но и поверить, что эта любовь послана самой Травией, Лекад тоже не мог. Очень уж она походила на проклятие...

*
Первые дни Лионель много думал о том, как будет добывать себе пропитание. Но вскоре оказалось, что это последнее, о чем нужно волноваться. В деревне, куда он завернул, чтобы купить хлеба, он услышал о женщине, которая занемогла. Ее муж собирался посылать сынишку в соседнюю деревню, за знахарем. Идти было далеко, да делать нечего... Лионель тут же предложил свои услуги. Сначала его внимательно оглядели, но мага не признали. Маги не слоняются по деревням с тощей котомкой за плечами и не носят пыльные серые балахоны.
- А ты, что ли, знахарь будешь? – мрачно вопросил муж занемогшей крестьянки. Это был здоровенный мужичина, с мясистыми плечами и мясистым красным лицом. Руки у него были как колоды. Лионелю подумалось, что самому ему знахарь в ближайшем будущем едва ли понадобится.
- Да, я знахарь, - ответил юноша, не вдаваясь в подробности.
Его снова смерили подозрительным взглядом. Такое недоверие вполне можно было понять и оправдать: слишком уж юным казался Лионель.
- Больно молод... – подтвердил его догадку мужик. – Ты дело правда ли знаешь?
Лионель заверил, что лечить ему уже приходилось, и много.
- Ну, пойдем тогда... Только денег я тебе не дам. Дед-то наш, - (под "дедом" он, вероятно, подразумевал знахаря из соседней деревни), - денег никогда не берет. Ему кто хлеб несет, кто яйца, или там сыр... Так что вот так вот, парень. Не обессудь.
- Хлеб и сыр вполне меня устроят, - кивнул Лионель.
Из деревни он уходил, унося в сумке краюху хлеба, несколько вареных яиц и ломоть сыру. А еще его пустили переночевать на сеновал – уже кое-что после ночевок на лесных опушках.
С этого дня так и повелось. Мысли о том, что он – маг, Лионель затолкал поглубже, хотя магическая сила к нему вернулась. Он ее чувствовал всем существом. Но открываться потоку боялся. Казалось, если он шепнет самое простенькое заклинание, его барьеры рухнут под натиском магической стихии, и повторится огненный ужас. О нем слишком ясно напоминали розовые шрамы ожогов на руках и на груди. Кроме того, ту страшную ночь он раз за разом переживал во сне, а смог бы пережить еще раз наяву – Безымянный знает. Не то чтобы Лионель так боялся смерти, нет. Он боялся боли. И боялся страха.
Врачевание одними только травами было не так эффективно, как с магической подпиткой. Но зачастую этого оказывалось достаточно. Лионель многое знал о растениях, а Лекад научил его извлекать из них всю возможную пользу.
Днем он бродил по полям, разыскивая травы. От человеческого жилья старался держаться подальше – очень тяжело было разговаривать с людьми, смотреть в их лица. Даже перед теми, кого видел первый раз, он чувствовал себя виноватым (впрочем, и наедине с самим собой был не легче...) В деревню Лионель входил, только когда голод совсем прижимал. Он стучался в дома, спрашивал, не нужна ли кому помощь лекаря. Обычно его приводили в низкую, темную, дымную хижину, где какой-нибудь бедных умирал от лихорадки. За месяц Лионель побывал в стольких подобных убогих жилищах, что почти забыл, какие на свете бывают светлые, чистые, каменные дома. Зачастую бедняга даже не мог ему заплатить, не мог предложить в награду даже корку хлеба. Лионель все равно не отказывал никому в помощи. Двигали им жалость или долг – он и сам не знал. И не пытался разобраться. Какая разница? Он умел лечить – и лечил.
Иногда, случалось, его прогоняли, и тогда приходилось потуже затянуть пояс. Перетерпеть голод неожиданно оказалось труднее, чем в храме, где, бывало, он по нескольку дней пил одну только воду... Может быть, потому, что образ жизни при храме не подразумевал сколько-нибудь серьезных физических усилий. И вообще прежнее житье, при всей своей видимой скудности, было гораздо комфортнее нынешнего. Раньше Лионелю не приходилось часами брести по солнцепеку, или под дождем, не приходилось глотать дорожную пыль и сбивать ноги в кровь.
А главное, рядом не было никого.
Никого.
Еще совсем недавно Лионель наивно думал, что любит одиночество. Что ему хорошо одному. Оказалось – ничего подобного. Одному было плохо. Просто ужасно.
В обществе людей было тяжело, наедине с собой – жутко. Душевный разлад нарастал. По ночам Лионель лежал без сна, глядя в небо или (в удачную ночь) в щелястый навес над головой, и думал, думал, думал... Никакого будущего он для себя не видел.
К тому же, приближалась осень. Летом, когда тепло, можно пережить ночевку под открытым небом. А осенью, когда зарядят дожди? А зимой? Следовало бы позаботиться о зимовке. Но Лионель просто не мог заставить себя думать об этом. Не мог заставить себя прилагать усилия к тому, чтобы продлить никому – и в первую очередь себе самому – не нужную жизнь. Гораздо проще было отдаться на волю Борону, который никогда не упускал возможность заполучить в свое царство пару-тройку новых душ.
Но инстинкт самосохранения, кажется, все-таки работал, несмотря ни на что. Незаметно для себя Лионель в своих странствиях продвигался на юг. Туда, где никогда не бывает снега и круглый год тепло.

*
На исходе лета Лионетта пришла в храм Перайны, отыскала Лекада и попросилась к нему в помощницы.
- Не могу больше оставаться дома, сил нет, - пожаловалась она. – Целыми днями маешься средь четырех стен, от мыслей с ума впору сойти. А здесь для меня, быть может, найдется работа. Вы ведь знаете, мэтр Лекад, я многое умею. Лионель... научил меня.
На имени друга голос Лионетты чуть дрогнул. Лекад внимательно взглянул в ее лицо, до самых глаз прикрытое покрывалом. Печальный и потухший взгляд, невыразительный и тихий голос... А ведь какая славная, смешливая была девочка! Даже когда после пожара она жила при храме, трудно и долго выздоравливая, в ней было больше жизни, больше света... потому что рядом оставался Лионель. А нынче Лионель ушел, и вместе с ним ушла и жизнь, угас свет.
Но девочка, однако, права. Если она будет занята делом, времени на слезы и воспоминания не останется. Глядя на страдания несчастных, которые будут окружать ее, она скорее позабудет о собственном горе. Правда, госпоже Аманде вряд ли понравится, что ее дочь снова покидает родной дом ради храма. Но Лекад сам решил поговорить с ней и объяснить, почему Лионетте лучше быть среди людей и заниматься делом.
- Хорошо, - сказал он девушке. – Твоя помощь будет кстати. Пойдем, покажешь, что ты умеешь.
- Прямо сейчас? – она взглянула на него почти обрадовано.
- Конечно.
Обнаружилось, что Лионель действительно многому научил свою помощницу. Она отлично умела накладывать повязки, сохраняя присутствие духа при виде самых страшных ран и гнойных язв. Разбиралась в травах. Знала, где какие травки нужно искать и когда срывать, умело разбирала их и раскладывала для просушки. Лионель, как видно, поручал ей не только ступку и пестик, но и полагался в более важных и ответственных делах. Для любого лекаря такая помощница, как Лионетта, стала бы просто подарком небес. Кроме того, она была терпелива и приветлива с больными, как мало кто из посвященных служителей Перайны. И хотя некоторых из ее подопечных поначалу отпугивало ее увечье, они вскоре переставали его замечать и искренне привязывались к девушке.
Лекад присматривался к Лионетте с неделю, а потом предложил ей пройти посвящение и остаться в храме насовсем. По его мнению, так было бы лучше для всех. Занявшись делом, Лионетта немного ожила и повеселела. Во всяком случае, на людях. Замуж она идти не хотела, и откровенно призналась в том Лекаду. Ивон, правда, пытался опекать ее, но она по-прежнему не обращала на него никакого внимания. Лекаду она сказала, что Лионель был единственным человеком, которого она согласилась бы назвать своим мужем. Но союз с ним невозможен, а ни за кого другого она замуж не пойдет.
Предложение Лекада неожиданно ее удивило.
- Мне – принять служение Перайне? – переспросила Лионетта. – Нет, что вы, это невозможно.
- Почему? Ты обладаешь качествами, которые угодны Богине, ты многое знаешь и умеешь.
- Вы лучше меня знаете, что этого недостаточно. Чтобы служить Богине, нужно любить ее. А этого я не могу.
- Хочешь сказать, что твоя любовь к Лионелю настолько велика, что не оставляет места для другого чувства? – догадался Лекад. - Но любовь к человеку не может тебе помешать любить Богиню. Эти чувства отнюдь не исключают друг друга – напротив, дополняют.
Лионетта печально покачала головой.
- Вы не понимаете, нет. Лионель для меня и есть Бог.
Лекад мягко накрыл ее маленькую, стянутую ожогами руку своей ладонью.
- Нельзя так говорить. Это ересь, девочка.
- Неважно, как вы это назовете, мэтр Лекад. Для меня так есть и так будет всегда.

*
К осени Лионель с ужасом обнаружил, что отказ от использования магической силы ни от чего его не убережет. Поток, подобно бурной реке, запертой плотиной, давил на его закрытое наглухо сознание и грозил вот-вот сокрушить преграду. Магическая энергия требовала выхода. Трудно было даже представить, чем обернулось бы это стихийное истечение силы, которое началось бы против его воли.
Ее давление Лионель ощущал даже во сне. Его буквально с ума сводила мысль, что магия вырвется из-под его контроля ночью, когда он будет спать.
Что же ему делать? – вопрошал он Гесинду (ничуть не надеясь на ответ). Воспользуется он магией или нет, все равно как ее носитель он потенциально опасен. Любое его заклинание может обратиться стихийным бедствием. Если же он откажется от использования заклинаний, рано или поздно его взорвет изнутри. Вечно избегать людей невозможно... Так что же ему делать?
Богиня молчала. Лионель, который с детства ощущал рядом ее присутствие (вроде ласкового материнского взгляда), теперь чувствовал только пустоту.
Не получив никакой поддержки от Двенадцати, он свернул с дороги и пошел через сырой от росы луг. Спустился в неглубокий овраг, по дну которого бежал ручеек. От мокрой земли тянуло осенним стылым холодом. Лионель огляделся – вокруг никого. Медленно, через силу, он вытянул перед собой руки.
Мог ли он когда-нибудь вообразить, что ему придется заставлять себя прибегнуть к магии? Она всегда была частью него. Он ощущал ее течение в себе так же, как ощущал бег крови в жилах... Непослушными губами он выговорил слова самого простого заклинания, которое только мог вспомнить. Его Лионель выучил самым первым – это было заклинание магического света. Мальчишкой, вопреки запретам наставников, он частенько выколдовывал по ночам волшебный огонек и при его свете читал книжки...
...В воздухе перед лицом Лионеля послушно завис сгусток желтоватого света; а он едва успел захлопнуть створки сознания перед потоком, почуявшим слабину. В глазах потемнело. Наверное, он на секунду лишился сознания, потому что, очнувшись, обнаружил, что стоит на коленях в размякшей земле у самого ручья, а по щекам катятся слезы.
И все же он почувствовал небольшое облегчение. В следующий дни он несколько раз повторял попытки уменьшить давление силы, сбрасывая магию через небольшие простенькие заклинания. Приходилось все время быть начеку, но напряжение все-таки понемногу спадало. Увы, спадало недостаточно, чтобы вернулось прежнее ощущение единения с магической силой. Лионель начал опасаться, что по-прежнему уже никогда не будет.
Уже спустя несколько времени он сообразил, что существует универсальное средство покончить со всем разом: и с чувством вины, и с бесприютностью, и с вечным страхом. Средство это было удивительно простое и очевидное. Странно даже, как он не додумался до этого раньше. Впрочем, вернее все же, просто не решался подумать. В полях и лесах можно было отыскать множество растений, которые содержали в себе смертельный для человека яд. Если, конечно, принять его в достаточном количестве – но Лионель без труда сумел бы рассчитать нужную дозу. Не потребовалось бы даже никаких изысков: бледная поганка, допустим, росла повсеместно. У Лионеля, правда, не было полной уверенности, что этот простой природный яд убьет его. В течение последних четырех лет он проглотил изрядное количество опытных эликсиров, в составе которых, среди прочего, имелись и растительные яды – слабые или в небольших дозах. Организм мог напитаться ими и обрести определенную устойчивость к их воздействию.
Тем не менее Лионель серьезно размышлял на эту тему в течение нескольких недель. Он не располагал лабораторным оборудованием, но при большом желании мог бы, пожалуй, составить сильнодействующий яд и в полевых условиях. В голове уже крутились подходящие формулы... Выпить всего лишь несколько капель, лечь где-нибудь на дно оврага и тихо ждать конца... Придется, правда, пережить несколько неприятных минут – Лионель знал, что ни один яд не убивает совершенно безболезненно, - но это вовсе недолго в сравнении с годами и годами душевной боли и бесплодной борьбы с самим собой...
Он закрывал глаза и отчетливо представлял, как лежит на прохладной влажной земле, рядом бормочет ручей; глаза его застилает тьма, сознание гаснет... Думать об этом было приятно. Но почему-то он никак не решался перейти от мечтаний к делу. Раньше он мог бы подумать, что его удерживает рука Богини. Но теперь?..

*
Лионетта тоже разбиралась в ядах. Составлением их, правда, на практике никогда не занималась, но знала рецептуры некоторых. Лекад частенько доверял ей работу с ядовитыми настойками, поскольку считал ее ответственной и аккуратной девушкой. Ему и в голову не могло прийти, что она когда-нибудь, нарочно или случайно, глотнет не из той склянки. Он служил Перайне ради сохранения и продления человеческих жизней и искренне полагал, что всякий, кто приходит в храм, преследует ту же цель. Лионетта сама пришла к Целительнице, а значит, человеческая жизнь для нее священна, и она никогда не прервет ее самовольно, во всем положившись на волю Двенадцати.
Поэтому, когда однажды утром перепуганная девочка-послушница сказала ему, что госпожа Лионетта лежит в постели и не дышит, мысль о яде даже не пришла Лекаду в голову. На его взволнованные вопросы девочка сообщила, что лицом госпожа Лионетта очень уж нехороша, жутко смотреть. Но он и этому не придал значения. Немногие в храме видели лицо девушки – она все время прятала его под покрывалом. Маленькая послушница могла увидеть ожоги и испугаться.
Но дело было вовсе не в ожогах. Сердце Лекада екнуло, когда он увидел посиневшее лицо, закатившееся глаза и оскаленные зубы. Одного взгляда на искаженные судорогой черты хватило, чтобы понять причину смерти. Лекад поискал вокруг постели и без труда обнаружил маленький пузырек, аккуратно помеченный рукой Лионеля... Эта настойка была еще из его запасов. Когда Лионель уходил из Аркары, он многое передал Лекаду. Посчитал, что незачем таскать с собой бесполезный груз... (Промелькнула злая мысль, которой Лекад тут же устыдился: так или этак, а Лионель довел-таки свою названную сестру до могилы...)
Госпоже Аманде он рассказал о смерти девушки сам. Не стал только упоминать, что яд, который проглотила Лионетта, был приготовлен Лионелем. У бедной женщины и без того было довольно причин для ненависти. Да и не хотел он, чтобы по городу пошла молва о новом злодеянии молодого мага.
Госпожа Аманда поверила ему сразу. Простонала надрывно:
- Чуяло ведь мое сердце, чуяло беду!
И зарыдала так, что мастеру Риатту пришлось обхватить ее за пояс. Вместе с Лекадом они усадили ее в кресло. Мастер Риатт, потемневший и буквально на глазах осунувшийся, мрачно взглянул на лекаря:
- Можете дать ей что-нибудь, чтобы она успокоилась?
- Не стоит, - покачал головой тот. – Слезы приносят облегчение, утишают горе.
Но эти слезы, похоже, были не из тех, которые приносили облегчение. Слишком уж бурные рыдания... Такие, что сердце, кажется, вот-вот остановится. Прикусив губу, Лекад отошел к стене и стал глядеть в окно, чтобы не видеть белого искривленного лица госпожи Аманды. Впрочем, легче не стало – до него то и дело доносились хриплые вскрики, в которых только и можно было разобрать несколько слов: "проклинаю тебя, колдун, проклинаю..." В конце концов, Лекад не выдержал. Попросил у мастера Риатта стакан воды, накапал туда немного красной жидкости из пузырька, который предусмотрительно прихватил с собой. Подступил к госпоже Аманде, наклонился:
- Выпейте...
Она яростно оттолкнула его руку.
- Уйди! Оба уйдите... оставьте меня...
Лекад призвал на помощь все свое терпение и все сострадание. Долго и ласково уговаривал госпожу Аманду, как больного ребенка, и наконец она согласилась выпить несколько глотков.
- Теперь она немного успокоится... – шепнул Лекад мастеру Риатту. – Я вам оставлю пузырек... Когда действие напитка начнет ослабевать, дайте вашей супруге выпить еще немного. Буквально две капли, этого будет достаточно...
Вероятно, мастер Риатт переусердствовал с красной жидкостью. А может, просто слишком бурное горе перегорело, а вместе с ним сгорели и чувства. Когда гроб с телом Лионетты опускали в землю, госпожа Аманда стояла странно безучастная, с потухшим взглядом. С одной стороны ее поддерживал под руку мастер Риатт, с другой – Ивон, который сам был бледнее покойника. Она даже не двинулась с места, когда могилу начали закидывать землей. И только когда служитель Борона стал прилаживать на могилу сломанное колесо, она вдруг вся затряслась, вырвалась из рук мужчин и упала на колени. Горстью захватила комковатую подмороженную землю. Лекад встретился взглядом с ее загоревшимися ненавистью глазами, и вздрогнул. Ему показалось, что сейчас произойдет что-то страшное...
- Будь ты проклят, колдун, погубивший мою дочь... – тихо, но отчетливо проговорила коленопреклоненная госпожа Аманда. Откинула назад голову, закутанную черным покрывалом. – Не найти тебе в этом мире ни покоя, ни любви... Проклинаю тебя, колдун, и да услышат меня Двенадцать...
Ивон бросился к ней.
- Встаньте, матушка Аманда, встаньте, не надо... – бормотал он, как потерянный, пытаясь приподнять госпожу Аманду с земли. – Ну, хотите, я пойду за ним следом и отыщу его? он за все ответит, за все... Богам все равно, а я найду его, клянусь, найду...

*
Лионель редко видел сны. Точнее, видел их, вероятно, каждую ночь, как и все люди, но почти никогда не запоминал.
Но той ненастной осенней ночью ему приснился сон, который он запомнил от начала до конца. Ему снилось, что в разгар солнечного летнего дня он сидит на аркарском пустыре, на плоском камне, и ждет Лионетту. Она уже давно должна была придти, но почему-то задерживается, и он нервничает и злится. Наконец, из-за яблоневых стволов выходит тонкая девичья фигура. Лионель радостно вскрикивает и приподнимается навстречу подруге. Она подходит ближе, и он видит, что это не теперешняя Лионетта, которая прячет под покрывалом обезображенное ожогами лицо. Этой Лионетте пятнадцать лет, она грациозна и прелестна, черные косы змеями вьются по спине. На ней белое платье, которого он не узнает – отделанное кружевом, с длинным шлейфом, как у дамы. Улыбаясь, она знаком велит Лионелю не вставать и садится рядом. Долго глядит ему в лицо и вдруг становится печальной. Он хочет спросить, почему она загрустила, но Лионетта не дает ему сказать ни слова. Она наклоняется к нему и молча целует в губы, потом так же молча встает и уходит. Лионель остается один. Он и хотел бы догнать Лионетту, но что-то мешает ему двигаться, как будто какая-то цепь обвила его и приковала к месту. На ясное небо набегают тучи, поднимается ветер... И ветром издалека приносит серебряный девичий смех и тихие, едва слышные слова: "Прощай, любимый... не забывай меня..."
Тучи сгустились, летний день потемнел, и хлынул дождь. В одно мгновение Лионель промок насквозь… И проснулся.

Конец

Апрель-июнь, 2008 г.