Ветер

Деревянный гроб с противным чавканьем опустился в землю. Кладбище в этом забытым Богом месте было отвратительным. Оно конечно везде - не сказка, но здесь – вообще мрак. Ветер гулял по степным местам, промозглый дождь колол изрядно полысевшую голову гробовщика, который привычно опустил голову и снял шапку. Позади слышались завывания родственников. Мужчина в костюме держало за плечи хрупкую девушку, которая содрогалась в рыданиях. На секунду он отпустил ее, подошел к гробовщику и сунул ему бутылку водки. Федорович отмахнулся.
« Да что уж сейчас то, вот закопаем - там и поминать будем».- Проворчал он. Но мужчина, похоже, его не расслышал, и, глядя в пустоту, все тыкал в Федоровича запотевшей бутылкой.
«Ай»- махнул гробовщик рукой - « что с вас взять то, с городских».
«Айда, ребята. Закапывайте»- гаркнул он мужикам и, вытерев грязные руки о штаны, навалился на лопату.
Трое мужиков, мешая грязь, с противным чваканьем, кидали ее в яму. На кладбище наступила тишина, прерываемая гудением ветра и изредка - всхлипами родственников.
Закончив закапывать, Федорович достал спички и сигареты. Спички то и дело тушились под дождем, не давая закурить. Наконец, справившись с ними и облокотившись на лопату, Федорович затянулся.
Помнил он этого мужика - Михалыча. Добрый был мужик, хороший. Как какую работу - немедленно подсобит, подскажет. Руки золотые. Выпить не любил, но по праздникам от стопочки другой не отказывался. Была жена у него, дочка.
Помнил он и эту дочку. Красавица. Светленькая, а глазки голубые - чудо, а не ребенок. Сам ее на руках держал. Настенькой назвали.
А потом нашла она себе, ей богу не знает никто где, мужика городского и уехала с ним. А Михалыч запил с горя, в последний раз на похоронах у жены Настеньку свою видел.
Добротный мужик был. А вот теперь Федорович стоит и закапывает могилу товарища, а сам все живет и живет. Чего живет? Ради кого? Нет у него никого, и жить незачем. Но нет, он все живет и живет и провожает в последний путь вот таких вот хороших мужиков, которые жизнь, в отличие от него, Федоровича, не зря прожили. Тьфу.
Крепко задумался Федорович и аж отпрянул, когда перед собой лицо чье то увидел. Чертыхнулся даже. А перед ним Настенька стоит. Вгляделся он в лицо ее- не узнал бы никогда. Ясные голубые глаза покрывал слой багрового цвета, нос распух, а по посиневшим губам катились последние капли слез.
«Чаго тебе?»- спросил он и даже немного пожалел, что так резко с ней.
«Я спросить хотела…»- сказала она и замолчала, восстанавливая голос.
«Ну так спрашивай, доколе я здеся»- пробурчал Федорович.
- Часто обо мне папенька вспоминал?
Федорович потупил взгляд.
- Конечно, как же не вспоминать. Родная дочь уехала черти, куда черти с кем, - кивнул он на мужчину в костюме, - как же тут не спрашивать, не тосковать. Бывало зайдешь, а он все о Настеньке, да о Настеньке.
Та залилась слезами.
-Полно теперь рыдать то, раньше надо было думать. А то как приехать- это потом , потом, свидимся еще. Свиделись. - сплюнул гробовщик и, не сказав ни слова, пошел по размытой дороге.
Не знал никто ничего о Федоровиче. Хмурый был, неразговорчивый. Жил он на окраине деревни. Свет в пыльных окнах горел редко, а если и горел, то лишь ненадолго можно было увидеть силуэт Федоровича на фоне свечи. Брови его, такие густые, что не видно глаз, срослись на переносице, и непонятно было, то ли он смеется, то ли злится. Да и смеялся он редко, а если уж и смеялся- то горько так, отрывисто, будто собака лает. Поговаривали, что охотник из него был когда-то хороший. На уток ходил, на вальдшнепов. Да глаза уже не те, руки слабые - не выдержат отдачу.

В доме стоял запах гнилых досок и старого тряпья. Федорович плюхнулся на лавку, и та заскрипела под его весом, и все опять в доме стихло. Слышен был лишь гудевший ветер, заглядывающий во все щели в доме, впрочем, он никогда и не переставал гудеть.
Федорович налил водку в замусоленный граненый стакан и разом осушил его.
« Пусть земля тебе пухом, Михалыч. Хоть ты то свою жизнь не зря прожил»- подумал он и сплюнул прямо на пол.
Снилась ему Настенька, Михалыч и он сам, Федорович. Снилось ему лето, зима, много собак и опять лето. Потом опять зима и лето, лето и зима.
Весну и осень словно выкинули, как выкинули Бога из этой деревушки.
А наутро Федорович исчез. Не стоял он, облокотившись на сырой стог сена, не курил, и не произносил через каждое слово «Тьфу». Никто и не вспомнил про мужика, жившего на окраине деревни, никто и не спросил про него, никто.
Нашли его лишь на третий день, на лавке в своем доме. Когда соседские мужики заглянули за спичками. На столе стояла недопитая бутылка водки, а в граненом стакане отражалось застывшее лицо Федоровича.
 Хоронили его всей деревней, рядом с тем местом, где он сам когда-то провождал своих соседей.
Женщины плакали, мужики досадовали, что так и не узнали его - Федоровича…
« Полно реветь то..Тридцать лет жили - никто и не вспомнил. А как потеряли - плакают сразу.»- пробурчал один из гробовщиков, провожавших некогда Михалыча. И очень похоже на Федоровича добавил: «Тьфу».
А ветер все выл и выл.