Маки алыми брызгами V

       МАКИ АЛЫМИ БРЫЗГАМИ
       Часть V


       - Побольше читай других, мама, чтоб тебя читали, у вас же там, на www.proza.ru - как я поняла, баш на баш? – сказала дочь под руку, и я прочитала какую-то женщину (как я с опаской женщин-то открываю!), которая меня читала. Что-то напоролась на рассказ «Пустили Дуньку в Европу», чисто на название повелась. И прочитала какой-то бред, как одна - главное - Манька!- вернулась в российский городок, к маме, чтоб других посмотреть, и, конечно же, себя показать. Таким злопыхательством к этой Дуньке – Маньке (я уже говорила Вам, мама, в письмах не называть меня «Манькой», а лучше Мариной, а еще лучше «Мэри») веяло от всего опуса, что я не удержалась:
       «Что-то Вы не очень к «покинувшим родину» относитесь, и девчонок Вам, которые завидуют «таким», жалко. Думаете, у нас тут все медом намазано?! Читаете же. Неужели пропаганда сильнее литературы?»

 А потом открыла Диму. DIMY! Физик-ядерщик. Сейчас живет в Канаде. Говорит, что не берется судить, как там сейчас, в России, мол, давно не был, своими глазами не видел, а мне уже вожжа под хвост попала:
       « Что значит «не дают мне право на эту тему», Дмитрий? Кто может творцу что-то давать или не давать?! Не можете не писать – пишите. Так, как Вы напишете, никто не напишет. А то тут прямо какое-то заискивание перед теми, кто не уехал, и кто, стало быть, видит все лучше нас! Они про нас, как про Дуньку из Европы пишут, и даже не хотят задуматься, почему у них перед универсамом лужа двадцать лет не просыхает. И еще говорят: «да, грязненько, да, бедненько, зато свое», а ни один не написал «да, страшненько», а ведь уже страшненько, Вы не находите? И думаете, мы не имеем права судить об этом, потому что мы «из сбежавших»?! Я, например, никуда не сбегала. Стою на передовой, и точно знаю, что отступать некуда, за нами – Москва. Простите, что-то я разнервничалась с этими соотечественниками».

       Женщина мне не ответила, а Дима, DIMA! – прислал ответ:
       « Ну что Вы, милая Ирина, какое заискивание. Заискиваю только перед внучкой, которой неделя от роду. Соврать, правда, боюсь, поэтому и писал про флер времени и расстояния. Опасная штука, все окрашивает в розовый цвет.
       «Сбежавшим» себя не считаю, я израильтянин, так что уж точно стою на передовой. С искренним уважением, читаю Вас сейчас».
       Впервые за долгое время я развеселилась – права Наташа, читай, и люди к тебе потянутся! – и расшалилась:
       « Как мне понравилось, что Вы тоже стоите на передовой! Я же думала, что я одна такая сумасшедшая – помните, командир дал задание, и ушел, а этот идеальный мальчик, этот пионер, чуть с голода в обморок не рухнул, но «честное слово» держал? Мне кажется, что абсолютно хоть горшком называться, только в печь не лезть – это не про нас. Я очень рада Вас видеть у себя, Дима».

       2

       А буквально вечером проклюнулась Татьяна Кожедубова:

       « Ирина! Я тут сижу вся такая, жду продолжения. И вот Вы его сюда вывесили! Но это просто ПРЕСТУПНО МАЛО! Когда ожидать следующего кусочка «Галерейки»? А вот это место, допустим, - (Татьяна привела обширную цитату) – это здорово! Да, мы часто говорим друг другу самые гадкие гадости. Особенно неприятно слышать их от дорогого человека. Причем, там, где в принципе, можно было бы и не говорить ничего. Это в сто раз больнее. Должна признаться, что я Вас обожаю. Жду».

       Ну, и как мне было после этого не воскреснуть?!
       Я ответила:
       «Моя ты девочка!
       Меня уже все мужики бросили, некоторые даже гении, я же тут начала ересь пороть – в богословский спор ввязалась, в национальный, и даже в лингвистический! Опасно в гости со своим самоваром ходить. Но еще раз повторяю: пока ты меня читаешь, Татанечко, я из кожи вылезу. «Галерейку»,3 намерена опубликовать завтра. Тоже все-таки труд, не обессудь. Приходится из журнального номера от руки текст во «второй редакции» набирать, потому что не осталось ни одной цедечки с текстом, а в компьютере недавно поменяли целое нутро. Я тоже тебя обожаю».
       Ах, если бы не Татьяна!
       И если бы не сегодняшняя продажа!!
       Если бы не сегодняшняя продажа – я бы не накурилась с Сашкой-белорусом, и не согласилась бы пойти на встречу с Борисом Гаглоевым. Он позвонил мне буквально в обед и напряженным голосом попросил об этой встрече. В последний раз я видела его в феврале, на похоронах Людмилы Гузенко, и он тогда произвел на меня неизгладимое впечатление, явившись в церковь, на отпевание Людмилы (покровительницы Праги), с осиновым колом, выструганным собственноручно. Еще тогда он был убежден, что Марину замотали бесы – так он называл компанию Никольской – и грозился ее этим колом пронзить, хорошо, что возле Маришки все время находился Юрка, а главное, Сашка-белорус. Свежему человеку достаточно на его лицо взглянуть, чтоб оставить всякие мысли о насилии. В марте Борис съехал с квартиры, которую они снимали вдвоем с Маришей, потому что не смог сам за нее платить. Фактически все эти годы Маришка платила за квартиру сама. Платила за Бориса и социалку, а как все мы получили «трэвалый побыт» (ПМЖ), так и медицинскую страховку. Как только Борис съехал – говорили в комнату в трехкомнатной квартире, которую снимал Андрей, ди-джей очень модных дискотек, а по совместительству продавец картинок на Гавелаке у Армена, - так Марина домой вернулась, а дня через три въехал туда и Юрка. Пару раз Борис появлялся на Гавелаке, то Марину искал, то Юрку, но ко мне не подходил, а тут вдруг попросил о встрече. Да еще таким голосом.

       3


       Даже так: если бы я не накурилась с Сашкой-белорусом – я бы не согласилась пойти на встречу с Борисом Гаглоевым.
       - Он же бешенный, - сказала я Сашке.
       - Я тоже бешенный, - сказал Сашка.
       - При чем тут ты?
       - А я тебя за углом постою, подожду.
       И я пошла. В крохотное кафе за углом Гавелака. В этом кафе все не слава Богу. Музыканты занимают половину помещения. Один контрабасист два столика. Да еще фортепиано. Да ударная установка. Грохот невообразимый. Но музыканты это место любят. И даже певички всякого рода. Вот и Борис. Я предпочла сесть поближе к выходу, чтоб Сашку было удобней кричать.
       Борис заказал текиллу, не спрашивая, себе и мне, выпил, не чокаясь, рюмку залпом, и подняв на меня свои горестные горящие, свои черные глаза, выдохнул:
       - Помоги мне вернуть Марину.

       3

       - Борис, - растерялась я, - Ты же меня знаешь. Я пыталась.
       - Я тебя знаю. Ты не пыталась. Если бы ты пыталась – Марина бы тебя послушала.
       - Не послушала. У меня не оставалось выбора – или я должна была уступить, или потерять друга.
       - Какой она тебе друг? Если бы была другом – не была бы ведьмой. Или ты сама ведьма?
       - Борис, не пугай меня.
       - Ты помнишь, что я осиновый кол своими руками вырезал? Так вот, и отшлифовал, и в четырех растворах проморил.
       - Борис, я сейчас уйду.
       - Ира, пожалуйста, мне так плохо, так плохо, так плохо… Ты даже не можешь представить, как плохо.
       - Могу. Мне тоже было плохо, когда Виталик от меня сбежал.
       - Сбежал?
       - Ну, не могу же я сказать «он меня бросил».
       - И что ты делала?
       - По крайней мере, кол осиновый не вырезала.
       - Но что ты делала?!
       Я сначала хотела ответить «пила». А потом посмотрела на опавшее лицо Бориса, и сказала несусветное:
       - Писала.
       - Писала? – поразился Борис.
       - А ты разве не пишешь?
       - Периодически пишу, но, черт, этого недостаточно! Когда ночью, внезапно проснешься, оттого, что онемело сердце…
       - Встань и пиши, - сказала я твердо, - У нас с тобой нет другого выхода, Борис, кроме как становиться знаменитыми и богатыми. Ведь, по сути, все ваши проблемы были от этого – ты все уверял Маришку, что слава к тебе придет, и все у вас будет волшебно, а сам все эти годы сидел на ее шее, и палец о палец не ударил, чтоб помочь ей, а она надорвалась вас двоих тащить, понимаешь?! – меня несло, - как и Виталик испугался, что я никчемная, неприспособленная, стареющая баба, вечно в долгах, вечно ною, и все рассказываю, как однажды проснусь знаменитой, и все станет по-другому, все станет волшебно!!

       Я вскочила. Я думала, что после такой тирады имею право уйти:
       - Ты все-таки знай, Ира, что я тебя очень люблю, - сказал Борис, и глаза его померкли.
       - Я знаю, - сказала я, - Я тебя тоже.

       4

       На следующее утро Сашка-белорус притащился на станек уже с Юрасем. Анархистом и известным минским наркоманом Пузиковым. Конечно, Никольская за каким-то чертом домой полетела, а им скучно:
       - Вот, пришли тебе поднять настроение, - сказал Пузиков, который видел меня впервые, - И вообще, я бы обязаловку ввел - все продавцы Гавелака перед работой обязаны покурить травы, чтоб улыбаться клиентам, а не стоять тут с опухшей от пьянства рожей.
       И понеслось. Я все время говорила о своем «творчестве»!
       - Вот ты же прочел мое «Назад на небо»? - пытала я Сашку.
       - Я его не прочел. Я его проглотил.
       - Вот. А какая-то девица по Интернету намедни заявила мне «как так подробно можно писать о совершенно рядовых, бытовых событиях – ничего ведь в них нет «такого», все «как всегда», «как у всех»!
       - Да она тебе просто позавидовала! Я еще не встречал в жизни писателя, который бы был так откровенен с читателем! – возражал мне Сашка, - ты читай только тех, кто тебя хвалит, а на остальных время не трать, у тебя уже и так читателей хватает!
       - Дайте почитать, завтра я тоже смогу в беседе участвовать, - наконец, возмутился Юрась. Волосы у него тонкие, желтые, гладкие и блестят как атлас. Глаза с наркоманской поволокой. Улыбка блуждающая. Одевается, как стиляга, а я стиляг люблю. А рот откроет – сразу ясно – внук составителя Русского Академического словаря. Академического словаря, который я читала целый год, будучи «галеристкой»! Вот где первая фраза нового романа?! Я хочу писать новый роман!! То ли оттого, что мне безумно понравился Юрась, то ли оттого, что вечером я получила справу от Копецкого. Он писал, что находится в Лондоне, через неделю вернется, и начнет «дефинитивне» выплачивать мне долг, поскольку ни одна из заявок не прошла.
       Ни одна из заявок не прошла!! Если этот человек не смог пробить каких-то двадцать метров помещения на Гавелаке, то, как мог он иметь что-либо общее с девяносто метрами на Парижской?! Ну почему я такая дура, ну почему, почему, почему?!
       Вот утром сегодня обратила внимание – мой трамвай идет вдоль Влтавы, почти целый путь, почти везде крутой берег, потом пирамидальные тополя, или заросли боярышника, потом обочина, и там, среди мелкого мусора и пыли, такие невероятно яркие, алые огонечки – маки. Кругом зелено и серебрено, много зеленого и серебряного – и вдруг кровавые капли, будто совсем крохотные, а такие яркие, что видны только они, такие беззащитно красивые. Факт, маки алыми брызгами прибивают пыль у обочин!
       Я села и стала писать с этой фразы. Я не придумывала названия. Когда я закончила работу – компьютер автоматически сохранил первую фразу как название. Причем, только то, что влезло «Маки алыми брызгами».

       5

       - На первую фразу не тянет, - сказал Юрка, когда мы утром дожидались места у справы, - И вообще, как-то странно.
       - Имеет место быть, - возразила Маришка, она отчего-то тоже пришла, - Очень даже хорошо.
       - Писатель должен уметь описывать природу, на то он и писатель, - глубокомысленно изрек Сашка-белорус, он тоже, что уж совсем непонятно, торчал тут же, как потом выяснилось, ночевал у Маришки с Юркой.
       - Тут присутствует так любезная нашему сердцу двойственность, - высокомерно пояснила я для Юрки, - может быть, это я не о природе, это я о нас говорю. В глобальном смысле. Это мы алыми брызгами прибиваем пыль у обочин, это мы живем, как маки, украшая зеленое и серебряное в мире.
       - А в ответ – только ошметки грязи из-под чужих колес, - засмеялась Маришка, - никакой благодарности от человечества!

       Что никакой – то никакой. Если бы не Посудевский, который с криком «Ирина, ко мне знакомые из Канады приехали, им негде остановиться, а у тебя в Теплицах целые хоромы простаивают, пусти, они тебе за полгода вперед заплатят!», я бы ушла домой с двустами кронами плюсом. А так заняла у Седы пятьсот крон и накупила детям сладостей целый мешок, я уж не помню, когда в последний раз это делала. Супруги Птицыны намерены обосноваться в Чехии, (а для этого надо сделать документы, открыть фирму, на фирму купить собственное жилье) хотя в Канаде прожили около двадцати лет, подняли там детей. Дети остались в Канаде, с собой они привезли только кошек. Маму и двух ее детей – сына и дочку, платить целиком весь наем им не по карману, но по шесть тысяч в месяц они согласны. Тем более, что деньги готовы заплатить вперед. Тридцать шесть тысяч!! Меня не остановили даже кошки. Я расплачусь с Никольской и Значком. Бог меня любит.
       И выяснилось, что не только Бог.
       Татанечка Кожедубова писала:
       « Ирина! Это снова я. Читаю вот Ваши повести и уже просто представляю себе этот Гавелак так, будто сама на нем картинками торгую! И вообще, очень захотелось в Прагу!»
       И Эдди:
       « Ох, Ирина, ох, и матерая Вы галерейщица! Я вот давно думал о том, можно ли (а если можно, то как?) в прозе описать живопись. На мой взгляд, у Вас неплохо получилось».
       Эдди я ответила:
       « Вывешиваю «Галерейку 3», наслаждайтесь. Правда, там все больше про любовь, а не про живопись. А вообще, я рада Вам, прямо как закадычному другу. Удивительное чувство».
       А Танюшке совсем интимно:
       «Ничего, что я перешла на «ты» без брудершафта? Это все от эмоций. Этих эмоций добавляешь мне ты. Если б не ты – я бы уж бросила это гиблое дело – публиковаться на www.proza.ru».

       Поздно ночью от Эдди пришел ответ:
       «Знаете, Ирина, а Вы бесстыдница. Но бесстыдница в самом хорошем смысле этого слова. Вы не стыдитесь описывать (нет, не то слово – Вы подносите их в ковшике своей ладони, и этого нельзя не увидеть) свои чувства, такие, как они есть, и делаете это так естественно, что даже я понимаю, что Ваши чувства просто не могут быть иными. Вы как вода – она просто есть и она просто не может быть иной. Вы ведь продолжитесь в Вашей «Галерейке»?»
       Я тоже не спала. Завтра суббота – места на Гавелаке не будет, а в бассейн мы пойдем не раньше одиннадцати, какая же странная штука, этот Интернет! Читаешь от незнакомого человека «А Вы бесстыдница», и замирает сердце:
       « Может быть, я самая большая стыдница, какие только существуют, Эдди. Я просто хочу обнажения. Я знаю, что уже немного осталось, а главное, с двадцати шести лет запретила себе лгать. А вода – вот ведь притча – может быть совсем иной, чем кажется. Мы, вместе с Прагой, пережили столетнее наводнение».

       6

       В понедельник притащился Пузиков. Один, но с косяком. Я сказала:
       - Ты эти хождения завязывай, я тебе не компаньон по курению. Побаловалась, и хватит. Я прекрасно знаю, к чему это курение доводит. Я лучше пить буду.
       - Ну, пойдем, выпьем.
       Слово за слово, оказывается, Литва это никакая не Литва, а Беларусь. В городе Вильно (а никаком не Вильнюсе) до революции проживало 96% белорусов, 1% евреев и только 3% литовцев. Откуда он это знает? Оказывается, Юрась тоже журналист. Вот и верь после этого журналистам. Да еще таким очень скандально известным журналистам в Белоруссии. Ему Чехия политическое убежище дала (азил) в частности за то, что на Родине ему не везде позволяли траву курить. Ну не идиоты ли, эти чехи?! В Чехии курить не запрещено. Продавать запрещено, а курить можно. Даже два куста на балконе для себя выращивать можно. И курить несравненно лучше, чем пить. Трава мозги прочищает.
       - Чушь, - сказала я, - это тебе так только кажется. Травы накуришься, и воображаешь – ты самый умный. Самый талантливый, самый красивый, и так далее. Первых сорок минут. Потом снова косяк курить надо.
       - Неужели у тебя после травы плохие ощущения?
       - Наоборот, слишком даже хорошие.
       - Ну, и что тебе еще надо, в таком случае?
       - Мне надо, чтобы я была умна, талантлива и красива в реальности, а не в воображении.
       - Да как же ты будешь умна, талантлива и красива в реальности, если ты пьешь? Ладно, ты еще не так много пьешь, как Никольская, но подумай – когда была красива пьющая женщина?! (Вот откуда он про меня все это знает? Не от Никольской же?!)
       - Я брошу пить.
       - Я тебе не верю.
       - А мне и не надо. Главное, чтоб я сама себе верила.

       Господи, Боже мой, уже какой-то Юрась мне говорит в лицо такие дикие вещи!! Факт, надо завязывать с алкоголем. Совсем. Пьет кто? Человек, который хочет избавиться от давления окружающей среды. А у меня среда еще не наступила. У меня еще только наступил понедельник. И, между прочим, после «Галерейки 3», до фига читателей:
       - Ирмин
       - Наталия Толмачева
       - Олег Меслер
       - Георгий Рухлин
       - Юрий Минин
       - Ефим Веригин
       - Людмила Молева
       - Денис Плотников
       - Е.Галанин
       - Артем Челядинский
       - Максим Филиппов
       - Михаил Салаватский
       - Наталья Землянская
       - еще семь неизвестных
       - не говоря уж о любимых – Кожедубовой, Эдди, Сартове и Диме, Дима, между прочим, пишет:
       « Прочел Ваше «Назад на небо», забыв о том, что с дисплея такие объемы читаются трудно. Любимая мною Прага сверкнула мне еще одной гранью – там живете и творите Вы. Пролог меня немного напряг, но последняя фраза, как спущенный курок, примирила и с ним. Рад знакомству. Спасибо».
       Разумеется, Пролог напряг, а кого бы Пролог не напряг?!
       Меня саму этот Пролог напрягает. Всю мою жизнь напрягает. Ведь если б я тогда не писала этот дурацкий роман, если б я тогда не писала этот дурацкий роман…

       7

       Неделю не пью – и неделю писать не пишу. Чертовщина. Зато опубликовала четвертую часть «Галерейки».
       Эдди написал:
       - Да, художники вообще очень сложные люди, особенно в вопросах продажи результатов их творчества. Я сам «галерейку» наблюдал – жаль было, когда хорошие люди ругались по причинам того, что один – продавец, а другой – художник. Но у Вас еще как-то более-менее все складывается. Я хочу отметить, что Вы очень смелая женщина, я ни на что подобное никогда не решусь. И еще – у Вас очень впечатляющая проза, Ирина. И взгляды на жизнь очень интересные, нехарактерные для эмигрантов. Что не может не радовать».
       Я прямо взбеленилась. Я потребовала ответа – что значит «нехарактерные взгляды»?! На меня, видимо, повлиял недостаток алкоголя в крови.
       «Обычно эмигранты по моим наблюдениям делятся на две большие категории и две небольшие, - терпеливо разъяснил Эдди, - Первая – получает всю возможную социальную помощь от принимающей страны и за это позволяет этой стране активно любить себя во все возможные места. Вторая делает то же самое, но при этом от процесса любви не получает никакого удовольствия, потому что презирает принимающую страну. Третья – активно работает в принимающей стране, для чего интегрируется (вплоть до переименования себя, а также привезенных с собой детей, собак и хомячков), становится ортодоксальней коренного населения и презирает первые две категории и «совков», между делом. И, наконец, четвертая категория. Люди остаются самими собой. А уезжают потому, что на родине им быть самими собой что-то мешало».

       Ого, подумала я.
       Лишь поздней ночью накатала ответ:
       « Если по существу – хорошее деление, не знаю, полное ли. Человеку недостаточно оставаться самим собой. Это минимум. А есть еще максимум – дорасти до образа. И это все равно, в какой стране делать».
       Проснувшись утром, не умывшись, не приготовив кофе, прочитала:
       « А есть еще максимум – дорасти до образа» - это я оценил. Проблема в том, что, несмотря на то, что «пророка нет в отечестве своем», их и в других отечествах не густо. И тех, кто, уехав, чтобы дорасти до желаемого образа, действительно до него дорос, я пока еще не встречал. Но, может, Вы, Ирина, и есть именно тот случай. Вам непременно нужно это описать».

       Я не просто именно тот случай. Я случай клинический.

       8
       
       Во вторую неделю трезвости я даже забыла, что наступила суббота. Напомнил мне об этом Эдди:
       « Ирина, сегодня, если не ошибаюсь, суббота. А в субботу кто-то кому-то обещал продолжение «Галерейки». Я, конэшна, все понимаю, что Вы крутая галерейщица, и все такое, но народ для прочтения уже собрался!»
       Я так смеялась, и так была счастлива, что «народ собрался», что в бассейн отправила Франту с детьми, а сама корпела над пятой частью, специально для Эдди, надо же, есть люди, которым небезразлично мое «творчество»! Я так была вдохновлена, что решила отныне свое творчество не брать в кавычки.
       К тому же объявился Олег Новгородов. Вдруг он вспомнил, что я обещала ему Предисловие, и спрашивал – остается ли предложение в силе. Пришлось мне все воскресенье провозиться с его текстами, освежая впечатление, делая новые выписки, сокращая старые, и только к двенадцати ночи родить:
       «Олег, получите:
       Секрет хорошей литературы – берешь натуральную блондинку Олечку, от которой нельзя оторвать глаз, пока она «паркуется» и придаешь к ней в пару татарку, а по нынешним временам, значит, мусульманку Аделинку, которая «паркуется» незаметно, и в мечеть, даже по нынешним временам, не ходит. Пересыпаешь их тандем остроумными перепалками (хотя там палка о двух концах), заставляешь попадать в невероятные приключения (причем, разумеется, по вине блондинки), и – о, девушки! – ну, может, не секрет хорошей литературы, но уж точно секрет хорошей жизни – у вас в кармане!
       Олег Новгородов – автор, которого рекомендуется читать всем девушкам без исключения, чтоб научиться жить красиво, весело, ярко, или, что называется «на полную катушку». Как надоели эти славянские нравоучения! Тем более, по последней моде, славянизированные. Как осточертели эти вечные поиски истины!! Лучше влюбляться в панков, обводить вокруг пальца жрецов Вуду, бороться за «икологию», сдавать экзамен за взятку, петь вместо «писательницы» и писать вместо «певички». Правда, для этого нужно иметь: с одной стороны богатого папу и маму при нем, которые могут отобрать у тебя автомобиль и в тридцать лет, с другой – мужа - нефтяного воротилу, месяцами отсутствующего дома, ну, и – это уже только желательно, - бабушку Фариду, проживающую за границей. Нужно учиться одиннадцатый год на любимом факультете психологии, и иметь столько свободного времени, чтобы от полуночи до трех каждый день просиживать в «аське». Словом, нужно быть богатыми девушками.
       Стало быть, Олега Новгородова рекомендуется читать не только девушкам, но и всем, кто интересуется современным положением науки, культуры, религии, политики, образования, медицины, техники, а, главное, литературы и искусства в России.
       После смеха «до грыжи» навернутся на глаза слезы, и скажешь вслух за автором «…люди будут покупать этот хлеб, и делать себе бутерброды, и есть их. И потом у них родятся дети с двумя головами».
       P.S. Очень переживаю, понравится ли.

       И хоть в понедельник встала ни свет, ни заря – единственный день, когда у справы нужно быть в восемь пятнадцать, - включила компьютер:
       « Не переживайте, Ирина, все понравилось, все замечательно. Ваше Предисловие подняло мое давно упавшее настроение на недосягаемую высоту. Отмечаю событие бокальчиком коньяка и жду Вашего разрешения поместить текст на свою авторскую страницу плюс на сайт www.adeol.narod.ru. Если таковое поступит, не затруднитесь уточнить – Ваше звание именно так и звучит «член СРП в ЧР»? С большой признательностью, Ваш Олег Новгородов.
       Ах, черт возьми, и почему я решила не пить благодаря этому дебилу Пузикову?!


       9

       Я решила вечерами работать над «Галерейкой 6», чтоб в субботу все-таки самой идти с детьми в бассейн, а Франта пусть текст на страницу вывесит, и весь день дома – сам себе король, тем более что вечером ему на «накуп», а мы как раз, красные как раки, домой возвращаемся. Мне удалось, даже по такой жаре, не выпить даже бокала пива. Зато я постирала шторы и помыла окна.
       Тем же макаром, следующую неделю, я провозилась с «Одиссеей», первой частью, и отмыла люстру (надо же, два года просила Франту без толку, а тут снял), - я отмыла каждый ее хрусталик по отдельности. Три дня перед тем Лукаш побелил мою комнатку, а пока Франта с Наташей встречали бабушку, я перестелила постели, смоталась к вьетнамцам и купила бехеревку и пиво. Дыню и ананас. Свежие цветы и коробку конфет.
       - Я бомбоны не смим, - сказал Франтик.
       - А это и не для тебя, это для прабабушки, - дерзко ответила я.

       Когда мама – моя старенькая маленькая мама – вкатилась в квартиру со своей новой огромной дорожной сумкой, я забыла про Пузикова. Я налила нам по рюмочке, чокнулась с ней прямо на пороге, расцеловала все ее яблочное личико, обняла хрупкие плечики и завыла:
       - Мамуля, как я тебя ждала!! Как я тебя ждала!!! Я без тебя извелась вся.
       - А тебе сегодня не на работу? – запереживала мама.
       - В гробу я видала работу, - выла я, - я двадцать два дня держала пост к твоему приезду!!
       Мы с ней так наклюкались, как будто это была Маришка. После обеда, как полагается у православных, дружно храпели. А вечером принимали гостей – Маришку и Юрку. У меня случилось дежавю.
       Не знаю, на какой мотив, но Юрка с мамой спелись, душа в душу. Может, она его с Виталиком перепутала. А может, она ко всем молодым людям относится, как к своим ученикам. А для нее все ее ученики - как ее Наташа. Как для меня внуки, над которыми одними и стоит трястись на свете. Спали мы втроем на моих двух кроватях. Юрка заснул прямо в компьютерном кресле. Подарки пришлось разбирать на следующий день.
       - Вот тут набор мельхиоровых ложечек для Теплицкой квартиры, - сказала мама.
       - Увы, мамочка, там уже живут чужие люди, не удержала я места для твоего райского отдыха. И то перекрестилась. Платить двадцать две тысячи обязательных платежей в месяц мне не под силу. За долги пришлось отдать кров людям. Но в родоновый бассейн мы с тобой все равно попадем, Люся сказала, что на два - три дня мы сможем воспользоваться ее квартирой.
       - Ничего, доченька, делай так, как тебе лучше, - сказала мама, и я опять расплакалась, вижу я, как она стареет, тошно мне, как она стареет, я хотела бы остановить время.
       - Мам, - упрекнула меня дочь, - ты посмотри, какая бабушка ровненькая, как держит осанку, не старуха, а женщина в благородных летах! Тебе бы так к ее возрасту, что ты разнылась?!
       А то я и разнылась, что больше не могу жить без мамы.



       10

       Как она приехала – так продажа мне и покатила. Да я и знала, что покатит. Три тысячи в день – норма, четыре, пять, дважды было по восемь. Я баловала ее как любимого ребенка. Одну неделю стояла рядом со Светой, продавцом Натальи с платками, у них сейчас не только платки, и не столько платки, у них все время какой-то эксклюзив, какие-то необычные штучки. Тут бросились мне в глаза хрустальные фигурки зверят – там были жирафы, павлины, стрекозы, козы, собаки, рыбы, жабы – все разноцветные, все переливаются, и, что удивительно, каждая лапка, каждое перышко, каждый носок сделаны с таким изяществом – или выдуты? – что куда нашему хваленому левше, блоху подковавшему! Фигурки стоили по сто крон каждая, я их покупала по две-три сразу, и Света мне давала «слеву» (скидку). Да еще подсказала, что в магазине у пана Соукупа, с рамами, можно взять такой домик с двадцатью отделениями, и будет у мамочки теремок, и будет ей, на что любоваться долгими зимними вечерами.
       - Ой, Машка с ума сойдет от радости! – каждый вечер восклицала мама, рассматривая в маленьких ладошках еще меньшие мерцающие фигурки. Машка – это ее внучка, моя пятилетняя племянница, которую я никогда в жизни не видела.
       - Машке не надо в руки давать, - ревниво говорила я, - Слишком они хрупкие. Я ей что-нибудь другое куплю, тоже красивое.
       И мы, поужинав, открывали бутылочку бехеревки (вот далась ей эта бехеревка!), мама ложилась в постель, на Виталикову половину кровати, я садилась к компьютеру и читала ей, что пишут мне читатели. А читатели писали!
       И писатели писали!
       «Вытянул из заднего кармана брюк набитый купюрами бумажник, который мешал ему удобно сидеть и думать о печальном», Олег Новгородов. Так я себя ощущала. Так я с мамой жила. Не жила, а купалась в волнах нежности и тепла, и того щемящего чувства преходящего счастья, которое дарила мне жизнь, и которое таяло на глазах!
       Каждую субботу мы теперь целым табором – дети, мама, я и Маришка с Юркой проводили в бассейне. Юрка к моей маме прямо-таки прикипел, за что я ему многое простила, только и слышно было «Вера Ивановна то, Вера Ивановна се», Вера Ивановна веселилась, как девочка, и обыгрывала нас в карты. Юрка с Маришкой на прощанье ей подарили колоду карт в элегантном деревянном футлярчике, на котором вязью было выгравировано «Прага», мама сказала, что это самый желанный подарок, о котором она только мечтала, я даже надулась. Мы с Наташкой подарили ей золотые часы к семидесятилетию, это была Наташкина инициатива, и обошлось нам это в шесть тысяч крон, однако, футлярчик с картами мама не выпускала из рук. Заслуженный учитель СССР! Она даже Владика обучила играть в «дурака».

       11

       Да, мы с ней прокатились в Теплицы и ночевали в доме у Люси. В свою квартиру поднялись, чтоб только она посмотрела на зеркальный платяной шкаф и параболическую антенну, Птицыны, правда, угостили нас французским вином, меня передернуло от географических карт, развешанных по всем стенам и даже в туалете, и от их кошек, но Наталья Птицына сказала:
       - Их любимое место – под картиной Никольского «Кошка, которая под луной не сереет», пришлось им даже канапе туда поставить! – и я примирилась и с кошками.
       - Ирочка, - сказала мама, - у тебя там вправду рай. Я хотела бы жить тут всю оставшуюся жизнь.
       - Только решись, мама, и мы Птицыных попросим выехать.
       - Ну что ты, у меня же школа. Дети. Игорь. Машка. Ванька. Сестры.
       - Могила матери, - продолжила я, - И этот гребанный Ленька, который, хоть на соседней улице, но живет!
       - Не говори так про отца, - вдруг сказала мама, - Все-таки он вам всю жизнь помогает. Что тебе, что Игорю. Другой отец и в браке не сделал того, что ваш отец сделал для вас.
       Это было поразительно, потому что впервые в жизни мы поменялись ролями – я нападала, а мама защищала папу. Стареем. Мы все катастрофически стареем. Я опять развылась. Хорошо, Наташи не было рядом.
       Кстати, о Наташе. Наташа по своей инициативе возила бабушку в Карловы Вары, где-то они там пробежались с кружками по минеральным источникам, а еще таскала ее в ботанический сад и в зоопарк.
       - Никогда в жизни у меня не было такого райского отдыха, - сказала мама, подытоживая свой визит накануне отъезда, - Вы мои самые родные девочки на свете!!
       А я три вечера плакала перед ее отъездом. Пока была мама, я успела набрать «Одиссею 2» (она дремлет над бехеревкой, я стучу по клавиатуре, она встрепенется, скажет «вот почитай, что ты сейчас написала», я читаю, и она спокойно засыпает), а она уезжала – я дотюкивала «Одиссею 3», последнюю, так что читала ей вслух все, что меняла по тексту.
       - Пообещай мне, доча, никогда не употреблять в своем творчестве мата, - сказала мама, раз в десятый.
       - Иногда по другому не скажешь.
       - Нет, скажешь. На то ты и писатель.
       - У меня в пяти произведениях всего три мата, мама, и иначе написать было нельзя. После известия о самоубийстве Шульца его брат Миша только и мог сказать « Ну, еб твою мать!»
       - А ты должна была написать « И он выругался грязным нецензурным словом»!
       - Ах, давай меня еще литературе учи! Учишь своей истории – я же не лезу!!
       - А я буду лезть. Я мать. Пообещай мне, доченька, что больше не допустишь в своем творчестве мата.
       - Ох, мама, обещаю.

       12

       Мы купили специальную сумку для домика с фигурками. Причем, каждую фигурку паковали в отдельную мягкую салфетку. Я закапала слезами все. Мне казалось, что я вижу ее в последний раз.
       - Типун тебе на язык, - сказала дочь.
       - Да я не имею в виду ее, я имею в виду себя, доча, - сказала я, как мама, - что-то у меня все так хорошо, так хорошо, как перед смертью!
       - Двойной типун, - ответила дочь.
       Но я и в самом деле еще так хорошо не жила, как нынче. С публикацией «Одиссеи» количество моих читателей выросло в два с половиной раза. У меня их теперь пятьсот человек! А, главное, меня начал читать Урал!!
       « Добрый день, Ирина! Совершенно случайно набрел в сети на Вашу «Одиссею-2», искал новости от Борисихина, а тут такая проза. Юрий Сергеевич у Вас выписан бесподобно! Правда, в последнее время, у него обострилось желание собрать все земные титулы – профессор, член-корреспондент, генеральный казначей. Мне с коллегами довелось повкалывать на «возрождение Урала и Сибири» под предводительством Юрия Сергеевича. Неудивительно, что у многих просыпается желание поминутно отметить все счастливые моменты пребывания с ним в одной лодке, не считая ЮНЕСКО. И хотя борисихиновские клубы ЮНЕСКО давно уже стали потемкинскими деревнями на карте Урала и Сибири, его вклад в призрачное юнесковское движение поистине гениален. Он как волшебник изумрудного города несет зеленый свет надежды. Зеленый от пролетарской трешки и стодолларовой американской капусты. Помещик, барин, казначей. Спасибо Вам. Влад Демиров»

       Я не стала раздумывать:
       « И если Вы увидите этого барина – передавайте ему привет от меня, пока жив. Он мне обещал в 2011 году помереть, и взял с меня обещание, что я буду присутствовать на его похоронах. Спросите – не отодвинулся ли срок, и вообще, я его люблю, несмотря ни на что. Или даже смотря. Очень неожиданно было прочитать Ваше послание. Умеет ли Борисихин, при всех своих титулах, пользоваться Интернетом? Если умеет – заведите его на эту страницу. Буду Вам бесконечно благодарна».

       Сразу же после этих слов меня начало читать сто неизвестных читателей!! На следующий день – еще сто. И за ночь – человек сорок. А ведь Маришка мою «Одиссею» прямо-таки не переносит.
       
       Ирина Беспалова,
       Июнь, 2008, Прага