Где ты, Машенька?

Где ты, Машенька?


       Как попало в русский язык это загадочное слово "айсберг"? По всем признакам - из немецкого языка. Если переводить дословно, то получается - "ледяная гора", хотя на островерхие горы айсберги не походят. Чаще всего, это плоские льдины с обрывистыми берегами. Одни айсберги свободно плавают в океане, другие - сидят на мели. Зацепившись за дно, ледяная махина длиной в несколько километров может сотни лет простоять на одном месте. Бывают годы, когда полярные льды по непонятной причине вдруг приходят в движение и устремляются все в одном направлении - в тёплые широты. Самые смелые доплывают до субтропиков. В такие годы даже перед Антарктидой открывается бескрайний морской простор. Именно так было и в то памятное лето.
       Примерно за неделю до Нового года на горизонте показалась долгожданная чёрная точка. Через час она стала кораблём с такими знакомыми очертаниями. А ещё через полчаса дизель-электроход "Обь" отшвартовался у ледяного причала. Каменных пирсов для стоянки судов на Антарктиде никто не построил, да они здесь и не нужны. Когда-то давным-давно, а когда именно никто не знает, между континентом и пустынным островком в океане сел на мель айсберг. Льдина как льдина, узкая и длинная, ровная, как стол, и белая, как больничная простыня. Отвесная кромка айсберга - чем вам не причальная стенка? Не успевают матросы закрепить швартовы, а стрела подъемного крана уже извлекает из глубины корабля первый контейнер с дарами Большой земли. Ледокол доставил на Антарктиду ещё и почётного гостя - он стоит на капитанском мостике, по-хозяйски расставив ноги, и крики "ура" полярников относит на свой счёт. А как же иначе?! Разве не он самый большой начальник над всеми полярниками от Мурманска до Чукотки, кораблями и ледоколами полярного флота, самолётами полярной авиации, да всего и не перечислишь. Зачем он приехал на Антарктиду, этого никто не знает. Может быть, захотелось посмотреть белый свет. А скорее всего, вспомнил, что через год ему исполнится 50 лет и в торжественный день юбилея Звезда Героя на лацкане пиджака будет ему совсем не лишней.
       Гусеничный трактор легко везёт по льду широкие сани. Привлеченные запахом апельсинов и яблок, пингвины по обе стороны саней цепочкой бегут следом, но безнадежно отстают. Мэл Степанович, так зовут высокого московского гостя, демократично шагает за тракторными санями - персональных машин на Антарктиде пока нет.
       Если хотите угодить Мэлу Степановичу, спросите его с наивным видом, что означает его необычное имя, и он расскажет вам историю о своих родителях - двух пламенных революционерах, знававших самого Ильича. Звонкое имя МЭЛ - ну, конечно же, - Маркс, Энгельс, Ленин; неужели сразу не догадались? И Мэл Степанович громко смеётся.
       А вот и научная полярная станция. На высокой мачте над маленьким посёлком развевается красный флаг. На штабном вагончике белой краской написано: "Слава КПСС!". Порядок везде идеальный, и чистота, как в Кремлёвской больнице. Мэлу Степановичу это не нравится: попробуй разберись, всегда у них так, или специально готовились. Мужики ведь одни: могли бы где-нибудь и намусорить, а он бы их за это покритиковал. Между сборными домами и металлическими вагончиками проложены деревянные тротуары шириной в две доски, а по сторонам - пушистый зелёный мох - ни дать, ни взять Дудинка или Верхоянск, и доски точно так же скрипят и гнутся под ногами тяжёлого человека. Главный босс полярников идёт впереди всех. Серый плащ на нём расстегнут; он поминутно снимает шляпу и вытирает со лба пот. Наконец, он останавливается и строгим голосом спрашивает:
       - А почему у вас так жарко? Это что, здесь всегда такое лето?
       Полярники молчат, а Мэл Степанович продолжает:
       - Насколько я помню, морозная надбавка к зарплате вам начисляется круглый год?!
       В ответ сказать нечего, все пристыжено опускают глаза. Выручает начальник станции - вот что значит жизненный опыт!
       - То, что мы наблюдаем сегодня,- говорит он,- вот это редкое сочетание чистого моря и ясной солнечной погоды - уже получило научное название - "визит-эффект". Так называется всё необычное, что происходит в природе по случаю приезда выдающихся людей. Аналогичное явление наблюдалось, например, в 1820 году, когда будущие .знаменитые адмиралы русского флота Лазарев и Беллинсгаузен открыли Антарктиду. Тогда тоже было жарко и солнечно, и море свободно ото льдов.
       Это позволило кораблям "Восток" и "Мирный" вплотную подойти к Антарктиде и даже поплавать вдоль её берегов. Но стоило только русским морякам уйти, как льды снова сомкнулись и так плотно, что никому ещё десятки лет не удавалось увидеть таинственный южный континент.
       Это объяснение очень нравится Мэлу Степановичу, он даже стал выше ростом. Кому же не приятно быть такой значительной личностью! А зимовщики облегченно вздыхают: морозная надбавка к зарплате не будет отменена.
       Осмотр станции подходит к концу. Остаётся последний и самый крупный объект - ангар. Мэл Степанович делает остановку. Стоя на деревянном тротуарчике он простирает вдоль руку и снова спрашивает:
       - Всему миру известно, что Антарктида покрыта толстым слоем льда,- это знает каждый школьник.- А у вас здесь обычная тундра, как в Мурманске или на Чукотке. Как это всё понимать?
       Безобидный, казалось бы, вопрос почему-то очень не понравился старожилам станции. Послышались выкрики:
       - Им мало того, что мы здэсь живём в каких попало вагончиках, едим всякую гадость, работаем на допотопных приборах?!
       -Разве так относятся к своим полярникам американцы, японцы, французы?! Всё новое в науке и технике отправляется на полярные станции и там испытывается.
       -А какую они получают зарплату?! Разве сравнить с нашей! И всего этого им мало! Им надо, чтобы мы ещё круглый год жили прямо на леднике!
       Кричат и ругаются все разом. В ход идут такие выражения, что лучше бы их не слышать. И всё это в присутствии высокого начальства. Московский гость в затруднении, лучше всё свести к шутке: да, он пошутил, а сюда приехал как раз для того, чтобы устранить недостатки.
       Шум постепенно стихает, и снова выручает начальник станции:
       - Антарктида, Мэл Степанович, не везде покрыта ледниками. Кое-где их нет. Такие участки называют оазисами. Всё, как в Африке, нет только пальм и обезьян. Все научные станции, и наши, и иностранные, находятся в оазисах. Все, кроме одной - высокоширотной станции "Восток". Там работают настоящие герои. По сравнению с ними у нас здесь курорт.
       Мир восстановлен, и все пошли дальше.
       Ангар был самый обычный, что называется типовой, на два вертолёта. В России таких много. Но было и отличие: на огромных двухстворчатых воротах этого железного сарая была нарисована картина: самодеятельный художник изобразил синее море, жёлтый песок, голубое небо с лёгкими облачками, а у самой кромки прибоя - обнажённую красотку с золотыми кудрями до плеч. Это и была | знаменитая Машенька - кумир всех | полярников. Живописную фигуру Машеньки было видно за несколько километров. Вот почему расстояния здесь измерялись необычным способом. Так, например, говорили: "Отсюда до Машеньки - рукой подать, километра три, не больше". Или "Если так будем ехать, то и до ночи к Машеньке не доберёмся". Особой популярностью пользовалась Машенька зимой, во время полярной ночи. Перед воротами ангара ставили прожектор, и всякий, кто утром первым выходил на улицу, считал своим долгом подойти к нему и нажать заветную кнопку. Прожектор вспыхивал, и в его лучах оживало южное лето, тёплое море, разогретый солнцем песок, ну, и, конечно, Машенька. Мороз и ветер были теперь не страшны: ведь на ней-то, на Машеньке, вообще ничего не было, а она не мёрзла; она улыбалась.
       Мэл Степанович был оскорблён в лучших своих чувствах: этого ещё не хватало! Вот к чему приводят контакты с иностранцами! Бесстыжая девка всем напоказ, ростом едва ли не пять метров - где ещё увидишь такое!? И это в научном центре! Весь мир знает .об этой станции! От неожиданности московский гость даже попятился и замотал головой из стороны в сторону; чтобы стряхнуть наваждение. Но оно не проходило: голубые глаза смотрели на него прямо в упор, а красные губы "кривились в наглой усмешке, Впервые в жизни Мэл Степанович почувствовал себя беззащитным.
       - Что это такое? Как это всё называется?
       - Это Машенька, - ответили ему хором.
       И тут Мэл. Степанович взорвался, как кусок динамита.
       - Я вас не спрашиваю, как зовут эту негодницу, я спрашиваю, кто разрешил? На полярной станции вместо того, чтобы заниматься научными исследованиями, вы тут развели порнографию! Позор для советских полярников! Немедленно выкрасить ворота зелёной краской!
       Почему именно зелёной, так и осталось загадкой. Начальник станции только развёл руками и отвернулся, он - то знал, что приказ был невыполним.
       Все остальные молча стояли и только ухмылялись в свои козлиные бородки. Это у них мода такая: если полярник, то обязательно с бородой.
       А Мэл Степанович бушевал: кричал, ругался последними словами, угрожал. И всё напрасно. Прошло немало времени, прежде чем он немного остыл и согласился на компромисс: "Ну, хорошо, пусть остается, если вы без неё жить не можете. Но оденьте на неё хотя бы купальник".
       Наутро началась разгрузка: работали весь день, даже обедали на ледоколе. Домой вернулись только вечером. Всё так же улыбаясь их встретила Машенька в новеньком с иголочки голубом купальнике. Это была прежняя Машенька, но в таком наряде она им была не нужна. И случилось невероятное - от Машеньки отвернулись. На ангар больше не смотрели, зато будто впервые увидели посёлок, тундру и море. Море было такое свинцово-серое, тундра - такая пустая и унылая, а весь городок - такой приземистый и жалкий...
       Никто не понимал Мэла Степановича. А между тем, самодуром он не был. Не мог же большой начальник приехать в Антарктиду с пустыми руками. Работяга-трактор уже притащил на станцию большой и очень тяжёлый ящик. Это и был
сюрприз от московского руководства. Что в ящике, никто не знал, а когда узнали, поняли: Машенька оказалась без вины виноватой. Дубовые доски до поры-до времени скрывали от любопытных глаз двухметровую бронзовую статую, Точно такие же монументы с протянутой рукой украшают все города и сёла далёкой Родины. Забыта была только Антарктида, хотя и там тоже жили советские люди. Положение надо было исправлять, не считаясь ни с какими затратами. Единственным местом, где можно было установить памятник, была площадка перед ангаром. Казалось бы, никаких проблем, если бы не настенная живопись... Нельзя же было поставить вождя мирового пролетариата на фоне голой девицы!
       О торжественном митинге по случаю открытия памятника стыдно даже вспоминать. Мэл Степанович произнёс большую и яркую речь. Но кто его слушал? Моряки и полярники стояли кучками: кто лицом, кто боком, а кто и спиной к оратору, обсуждали свои проблемы, чему-то смеялись и безбожно курили. Дурной пример показывали сами руководители. Капитан ледокола и старший помощник далеко в стороне от всех о чём-то беседовали. Начальника станции вообще не было видно, он появился только в конце речи. А момент был исторический: стрекотали кинокамеры, щёлкали фотоаппараты газетчиков. Митинг закончился, все разошлись, и пролетарский вождь остался один на невысоком деревянном постаменте: борода и рука направлены строго на север, по меридиану, точно на Москву.
       Именно после этого злополучного митинга Мэл Степанович изменил свои планы и заторопился с отъездом. Новый год он решил встречать в открытом море, в кают-компании корабля. Оставаться на станции в такой обстановке не имело смысла. На каждом шагу он ловил на себе взгляды, полные презрения, а то и открытой ненависти. Семиэтажная брань так и висела в воздухе, будто без неё ничего нельзя было сказать. Не полярная станция, а пиратский корабль!
       Наступило утро 31 декабря. Рёвом сирены ледокол "Обь" возвестил о своём отплытии. Было снова, как по заказу, тепло и солнечно. Визит-эффект продолжается. У самого причала большая стая пингвинов гоняет по льду футбольный мяч. Между неуклюжими птицами бегают кинооператоры и фотокорреспонденты и, не жалея плёнки, снимают. Человеческих голосов не слышно - гремит музыка. Радист на судне в десятый раз запускает на полную громкость новые песни. Моряки убирают сходни, на полуслове обрывается песня, и вот уже марш "Прощание славянки" рвёт пополам души и тех, кто отплывает, и тех, кто остается зимовать на Антарктиде. Они стоят цепочкой по краю ледяного обрыва. Одни мрачно курят, другие машут платками вслед уходящему ледоколу. В следующий раз они увидят его только через год. Сегодня вечером все они в честь Нового года получат по 200 грамм спирта. Не хотел бы Мэл Степанович оказаться в их компании по пьяному делу - добром бы это не кончилось. А все из-за чего? Смешно сказать: из-за какой-то Машеньки. Кстати, эту мерзкую девчонку видно даже отсюда. Вон он далеко позади черный кубик ангара, а на нём едва приметная голубая точка. Это, конечно, купальник Машеньки. И всё-таки он заставил их её одеть!
       А в это время на станции уже установили леса возле ворот ангара. Художник работал весь день. Оставался какой-нибудь час до торжественного боя Кремлёвских часов, когда музыка в громкоговорителях смолкла и знакомый голос радиста сообщил радостную весть: картина закончена! Всё население посёлка высыпало на улицу и устремилось к ангару. Леса убрали, и громкое "Ура!" раскатилось над просторами тундры: перед ними была прежняя Машенька. Впрочем, не совсем такая, как раньше. Она слегка поправилась,- и это ей только шло; к тому же покрылась густым бронзовым загаром - и это тоже было великолепно! А у художника обнаружилось еще и чувство юмора. Рядом с Машенькой на песке валялся голубой купальник.
       - Это я для него,- объяснил автор картины и мотнул головой в сторону моря,-- если этот деятель ещё раз приедет и станет спрашивать, почему она опять голая, мы ему объясним: Не видишь, что ли, разделась... Разве за ними, за девками углядишь?
       И полярники отправились встречать Новый год.

       С тех пор прошло много лет, и на той же станции произошли совсем другие события. В последний раз в небе над маленьким посёлком появился вертолёт. Зелёная стрекоза описала дугу и опустилась на площадку невдалеке от ангара. Два американских лётчика в оранжевых комбинезонах вышли из люка, но никуда не пошли. Русские полярники и так хорошо знали, зачем они прилетели. Четверо молодых людей с чемоданами и рюкзаками уже стояли на скрипучем деревянном настиле и кого-то ждали. А вот и он - тоже с вещами и, судя по возрасту, - старший.
       - Мы готовы, Рудольф Иванович,- сказали они.
       - Мне ещё надо сделать последнюю запись в журнале,- ответил начальник станции.
       Полярники понимающе кивнули: порядок есть порядок, а их начальник ещё и немецких кровей. Для него "орднунг" - превыше всего.
       В штабной вагончик он вошёл один, сел за стол, открыл журнал и начал быстро писать: Сегодня, 6 февраля 1996 г. станция прекращает свою деятельность и переходит в режим консервации. Научно-технический персонал, кроме пяти человек, доставлен на американскую станцию. Через несколько минут вылетаем и мы. Консервация произведена согласно инструкции. Все помещения опечатаны. Основание: решение правительства от 20 декабря 1995 г. Мотивировка: отсутствие средств на финансирование полярных исследований". Тут он задумался. Потом открыл скобку и написал: "Деньги разворовали, как и всю Россию",- закрыл скобку и поставил точку.
       Вот и всё. Больше писать было нечего. По инструкции журнал надо было оставить на станции, Если когда-нибудь сюда вновь придут люди, они начнут с того, что войдут в этот маленький кабинет, найдут вахтенный журнал и прочитают последние страницы. Всё сразу станет ясно и понятно.
       Теперь надо встать и выйти на улицу, но он медлил. За 36 лет в этом кабинете сменилось 20 начальников, но только ему предстояло совершить то, что делает моряк, когда открывает кингстоны в борту корабля. Сколько времени продлится консервация?
       Если даже год, то все будет погублено. Обветшалые постройки и старая техника в условиях мокрой тундры придут в полную негодность...
       Как же это случилось: такая большая и богатая страна не может найти деньги для горстки полярников? Где-то он вычитал изречение: что бы ни случилось, имей мужество обвинить во всём прежде всего самого себя. Прямо перед ним на стене большая карта Антарктиды. Со всех сторон береговую линию континента, точно ракушки, облепили полярные станции. Их - 33; из них 7 - наших, советских, или по-новому российских. Почему у всех стран, даже самых богатых, только одна станция, а у нас сразу 7?! Была ли в этом какая-нибудь необходимость? Конечно, нет, и нам хватило бы одной. Выходит, все виноваты, и он в том числе, а если подумать, то и в первую очередь. Молодые ребята за окном - много ли с них возьмешь? Другое дело он, доктор наук, и на Антарктиде в четвертый раз. Вот с кого надо спрашивать! Почему же и он молчал? Да потому, что своя рубашка ближе к телу: никто его всё равно не послушал бы, а карьеру себе погубил бы окончательно и бесповоротно.
       Американские пилоты уже начали недовольно посматривать на часы, когда последние обитатели посёлка, наконец-то, двинулись в сторону вертолёта. Всего лишь на секунду они задержались около ангара и невозмутимо пошли дальше. Только тут американцы заметили перемену в такой знакомой картине на воротах сооружения. Всё так же плыли по небу белые облачка, плескалось синее море, лежал на песке голубой купальник. А русская Мэри в костюме Евы исчезла, будто её там никогда и не было. Всё получилось как-то само собой. Накануне вечером пятеро мужчин собрались у ворот ангара, и кто-то спросил открытым текстом:
       - Что будем делать с Машенькой? Нельзя же бросать её здесь одну, без присмотра: это, вроде, не по-мужски. Если когда-нибудь вернёмся, нарисуем её снова...
       Тут же принесли стремянку и банки с краской. Рудольф Иванович отошёл в сторону, а про себя подумал: "Никто из вас сюда не вернётся; вы уже будете стариками, когда Россия хотя бы немного поправит дела и начнёт снова посылать экспедиции в Антарктиду".
       Почерневший от времени и сырости бронзовый истукан в центре поселка споров не вызывал: пусть остаётся за сторожа, ему-то без разницы, он ещё не такое видел.
       Через несколько дней русские зимовщики были уже на борту американского авианосца. А там было всё, что создала цивилизация; даже 400 длинноногих девочек в составе экипажа корабля - последний крик американской демократии. Авианосец взял курс на Австралию.