Первичный голод

       Зачастую человек не задумываясь, воспринимает то, что происходит вокруг него, оценивая события на уровне подсознания и приписывая им более или менее подходящую трактовку. Именно неспособность человеческого мозга понять всю неординарность и неестественность происходящего приводит его обладателя к серьезным и опасным ошибкам, а подчас и к смерти. Все то, что не помещается в узкие рамки обыденной логики, безжалостно кромсается и отбрасывается сознанием так же, как и чересчур откровенные кадры фильма, попавшие под ножницы цензуры. Пережив сильный стресс и, постепенно оправляясь от шока, человек с течением времени склонен переадресовывать происхождение абсолютно не объяснимых явлений силам, поддающимся логическому анализу, забывая при этом об истинном их происхождении. Но это происходит только тогда, когда человеку повезло и он остается жив.
Если же нет?..

- Вот опять, слышишь? - Герман ткнул пальцем в направлении выхода из палатки. Внутри было темно и сыро. Пахло винными испарениями и невероятной смесью кирзы и пота. Снаружи лежал Алтай. Пустынный необъятный сонный Алтай, освещенный древней монетой луны, настолько нереально отчетливо прорисованной в чистом горном воздухе, что появлялось ощущение какого-то сказочного эксгибиционизма. Все, что попадало под ее мертвый свет, приобретало серебряную окраску и отбрасывало уродливые длинные тени. Луна висела низко, явно не справляясь с весом бесконечного количества душ, наполняющих ее с того самого дня, как умер первый человек. Она почти касалась горизонта, как бы пытаясь облегчить задачу тем, кто должен умереть под ее немигающим взглядом. Она замерла где-то посередине ночи и ждала...
Глаза Германа, судя по всему широко раскрытые, сверкнули в темноте палатки. О сне не могло быть и речи.
- Я говорю тебе, что услышал ЭТО опять!
Эгидьюс, лежащий рядом с Германом, перестал дышать и напряженно вслушался в темноту.
По боковой части палатки беззвучно скользили замысловатые узоры теней.
Эгидьюс недовольно засопел, накачивая в легкие недостающий воздух.
- Может что-то и было, но я ничего не услышал.
- Ты что, мне не веришь? - Герман приподнялся на локте.
- Верю, верю. Я просто ничего не услышал. Тебе повезло больше. Где фонарь?
- Зачем тебе фонарь?
- Я хочу зажечь фонарь! - Эгидьюс приподнялся и стал шарить вокруг себя руками. – У меня на Родине есть поговорка: если тебе страшно - зажги свет.
- С чего ты взял, что мне страшно?!
- Мне страшно! За тебя! - Эгидьюс перестал копошиться и застыл. - Может это и смешно, но твой многозначительный шепот пугает меня.
- От того, что ты напуган, мне не делается легче. - Герман потрогал пальцем пятно тени, ползающее по брезенту с внешней стороны. - У меня дома живет кошка. Я привык, что она в некоторые дни месяца... посреди ночи… идет к своей тарелке перекусить. Она может есть что угодно, даже просто лакать молоко, но чавканье, которое она издает при этом всегда одно и тоже: будто она ест сырое мясо. Это ее врожденный звук! Понимаешь, она не может по-другому, потому что она - плотоядное животное. Уже на протяжении получаса я слышу аналогичные звуки. Оттуда, со стороны озера...
Эгидьюс пошевелил рукой. Звякнул о чайник полупустой термос с грогом.
- Знаешь что, не зажигай пока свет, - голос Германа приобрел несвойственную ему напряженность. - Что бы это ни было, мы можем его привлечь, если станем светить!
- Что значит “Что бы это ни было”? - Эгидьюс почувствовал, что начинает пугаться по - настоящему из-за туманных и неосмотрительных намеков.- Это может быть медведь или дикий кабан... или бог его знает, какой еще зверь, но не надо его называть “Что бы ЭТО ни было”! Герман, прекрати дурачиться и заткнись.
Герман сдавленно и очень тихо засмеялся. Было видно, что он делает это вынуждено и зло.
- Так значит, медведя ты уже не боишься, а?!
- Я тебе говорил, что мне тоже не очень весело, но я знаю, что ты-то имеешь в виду вовсе не медведя, а что-то более массивное и менее изученное. Герман, у тебя параноидальное отношение к нашему озеру.
- Ах да, естественно я параноик! Заходить в клетку со спящим львом и самую малость заботиться о безопасности своей жопы ты считаешь болезнью, а то, что вы не предусмотрели возможность элементарных форсмажерных обстоятельств: хотя бы наличие чего-то очень голодного в “нашем озере”, - Герман скривился, - ты наверняка считаешь научной этикой замешанной на интеллигентности!
- Я не хочу продолжать твои идиотские разговоры. Мы все это обсудили еще днем! - очки Эгидьюса слабо заблестели в темноте, когда он повернул голову к выходу из палатки.
На мгновение Герману показалось, что все дело в очках, в этих поблескивающих стеклах, которые мешают их обладателю видеть мир таким, каков он есть на самом деле, и чуть-чуть глубже чуть-чуть нелогичнее, чем того требует рациональность науки.
“Он интеллигент. До мозга костей. Эти его очки, его единственное оружие. Почему ты раньше не обращал на это внимания, ведь он их не снимает, даже когда спит. А когда придет “Отшельник” - ведь именно так ты назвал ТО, что по твоему мнению поселилось в озере два года назад, когда впервые увидел насколько все пусто вокруг - этот прибалт вырубиться, попав в логическую ловушку, и отдуваться придется тебе!”
- Нет, подожди, - Герман повысил голос до определенного допустимого им самим придела. - Днем ты говорил совсем другое. Ты доказывал мне, что я полный остолоп и что опасаться надо диких зверей, а не... Не пытайся накормить меня дерьмом! - Герман внезапно закричал.- Ты все прекрасно понимаешь! Уже тогда, когда нас только собрали для экспедиции на это вонючее Студеное озеро, профессор Завладский недвусмысленно дал понять, что искать мы будем, по сути, не камень, а существо. Да, живое существо, которое за два года - с того самого момента, как в озеро шлепнулся этот космический кусок дерьма и до сего дня - сожрало всю рыбу в этом ночном горшке и всех животных, которые имели неосторожность достаточно близко подойти к озеру! А то, что мы сейчас сидим здесь по уши в дерьме и у нас нет ничего, что могло бы нас если не защитить, то хоть как-то успокоить, заслуга твоя и тебе подобных жопаголовых идиотов. Вы все уверены, что если что-то и живет в этом озере, то это неизвестный доселе вид морской крысы, которая питается исключительно козьими какашками и ягодами и лишь по недоразумению завалила всю живность на пол километра вокруг. По - моему...
Герман замолчал также внезапно, как и начал.
Снаружи палатки, совсем недалеко от нее раздалось отвратительное жадное чавканье, переливающееся как эхо, будто ТО, что жевало, находилось сразу в нескольких местах.
Будто ТО, что жевало, было очень голодным.
Будто ТО, что жевало, имело очень много ртов.
Достаточно много!..
- Теперь я его слышу! - зашептал Эгидьюс. - Оно что-то ест!
Герман ощутил как две горячие волны, пошли по его телу. Одна окатила его снизу вверх и заставила пылать щеки и уши. Другая остановилась на уровне желудка, покрыв руки мелкой гусиной кожей и засосав под ложечкой.
“Неужели ты прав? Неужели в этом озере живет что-то действительно опасное. Что-то, что может напасть на человека!.. Первым!..”
Герман попытался договорить не сказанное, но почувствовал, что горло забито плотным сухим комком неконтролируемого страха. Только теперь он серьезно подумал о том, что казалось ему возможным, но невероятным. Только сейчас он понял, насколько иллюзорной защитой от чего бы то ни было является их палатка, в которой не было ни одного твердого угла, вжавшись куда, он мог бы прикрыть свою спину. Мало того, находясь в палатке, как свинья в закрытом на ночь сарае, он мог ожидать нападения с любой стороны. Хищник точно знал о его местонахождении - купол палатки, как сигнальный буй торчал посреди практически лишенного растительности каменистого берега. И все это усугублялось тем, что, выскочив наружу, они могли увидеть перед собой ни кого угодно, а большое голодное существо, которое питалось сырым окровавленным мясом! “Отшельника”!
Герман очень тихо кашлянул и все же попытался докончить:
- ...По-моему, даже когда ОНО - Герман указал дрожащим пальцем в сторону входа в палатку, - откусит тебе пол жопы, ты будешь продолжать твердить, что...
- Мне Селиванов дал ракетницу, - голос Эгидьюса сделался скрипучим и сухим. - Давай сюда мой рюкзак! Слышишь?
Герман некоторое время не шевелился, а затем, вместо того чтобы подать рюкзак прошептал:
- ОНО идет!
- Давай сюда рюкзак!
- ОНО приближается... Достаточно быстро... И все время ест!
Эгидьюс начал раздраженно пыхтеть.
- Герман, ты уже наделал в штаны? Ты можешь мне подать рюкзак!?
- Да! - опять закричал Герман, хотя голос его был уже не такой уверенный, как раньше. - Я сейчас обоссусь и виноват в этом в первую очередь будешь ты! Ведь это была твоя идея разделиться на две группы. Мы сидели на Студеном озере два дня, без каких либо происшествий, но стоило нам разделиться, как ОНО тут же пришло! На Алтае три тысячи пятьсот озер. Если тебе так не нравиться работать в коллективе, ты мог бы провести свой эксперимент в каком-нибудь другом месте, но не здесь! Не на этой ненормальной луже!
- Герман, я просто попросил: дай... мой... рюкзак...
- Что ты собираешься делать с ракетницей? Неужели ты умеешь стрелять! - Герман повернулся и потащил на себя лежавший у изголовья рюкзак Эгидьюся. - Почему ты мне ничего не сказал про ракетницу сразу?
- Сейчас мы выйдем из палатки и дадим сигнал ребятам...
- Ты что!? - Герман почувствовал, что злость начинает заслонять страх.- Они все давно уже спят. Ты думаешь, они сидят на той стороне и ждут твоего сигнала, как дети - деда Мороза? Единственное, что ты сделаешь своей ракетой, это привлечешь “Отшельника”... При условии, что он еще не определился!
Эгидьюс потянулся к рюкзаку, который уже лежал перед Германом и попытался в темноте открыть лямки кармана.
- У них обязательно кто-то дежурит. Сегодня вечером Селиванов собирался натаскать воды из озера в балку. Ему нужно литров восемьсот. Для какого-то опыта. Он не удовлетворился простыми пробами воды. Он, как ты, на своей волне. Ему говорят, что вода нормальная, а он твердит, что в ней все равно что-то не так. Ну что ж, дело принципа. Канистры есть, охота есть, пусть человек занимается делом. Полагаю, что он сейчас как раз и не спит.
- Что-то ты опять расслабился! Да пойми же, наконец, что там, снаружи, КТО-ТО есть и он движется в нашу сторону. И даже если Селиванов засечет твою ракету, то это совсем не значит, что они сразу приметутся сюда. По берегу - километра четыре, и пока они будут здесь, НАС здесь уже может не быть! Тут же негде спрятаться даже для того, чтобы посрать! Или ты считаешь, что мы сможем спастись, взобравшись на куст ежевики!?
- Перестань визжать, как баба, - Эгидьюс злобно дергая за рукоятку, стал высовывать из рюкзака ракетницу, - ты брызгаешь на меня слюной!
- Я тебе не дам стрелять! - Герман схватил его за кисти рук, не давая их поднять.
- Я должен выстрелить!
- Нет, ты должен заткнуться и отдать ракетницу мне! Сейчас “Отшельник” заявиться сюда, и нам придется защищаться!
- Идиот, убери руки! - Эгидьюс был явно слабее, он проигрывал. - Если сюда придет дикое животное, нам одним не спастись. Неужели ты не понимаешь, что без помощи нам крышка!
- Это была не моя идея: разделяться и идти на другую сторону озера!
Эгидьюс почувствовал, что ракетница ускользает из его рук. Еще он понял, что очки его запотели, и он окончательно потерял видимость.
- Все! - Герман отодвинулся от напарника, отводя руку с трофейной ракетницей в сторону. - Теперь молись богу, чтобы я попал с первого выстрела.
- Но ведь ты даже не знаешь, во что будешь стрелять! - Эгидьюс, потеряв над собой контроль, закричал и сразу же затих, как бы устыдившись своего взрыва эмоций.
Наступившая внезапно тишина не нарушилась ни одним звуком.
Только что снаружи ЧТО-ТО очень быстро приближалось, издавая жующие звуки, а потом внезапно пропало!
Эффект был сродни тому, когда на болоте разом замолкает весь хор лягушек.
Это говорило об одном из двух: либо ТО, что жевало, затаилось; либо оно двинулось в противоположную сторону и сейчас находится на таком расстоянии, что ЕГО не слышно.
“Боже, эта скотина перемещается со скоростью автомобиля! Герман, отдай ракетницу и перестань нарываться, вы все-таки теперь в одной упряжке! Впрочем, не известно, стоит ли всерьез воспринимать все, что происходит, опираясь только на одни звуки!..
Стоит, стоит! Ты ведь знаешь, что сегодня что-то не совсем так, как вчера и позавчера. Сегодня есть что-то особое! Что-то, что позволяет появляться ЕМУ! Но что?”
- Эгидьюс, - Герман враз утратил весь бойцовский пыл и стал опять все глубже увязать в отвратительном топком болоте страха, - ты знаешь, моя кошка ест посреди ночи только на полную луну!..
- Ну и что? - Голос Эгидьюса звучал зло и обижено после пережитого унижения.
- А то, что сегодня первый день полнолуния!
- Я зажигаю фонарь и выхожу из палатки! - Эгидьюс снова задел полупустой термос и, наконец, отыскал фонарь, который, как оказалось, лежал почти у входа. - По-моему ты окончательно рехнулся, Герман... О!..
- Что там еще такое? Или до тебя, наконец, дошло, ЧТО я имею ввиду!?
Эгидьюс пару раз щелкнул переключателем. Болезненно-тусклый свет скорее не вспыхнул, а стал медленно приходить в себя. Было понятно, что с совершенно новыми батарейками что-то произошло. Свет пару раз несмело мигнул, осветив озадаченное лицо Эгидьюса, потом ослаб настолько, что стало видно нить накала в лампе и, наконец, погас.
Абсолютно.
- Фонарь мокрый, - растягивая слова, констатировал Эгидьюс.
- А... так значит обоссался не я, а ты!
- Ой! - Эгидьюс резко отбросил фонарь и стал трясти рукой. - Это что, электролит? Ч-черт, жжет, как кислота!
Герман уже открыл рот, что бы еще раз съязвить, но внезапно ощутил, что палатка наполняется отвратительным мускусным запахом и запах этот с каждой секундой становиться все тяжелее, превращаясь в зловоние и ощущаясь в носоглотке почти как физическое тело. Практически одновременно с появлением едкого смрада по брезенту с внешней стороны глухо застучало и, резко обернувшись, Герман увидел тени стекающей жидкости. Тяжелые капли лениво сползали по материалу палатки, создавая впечатление чего-то обладающего большой плотностью и густотой. Через несколько секунд следы жидкости стали похожи на уродливые шрамы, оставленные четырехпалой лапой. Они продолжали быть темными, словно и не думая высыхать.
“Это кровь! Без сомнения, Герман, если ты отважишься выйти наружу, чтобы проверить, что это такое, крови станет еще больше. “Отшельник” затаился. Он ждет вашего появления. Вы проиграли... почти проиграли. Теперь начинается психологический этап и название этого марлезонского балета: «кто-будет-любопытнее». Если таковым окажешься ты, то, как только твоя голова покажется снаружи, она будет тут же отделена от еще находящегося внутри туловища острыми пилообразными зубами, по принципу “любопытной Варваре нос оторвали”. Если же любопытство, вернее голод, возьмет верх у “Отшельника”, то ракетница сможет доказать, что это все-таки стрелковое - как не крути - оружие!”
- Мои пальцы! - Эгидьюс продолжал трясти рукой и дуть на нее. - Эта гадость обожгла мне пальцы! Мне нужно промыть рану водой. Я выхожу...
- Постой!!!
“Вы проиграли, проиграли...”
В этот момент откуда-то с другой стороны Cтуденого озера раздался полный отчаяния и страдания крик, похожий на визг попавшей под автомобиль собаки. Он многократно отразился от поверхности озера и, как туман, рассеялся рваными клочками. Потом выстрелили. Торопливо и небрежно. Несколько раз. Зашипев в воздухе, понеслась осветительная ракета. В палатке мрак вспыхнул фиолетовым светом, и Герман увидел в двадцати сантиметрах от себя поднятую, кверху окровавленными пальцами, руку Эгидьюса.
И было еще что-то.
Какой-то странный дрожащий блеск у входа в палатку, проскальзывающий под пологом тонкими стрелками, как усики вьюнка.
Через мгновение ракета стала гаснуть, и Герман понял, что Студеное озеро каким-то образом вышло из берегов и стало затапливать палатку. Что “Отшельник” не сторожит их снаружи, так как, скорее всего, сейчас ужинает на другом конце озера, в главном лагере экспедиционной группы, где пару минут назад все спали, а Селиванов возился со своими канистрами, чтобы доказать жопаголовым болванам, что ничему нельзя верить с первого раза.
Эгидьюс выскочил из палатки первым. Он держал перед собой покалеченную руку, уже видимо забыв про нее перед лицом опасности, возможно угрожавшей его товарищам. Герман ошибался в его решимости. Эгидьюс прошлепал по разлившейся речной воде и остановившись в нескольких метрах от раскрытой палатки повернулся к Герману. Очки Эгидьюся превратились в два маленьких отражателя.
- Скорее Герман, я действительно не умею стрелять!
Снаружи запах оказался просто ужасным: резко пахло тиной и гниющими рыбьими останками. Воздух казался густой концентрацией миазмов и тлетворных испарений и коренным образом отличался от того чистого и прозрачного воздуха, которым Герман дышал два дня подряд.
“И даже этим вечером, Герман. Не забывай, что еще этим вечером все было в порядке. Ночь тоже была не такой уж скверной... пока не взошла луна! Полнолуние, вот что помогло “Отшельнику” прийти. И, что несомненно, эта вонь - его визитная карточка. Черт возьми, он крутился возле нашей палатки, с него натекло целое море воды и то, что он живет в озере уже не вызывает сомнений.
Одному богу известно, почему он предпочел нас не трогать, но в том, что мы пока еще живы явно не наша заслуга. Теперь нам представилась возможность выяснить, насколько далеко “Отшельник” может отходить от озера”.
- Герман, у нас мало времени! - Эгидьюс явно не собирался ждать, пока его напарник выберется наружу. Его силуэт стал быстро удаляться, с математической точностью описывая изгиб берега в холодном лунном свете. Было слышно, как каблуки его сапог глухо стучат по каменистому берегу.
“Почему ты не думаешь о своих товарищах, Герман?
Потому что, говоря твоими же словами, тут по берегу километра четыре и пока мы будем там, их там может уже не быть. А эти ужасные крики...
Да их же ЕЛИ!
Возможно и, скорее всего, их УЖЕ СЪЕЛИ. И их там сейчас нет в прямом смысле этого слова. Эгидьюсу этого не понять. Ему мешают две вещи - его интеллигентность и очки, этот высший знак его бесконтрольного альтруизма. Но когда он прибежит туда, он еще может успеть на трапезу... в качестве блюда”.
Герман аккуратно и не торопясь вылез из палатки, стараясь не вступить в воду. В воде уже плавали фонарь, термос, переносное радио и другие мелкие вещи. Рюкзак Эгидьюса деловито пропитывался влагой, лежа в центре лужи. Сама палатка была забрызгана мелкими каплями речной воды, будто возле нее обтрусилась большая лохматая собака.
“Собака!.. Это ОН! ОН стоял перед палаткой, роняя липкие нити слюней и разбрызгивая капли воды, принесенной с самого дна Студеного озера, оттуда, откуда ОН поднялся, как только взошла луна. И даст бог, ты никогда не узнаешь, какие мысли были в его голове в тот момент!”
Эгидьюс уже отбежал на достаточно большое расстояние и не думал останавливаться. Топанье его сапог стало глухим и отдаленным.
“О, черт, что за вонь! Заметь Герман, что вода осталась только вокруг палатки и вонь исходит от нее. От этих луж, которые до сих пор почему-то не впитались. От маленьких дерьмовых луж, которые дергаются, как живые и сразу же потекли к твоим сапогам, как только ты остановился.
Маленькие дерьмовые лужи смердят, как куски дерьма и ведут себя, как ртуть. Селиванов был... БЫЛ прав. Студеное озеро стало совсем другим после падения метеорита. Мертвым! И в этом мертвом озере поселился “Отшельник”.
А может ОН - существо, которое вылезло из той дерьмовой штуковины, которую почему-то считают метеоритом!”
Герман стал медленно пятиться, все еще глядя на палатку, как бы опасаясь, что в тот момент, когда он обернется, из-за нее выскочит “Отшельник” и отвратительно переваливаясь на ластообразных ногах, бросится за ним. Герман сильнее сжал потной ладонью рукоятку ракетницы и побежал, оглядываясь назад: мысль о преследовании становилась невыносимой. Где-то впереди маячила маленькая фигурка Эгидьюса - он так и не остановился, что бы отдышаться. То пропадая, то выныривая из бездонных теней, он создавал ощущение секундомера.
Секунды шли...
С другой стороны Студеного озера не доносилось ни звука.
“Эй, Герман, постой! Ты бежишь не в ту сторону! Твой путь должен быть перпендикулярен этому ночному горшку, полному испражнений. Почему ты, даже избежав смерти, продолжаешь крутиться вокруг этой дыры, как тупая привязанная к колышку корова.
Ты думаешь, что сейчас опасность куда меньше, чем когда вы с Эгидьюсом сидели в палатке? Ты думаешь, что теперь у тебя есть оружие и ты сможешь защититься?
Все намного тривиальнее - ты наглотался отвратительных флюидов, распространяемых этим интеллигентом! Ты догонишь его и заберешь отсюда. Но сам, САМ, ты не уйдешь! Вы теперь в одной упряжке!”
Герман почувствовал, что натер ногу. Ракетница начала наливаться тяжестью. Но воздух стал относительно свежее, и это намного облегчало его бег.
“Герман, когда ты стоял у палатки и дышал этим смрадом, не было ли у тебя ощущения, что ты стоишь у открытой зловонной пасти голодного хищника?
Сейчас тебе кажется, что именно так и было. Удаляясь от этого зловония, ты удаляешься от смерти. Беги!”
Герман резко остановился и несколько раз позвал Эгидьюса, окончательно сбившись с дыхания. Тщетно - тот или не услышал его или просто проигнорировал. Герман согнулся пополам и упершись руками в колени попытался отдышаться. Рукоятка ракетницы больно надавила на коленную чашечку. Герман расслабил руку.
“Не отставай от интеллигента, и не пробуй больше кричать. Не трать попусту силы. Ты все еще напуган и может статься так, что когда надо будет стрелять, ты не сможешь быть хладнокровным”.
- Заткнись! - прошептал Герман куда-то в сторону гор и, медленно набирая скорость, побежал.
Герман не замечал, как вязкая, подобная плевку, поверхность Студеного озера колеблется и дрожит, разбивая огромное отражение луны на уродливые сегменты; как она следует за его тенью, пытаясь лизнуть, достать ее прибойной волной: как будто нечто огромное плавно движется - как язык в жадной пасти - в толще озерной воды.
Горная впадина, в которой расположилось Студеное озеро очень сильно походило на поднесенную ко рту ложку, передвигаясь по кромке которой, нельзя было избежать участи быть отправленным в глотку. Быть съеденным.
Герман не ощущал вяло текущих минут. Он останавливался, откашливался, снова набирал скорость, переходил на шаг. Бег его окончательно вымотал, когда он определил, что приближается к лагерю по усиливающимся волнам вони. Где-то здесь, за выступом, на отвесном берегу расположились их палатки. Он увидел вырывающийся из-за камней свет и понял, что Эгидьюс раздобыл керосиновую лампу.
“Ну вот, сейчас ты завернешь за этот скалистый выступ и увидишь следы борьбы с голодным “Отшельником”. Здесь наверняка будет много крови и еще больше дымящихся человеческих внутренностей. Крепись, что бы ни сблевать над останками своих друзей”.
Но то, что он увидел, напугало его еще больше. Эгидьюс стоял посреди обезлюдевшего палаточного лагеря, высоко подняв над головой керосиновую лампу. Вторую, искалеченную руку он прижимал к груди. Очки он потерял, видимо еще во время бега и лицо его без них стало неожиданно детским и обиженным. Он явно не знал чем ему заняться дальше, не обнаружив ни своих товарищей, ни их останков. И то, что не осталось даже следов их борьбы, было в высшей степени поразительно. Ведь был крик, стрельба. Не мог же “Отшельник” напасть на них всех одновременно. Кто-то обязательно должен был быть вторым, кто-то третьим... Они не могли ВСЕ исчезнуть бесследно.
- Герман, они пропали!
“В этом нет ничего необычного… вот, КУДА делись их останки! Бог мой, от них не осталось даже крови!”
На счет крови Герман поторопился. Посмотрев чуть правее сапог Эгидьюса, он увидел лужицу маслянистой жидкости, глянцево-черного цвета в подрагивающем свете лампы.
- Вот! - Герман пальцем указал на кровь и сплюнул наполнившую рот слюну. Он все еще не смог отдышаться после бега.
- Но это... это и все! - Эгидьюс близоруко щурясь, обернулся. - И там, за палаткой, около балки, несколько стреляных гильз.
И это действительно было все! Больше никаких следов.
Брезент палаток мерцал сплошь покрытый мелкими каплями озерной воды. Вода здесь еще некоторое время назад была везде. Об этом свидетельствовала блестевшая в лунном свете мокрая галька и беспощадная мускусная вонь. Создавалось впечатление, что нечто огромное стремительно выскочив из воды, схватило пять человек и утащило их, еще не успевших толком понять, в чем дело, в глубины Студеного озера. Поэтому здесь могло и не остаться ничего, что говорило бы о кровожадности нападения. Однако оставалось множество вопросов: как это существо могло так быстро и незаметно подняться на столь отнюдь не пологий берег, как оно могло схватить сразу несколько человек и что случилось с тем, кто стрелял из ружья - наверняка это был Селиванов, который возился со своей водой в балке и не собирался спать. И еще, что делали остальные, пока Селиванов пытался защититься? Герман почувствовал, как его голова тяжелеет от нарастающего внутричерепного давления.
“Тебе не кажется, что поводов, что бы свалить отсюда и не дожидаться развязки, более чем достаточно!”
- Смотри, что с моей рукой! - В следующее мгновение Эгидьюс сунул ему в лицо свою руку, ярко освещенную лампой.
Ладонь Эгидьюса дрожала. Она была похожа на голландский сыр, только дырочки были маленькими, с желеобразной жидкостью, выступившей по краям. Как будто он засунул руку в муравейник.
“Как будто его за ладонь раз десять укусила взбесившаяся кошка...”
- Ты уже промыл ее?
- Врядли мне сейчас это поможет, но это первое, что я хотел сделать, когда понял, что никого не найду. В палатках ужасный бардак и я не смог найти аптечку. К тому же там все промокло!
- Ты не спускался к озеру?
- Я к нему не хочу приближаться: по-моему, ты был в чем-то прав! Я сходил к балке, но...
- Что “но”?
- Но воды там нет. Хотя все говорит о том, что она там была - Селиванов успел ее туда натаскать. И даже больше, чем обещал! Ее там просто не стало!!!
Герман подошел к лужице крови и потрогал ее носком сапога. Кровь уже начинала сворачиваться.
Герман ощутил дрожь. Отвратительную дрожь во всем теле. Такую, которая обычно бывает после бесконтрольной пьянки, когда человек еще не окончательно протрезвев, просыпается в луже собственной мочи вперемешку со рвотой. Его затрясло, начиная мышцами лица и кончая кончиками пальцев внезапно закоченевших ног.
- Подожди, что значить не стало? Ты хочешь сказать, что вода пропала вместе с ними. Все восемьсот литров вонючей, помойной, дерьмовой, гребаной воды!?
- Она ушла оттуда. Я думаю, что она текла через лагерь!
- Ты хочешь сказать, что это из-за нее тут все так намокло?
- Я хочу сказать, что у меня ужасно болит рука и это мешает мне думать!
- А что тебе мешало думать сегодня вечером, вчера и позавчера!? Может то, что вместо головы на твоей шее довольно часто бывает мудрая жопа!
Эгидьюс промолчал. Он прижимал к груди изувеченную руку, как заботливая мать своего первенца. Он начинал понимать, что часть того, что произошло, по всей видимости, имело место и по его вине.
Герман повернулся в сторону озера и стал медленно, как канатоходец, приближаться к краю горной площадки.
Лагерь располагался на небольшом выступе высотой метра два и чтобы спуститься к воде, надо было обходить палатки со стороны балки. Но вода, если это, конечно, была вода, пошла через лагерь, как сель небольшой силы. Скорее всего, она и смыла последствия борьбы.
Но почему она пошла не кратчайшим путем и почему она вообще пошла!?
“Герман, надо забирать продукты и сваливать! ЧТО-ТО наверняка вернется! И очень скоро, если ОНО зарывает, как собака, свою пищу в землю и потребляет сразу только ее часть”.
Герман, предусмотрительно остановившись за полметра до края выступа, осторожно вытянул шею и посмотрел вниз, туда, где вздрагивал дурно пахнущий глянец озерной воды.
Там внизу, на гальке что-то лежало. Что-то бледное, как брюхо дохлой рыбы.
Герман повернулся и махнул рукой Эгидьюсу.
- Нужна лампа.
Вытянутая на дрожащей руке лампа осветила тускло-желтую кисть руки уже очевидно полностью обескровленную. Пальцы были конвульсивно сжаты и вдавлены в ладонь, словно лапы сдохшего гигантского паука. В месте отрыва плоти кость выглядела, как кусок дерева “побитого” древоточцем. Создавалось впечатление, что плоть отделялась посредством кислоты.
“Вот это - все, что от них осталось: лужа свернувшейся крови и кусок мяса! Герман, их было больше. Вас всего двое и от вас не останется ничего! Надо забирать продукты и сматываться! Прямо сейчас”.
Герман чувствовал, что дрожь в его теле усиливается. Голова уже ощутимо болела, а в носоглотке першило от вони.
- Надо забирать продукты и уходить отсюда! - Голос Эгидьюса зазвучал у его уха.
- Да, да, несомненно! Ты начинаешь соображать, Эгидьюс! Наконец-то!
Герман повернулся на каблуках и стал поспешно удаляться от края выступа в направлении продуктовой палатки. Камни под его сапогами были подозрительно скользкие и блестящие, как бы залитые чей-то отвратительно пахнущей слюной.
Герман ногой отбросил покрытый мелкими бисеринками жидкости брезент и, полусогнувшись, забрался вовнутрь. Следом за ним появился Эгидьюс и свет лампы отбросил на стену уродливые тени от ставших какими-то неестественно пустыми мешков. Герман сразу заметил, что много чего из провианта пропало - мешки были завалены на бок, а та их часть, что касалась земли, была изорвана, как от выстрела дробью.
“Или шрапнелью, Герман. Ведь именно это слово хочется произнести, когда видишь, как безжалостно кто-то прогрыз ткань.
Ха-ха, кто-то!
“Отшельник”! Эта скотина не удовлетворилась человеческим мясом и решила, что неплохо покрутиться еще и у мешков. Но, это же неестественная прожорливость. Боже, да он голоден так, будто не ел лет сто! НАДО УХОДИТЬ ПРЯМО СЕЙЧАС!”
Холщовая ткань была уничтожена только на уровне земли и, как следствие этого, все припасы исчезли только в нижней части, отчего мешки повалились на бок и полностью пропитались слизеподобной водой.
- Ну что там! - Эгидьюс приподнял лампу ровно на столько, на сколько позволяла высота палатки. Он близоруко щурился и вытягивал шею.
Герман внезапно понял, что надо хватать первое, что попадется под руку и удирать. Удирать, что бы где-нибудь вдалеке от озера дождаться рассвета, а потом в свете дня, с максимальными предосторожностями вернуться и забрать остальное, то есть то, что еще можно будет забрать. Он также понял, что тащить придется ему одному, а Эгидьюс с его поврежденной рукой сможет нести только лампу.
Его размышление прервал низкий чмокающий звук.
Около входа в палатку...
В палатку, в которой в данный момент находились они с Эгидьюсом...
Герман ощутил себя школьником, которого застукал за воровством яблок сторож сада. Его ноги подкосились, а в голове что-то лопнуло, как натянутая струна.
“Ты не успел, Герман!
Теперь точно - все!..”
Полог палатки зашевелился.
Пахнуло жутким смрадом.
Эгидьюс еще больше сощурился и стал разворачиваться, держа на вытянутой руке коптящую лампу.
Вонь уплотнилась почти до осязаемого состояния.
Полог палатки медленно поехал в сторону и вверх.
Герман начал вспоминать, что у него где-то было оружие, хотя его рука уже поднялась и направила ракетницу в нужную сторону.
Эгидьюс истошно и не свойственно ему закричал, отшатнулся в глубь палатки, уронив лампу и начал падать, подминая под себя ракетницу вместе с дрожащей рукой Германа. Стеклянный колпак лампы треснул и керосин, брызнувший из-под фитиля, затушил ленивое пламя. Лунная ночь заполнила пространство.
В палатку по пояс влез Селиванов.
Вернее то, что от него осталось - ужасно изуродованный труп.
- Селиванов... - Прохрипел Эгидьюс. Он уже видел, не смотря на плохое зрение, что это было не плотоядное существо со дна Студеного озера, о существовании которого его так жгуче предупреждал Герман. Но только через пару секунд до него дошло, что это и не Селиванов.
- Селива-а-а-но-о-о-в!!! - Истошно завизжал Эгидьюс, сорвавшись на фальцет, потому что труп нагнулся и, ухватив одну из его дергающихся ног, потащил к себе.
Герман чувствовал, что его правая рука постепенно освобождается от бьющегося тела Эгидьюся, но все его внимание переключилось на Селиванова. Единственное, на что его хватило, это просунуть под подмышку Эгидьюса свободную левую руку и в ответ на действие восставшего мертвеца потащить истерически дергающегося интеллигента на себя.
“Святой Иисус, за нами пришел полу съеденный поросенок, восставший с банкетного блюда! Боженька, куда ж ты смотришь? Еда пришла за едой!”
Эгидьюс задел лицо Германа, размахивая по сторонам руками, в надежде найти хоть какую-то спасительную опору и Герман почувствовал, что по щеке поползли горячие струйки крови, собираясь в тяжелую каплю на подбородке. Как это ни было странно в данной ситуации, но Герман отметил, что интеллигентный Эгидьюс не стриг ногти уже более десяти дней.
“Святая дева Мария, причем здесь ногти! То, что схватило Эгидьюса, сильнее тебя раз в десять и вторая его рука пока еще ничем не занята”
Селиванов был почти полностью обглодан. Вся его левая часть представляла оголившийся каркас окровавленных костей с бледно-красными вставками хрящей. Правая часть Селиванова хоть и содержала отчасти ободранную кожу, но была сплошь покрыта мелкими дырочками с выступившей по краям белой тестообразной массой, так что Селиванов походил на оживший термитник, забрызганный кефиром. В том месте, где начинали обнажаться кости, кожный покров выглядел, как оплавившийся сыр. Герман видел сквозь ребра извивающийся подобно змее облепленный мясными кусками позвоночник. Движения мертвеца были неестественно четкие и целенаправленные. Он не мог видеть, что делает не только потому, что был мертвый, но и потому, что одна его глазница зияла провалом, а из второй глазное яблоко вывалилось и раскачивалось на мышцах подобно огромной застывшей сопле. Но он делал свое дело и глаза, по большему счету, были ему, ни к чему. По обезображенной маске его лица текли капли речной воды. Было ясно, что он поднялся из глубин озера.
Герман опомнился, когда куртка Эгидьюса выскочила из его левой руки. Нанеся еще один шальной удар в лицо Герману, Эгидьюс медленно поехал в сторону выхода. Он, не переставая, кричал, хотя должен был бы уже охрипнуть. Ухватившись левой рукой за мешки, он волок их за собой, не желая отпускать. Крики Эгидьюса, как иголка пронзали плотную ширму сводящего с ума смрада. Эгидьюс обмочился и теперь развозил мокрую лужу дергающимся задом перпендикулярно своему движению. Уже у самого выхода он задел ногой потухшую лампу и та выкатилась наружу. Герман рывком поднял руку и выстрелил.
Он стрелял первый раз в жизни.
Он не целился, он даже не думал об этом. Он просто направил ракетницу в сторону ходячего трупа и нажал курок.
Раздался громкий хлопок и вместе с ним, во вспыхнувшей малиновым цветом темноте Герман увидел, как от тела Эгидьюса отделяется левая рука и продолжая сжимать холщовую ткань мешков, падает на них в угол. Секундой позже ему в лицо ударила волна горячей маслянистой жидкости, заливая глаза и рот. Ракета, бешено шипя, метнулась из открытой палатки куда-то в сторону на уровне земли. Герман не видел, что с ней случилось дальше: его глаза были залиты кровью. Свежей кровью с абсолютно интеллигентными флюидами. По палатке распространился отчетливо ощутимый запах жареного мяса. Германа стошнило себе на ноги, и он почувствовал, что теряет сознание. В углу палатки, на смятых мешках, как выброшенная на берег рыба, продолжала конвульсивно дергаться отстреленная рука Эгидьюса.
Уже почти вытащенный из палатки Эгидьюс, выкатив глаза, застыл с открытым ртом. В наступившей тишине стало слышно его хрипы. На его посеревших губах пузырилась кровавая пена.
Труп на секунду застыл, не почувствовав сопротивления со стороны выбранной жертвы, затем поднял истерзанное лицо в сторону входа в палатку и издал низкий сипящий звук. Из его лишенного зубов рта, в потоке речной воды, вывалился испещренный мелкими дырочками язык. Эгидьюс вяло дернулся пару раз, когда вода, попав ему на ногу, зашипела, словно в ней была сода. Пузырь на его губах лопнул, и из уголка рта потекла струйка крови. Труп Селиванова нагнулся, как бы пытаясь рассмотреть Эгидьюса и его носовой хрящ, как пластилиновая нашлепка, соскользнул с безобразных, обтянутых мышцами дырок и шлепнулся под ноги. Туда же стали падать маленькие комочки озерной грязи.
“Ну и что теперь, Герман? Твои руки трясутся, веки налиты тяжестью, на ногах твоя собственная рвота, а мозги словно взболтали миксером! Ты унижен, но это еще не самое плохое. Хуже некуда то, что ты предвидел все это, но не смог предотвратить!”
Герман наблюдал из палатки все, что происходило вне ее: луна светила сильнее, чем упущенная Эгидьюсом лампа. Веки Германа стали слипаться, покрывшись коркой крови, а рвота на ногах успела остыть, и Герман чувствовал себя маленьким обделавшимся ребенком. Но по большему счету ему было на все это наплевать: в голове его стало проясняться, и он понял, что ко всему прочему стал еще и убийцей. Он не убил Эгидьюса, попав в него из ракетницы, но он не смог ничем ему помочь. Он оказался абсолютно беспомощным!
Труп Селиванова волок за собой не сопротивляющегося, утихшего Эгидьюса, направляясь в сторону балки. Было ясно, что он обходит выступ, чтобы спустится к озеру. Куртка Эгидьюса задралась на спине и как бредень загребает рыб - загребала камни. Но ТО, что осталось от Селиванова, это мало волновало. Только лишь когда Эгидьюс чуть слышно застонал, ходячий мертвец, вторя ему, издал грудное шипение, похожее на свист выходящего из пробитой покрышки воздуха, которое можно было истолковать, как “Счассс... счассс...”
Герман на коленях выполз из палатки.
“Ты кое-что начинаешь понимать, Герман. Это существо - всего лишь язык ленивого плотоядного, отпущенный погулять в поисках пищи! “Отшельник” сидит в глубинах Студеного озера и ужинает твоими приятелями, в то время, как один из них, став на минуту прилежным официантом, отправляется за сменой блюд.”
Герман наткнулся рукой на полусогнутую металлическую распорку и автоматически сжал на ней пальцы.
“Стоп... стоп! Но если отшельник может поднять мертвеца, зачем ему вообще выходить на поверхность. Этот засранец просто сидит на дне и...
Вода!
Конечно же, вода!..
Герман, ты оказался умнее всех тупоголовых! Только вот полное понимание пришло слишком поздно. Ты мог бы сплясать джигу на могиле научного рационализма, если бы твои ноги не тряслись, как сопля на ветру.
Все проще пареной репы: НЕЧТО, которое ты называешь “Отшельник”, пробуждается под воздействием полной луны и патологически хочет есть. Но ему для этого совсем не обязательно подниматься на поверхность. “Отшельник” умеет воздействовать на неодушевленные предметы и посылает на поиски пищи воду! Она приносит ему свежее мясо! Именно она почти забралась в твою палатку, когда ты услышали стрельбу. Это тебя спасло... в тот момент, но ты оказался настолько глуп, чтобы вступить в одну и ту же кучу дерьма дважды. Глупость в мире вещей - наказуема!”
Герман продолжал ползти на коленях в сторону края уступа, сжимая в руках согнутую распорку. Мысли в его мозгу роились, как потревоженные осы.
“Главный лагерь был бы не досягаемым для “Отшельника”, если бы Селиванов не вырыл себе могилу собственными руками. Натаскав в балку воды, он уничтожил все тылы. Вода в балке была простой жидкостью, пока не взошла полная луна. Пока не проснулся “братец - Отшельник”
Герман подполз на край выступа и посмотрел вниз. У воды все также сиротливо лежала оторванная кисть руки. Глянцевая поверхность озера нетерпеливо переливалась в двух шагах от нее. Герман встал с колен.
“Возможно “Отшельник” не терял ни на миг из виду свою будущую закуску, но когда вы с Эгидьюсом поднялись на выступ, это создало определенные трудности для фокуса с водой, и вот тогда-то за вами и был послан недоеденный Селиванов”.
Герман услышал, как покатились мелкие камешки и через несколько мгновений, как мусорщик, который тащит на свалку пластиковый мешок с отбросами, под выступом появился труп, волочащий побелевшего Эгидьюса. Издавая все тот же сипящий звук “Счассс... счассс...”, создание нагнулось и деловито подобрало оторванную кисть. До воды осталось меньше двух метров. Герман прыгнул вниз.
“Что ты делаешь, Герман?
Ты пытаешься отомстить за унижение. И за страх”.
Селиванов на появление Германа отреагировал мгновенно. Он без видимых усилий поднял Эгидьюса за ногу и с пол оборота метнул его в озеро. Кисть руки полетела туда же. Герман размахнулся и воткнул распорку в оставшуюся часть груди мертвеца. Не встретив видимого сопротивления, металлический стержень прошел сквозь плоть и ударился об кость позвоночника. Герман почувствовал, как завибрировала распорка, и отдернул руку. Этого было достаточно, чтобы труп Селиванова оказался у него за спиной. Потом последовал сильный толчок, и Герман упал у самой воды. Перед тем как ощутить на своей шее хватку холодных сильных пальцев он увидел, что происходит с Эгидьюсом. Это было похоже на растворение таблетки аспирина. Когда оплавившееся как воск лицо Эгидьюса показалось из воды, остатки его губ еще слабо шевелились. В следующее мгновение Герман был оторван от земли и брошен в воду…
…и он почувствовал, как открывается огромный - во всю ширину озера - рот, утыканный пилообразными зубами.
Он понял, откуда исходит эта ужасная вонь.
Он увидел безумные голодные глаза. Множество глаз.
Как только его руки коснулись поверхности озера, пасть захлопнулась, чтобы через секунду открыться вновь.
“Ты облажался, Герман! Никто не сидит на дне Студеного озера. И дна у него нет! Это один большой желудок! Оно плотоядное!
Озеро плотоядное!!!
А-а-а-а!!!”
Лицо Германа погрузилось в воду, и он ощутил, что значит быть съеденным заживо. Фонтаны крови ударили через кожу. Миллионы невидимых колючек впились в обнажившееся мясо. Герман продолжал выталкивать из груди воздух, в то время, как озеро уже начало пожирать его изнутри. Оно громко чавкало и сопело. Оно было постоянно голодным. Патологически голодным.
Вырванные из глазниц, еще живые глаза Германа, какое-то мгновение удивленно таращились на жидкую глотку, после чего лопнули, словно две глубоководные рыбы, вытащенные на поверхность.
Труп Селиванова, как осторожный купальщик, медленно зашел в озеро и, словно потеряв опору, обмяк и упал.
Ртов у Студеного озера хватило на всех.
… Когда отражение луны приобрело целостность, и водная гладь стала безукоризненно плоской, над озером раздался громкий басистый треск, который любой человек расценил бы как отрыжку.
Только вот людей на озере не осталось...



(Посвящается моему другу, бывшему однополчанину, Александру Мельнику, который любит рыбалку, но даже не подозревает, насколько это рискованное предприятие)