Ошеломляющий успех молодого писателя

Вчера я написал поэму. Двести строк эмоциональных катаклизмов, куча запятых, восклицательных знаков, головопреклоненных знаков вопроса и один только бутерброд. Представляете, я отказался от обеда и ужина! Я отринул рутинное течение времени и не пошел на работу. Моя рука чертила на бумаге кривые судеб жестоких убийц, пламенных влюбленных и прочих несущественных персонажей, но даже и они казались такими живыми и цельными, что я, не раздеваясь, как был в майке и трусах, в предвкушении грядущей славы, рухнул на постель и немедленно уснул.

Спал я с мягкой улыбкой младенца на устах, и, как младенец, шевелил ручками и ножками, и нежно пускал слюну на грудь.

Проснулся я с четкой уверенностью в двух вещах: во-первых, меня уволят, а, во-вторых, ко мне придет слава. Но к её приходу я был ещё не готов: трусы мои носили запах вчерашнего дня, майка разорвалась в районе пупа, да и то, что было под ней, не казалось достойным моего ошеломляющего успеха. «Нет, - сказал я себе – на кого ты похож? Так не годится, так слава к тебе не придет!».

Прежде всего, я помылся и переменил трусы, которые уже начали испускать ужасающий дух, затем я выдавил прессом угри на лице, и, наконец, густым слоем помадки уложил волосы и облачился в праздничный костюм: зеленые вельветовые штаны, красную шелковую рубашку и новые, ни разу ненадёванные носки в мелкий квадрат.

Прошло пятнадцать минут, а я уже четыре раза профилем римского императора взглянул на часы. «Терпение, мой друг, - сказал я себе - ожидание – одна из форм наслаждения, славная прелюдия, небольшое вступление к увертюре головокружительного успеха».
Но слава не приходила. Даже злобные узколобые критики – лакмусовые бумажки большого гения – насмешливо молчали. Ни одной, даже самой ничтожной похвалы не прозвучало. Ни одной мелкой заметки. Абсолютно ничего. Это был полный, абсолютный провал.

Я взревел: «Ах, так, сукины дети! Вы, жалкие адепты серой закостенелой мысли, вы не оценили меня, но потомки, вот увидите, потомки, найдут мою рукопись, и обольют уже вас грязью за то, что вы просмотрели единственного гения ваших дней, смотрите же, что сделали вы со мной!»

В следующее мгновение я подхватил с пола табуретку и резко двинул ей себя по голове. Табуретка разлетелась в щепки, и я в ярости кинулся головой на телевизор: его разнесло, а голове хоть бы что. Я перебил ею всю комнату: шкафы, табуретки, пару кресел, зеркало у входа, проломил пол, чем изрядно напугал подвальных крыс и уже принялся ломать стены, как в двери постучали, я разбежался и вышиб дверь. На пороге стояли изумлённые милиционеры, но меня это не остановило: я ухмыльнулся и вмазался в несущую стену здания. По дому пошла большая трещина…

Уже не помню как, но меня успокоили, наверное, когда приехали репортеры. Все были поражены моей уникальностью, моей исключительной головой, моим необычным талантом. И в этот самый момент ко мне пришел ошеломляющий успех.