Нынешний, четырнадцатый...

Нынешний, четырнадцатый по счету Великий пост, для меня особенный: и раньше по силам постился, ходил на службы, ста-рался поменьше грешить. А тут зажглась внутри лампадка и душу греет. Первая половина поста тяжело далась, даже в больницу намерился, но после соборования полегчало, и радость поста появилась. Раньше я просто терпел в ожидании Пасхи, хотя, если честно, и в праздник радости не было, а сейчас Страстная седмица — тяжесть должна быть на душе, искушения, — а вместо них радость, такая сладкая радость…
 Когда Владыку Иоанна(Снычева †1995) отпевали, радость такую же светлую чувствовал…

Желающий чести напьется печали.
Желающий власти напьется вдвойне.
Вершины нещадно в снегах погребали
Идущих любою тропой к вышине.

Ужели труды — чтобы в свете купаться,
И полнить карманы алмазами льда,
На звуки земные порой отзываться, —
Пуская лавины забытым стадам?
Иеромонах Роман(Матюшин)

Получил письмо из города Новомосковска Тульской губернии от добровольного помощника газете Алексея Андреевича Логунова, русского писателя. Лежал он в больнице, а «на другой день по выписке пошел в храм; на улице сыро, пол в храме затоптан, а молитвы — с частым коленопреклонением. Я было подумал поберечь новые брюки, а потом махнул рукой, упал вместе со всеми на ко-лени и … обомлел: от грязного пола исходил удивительно тонкий цветочный аромат! Может быть, запах ладана удержался у самого пола?
Вот так Господь утешил меня, как евангельского блудного сына… Слава Богу за все!

Всегда деревня привечала
Как нянька добрая, меня.
Она мне люлечку качала,
Молилась, голову склоня.
Учила в школе русской речи,
Кормила кашей с молоком,
Чтоб рос,
Чтоб шире стали плечи,
Чтоб за добро платил добром».

Я тоже припомнил случай. Когда довелось побывать на греческом острове у мощей прп.Нектария Эгинского †1920, я приобрел в монастырской лавочке несколько пластмассовых бутылочек с освященным на его святых мощах маслом. Дома открыл одну, пома-зал больное место, но масло облегчения не принесло. При случае подарил маслице отцу Иоанну Миронову. Он откупорил сосудик, и дивное благоухание разлилось в келье, а после помазания моя давнишняя боль исчезла. Вот ведь как!

Чем старше мы, тем голос тише,
И часто кто-то нас зовет
Сквозь музыку четверостиший
В какой-то медленный полет.

И сами мы еще не знаем,
В какую радость мы идем,
Окружены уже, как Раем,
Неудаляющемся Днем.
Архиепископ Иоанн (Шаховской †1989)

Как-то на даче сидели мы солнечным деньком с родственником на скамейке; он шумно курил, я разглядывал землю под нога-ми. Странные крохотные существа обитали на кромке бетонной до-рожки и травяного зеленого леса: никогда не виданные красные паучки хаотично двигались взад-вперед, но если понаблюдать по-дольше, то появляется некая целеустремленность и осмысленность в перекатывающемся движении красных шариков.

— Смотри, Иван, какие паучки занятные! — пригласил я род-ственника.

— Нечего тут разглядывать! — топнул он ножищей по скопле-нию насекомых и растер по бетону, оставляя за ботинком мокрую красноватую полоску.

…Теперь он не встает с постели, страдая от бронхиальной астмы. Конечно, я далек от мысли связать неприметный дачный эпизод с его тяжелым недугом: тысячами давим мы невзначай кро-хотных козявок во время ходьбы, не примечая этого.

Один только Бог знает связь причин и событий…

Когда обрушатся привычные понятья
И оборвется вдруг связующая нить, —
О если бы тогда ни с кем не объясняться
По поводу того, что трудно объяснить.
О если бы тогда не думать о спасенье,
А вдруг почувствовать сквозь хаос и развал,
Что я неотделим от мошек и растений,
От карканья ворон, от сырости весенней,
И что я это все уже переживал.
Николай Стефанович †1979

Опять, опять уговариваю своенравную душеньку к маме слетать, наведать; а мама никак не снится: закрыло тяжелое по-крывало. Четвертый год пошел, и многое, видно, в ее нынешней жизни переменилось, а сердце знать требует — к лучшему? Раньше, что ни ночь — мама, и просить не надо, — то плачущая, то просящая, а то и с папой вместе. Написал в своей книжке просьбу о молитве, заказал «вечное» упокоение в Пюхтице, подаю на проскомидию ежевоскресно — и кончились свидания, словно ки-ношная пленка оборвалась, не склеить… Так кстати письмо от чи-тательницы из Нижегородской области пришло: «Недавно в газете вы опять упомянули о своей маме, что вы безпокоитесь за нее. Я постаралась как можно больше узнать в церкви, чем конкретно мы можем помочь нашим усопшим близким. А вот что: устраивать благотворительные обеды для нищих; каждый день читать каноны прп.Паисию Великому и мученику Уару, за исключением воскресенья и двунадесятых праздников, и читать с таким чувством, чтобы появились слезы — они могут свидетельствовать о том, что ваши молитвы услышаны. Постоянно посылать деньги в монастыри на сорокоусты о упокоении р.Б.Веры; чем больше монастырей — тем лучше. Неотступно читать Псалтирь с упоминанием имени вашей мамы. И наконец, подавать записки на литургии и ставить на канун свечи».

Спаси вас, Господи, Елена Александровна, — мно-гим помогут ваши советы.

Если хочешь родимой душе помочь,
мать, безмерно скорбящая, или дочь,
боль минуя, акафист читай о ней —
«за единоумершего» — сорок дней!..
И душа родная, минуя страх,
о тебе помолится в небесах.
Ирэна Сергеева, СПб

ПИШУ НА КОЛЕНКЕ, КАК ВЫЙДЕТ, ВЕЗДЕ, ГДЕ ПРИДЁТСЯ
Будучи с самой ранней юности человеком пишущим, только сейчас, на склоне лет, стал задаваться вопросом: а что нужно писателю для творчества? Раньше мне казалось, достаточно листка бумаги да ручки, чтобы на коленке запечатлеть свои ускользающие вирши, а тишина вовсе необязательна, лишь бы люди не отвлекали на постороннее.

А садиться за письменный стол и просиживать за ним энное число часов (и штанов) — участь профессионалов пера, для которых присутствие или отсутствия вдохновения — дело десятое. Это для них Союз писателей организовывал «творческие командировки» для пополнения впечатлений на всесоюзных стройках или за границей; это для них, «инженеров чело-веческих душ», были понастроены «Дома творчества».

Питерская поэтесса Ирэна Сергеева вспоминает: «Меня все-гда веселило понятие «Дом творчества». Представить только! Десять, двадцать, пятьдесят поэтов сидят в своих комнатах и пишут стихи. Вчера они одинаково поужинали, одинаково промерзли, гуляя у моря (под горой, в парке, по проселку…), а в эту ночь слагают стихи. Одинаковые? Это чем-то похоже на роман всех с одной женщиной — музой».

Глеб Горбовский в крымском Доме творчества познакомился с Анастасией Цветаевой:

«Не наважденье, не символика: на склоне века, в сентябре, сестра Цветаевой за столиком клюет казенное пюре»… Получается, что не у одного меня возникало чувство несовместимости Творчества и его насаждения в конкретном обиталище…

Пишу на коленке.
Как выйдет. Везде, где придется.
Пишу на коленке.
Что-что, а коленка найдется.

Пишу на коленке.
В державе, где — вся я, всецело,
коленка — мой письменный стол,
и машинка, и сцена.

…Пишу на коленке.
Играюсь, играю словами…
Со мной все мое.
Ну а с вами?
А ваше-то — с вами?!..
Римма Казакова

К счастью, я никогда не был, да теперь уже и не буду в Доме творчества: «записки редактора» маленькие, вынашиваются в уме долго, а набросать их на бумагу — минутное дело. Потом они правятся до безконечности — пока не придут, по моему разуме-нию, к единому знаменателю, а если попадут в книгу, их непре-менно, по мнению всех писателей, испортит издатель. Но об этом я уже писал…

       АННА
Был какой-то период — не в жизни,
а над нею — в мерцании звезд,
в доцветании ангельских истин,
в Комарове — в Рождественский пост.

Восседала в убогой столовой,
как царица владений своих,
где наперсники — Образ и Слово,
а корона — сиятельный стих!

В раздевалке с усмешливой болью,
уходя от людей — от греха,
надевала побитые молью,
гумилевского кроя меха.

Там, в предбаннике злачного клуба,
что пропах ароматами щей,
подавал я Ахматовой шубу,
цепенея от дерзости сей.

И вздымался, по-прежнему четкий,
гордый профиль, таящий укор…
Как ступала она обреченно
за порог, на заснеженный двор.

Уходила тяжелой походкой
не из жизни — из стаи людей,
от поэтов, пропахших селедкой,
от терзающих душу идей.

Провожали не плача — судача.
Шла туда, где под снегом ждала,
как могила, казенная дача —
все, что Анна в миру нажила.
Глеб Горбовский, СПб

       
       «ОРДЕР №16151/7734
       от 18 августа 1948 г.
Выдан гр.СИРОТКИНОЙ Вере Георгиевне в том, что она и про-живающие с ней два человека имеют право вселения в порядке об-мена с гр.ПОЛЯКОВОЙ Александрой Филипповной на жилую площадь в гор.Ленинграде по адресу: ул.Бородинская, дом №15, квартира 23, количество комнат 1 размером 25,55 кв. метров.
Список лиц, въезжающих по ордеру:
1. РАКОВ Эдуард Григорьевич — сын 14.09.1939г.р.
2. РАКОВ Александр Григорьевич — сын 09.10.1947г.р.
       Начальник бюро /подпись/»

Я все же что-то записывал из маминых рассказов, хотя сейчас мало что сохранилось. Так вот, мы получили ордер на ул.Бородинской (угол Загородного проспекта), на 4-м этаже, вход через аристократическое парадное. В квартире пять комнат, в одной живет вдова полковника, в другой — Левина Сарра Азаровна. В моих воспоминаниях этого периода осталась только круглая, с ребристой жестью, печь в углу комнаты. Или она стояла в другом месте моего детства?..
 
Когда выдавали эту бумагу, мне не было и года, а брату — почти девять лет. Много воды утекло с тех пор… Я, младший, по праву гордился братом — умницей, ученым, пером его легким — читать любо, и мастерской игре на аккордеоне, и рисункам, и умению в деревне избу срубить — много ему Господь талантов дал. Да за целую жизнь разные обиды взаимные налипли — не разобрать, кто теперь прав-виноват.

Так и разошлись — каждый со своей правдой и болью; духовный отец меня благословил. После мамы кто сыновей помирит?..

…Мальчишки-одногодки завидовали и обижать боялись: «У тебя брат — в обиду не даст»!» Должно быть, так: не вышло еще время…

Виноватых не ищите:
У судьбы нелегкий нрав…
Так уж вышло, не взыщите,
Все нуждаются в защите,
Всякий, в общем, в чем-то прав.
Елена Николаевская


Прочитал три пуда поэтов и подивился: все как один пишут о России и никто — о своей повинности перед ней. Пишут о ее терновом венце, но никто не примеряет его на себя. Плачем пла-чут о кончине любимой Отчизны — и пальцем о палец не ударят, чтобы поспособствовать ее спасению. Обличают грехи других — но ни звука о собственном очищении души. Призывают народ к покаянию, а про церковь вставляют для благозвучия строки…
       
       ЛЮБИТЕЛЯМ РОССИИ
Как бы мы ни теребили
слово Русь — посредством рта,
мы Россию не любили.
Лишь — жалели иногда.

Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала —
в нас — вселенская душа.

Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.

Если б мы и впрямь любили,
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.

Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет,
не дошло бы до вопроса:
быть России или нет?
Глеб Горбовский, СПб