Политический статус Тибета

«Эволюция политического статуса Тибета с 1951 г.»

Студентки III курса ф-та МО
2 академической группы
Лепневой М.Л.
Научный руководитель
Профессор Воскресенский А.Д.

Москва, 2008 год

Введение.

Глава 1. Политический статус Тибета к 1951 г.
Параграф 1. Политический статус Тибета к 1951 г. с точки зрения официальной китайской историографии.
Пункт 1. Необходимость понимания политического статуса Тибета к 1951 г.
Пункт 2. Тибет в составе императорского Китая.
Пункт 3. Тибет после Синьхайской революции.
Параграф 2. Эволюция политического статуса Тибета с точки зрения исследователей, не придерживающихся официальной китайской точки зрения.
Пункт 1. Проблема китайской традиционной концепция мироустройства.
Пункт 2. Тибет и Китай до Синьхайской революции.
Пункт 3. Провозглашение независимости Тибета после Синьхайской революции в Китае.
Параграф 3. Статус Тибета до 1951 г. и международное право.

Глава 2. Политический статус Тибета с 1951 г.
Параграф 1. Политический статус Тибета и «мирное освобождение».
Пункт 1. Обстоятельства подписания «Соглашения из 17 пунктов» 1951 г.
Пункт 2. Вопрос о действительности Соглашения 1951 г.
Пункт 3. Статус Тибета в соответствии с Соглашением 1951 г.
Параграф 2. Превращение Тибета в национально-районную автономию в составе КНР.
Пункт 1. Международное признание суверенитета Китая над Тибетом.
Пункт 2. Попытки Китая сократить автономию Тибета в рамках Соглашения 1951 г.
Пункт 3. Отмена Соглашения 1951 г. и образование Тибетского автономного района.
Параграф 3. Перспективы изменения политического статуса Тибета.
Пункт 1. Осуществление права народа на самоопределение как возможный путь изменения политического статуса территории.
Пункт 2. Право тибетцев на самоопределение.
Пункт 3. Возможность осуществления тибетцами права на самоопределение.

Заключение.
Список использованных источников и литературы.

Введение.
В настоящее время на международном уровне существует определенная озабоченность по ряду вопросов, касающихся Тибета , а именно несоблюдение китайскими властями прав человека, ухудшение экологической ситуации в результате промышленного строительства, идущего под руководством Пекина, приток ханьского населения и др.

В данной работе показывается, что все подобные разногласия, в конечном итоге, упираются в толкования политического статуса Тибета. С точки зрения автора, именно эта зависимость всех прочих аспектов от одной центральной предпосылки, обусловливает важность разработки и четкого понимания вопроса о политическом статусе Тибета. Особое внимание в работе уделяется соотношению положения Тибета с категориями и принципами международного права, анализ его политического статуса, в первую очередь, ведется через их призму.

Новая серия демонстраций и беспорядков в Тибете, начавшаяся 10 марта 2008 г. в связи с сорок девятой годовщиной Мартовского восстания 1959 г., а также выступления активистов различных движений в защиту Тибета в ходе проведения зарубежного этапа эстафеты Олимпийского огня Пекинской Олимпиады, показали, что вопрос о положении в Тибете отнюдь не закрыт. Более того, лозунги протестующих, основным из которых был «Свободу Тибету!», проясняют истоки нынешнего недовольства, а именно пребывание Тибета под управлением Китайской Народной Республики и политика китайских властей.

Именно меры, принимаемые в Тибете КНР, становятся основным предметов осуждения и разногласий, но это опять возвращает к вопросу о том, насколько международное право позволяет Китаю проводить в Тибете тот или иной курс. Иначе говоря, вновь встает вопрос о политическом статусе Тибета.

Отмеченный аспект – споры вокруг именно политики КНР – обусловливает выбор хронологических рамок данного исследования. 1951 г. выбран как год, когда появился первый документ, регламентирующий отношения между новообразовавшимся государством Китайской Народной Республикой и тибетскими властями. Это «Соглашение, заключенное между Центральным Народным правительством Китая и местным тибетским правительством, о мероприятиях по мирному освобождению Тибета».

Впрочем, даже эту дату можно считать довольно условной, поскольку, с одной стороны, Народно-освободительная армия Китая вошла на тибетские земли ещё в октябре 1950 г., а с другой, далеко не все исследователи признают законность заключения вышеуказанного «Соглашения 1951 г.», полагая, что оно происходило в нарушение международного права.

Тем не менее, в данной работе выбор такой точки отсчета представляется оправданным постольку, поскольку подвергающаяся нападкам политика китайских властей начинала строиться, исходя из Соглашения 1951 г., и фактически именно оно стало той вехой, которая положила начало управлению КНР в Тибете, позволив НОАК занять его территорию. Именно здесь берут начало те спорные вопросы, которые обращают внимание современного исследователя на вопрос о политическом статусе Тибета.

Учитывая, что основной целью данной работы является показать перемены в политическом статусе Тибета, начиная с 1951 г., задачи, поставленные автором, можно определить следующим образом:
1. охарактеризовать политический статус Тибета к 1951 г., чтобы оценить правомерность действий китайских властей в этот период;
2. сравнить позиции официальных китайских историографов, западных и отечественных исследователей, а также представителей тибетской эмиграции по вопросу о переменах в политическом статусе Тибета после подписания Соглашения 1951 г.
3. оценить приводимую аргументацию с точки зрения международного права с целью выяснить законный юридический статус Тибета;
4. раскрыть вопрос о возможностях изменения существующего политического статуса Тибета вследствие осуществления тибетцами права на самоопределение.
Выше уже отмечалось наличие существенных расхождений в оценках тех или иных аспектов тибетской проблемы. Таково же положение с вопросом о политическом статусе Тибета. Как следствие, литература, на которую будет опираться автор данной работы, может быть разделена в соответствии с выраженными в ней позициями по рассматриваемой проблеме.

Официальная китайская точка зрения, отраженная в работе Ван Цзявэя и Цзинь Бингао, придерживается мнения о вхождении Тибета в состав Китая ещё во времена династии Юань и неизменного пребывания его там вплоть до наших дней. Утверждается, что для исторического развития тибетцев доминантой была китайская цивилизация, частью которой является тибетская культура, а сами тибетцы входят в «единую китайскую нацию».

Все попытки обретения независимости Тибетом рассматриваются как происки зарубежных империалистических сил и сепаратизм, а единственным законным статусом Тибета признается его пребывание в составе КНР. Соответственно, вся политика Пекина оправдывается и, более того, называется внутренним делом Китая, что сразу исключает вмешательство внешних сил, как то регламентируется в п.7 ст.2 Устава ООН.

Кардинально противоположной точки зрения придерживается Далай-лама XIV, сейчас проживающий в эмиграции в индийском городе Дхарамсала, где создано тибетское правительство в изгнании. В своих заявлениях он говорит о непрерывной государственности Тибета и его независимости на момент введения туда китайских войск в 1950-1951 гг. Оно же характеризуется как «вторжение», а затем «оккупация» Тибета (2).

Основываясь на предпосылке о независимости Тибета де факто в 1912-1950 гг., тибетский историк Т.В. Шакабпа («Тибет: политическая история»), М. ван Уолт Ван Прааг («Статус Тибета»), отечественный исследователь Андреев также используют эти термины, но Шакабпа и ван Прааг, чьи работы охватывают период и до начала XX в., все же признают зависимость Тибета от Китая в отдельные периоды, как то при династиях Юань и Цин.

Большая часть отечественных исследователей Тибета занимает промежуточную позицию. Однако и среди них есть дифференциация. Богословский и Клинов, признавая подчинение Тибета Китаю во времена правления династий Юань и Цин, заостряют внимание на утрате юридических оснований для китайского правления в Тибете в связи с прекращением существования империи Цинов. Здесь они опираются на обоснованную в работе Мартынова идею о том, что в основе подчинения Тибету Китаю лежала личная связь Далай-лам и императоров, а также на неоднозначность отношений господства и подчинения в трактовке китайской традиционной концепции, сущность которой хорошо раскрыта в работах Мартынова и западного историка Пань Ихона.

Ещё более умеренных позиций придерживаются Кычанов и Клинов, подчеркивающие, что Тибет хоть в отдельные периоды и был фактически независим от Центрального правительства, но эта независимость никогда не получала признания де-юре как от Китая, так и от международного сообщества. Исследование Клинова обладает ещё и тем преимуществом, что в ней подробно рассматривается международный аспект тибетской проблемы и реакции мирового сообщества на события в Тибете уже после становления там власти КНР.

В завершающей части данной работы проводится анализ положения в Тибете через призму вопроса о праве тибетцев на самоопределение и проанализирована возможность его осуществления. Соответственно, привлекаются исследования по юридическим вопросам и международно-правовые акты. Кроме того, для прояснения международного фона событий в Тибете и факторов, определявших позиции держав, использовалась литература по истории международных отношений.
 
Глава 1. Политический статус Тибета к 1951 г.
Параграф 1. Политический статус Тибета к 1951 г. с точки зрения официальной китайской историографии.
Пункт 1. Необходимость понимания политического статуса Тибета к 1951 г.

Оценка действий новообразовавшейся Китайской Народной Республики по отношению к Тибету невозможна без четкого понимания того, в каких правовых отношениях находились к середине XX века Китай и Тибет. В китайской историографии утверждается, что введение китайских войск в Тибет, развернувшееся в полную силу с августа 1951 г., происходило в рамках единой страны и не является ни «вторжением», ни «интервенцией». Эти действия представляются как перемещение армейских частей внутри государства для борьбы с враждебными илами. Как пишет Ван Цзявэй: «Войска НОА были направлены в Тибет, чтобы изгнать империалистические силы» (16, 184-185).

Следовательно, базовым предположением Ван Цзявэя здесь является то, что к указанному времени Тибет являлся частью Китая. Другие же исследователи, включая ван Праага, Шакабпу, заявляют об обратном и говорят об «коммунистической агрессии» Китая против Тибета (Цит. по 16, 183), а Андреев называет случившееся «аннексией Китаем Тибета» (6, 354).

Как представляется автору данной работы, вопрос о независимости Тибета к 1951 г. происходит из того, что разные стороны этого спора предпочитают обращаться к различным теориям о статусе территории, придавая большее или меньшее значение тем или иным фактам. Особая роль здесь принадлежит традиционным китайским воззрениям на политическое устройство мира и на показатели государственной принадлежности территории.

Однако вопрос стоит ещё шире, чем просто отличие китайского традиционного взгляда от концепций западного права. Если в официальной китайской историографии прослеживается единая позиция, то в рядах её противников существует значительные расхождения.

Далее будут рассмотрены и проанализированы различные позиции. Начать же представляется разумным с китайской, поскольку именно на её основе сейчас Центральное правительство КНР провело присоединение Тибета к подконтрольным себе территориям, что положило начало пребыванию Тибета под его властью.

Пункт 2. Тибет в составе императорского Китая.

«Тибет был официально инкорпорирован в состав Китая при династии Юань», - утверждает Ван Цзявэй (16, 20). Ему вторит Цзинь Бингао: «В 1246 г. чингисид Годан встретился с Сакья-пандитой Сапан Гунга Гьянцен и установил конкретные условия подчинения Тибета монголам. Центральная власть династии Юань признала руководящее положение школы Сакья в Тибете, и с этих пор… Тибет официально стал административным районом Китая» (18, 261).
Более того, Ван Цзинвэй настаивает на существовании политических отношений «властителя и подданного» между Юаньским императором и главой школы Сакья (16, 24).

С точки зрения китайской историографии никаких принципиальных изменений в осуществлении императорской власти над Тибетом не произошло с приходом династий Мин и Цин. С установлением власти Минов в Китае тибетцы были призваны принести дань, и произошла смена печатей, грамот и титулов. (18, 262). Утверждается, что при Мин в основном сохранилась система управления Тибетом, созданная Юань (16, 33).

В начале династии Цин (1644-1912 гг.) по прежнему образцу глава самой могущественной школы Далай-лама V был «призван» в Пекин первым императором новой династии Шуньчжи. При этом Цинское правительство надеялось получить дополнительную выгоду, используя лидера недавно захватившей власть в Тибете школы Гелугпа, которую возглавлял Далай-лама, чтобы установить контроль над буддистами-монголами (18, 46).

При династии Цин управление Тибетом стало более плотным. В свете вторжения джунгар в Тибет и внутренних усобиц там, Цинам удалось внести изменения в систему управления. После усобицы в 1727 г. часть тибетских земель была отписана императором в состав провинций Сычуань и Юньнань, а в Лхасе был водворен амбань – комиссар-резидент Центрального правительства. В 1750 г. была отменена должность светского правителя Тибета деси и, в соответствии с разработанной «Программой для новой администрации Тибета из 13 пунктов», местным правительством стал подчинявшийся Далай-ламе и амбаню Кашаг из четырех министров-калонов (18, 56-58).

После отражения вторжения непальских гуркхов с помощью цинских войск в 1793 г. был обнародован «Высочайшее утвержденный устав по приведению в порядок дел в Тибете», состоящий из 29 статей. Он определил полномочия амбаня, по статусу теперь приравнивавшегося к Далай-ламе и Панчен-ламе и призванного утверждать или отклонять назначения чиновников, контролировать налоги и доходы, проверять всю переписку Далай-лам и Панчен-лам с Непалом, Бутаном и Сиккимом, заниматься пограничными инцидентами, делами иностранных путешественников и торговцев и др.

Избрание Далай-лам теперь должно было проводиться посредством жребия среди нескольких кандидатов, который амбани вытаскивали из присланной императором золотой урны (16, 66-68). Создавалась регулярная тибетская армия численностью 3000 человек, с правом амбаня проводить ежегодные инспекции и вместе с Далай-ламой назначать офицеров (16, 79). Таким образом, внешние отношения Тибета и значительная часть внутренней политики была поставлена под контроль резидентов Цинского двора.

Ослабление власти Цинов над Тибетом в связи с опиумными войнами и иностранной интервенцией в Китай истолковывается китайской историографией лишь как «ослабление власти Цин над Тибетом, не означавшее её окончания». Изменения были количественными, а не качественными. Издавались различные законы и положения для управления в Тибете, резидента-амбани направлялись в Тибет (16, 78).

Два вторжения английских войск в Тибет, в 1888 и 1904 гг. рассматриваются как проявления колониальной политики Британской империи, а англо-китайские договоры 1890 и 1906 гг. и англо-тибетскую Лхасскую конвенцию 1904 г. – как неравноправные договоры. Как показывают китайские историографы, первоначально Великобритания пыталась добиться перехода Тибета в свою сферу влияния военной силой и затем путем признания перемен Цинским правительством. Однако вскоре выяснилось, что тибетские власти зачастую отказываются подчиняться его распоряжениям, сделанным в пользу англичан. Это склонило Великобританию принять новую тактику – продвигать идею «независимости Тибета». Получается, что эта идея берет начало от вмешательства внешних сил, а именно Британской империи (18, 268).

Отдельно подчеркивается, что, несмотря на все усилия англичан, Далай-лама XIII продолжал возлагать надежды именно на Цинские власти и, если и шел вразрез их инструкциям, то «только действовал против неверной политики коррумпированного Цинского двора» (16, 107, 109). Накануне Синьхайской революции Центральное правительство лишило Далай-ламу его титула после его отъезда в Индию в начале 1910 г. из-за введения сычуаньских войск в Тибет, но отношения были быстро урегулированы, благодаря достижению соглашения о выводе сычуаньских войск. В октябре 1912 г. Юань Шикай восстановил титул Далай-ламы (16, 114).

Что касается предположений об обретении Тибетом независимости после Синьхайской революции, в этом отношении китайская историография восприняла точку зрения Сунь Ятсена, отметившего в начале 1912 г.: «После восстания в Учане более 10 провинций провозгласили «независимость», что означало отделение от маньчжурских Цинов и воссоединение различных провинций. То же относится к Монголии и Тибету». (16, 116).
Пункт 3. Тибет после Синьхайской революции.

С официальной китайской точки зрения, более ничто не ставило под сомнение пребывание Тибета в составе Китая. Англо-тибетская Симлская конвенция 1914 г. не была признана Китаем, чья делегация также участвовала в трехсторонних англо-тибето-китайских переговорах, но не подписала документ. Ван Цзявэй говорит о том, что «Симлская конферениця закончилась провалом». В конвенции признавался сюзеренитет Китая над Тибетом, однако Китай отвергал такое признание, потому что для него принадлежность ему Тибета была историческим фактом, не требовавшим подтверждения в каком-либо договоре. Определение в международном договоре Тибету любого другого статуса, кроме как «под суверенитетом Китая», означало бы для китайских властей попытку «оторвать Тибет от Родины» (16, 131).

После Синьхайской революции между Тибетом и полевыми командирами прилежащих китайских территорий вспыхивали пограничные конфликты (в 1917 г. с Сычуанью, в 1930 г. с Сиканом, в 1932 г. с Цинхаем и Сычуанью). Все попытки Великобритании выступить посредником отвергались Центральным правительством Китая. Однако когда возникала реальная угроза британского военного вмешательства, на словах не соглашаясь выполнять условия, Китай принимал поставленные требования (16, 137, 149-150).

Назначение официального представителя Тибета в Нанкине в 1930 г. «положило конец ненормальным отношениям между Тибетом и Родиной, продолжавшимся почти 20 лет» (16, 149).
Таким образом, можно понять, что для официальной китайской историографии не существует никаких обстоятельств, которые подтверждали бы существование Тибета как «независимого политического целого» (16, 180). Ослабление или усиление контактов между Тибетом и Центральным правительством не сказывается на характере их взаимоотношений. Центральное правительство не допускает попыток других государств вмешиваться в его отношения с Тибетом, а также любых планов внутритибетских сил по проявлению признаков независимости.
Провал миссии Хуан Мусона, направленного в 1934 г. в Тибет для выражения соболезнований по поводу смерти Далай-ламы XIII и проведения переговоров, смещение в 1940 г. прокитайского регента Ретинга и назначение вместо него тяготевшего к англичанам Тактры, создание Бюро международных отношений в Лхасе в июле 1942 г., участие тибетских делегатов в Конференции по азиатским отношениям в 1947 г., направление «тибетской торговой делегации» во главе с Шакабпой в Индию, Европу и Америку – все это рассматривается как результат происков зарубежных сил, а именно Великобритании, ведущих антикитайскую деятельность в рамках своей колониальной политики (16, 156, 169, 172-173).

В подтверждение сохранения китайской власти над Тибетом и неспособности Тибета существовать самостоятельно приводятся такие факты, как создание усилиями приехавшего на церемонию утверждения Далай-ламы XIV представителя Центрального правительства У Чжунсина в 1940 г. в Лхасе Представительства Комитета по делам Монголии и Тибета; обращение тибетских властей за помощью к Центральному правительству в ходе поисков перерожденца Далай-ламы XIII и использование его средств для выкупа мальчика у цинхайского милитариста Ма Буфана; также успех китайских дипломатов, не допустивших принятия «тибетской торговой делегации» и делегации Тибета на азиатской конференции 1947 г. в качестве официальных делегаций независимого государства (16, 168, 181).

Таким образом, для китайских историографов, придерживающихся официальной позиции, подчинение Тибета императорскому Китаю, начиная с династии Юань, рассматривается исключительно в рамках традиционной китайской концепции политического мироустройства, когда выполнение тибетской стороной определенных ритуалов означает для Центрального правительства осуществление его власти над Тибетом.

Ослабление этих отношений в XIX в. объясняется вмешательством империалистических сил, превращением Китая в полуфеодально-полуколониальное государство, но не имеет ничего общего с изменением правовых отношений между Китаем и какой-либо из его частей. Любые нарушения нормальных связей между ними подлежат устранению, как и всякое проявление колониализма.

Даже такое потрясение, как падение императорской власти в Китае, становится лишь поводом для объявления «независимости от Цинов», но никак не от Родины. Любые же действия, идущие вразрез с политикой укрепления связей с Центром, рассматриваются как вмешательство внешних сил в дела Китая. Если Тибету пытаются придать новый статус в международном договоре, то такой договор относится официальной китайской историографией к категории неравноправных.

Основной задачей китайского правительства становится недопущение проявления каких-либо признаков независимости Тибета, имеющих значение в западном международном праве, в область которого со времени свержения монархии начал стремительно втягиваться Китай. А поскольку эта задача, по мнению официальных китайских историков, была выполнена, то нет и оснований говорить о независимости Тибета, со времен династии Юань находившегося в составе Китая.

Параграф 2. Эволюция политического статуса Тибета с точки зрения исследователей, не придерживающихся официальной китайской точки зрения.
Пункт 1. Проблема китайской традиционной концепция мироустройства.

В официальной китайской историографии доказательство пребывания Тибета в составе императорского Китая, начиная с династии Юань, обосновывается через посредство традиционной для Китая концепции универсальной власти императора и центрального положения Китая по отношению к не входящим в ареал китайской культуры землям, населяемым «варварами». Западные и отечественные исследователи ставят под сомнение те основания, на которых провозглашается историческая принадлежность Китаю той или иной территории. Именно поэтому необходимо, прежде всего, разобраться, какие реальные отношения скрывались за претворением в жизнь идеальной китаецентристской концепции.

В основе её лежали конфуцианские представления об иерархичном устройстве общества, где император – Сын Неба – стоял во главе тянь-ся, т.е. «Поднебесной», под которой понимались не только собственно китайские земли, но весь мир. Причем сам вселенский порядок мог быть гармоничным лишь в том случае, если все отношения регулировались ли – «конфуцианскими правилами благопристойности» (21).

Поскольку ли было лучше всего известно в Китае, то концепция мироустройства делила мир на, собственно, Китай и всех остальных, называемых «варварами» как показатель отличия их культуры от тотально превосходящей, «цивилизованной» китайской (13, 37).
Исторической миссией Китая провозглашалось изменение несовершенной природы «варваров», чему должна была способствовать энергия дэ – добродетели, которой обладал император. Учитывая эти обстоятельства, можно понять, что для китайцев не стояло вопроса о том, под чьей властью находятся те или иные территории. Существенно было лишь то, дошло или нет до них влияние благотворной власти императора, - а то, что рано или поздно оно должно было дойти, объявлялось фактом, обусловленным абсолютным превосходством китайской культуры.

Основным проявлением того, что эта «власть-добродетель» распространилась на них, являлась присылка «варварами» посольств с «данью». Причем поскольку распространение влияния и получение соответствующей реакции объявлялось миссией китайской власти, императорский двор активно "призывал" (чжао) "варваров", а они должны были привозить ко двору местные продукты (фан у), получая взамен богатые дары из китайской продукции (13, 54).

С китайской точки зрения, приезд ко двору был долгом и каждый, кто вступил в отношения с императорским двором, уже в силу одного этого считался подпавшим под власть императора. Такие даннические отношения рассматривались китайской стороной как одно из главных проявлений власти над «варварами».

Другой подобной «формой власти» было получение титулов и должностей от центральной власти. Однако все то, что толковалось императорским двором как знаки подчинения ему «варваров», для них далеко не всегда выступало в такой роли и зачастую не только не подчиняло их кому-либо фактически, но напротив, помогало укрепить свою власть. «Установление официальных отношений с императорским двором гарантировало права данника на его подданных. Титулы и должности, полученные от императора, сильно укрепляли политическое положение их обладателя, даже если он находился далеко за пределами досягаемости китайских властей» (13, 57-58). Приношение дани, фактически превращавшееся в торговлю, также укрепляло позиции местных властителей, давая им ту продукцию, которой в их землях недоставало (21).

Таким образом, заявления китайских историографов о существовании императорской власти над той или иной территорией отнюдь не означают, что имело место нечто, кроме торговых отношений, формальных церемоний во время редких визитов или же военных союзов Китая с тем или иным из своих соседей. Пань Ихон же вообще определяет место традиционной китайской концепции мироустройства как теории исключительно «внутреннего пользования», призванной «оправдывать монархическое правление императора внутри Китая» и, следовательно, непригодной для реальной характеристики взаимоотношений Китая с другими странами (21).

По оценке Кулешова, даннические отношения были лишь свидетельством чисто номинального подчинения «данника» китайскому императору, но в освещении официальной китайской историографии создавали впечатление принадлежности Китаю ряда периферийных, а зачастую не только периферийных государств, фактически существовавших самостоятельно (10, 232). Именно на таких примерах приезда с данью, жалованья титулов и формальных распоряжений императора и строятся утверждения официальных китайских исследователей, когда они рассматривают вопрос о нахождении Тибета в составе императорского Китая.
Пункт 2. Тибет и Китай до Синьхайской революции.

В исследовании китайско-тибетских отношений во времена существования Китайской империи историки, не придерживающиеся официальной китайской точки зрения, исходят, прежде всего, из выявления реальной степени зависимости Тибета от Центрального правительства и на этом основании стремятся дать отличное от китайских историографов определение политического статуса Тибета.

Касаясь периодов до династии Юань, особенно Танской эпохи, даже китайские историографы говорят лишь о «дружественных контактах» между Танским Китаем и Тибетским королевством, основанным Сронцзан-гампо, не отрицая независимости двух государств (16, 13-14). В VII-IX вв. между Тибетом и Китаем наблюдалась довольно высокая дипломатическая активность, хотя нередки были и военные столкновения. Однако крушение Танской империи и распад единого Тибетского государства привели к полному прекращению тибето-китайских связей (7, 16).

Нечто кардинально новое в тибето-китайских отношениях появляется лишь со времен монгольского вторжения в Китай и установления власти династии Юань. К этому времени в Тибет пришла «вторая волна буддизма» (X-XI вв.), и новыми центрами силы стали отдельные буддистские школы.

Монгольский отряд принца-чингисида Годана установил отношения как раз с одной из таких школ – самой могущественной в то время школой Сакья. передачу власти над Тибетом Сакья-пандите Пагпа-ламе в 1254 г. подтвердил Хубилай, но, как и в случае с Годаном, это было сделано не от лица всемонгольского хана (им был Мунке), а от чингисида, которому было поручено завоевание китайского государства Южная Сун (12, 86).

Между ханом и сакьясским иерархом установились специфические для буддизма отношения «наставник-покровитель» (чой-йон), традиционно характеризовавшие ситуацию, когда за богатые пожертвования благодетель получало право быть первым, для кого монахи читают сутры. Причем позиция монаха в данном случае считается выше позиции патрона (16, 20, 30).

Но в реальной политике монголам удалось осуществить в Тибете более широкое управление, нежели один лишь сбор дани и присвоение титулов. Признав духовную власть Сакья над другими школами Тибета, монгольский хан ограничил светскую власть буддийских иерархов (7, 17). При Хубилае была выработана административная система управления Тибетом, создано специальное управление Цзунчжиюань (с 1284 г. – Сюаньчжунъюань), первым главой которого стал Пагпа-лама (12, 90).

Гражданские и военные дела были переданы особому чиновнику пончену, который назначался монгольским ханом на определенный срок. Тибет был разделен на 13 областей, назначение начальников которых также зависело от монголов (7, 17). В 1268, 1287, 1334 гг. монголы провели в Тибете три обследования для определения размера дани, что показывает реальное осуществление ими определенной власти в Тибете (9, 205).

Таким образом, династия Юань осуществляла реальные акты управления в Тибете, но в то же время это право императоров Китая управлять признавалось тибетцами на основе принципа «чой-йон», т.е. личной связи императора и сакьясского иерарха.

Богословский, Клинов, ван Прааг, Шакабпа и Кулешов в один голос заявляют, что пребывание Тибета в составе Юаньской империи было обусловлено личной связью главы школы Сакья и юаньского императора, а с разрывом этих отношений после падения династии Юань, Тибет стал объединенной самостоятельный страной (12, 95). Богословский отмечает, что «вассалитет Тибета сложился до образования Юаньской империи», представлял собой вассальную зависимость от монгольских ханов и носил ограниченный характер. Победа над Сакьей в 1350 г. рода Пакмотрупа, связанного со школой Дрикунг, «фактически ликвидировало монгольский протекторат над Тибетом» (7, 18). Императоры Мин не унаследовали от монголов никаких прав на Тибет и рассматривала Тибет как независимое государство (9, 206). По мнению Щакабпы и ван Праага, Минские императоры рассматривали Тибет как независимое государство (Цит. по 16, 31).

Отношения Тибета с династией Мин исчерпывающе характеризует Кычанов: «Раздача титулов буддийским лидерам Тибета, эпизодические поездки этих иерархов в Нанкин и Пекин имели политическое значение в глазах минских властей в рамках внешнеполитической доктрины Китая "Китай-варвары". Экономическое влияние Китая затрагивало лишь восточные районы Тибета» (12, 118).

Однако нельзя говорить о полном разрыве связей. Как отмечает Мартынов, «с первого же года установления новой династии местные правители, вожди племён, буддийское духовенство потянулись в столицу» (13, 55), преследуя при этом преимущественно торговые цели (7, 19). То, что по китайской терминологии они попадали в подданство империи, не влекло никакого вмешательства в их управление в своих землях, но даже помогало укрепить свои позиции за счет обогащения и получения признания от крупного соседа. Присвоение титулов императором в известной степени легитимизировало переход господства в Тибете от школы Сакья к набравшей силы школе Карма Кагью.

С другой стороны, влияние Китая не следует преувеличивать. Даже сами титулы: «великое сокровище владыка Дхармы», «великий милостивый владыка Дхармы» (16, 35) и др. – позволяют сделать вывод, что их получатели отнюдь не включались в единую китайскую систему управления и скорее выражали просто установление отношений с Минами, лишь в свете традиционной китайской концепции получавших окраску подчинения.

К началу правления династии Цин в Тибете укрепились позиции школы Гелугпа, созданной в результате реформы буддизма Цзонкапой. Далай-лама V с помощью хошутского Гуши-хана положил конец главенству школы Карма Кагью (16, 46). Недавно лишь установившаяся династия Цин со своей стороны была весьма заинтересована в налаживании связей с Далай-ламой, надеясь использовать его религиозный авторитет для контроля над буддистским населением монгольских и тибетских районов.

В оценках визита Далай-ламы в Пекин в 1652-1653 гг. исследователи расходятся. Богословский утверждает, что здесь налицо поиск союзников для укрепления каждым из лидеров своей власти (7, 20). Кычанов принимает характеристику китайской «Цзанцзу цзяньши», утверждая, что, в отличие от времен династии Юань, Далай-лама почувствовал своё более низкое положение по сравнению с императором (12, 121). Такие авторы, как ван Прааг и Шакабпа, полагают, что встреча показала «равенство её участников», взаимно одаривших друг друга титулами (Цит. по 16, 50). Клинов называет встречу в Пекине «встречей глав двух суверенных государств» (9, 207).

Радикально соотношение сил изменилось в XVIII в., когда после хошутской и джунгарской гегемонии в Тибете туда пришли цинские войска. В 1720 г. они изгнали джунгар, в 1727-1728 гг. и в 1747-1750 гг. цинская армия входила в Тибет для подавления смут и антиманьчжурских восстаний, в 1792-1793 гг. помогли отразить нашествие гуркхов. Учреждение должности амбаня в 1727 г., реформы 1750 и 1793 гг. «означали установление китайского сюзеренитета над Тибетом». В обмен на покровительство и защиту Далай-лама согласился на положение Тибета как «внутреннего вассала» (9, 208, 210).

В то же время, подчеркивается, что в Тибете не было провинциальной китайской администрации. Как и Монголия, эта территория располагалась за пределами собственно Китая (12, 150). Функции амбаня носили контрольный характер, тогда как собственного аппарата управления у него не было. Тибетское правительство не выплачивало Пекину налогов, имело свою армию и денежную систему (7, 22).

Для Богословского это означает, что «присутствие Цинов носило символический характер», хотя он признает отношения вассалитета между Тибетом и Цинами (7, 22). Зависимость Тибета выражалась, прежде всего, в зависимости Далай-ламы от цинского императора, и главным знаком этого была роль, отведенная императорскому представителю амбаню в выборе нового Далай-ламы (12, 150, 156). Для Мартынова отношения Тибета и Цин являются исключительно личными отношениями их лидеров, так что одна из глав его работы так и называется «Статус Тибета – статус Далай-лам». Об установлении сюзеренитета Цинов над Тибетом говорят и ван Прааг, и Клинов (9, 208).

После поражения цинского Китая в войне с Англией в 1840-1842 гг., а впоследствии в результате тайпинского восстания 1851-1864 гг. и новых поражений Цинов в столкновениях с европейскими державами влияние центрального правительства империи на дела в Тибете начало уменьшаться. В 1847 г. амбань Ци Шань передал решение военных и финансовых вопросов в руки местной тибетской администрации (12, 162).

Произошла ассимиляция солдат и офицеров маньчжурских войск среди тибетцев (9, 223). При нападении на Тибет амбани часто просто не имели реальных сил, чтобы вмешаться, и бездействовали, как это было во время вторжения догров из Ладака в 1841 г. или гуркхов из Непала в 1855 г. (12, 156, 163, 164).

Церемония вытягивания жребия из золотой урны потеряла всякое значение, потому что на протяжении XIX в. Тибетом фактически правили регенты, не давая Далай-ламам долго править, а иногда даже достичь совершеннолетия. Различные группировки тибетской элиты постоянно боролись за регентский пост, а корыстолюбие и отсутствие реальной власти у амбаней позволяло сильному регенту с ними практически не считаться (12, 161).

Политика Тибета становилась все более отдаленной от распоряжений Центрального правительства. Тибет категорически отказался пропускать на свою территорию английскую «ученую экспедицию», снабженную китайскими паспортами (9, 212). Кроме того, Тибет не признал Калькуттскую конвенцию 1890 г., а также заключенный в том же году англо-китайский договор, предоставивший Великобритании доступ на рынки Тибета, т.к. оба международных акта были заключены без ведома Лхасы. Великобритания вынуждена была прибегнуть к силе и подписать Лхасскую конвенцию 1904 г. уже с тибетскими властями, чтобы обеспечить себе реальное исполнение статей. О принадлежности Тибета Китаю Лхасская конвенция не упоминала. Впрочем, Пекин добился заключение отдельного англо-китайского договора 1906 г., подтверждавшего основные положения Лхасской конвенции 1904 г. Великобритания обязалась не аннексировать территорию Тибета. Вопрос о статусе Тибета не поднимался. (213-214, Клим).

Дальнейшее вмешательство Великобритании в дела Тибета было приостановлено в связи с ослаблением российско-английской Большой Игры в Средней Азии в свете приближения Первой мировой войны. В Конвенции между Россией и Великобританией по делам Персии, Афганистана и Тибета о разделе сфер 1907 г. было подтверждено невмешательство иностранцев в его дела. Это был первый договор, где было введено понятие китайского сюзеренитета над Тибетом и статус Тибета в составе Цинской империи был определен с использованием терминологии европейского международного права (214, Клим).

Пункт 3. Провозглашение независимости Тибета после Синьхайской революции в Китае.
Отступление Британской империи воодушевило императорское правительство, развернувшее в 1908 г. наступление на Тибет, в результате которого в 1910 г. Лхаса была взята под контроль, а Далай-лама бежал в Индию и был лишен императором своего титула. Клинов истолковывает эти события как нарушение принципа «чой-йон», на котором держались тибетско-китайские отношения.

«Предприняв попытку установления в Тибете прямого контроля и одностороннего пересмотра сложившегося к тому времени политического статуса Тибета как внутреннего вассального государства в составе Китая, маньчжурский император разрушил принцип «чой-йон» («наставник» - «патрон»), напав на своего наставника». Это дало Далай-ламе основание заявить о прекращении действия этого принципа, а после ухода китайских войск из Тибета провозгласить его независимость (9, 216).

Свержение Цинской династии, по мнению Богословского, означало «автоматическое исчезновение» сложившейся между Тибетом и Китаем системы отношений (вассалитета) и, следовательно, «юридических, правовых основ зависимости Тибета и его нахождения в составе Китая» (6, 191).

Далай-лама XIII счел падение Цин достаточным поводом для того, чтобы начать делать открытые заявления, связанные с независимостью Тибета. В августе 1912 г. он отказался от предложения Юань Шикая вернуть ему прежний титул (Юань Шикай все равно объявил об этом в октябре) (6, 192), а, вернувшись в Лхасу в начале января 1913 г., 6 февраля обратился к своим подданным с декларацией, которую тибетцы считают официальным провозглашением независимости Тибета, как утверждает Шакабпа. К этому времени китайский амбань Лен Юй со своим гарнизоном уже покинул Лхасу (это произошло 11 декабря 1912 г.), и вместе с амбанем исчез и формальный символ китайского сюзеренитета (6, 205).

Богословский также придерживается мнения о том, что с этого времени до 1951 г. был период фактической независимости Тибета. Как поясняет исследователь, ни направление Пекином делегатов, ни учреждение представительств «не означало безоговорочного признания суверенитета Китая. Тибетское правительство рассматривало их как формы дипломатических отношений». Подобные миссии посылались Англией, Непалом и Бутаном, а в 1936 г. в Лхасе было учреждено английское представительство. Обстановка в Китае способствовала сохранению статус-кво (7, 25-26).

Андреев при этом признает, что, несмотря на удаление с тибетской территории китайских чиновников и войск и провозглашение независимости Тибета, с юридической точки зрения, его статус оставался «неопределенным и спорным» ввиду того, что правительство Юань Шикая продолжало рассматривать Тибет как китайскую провинцию (6, 208).

Как представляется, наиболее полный анализ сложившегося положения приводится Клиновым. Он показывает, что при всей своей самостоятельности тибетцы прибегали к опоре на Симлскую конвенцию 1914 г., соответственно, признавая положение Тибета как автономного государства в составе Китая. Для улаживания конфликт между тибетскими и китайскими войсками в Кхаме в 1917-1918 гг. тибетцы обратились за посредничеством к англичанам, как того требовала Симлская конвенция. В 30-х годах он отказался заключать какое-либо соглашение с Китаем без участия Великобритании, что не было свойственно независимому государству (9, 230).

После отказа Китая ратифицировать Симлскую конвенцию другие державы приняли сторону Великобритании, и ни одно государство не стало бы вести дело с Тибетом как с независимой страной, что и было в действительности (9, 228, 232). Тибет добивался от других стран признания своей независимости, но так и не получил его даже после провозглашения независимости Тибета регентом Тактрой в ноябре 1949 г., когда уже было объявлено о намерениях коммунистов «освободить» Тибет, а их борьба с Гоминьданом уже завершилась основанием КНР. Не помогло и то, что, по мнению тибетцев, высылка в июле 1949 г. из Лхасы представителей Гоминьдана означала полный разрыв формальных отношений с Китаем (9, 295).

Договоры, заключенные Тибетом с Великобританией, устанавливали его автономный статус в составе Китая. Единственный договор, где Тибет признавался независимым государством, был заключен с Монголией в Угре 11 января 1913 г. Однако этот договор надо рассматривать как утративший силу, поскольку в 1914 г. Тибет, а в 1915 г. Внешняя Монголия стали автономными государствами в составе Китая (9, 237). Независимость, на которую претендовал Тибет, не получила в 1911-1959 гг. официального международного признания как де-юре, так и де-факто (9, 267).

Подводя итог, следует отметить, что западные и отечественные исследователи видят гораздо больше изменений в политическом статусе Тибета в ходе истории его взаимодействия с Китаем. Большинство сходится в том, что при династии Юань Тибет входил в состав империи через личную унию духовного лидера Тибета и монгольского хана, одновременно являвшегося императором. При династии Мин отмечается серьезное ослабление связей Тибета с императорским двором, так что отношения подчиненности могут прослеживаться здесь только сторонниками традиционной концепции «Китай – «варвары».

Первые Цины и Далай-ламы восстановили личную связь, используя союзнические отношения для укрепления своих позиций, соответственно, в Китае и Тибете. Однако в XVIII в. Цинам удалось установить контроль над Тибетом как во внешнеполитической сфере, так и в столь важных внутренних делах, как финансы, налоги, судопроизводство, военное дело, назначение чиновников и определение перерожденцев Далай-лам. Впрочем, и на этом этапе сохраняются признаки того, что в основе отношений лежала личная уния Далай-лам и императоров.

С ослаблением власти Цинов в XIX в., а также после Синьхайской революции тибетское правительство осуществляет достаточно самостоятельный курс, но после Симлской конференции 1913-1914 гг. в международно-правовом отношении признает свой статус как автономного государства под сюзеренитетом Китая. Попытки добиться пересмотра этого статуса путем получения признания Великобритании, США или Индии оканчиваются провалом.
Параграф 3. Статус Тибета до 1951 г. и международное право.

В период существования Китайской империи её отношения с Тибетом варьировались от исключительно «даннических» связей, которые лишь официальная китайская историография истолковывает как подчинение, при фактической независимости тибетских земель до контроля Цинов над внешней политикой и некоторыми важными сферами внутренней политики Тибета. Однако специфика восточной терминологии и восточного взгляда на политические отношения, как представляется, не позволяет делать категоричных выводов о статусе Тибета.

Однако сама неоднозначность статуса Тибета в этот период показывает, что его нельзя причислить к тем государствам, которые считаются субъектами международного права не в силу их признания, но в силу давнего существования и участия в международных отношениях, в самом формировании международного права. О независимости Тибета особенно не приходится говорить, начиная с его попадания под контроль Цинов в XVIII в. Далее же, когда в дела Китая стали вмешиваться державы, Тибет не добился признания ни одной из них. Какой-то элемент самостоятельности можно проследить при заключении Лхасской конвенции с Великобританией в 1904 г., однако уже в 1906 г. Китай добился заключения англо-китайского договора для её подтверждения, а в 1907 г. в договоре с Россией Англия признала, что Тибет находится в составе Китая.

Более продуктивным и важным для оценки событий второй половины XX в. является рассмотрение статуса Тибета в период 1912-1951 гг., когда Китай уже вступил в современную систему международных отношений. Факты свидетельствуют о том, что в этот период тибетское правительство, действительно, проводило политику независимо от китайских властей. Присутствие Китая в Тибете ограничивалось лишь направлением делегаций и затем созданием представительства Комитета по делам Монголии и Тибета. Китайская официальная историография утверждает о сохранении юридической подчиненности Тибета Китаю. Тибетские и западные историки подчеркивают фактическую независимость Тибета.

Такой же вывод был сделан Международная комиссия юристов, работавшей в 1959 г. По её мнению, Тибет в 1911-1950 гг. был независимым государством де-факто, обладая полной самостоятельностью в своих делах. Члены комиссии признали законными решения Симлской конференции 1914 г., которая установила статус Тибета как автономного государства под сюзеренитетом Китая, но признавали этот статус номинальным. То, что Китай не ратифицировал Конвенцию, придало его сюзеренитету ещё более неопределенный характер (9, 328).

Резолюция №1353 14-й сессии ГА ООН от 21 октября 1959 г. косвенно затрагивала вопрос о политическом статусе Тибета, приняв автономию (в трактовке Симлской конвенции 1914 г), которой «традиционно обладали» тибетцы, как само собой разумеющийся и законно обоснованный факт) (9, 340).

Международная конференция юристов в Лондоне 6-10 января 1993 г. квалифицировала положение Тибета как независимой страны, находящейся под китайской оккупацией, основываясь на выводе о том, что до вмешательства КНР «Тибет был независимым государством» (9, 440).

По мнения автора данной работы, подобные заявления не являются обоснованными, и даже когда речь идет о независимости Тибета «де факто», то это ни в коей мере не означает приобретения Тибетом статуса независимого суверенного государства. Хотя в международном праве существует теория декларативной значимости признания, согласно которой этот акт является лишь «констатацией факта появления нового субъекта международного права», но преобладающее значение имеет теория конститутивной значимости, говорящая о том, что «признание как бы наделяет признаваемое государство правосубъектностью, возможностью практически участвовать в международном общении» (14, 88-89).

О независимости Тибета к 1951 г. можно говорить, лишь опираясь на концепцию декларативной значимости признания, довольно редко применяемую в мировой практике. Для обретения независимости и суверенитета в 1912-1951 гг. Тибету не хватало международного признания. Показательно то, что, невзирая на все попытки тибетских властей, направление делегаций и проч., добиться получения такого признания Тибету не удалось, так что на международной арене его статус продолжал регулироваться Симлской конвенцией 1914 г. Непризнание её Китаем не отменяет того факта, что другие государства опирались именно на неё и продолжали считать Тибет частью Китая с широчайшей автономией.

Таким образом, в 1912-1951 г. юридически Тибет входил в состав Китая и не мог реализовывать прав и обязанностей субъекта международных отношений, т.к. не был признан таковым.
 

Глава 2. Политический статус Тибета с 1951 г.
Параграф 1. Политический статус Тибета и «мирное освобождение».
Пункт 1. Обстоятельства подписания «Соглашения из 17 пунктов» 1951 г.

О постановке задачи завершить освобождение территории Китая, включая Тибет, было заявлено ещё в сентябре 1949 г., когда газета «Жэньминь жибао» опубликовала официальную точку зрения руководства КПК о том, что «Тибет есть часть территории Китая», которая подверглась агрессии со стороны Великобритании и США (294, Клим). ЦК КПК во второй половине 1918 г. принял решение о том, что «лучше ввести войска в Тибет раньше, чем позже» (18, 279).

Получив необходимую поддержку Сталина в ходе своего визита в СССР в конце 1949 – начале 1950 г., Мао Цзэдун принял решение о направлении войск к границам Тибета (6, 343-344). Миссия была возложена на 18-ю армию под командованием Чжан Гохуа (16, 191). Одновременно Лхасе было предложено направить в Пекин делегацию для переговоров, основой которых должна была стать Общая программа НПКСК, предусматривавшая предоставления областной автономии как способ решения национального вопроса (9, 284).

Приближение китайских войск побудило тибетское правительство в марте 1950 г. согласиться направить «мирную делегацию» во главе с Шакабпой. Она выехала для переговоров в Гонконг, но задержалась в Индии, ведя бесплодные переговоры с китайским послом Юань Чжунсяном и премьер-министром Индии Дж. Неру (9, 294).

Мирное разрешение тибетское проблемы настоятельно рекомендовалось Пекину Москвой (6, 344), но поскольку невоенные средства не приносили результата, ЦК КПК вернулся к тактике, намеченной ещё в мае 1950 г.: «решить тибетский вопрос посредством переговоров при том, что армия будет вести наступление» (18, 282). 7 октября 1950 г. части НОАК из Цинхая, Сычуани и Синьцзяна начали наступление в Тибет. 19 октября был взят Чамдо (9, 295).

Потеря лучшей армии в Кхаме поставила Лхасу перед реальной угрозой военного разгрома. В ноябре 1950 г. была созвана Национальная Ассамблея (Цонгду). 11 ноября Лхаса направила в ООН телеграфом из Калимпонга жалобу на действия КНР. Жалоба была подписана членами Кашага, депутатами Цонгду и Шакабпой.

И вновь Тибет оказался в дипломатической изоляции (7, 37). США были заняты Корейской войной, а в китайских делах их главным союзником был Гоминьдан, считавший единственным законным политическим статусом Тибета суверенитет Китая над ним. Представитель СССР заявил, что КНР имеет законное право разрешить проблему Тибета по своему собственному усмотрению в рамках юрисдикции своей страны. (9, 300).

Индия, занимавшаяся укреплением и консолидацией страны, не желала ввязываться в конфликты и отказалась быть инициатором постановки тибетской проблемы на обсуждение ГА ООН. Свою позицию Индия мотивировала тем, что НОАК приостановила свое наступление в 450 км от Лхасы и есть возможность мирного разрешения конфликта. Заявление Индии имело решающее значение: в результате жалоба Тибета была отклонена (9, 301-302).

После того как западные державы (Великобритания и США) отказались принять тибетскую миссию, а ООН уклонилась от рассмотрения жалобы Тибета, положение Лхасы стало безнадежным. Тибетцам не оставалось ничего другого, как вступить в переговоры с пекинским правительством и принять предложенные им условия (6, 347).

Лхаса 22 апреля 1951 г. решила послать в Пекин делегацию во главе с губернатором Кама Нгапо Нгаванг Джигме. 29 апреля начались переговоры, но после отклонения тибетской стороной второго проекта договора китайские представители разъяснили, что «условия, которые они выдвигают, является окончательными». Тогда, не имея возможности проконсультироваться с Лхасой, тибетская делегация 23 мая 1951 г. подписала Соглашение, заключенное между Центральным Народным правительством Китая и местным тибетским правительством, о мероприятиях по мирному освобождению Тибета – Соглашение из 17 пунктов (6, 304).

Китайские власти тут же обнародовали договор, не дожидаясь его ратификации Кашагом и Далай-ламой (6, 347) и, более того, уже основываясь на нем, 25 мая 1951 г.отдали приказ о введении войск в Тибет. В июне 1951 г. Далай-лама получил текст соглашения и письмо Мао Цзедуна (6, 349), а в июле 1951 г. началось наступление китайских войск. Передовой отряд 18-й армии прибыл в Лхасу 9 сентября, а 26-29 сентября Цонгду уже обсуждала Соглашение, поддержав его. За два дня до вступления главных частей 18-й армии в Лхасу, 24 октября, Далай-лама XIV направил телеграмму Мао Цзэдуну, выражая в ней одобрение Соглашения из 17 пунктов (18, 297).

Пункт 2. Вопрос о действительности Соглашения 1951 г.
 
Обстоятельства подписания Соглашения 1951 г. дают повод не только деятелям тибетской эмиграции, но и другим исследователям ставить под сомнение законность этого акта. Естественно, их оценки расходятся с мнением официальной китайской историографии, рассматривающей это соглашение как основу политики следующих лет по отношению к Тибету.
Основной вопрос здесь состоит в том, оказывалось ли на тибетскую сторону принуждение. Хотя, есть и такие аргументы, как утверждения английского историка Церинга Шакья, полагающего, что нельзя считать вполне легитимным, т.к. Нгабо не был уполномочен тибетским правительство подписывать какое-либо соглашение с Пекином и потому его решение подписать соглашение было превышением полномочий (6, 348). Но затем Соглашение получило одобрение Цонгду и Далай-ламы, и потому сомнения может вызывать не уровень полномочий, но лишь вопрос добровольности.

Впоследствии Далай-лама XIV отмечал, что Тибет пошел на Соглашение 1951 г. вынужденно, будучи объектом китайского вторжения. Тибетцам неоткуда было ждать помощи (9, 304). Однако подобные заявления тибетцы начали делать годами позже. Тогда же, когда Соглашение 1951 г. было подписано, они не допускали подобных высказываний, хотя в затянувшейся процедуре ратификации и можно усмотреть выражение скрытого недовольства.

С другой стороны, здравая оценка ситуации, когда китайские войска приближались, а помощи было ждать неоткуда, вкупе с желанием защитить страну от разорения и бедствий заведомо проигрышной войны могли стать тем мотивом, который подтолкнул тибетское правительство занять позицию готовности к сотрудничеству с китайцами. Не имея возможности изменить соотношение сил, в то время тибетцы соглашались на предложенные условия и скрывали свое недовольство.

Венская конвенция о праве международных договоров 1969 г., в которой были кодифицированы нормы обычного права в этой сфере, действительно, упоминает «принуждение государства посредством угрозы силой или её применения в нарушение принципов Устава ООН» и «принуждение представителя государства действиями или угрозами, направленными против него». Однако Венская конвенция имеет отношение лишь к межгосударственным договорам, а также исходит из «презумпции действительности международных договоров, поскольку действительность договора или согласие участника на обязательность договора может устанавливаться лишь на основе международного права» (14, 195-196).

Таким образом, Тибет, не являясь субъектом международного права в тот период, не может ссылаться на принуждение как основание признания недействительности Соглашения 1951 г. Более того, как отмечает Богословский, «в это время ни Далай-лама, ни тибетское правительство не выражали несогласия с текстом соглашения и, по существу, признавали его законную силу» (7, 42).

Пункт 3. Статус Тибета в соответствии с Соглашением 1951 г.

Официальная китайская историография, как правило, повторяет формулировку текста самого соглашения, говоря о том, что «Тибет вернулся в большую семью Родины» (16, 213; 18, 294). Она не говорят о каком-либо изменении политического статуса Тибета, употребляя, главным образом, термин «освобождение» в том значении, что Тибет всегда подчинялся центральному китайскому правительству и был освобожден от империалистических сил.
Андреев и Клинов говорят об установлении суверенитета Китая над Тибетом, признавая действительность Соглашения 1951 г. (6, 348; 9, 304).

Статья 3 Соглашения 1951 устанавливала, что «тибетский народ имеет право осуществлять национальную районную автономию в соответствии с национальной политикой, определенной в Общей программе НПКСК, под единым руководством Центрального Народного правительства». Гарантировалось, что Центр «не будет оказывать принуждения» в вопросах реформ, которые должны самостоятельно проводиться местным тибетским правительством по просьбе народа (Ст. 11). Статус и функции Далай-лам и Панчен-лам сохранялись (Ст. 4, 5) (18, 294-295).

Клинов делает из этого противоречивый вывод. С одной стороны, Тибету предоставлялись права, равноценные правам автономного государства; с другой, «это означало, что в будущем Тибет должен был стать обычным автономным районом КНР, потерять самостоятельность во внутренней политике и унифицировать свою систему по общекитайскому образцу» (9, 304-305).

Богословский проводит более подробный анализ. В частности, он отмечает, что сохранялись «абстрактная политическая система» (Ст. 4), а также статус и функции Далай-лам и Панчен-лам, но ничего не говорилось о сохранении в неизменном состоянии административной системы, прав местного правительства и т.д. Напротив, в самом Соглашении 1951 г. предполагались реформы как вектор будущего развития Тибета, хотя только руками местного правительства. Соглашение 1951 г. не определяло территорию юрисдикции местного тибетского правительства и, следовательно, территорию действия Соглашения (7, 40-41).

Китайское правительство не замедлило воспользоваться этой брешью и установило Народно-освободительный комитет в качестве местного правительства района Чамдо и Совет каньбу при Панчен-ламе X в исторически подчинявшихся ему областях. В дальнейшем Совет каньбу и Народно-освободительный комитет Чамдо были приравнены в правах к правительству Далай-ламы (9, 306).

Можно видеть, что Соглашение 1951 г. само по себе давало тибетскому правительству широкие права, сохраняя его автономию, причем в Соглашении 1951 г. было признано главенство Китая над Тибетом. По документам, Тибет получил статус широкой автономии в составе Китая, а реализация «права на национально-районную автономию» предусматривалась лишь в будущем и при добровольности реформ.

Однако на деле китайская сторона старалась максимально укрепить свой контроль над Тибетом, начиная от перемен в его административном делении до предусмотренного Соглашением 1951 г. ввода войск (Ст. 2). При этом надо учитывать, что продвижение китайской армии по подконтрольной Лхасе территории (если не считать взятие Чамдо) началось в июле 1951 г., тогда как высшие органы тибетской власти, Далай-лама и Цонгду, ратифицировали Соглашение лишь осенью 1951 г. (18, 297).

Границы автономии, установленные Соглашением 1951 г., были хоть и широки, но расплывчаты, подразумевая в дальнейшем её сокращение и приведение в соответствие с общекитайской системой. Следовательно, четко данное Соглашение определило лишь подвластность Тибета Китаю, но, во-первых, не устанавливало стабильных рамок его статуса, во-вторых, не означало отхода мирового сообщества от его прежней позиции по Тибету.

Параграф 2. Превращение Тибета в национально-районную автономию в составе КНР.
Пункт 1. Международное признание суверенитета Китая над Тибетом.

В официальной китайской историографии этот вопрос вообще не ставится, что и понятно, учитывая предпосылку о непрерывной принадлежности Тибета Китаю со времен династии Юань. Этот вопрос также мало интересует исследователей, считающих ввод китайских войск в Тибет и заключение Соглашения 1951 г. изначально незаконными.

Тем не менее, как представляется, постановка такого вопроса правомерна, поскольку Соглашение 1951 г. устанавливало для Тибета иной статус, нежели Симлская конвенция 1914 г. Общепризнанный статус территории менялся, и требовался международный акт субъектов международного права, чтобы эти изменения были приняты международным сообществом.
Клинов называет таким актом Соглашение между Китайской Народной Республикой и республикой Индия о торговле и связях между Тибетским районом Китая и Индией 29 апреля 1954 г. Исследователь показывает, что Индия, активно ратовавшая за право государства осуществлять полный суверенитет на всей своей территории, признала суверенитет Китая над Тибетом, т.к. считала Тибет частью территории Китая (9, 307).

Отмечается, что в глазах мирового сообщества статус Тибета, определенный Симлской конвенцией 1914 г., находился в ведении Китая и Великобритании (права которой в этом отношении после 1947 г. перешли к Индии). Именно поэтому признание Индией суверенитета Китая над Тибетом, по мнению исследователя, сыграло решающую роль в закреплении этого статуса (9, 345).

Западные державы воздержались от официального одобрения действий Индии в этой сфере (9, 309). Клинов объясняет это их заинтересованностью в сохранении старого политического статуса Тибета. Однако её можно объяснить и другими аргументами. Прежде всего, само непризнание КНР делало невозможным одобрения иди неодобрения её международного договора. Кроме того, западноевропейские страны были заняты восстановлением экономики и со времен вмешательства США в Корее были напуганы возможностью быть втянутыми в противостояние с СССР из-за какого-то «малозначительного, как казалось в европейских столицах, конфликта в Азии» (20). США также не были заинтересованы в развитии открытого противостояния внутри Азии, где у них не было возможностей для оказания существенного влияния на ход событий. Планы победы над китайскими коммунистами терпели поражение и в тех регионах, где было куда удобнее оказывать помощь с географической точки зрения.

Международная конъюнктура сложилась таким образом, что никакого протеста относительно признания Индией, преемницей Великобритании в регионе, китайского суверенитета над Тибетом не возникло. Китай смог добиться международного признания статуса Тибета по Соглашению 1951 г. (9, 310). Более того, оказалось признано и право Китая проводить реформы в Тибете, поскольку в Соглашении 1954 г. не было положения об автономии Тибета (9, 309).

Пункт 2. Попытки Китая сократить автономию Тибета в рамках Соглашения 1951 г.

До событий 1959 г. юридической основой китайско-тибетских отношений было Соглашение 1951 г. Реальные события свидетельствовали о попытках сокращения тибетской автономии. Основные шаги Пекина излагаются равным образом и в официальной китайской, и в другой литературе.

С одной стороны, китайское руководство взяло курс на привлечение на свою сторону наиболее влиятельных элит в Тибете (политика «единого фронта» с верхами), чтобы, не нарушая Соглашения 1951 г., провести реформы руками лояльных тибетцев (9, 355). В 1954 г. Далай-лама и Панчен-лама были введены в Постоянный комитет ВСНП: первый в качестве заместителя председателя, второй – члена (18, 309).

Следуя намеченному Мао Цзэдуном курсу, Центральное правительство КНР решило сделать основной упор на развитие хозяйства Тибета (9, 312). Армия занималась строительством дорог и сельскохозяйственными работами, активно стали ввозиться товары из внутренних земель Китая (18, 313).

С другой стороны, в административно-политическом отношении Пекин продолжал наступление. Далай-лама XIV и Панчен-лама X участвовали в принятии 20 сентября 1954 г. Конституция КНР, которая закрепила положение о районной национальной автономии (18, 309).

Хотя и пытаясь формально сохранять тибетских деятелей во главе преобразований, Пекин настойчиво вел дело к превращению Тибета в автономный район. 9 марта 1955 г. был образован Подготовительный комитет по созданию Тибетского автономного района (ПКТАР), а Краткое положение об учреждении ПКТАР, принятое 26 сентября 1956 г. на 47-м заседании ПК ВСНП определило, что ПКТАР «руководит деятельностью местного правительства Тибета, Совета каньбу и Народно-освободительного комитета района Чамдо». Из 55 членов ПКТАР только 10 представляли правительство Тибета, по 10 – от Совета каньбу и Народно-освободительного комитета района Чамдо, 5 – кадровые работники, посланные Центральным правительством, остальные представляли монастыри и религиозные секты, лояльно настроенные к китайским властям. Хотя Далай-лама XIV стал главой ПКТАР, но это не давало ему каких-то реальных прав руководить его деятельностью.

При ПКТАР были созданы канцелярия, комитеты и отделы, чьи функции были аналогичны функциям министерств при правительстве. Основная задача ПКТАР состояла в том, чтобы «постепенно принимать на себя всё большую ответственность и, накапливая опыт работы, подготавливать условия для официального учреждения единого Тибетского автономного районы» (9, 314-315).

Это наглядно показывает решимость Пекина привести Тибет к статусу административной единицы, где осуществляется национально-районная автономия, предусмотренная теперь уже Конституцией КНР 1954 г.

Однако осуществление этой инициативы сталкивалось с трудностями. Когда Далай-лама в 1956 г. находился в Индии на праздновании 2500-летия паранирваны Будды Шакьямуни и получил от премьер-министра Индии Неру предложение создать правительство в эмиграции, прибывшему с визитом премьеру Чжоу Эньлаю пришлось пообещать: «Во время второй пятилетки в Тибете не будет реформ; а проводить ли реформы потом, должно решить местное тибетское правительство». Так был принят курс «шесть лет не менять» (18, 317).

9 августа 1957 г. была принята резолюция ПКТАР о преобразовании 11 отделов ПКТАР в 4, роспуске отделов общественной безопасности юстиции, ликвидации многих административных органов ПКТАР. Увеличить долю тибетцев в ПКТАР до 90%. Сократилась численность НОАК во Внешнем Тибете. По оценке Клинова, это означало крах попыток Пекина при помощи ПКТАР учредить в Тибете систему национальной районной автономии (9, 317).

Пункт 3. Отмена Соглашения 1951 г. и образование Тибетского автономного района.
Восстание 1959 г. в Тибете и эмиграция Далай-ламы XIV в Индию дали китайским властям повод форсировать реформы в Тибете, которые включали и утверждение его статуса как национально-районной автономии. В то же время само восстание, в ходе которого за границу бежали десятки тысяч человек во главе с Далай-ламой XIV, а Пекину пришлось применить военную силу, стало основанием для сомнений в легитимность китайской власти в Тибете.

Восстание в Лхасе началось 10 марта 1959 г. и шло под лозунгами: «Изгнать ханьцев!», «Предоставить независимость Тибету!» Оно показало несостоятельность политики «единого фронта» с верхами и привело к установлению военного контроля частей НОАК на всей территории Тибета (7, 81). В качестве новых органов власти на местах были созданы комитеты военного контроля, куда назначались военнослужащие НОАК и «представители патриотически настроенных местных жителей» (9, 323).

Созданный тибетцами Комитет свободы объявил о недействительности Соглашения 1951 г. и восстановлении независимости Тибета (9, 321), что дало повод Госсовету КНР 28 марта 1959 г. принять решение распустить местное тибетское правительство (18, 346). Вся власть в Тибете передавалась ПКТАР, который должен был тесно сотрудничать с военными властями (9, 323). В ответ Далай-лама заявил, что созданная китайскими властями новая администрация «никогда не будет признана тибетским народом», указав: «Где бы я ни был вместе с моим правительством, тибетский народ будет считать нас тибетским правительством» (9, 328).

 С этих пор Соглашение 1951 г. прекратило действовать, и реальные события были лучшим тому подтверждением. Все важнейшие дела местного значения решались в Пекине, а реальная власть оказалась в руках чисто ханьского армейского командования и партийных органов, руководство которых также состояло только из ханьцев (7, 94).

В сентябре 1961 г. был распущен Совет каньбу при Панчен-ламе, на том основании что он «выполнил свою историческую миссию». 25 августа 1962 г. Пекин создал Избирательную комиссию Тибетского района, и после некоторых трудностей к августу 1965 г. были избраны волостные и уездные СНП и Народные комитеты (18, 346). 23 августа 1965 г Государственный совет КНР принял решение об образовании Тибетского автономного района с правами административной автономии в составе Китая как унитарного государства. Преобладание тибетцев в СНП Народном комитете ТАР компенсировалось тем, что реальная власть принадлежала возглавляемым ханьцами партийным органам и армии (9, 366).

«Антифеодальные демократические реформы» в Тибете, начатые в 1959 г., проводились Тибетским Рабочим Комитетом (ТРК). Официальная китайская историография отмечает, что, несмотря на положения Соглашения 1951 г. о сохранении в неизменном виде «феодально-крепостнической системы», в данном случае КПК действовала «в соответствии с требованиями широких масс» (16, 263). Сама же борьба в ходе восстания характеризуется как «борьба между широкими массами тибетцев и патриотов, возглавляемых КПК, против немногочисленных реакционеров-сепаратистов, получавших помощь от реакционных сил внутри страны и за рубежом», «это была борьба двух классов, а не двух этнических групп – ханьцев и тибетцев» (16, 251).

Тем не менее, Соглашение 1951 г. устанавливало, что реформы должны проводиться местным тибетским правительством (Ст. 11). Кроме того, Далай-лама эмигрировал в Индию, Совет каньбу при Панчен-ламе был распущен, а власть перешла к органам, созданным Пекином. Эти условия не соответствовали тому, что указывалось в Соглашении 1951 г. Китайцы стали искать новые оправдания для своей политики, выраженные в формулировках, вроде, «требований широких масс», отказавшись исполнять Соглашение 1951 г. В инструкции Центрального правительства для ТРК от 22 марта 1959 г. указывалось: «Местное правительство Тибета разорвало Соглашение из 17 пунктов и предало Родину, развязав восстание. Центрально правительство поручает рабочему комитету смело мобилизовать массы и провести демократические реформы, одновременно подавляя восстание» (16, 260). Создание ТАР было закономерным продолжением этой политики, ведь Центральное правительство больше не считало себя связанным Соглашением 1951 г. и не обнаруживало юридических препятствий для сокращения автономии Тибета до любого уровня.

С 1965 г. политический статус Тибета был определен Китаем как статус автономного района в составе КНР и сохраняется таковым до сих пор, так что на протяжении последующих лет можно говорить лишь о соотношении реального и фактического компонентов автономии, что не входит в задачу данной работы, т.к. в ней исследуется лишь юридическая сторона статуса Тибета.

Параграф 3. Перспективы изменения политического статуса Тибета.
Пункт 1. Осуществление права народа на самоопределение как возможный путь изменения политического статуса территории.

Возможность изменения политического статуса Тибета, прежде всего, связывается с вопросом о праве тибетцев на осуществление права на самоопределение. Этот вопрос был поставлен ещё в 60-е гг. XX в., когда Резолюция №1723 16-й сессии ГА ООН от 20 декабря 1961 г. и Резолюция №2079 20-й сессии ГА ООН от 18 декабря 1965 г. осудили массовые нарушения прав человека в Тибете со стороны китайских властей, а также открыто признали право тибетского народа на самоопределение (9, 341-342).

По мнению Клинова, ГА ООН, по сути, допустила вмешательство в сферу, являющуюся исключительной компетенцией Китая, рассматривая вопрос о политическом статусе Тибета, поскольку суверенитет Китая над ним получил международной признание по китайско-индийскому Соглашению 1954 г. (9, 343). С этой позицией, впрочем, можно не согласиться, поскольку «уважение принципа равноправия и самоопределения народов» уже было закреплено в п.2 ст.1 и ст. 55 Устава ООН (1), а также в Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам 1960 г., где принцип самоопределения эволюционировал в право на самоопределение.

 Суть проблемы, обозначенной здесь, это соотношение принципов территориальной целостности государств и права народов на самоопределение. При этом надо иметь в виду, что право на отделение далеко не всегда является обязательным компонентом права на самоопределение. Субъект самоопределения может свободно выбрать другую форму реализации самоопределения, в том числе и автономию (15, 10). Декларация о принципах международного права 1970 г. в числе способов осуществления права на самоопределение называет не только «создание суверенного и независимого государства», но и «установление любого другого политического статуса, свободно определенного народом» (14, 65).

Венская декларация и программа действий 1993 г., принятая Всемирной конференцией по правам человека, устанавливает, что народ может осуществлять право на самоопределение в случае, если государство не содействует уважению и соблюдению прав человека, т.е. нарушает свою первоочередную и наиболее важную обязанность (19). При этом в Декларация ГА ООН о принципах международного права 1970 г. указываются условия, при соблюдении которых право на самоопределение не может включать в себя расчленение государств.

Важнейшее из них – наличие «правительства, представляющего весь народ, принадлежащий к данной территории, без различия расы, вероисповедания или цвета кожи» (14, 65). Данное условие, фактически, развивает положения ст. 21 Всеобщей декларации прав человека 1948 г., согласно которой каждый человек имеет право принимать участие в управлении своей страной и имеет право на равный доступ к государственной службе (19). Однако как именно государство должно доказывать, что выполняет это условие, не регламентировано (15, 30).

Более того, вышеуказанные документы имеют декларативный характер и формально-юридически не является обязательными для государств. Однако они обладают значительным авторитетом, что позволяет даже делать вывод о роли прав человека как «меры соотношения» принципов территориальной целостности и самоопределения народов (19). Изучая работы придерживающихся официальной точки зрения китайских историков, нельзя не заметить, что руководство КНР принимает в расчет эти положения и приводит ряд аргументов, чтобы исключить повод для каких-либо претензий на основе этих положений.

Пункт 2. Право тибетцев на самоопределение.

Для того, чтобы показать отсутствие у тибетцев права на самоопределение, Пекин сформулировал позицию из следующих компонентов: 1. тибетцы являются частью «китайской нации», а их культура – частью культуры «китайской нации», потому они не могут выступать в качестве народа; 2. реформы, проведенные китайскими властями, положили конец бесправью времен феодального Тибета, так что после них тибетцы только и стали пользоваться общепризнанными правами человека, в том числе, участвуют в управлении ТАР и КНР; 3. всякие попытки отделить Тибет от Китая являются действиями сепаратистских сил во главе с «кликой Далай-ламы», в то время как широкие массы тибетцев поддерживают власть Центрального правительства.

Сами правоведы признают, что не существует четких определений таких понятий, как «народ», «нация», «национальное или этническое меньшинство» (5, 7; 15, 14). В качестве основных признаков народа могут выделяться общность территории, социально-экономическая целостность, наличие общих элементов культуры, самоидентификация. Однако даже такой подход не универсален, и «установить точно, с какого момента национальное или этническое меньшинство перерастает в народ, практически невозможно», как отмечает Черниченко. Он полагает, что реально этот вопрос решается только с признанием данной группы народом государством, в котором она проживает, или международным сообществом (т.е. является достаточно широким и поддерживается наиболее влиятельными в политическом отношении государствами) (15, 13).

Ещё сложнее обстоит дело с китайской терминологией. Официальная китайская точка зрения основывается на формулировке: «Китайская нация состоит из 56 народностей», где в китайском языке и в первом, и во втором случае используется слово миньцзу. Для её объяснения была принята концепция Фэй Сяотуна «о едином целом, состоящим из многих элементов» (дуоюань ити), отсылающая к традиционной идее «Китай-«варвары», для которой разные этнические общности важны были не своим различием, а неизбежной принадлежностью к китайской культуре, со временем распространяющейся на них всех (17, 13).

При наличии столь существенных расхождений в этом вопросе можно ожидать, что признание или непризнание любого из «национальных меньшинств» Китая народом может быть сделано на международной арене лишь из политических соображений, учитывая, что у самой категории «народ» нет четкого определения. Что же касается автохтонности тибетской культуры, то в западных и отечественных исследованиях она, как правило, подчеркивается. Например, Богословский пишет: «Тибетская культура имела самобытный характер, и если говорить о влиянии культур соседних народов, то это, прежде всего, влияние индийской культуры и культуры народов Центральной Азии», тогда как «так называемая китайская цивилизация не оказала существенного воздействия» (7, 3). Аргументы для признания тибетцев народом есть, но зависеть оно будет, как представляется, от иных обстоятельств.
 Что касается китайских реформ и китайской политики в Тибете, это тот вопрос, который вызывает больше всего нареканий международного сообщества. Ещё Международная комиссия юристов, работавшая в 1959 г., заметила, что, несмотря на утверждения китайской пропаганды о нарушении прав человека в старом Тибете, Пекин не в состоянии объяснить, почему массы угнетенных тибетцев поднялись на борьбу, когда китайские коммунисты принялись за разрушение старого строя (9, 330). Как отмечает Клинов, тибетская проблема почти ежегодно становится объектом слушаний в Европейском парламенте сквозь призму вопроса о нарушении прав человека в Тибете (9, 434).

Пекин настаивает на том, что права человека обеспечены в Тибете наилучшим образом, особенно по сравнению со временами феодализма, когда вся земля принадлежала феодалам, составлявшим лишь 5% населения, а крестьяне находились в личной зависимости от них (16, 223-224). В противовес этому отмечается обретение тибетцами личной свободы и политических прав после демократической реформы, создание выборных органов власти и рост числа тибетских кадров (16, 290).

Политика религиозной свободы включает в себя: свободу исповедовать какую-либо религию или не исповедовать никакой, исповедовать ту или другую религию, начать или прекратить исповедовать религию. Охраняется право проводить религиозные мероприятия, хотя признается ущерб, нанесенный религии во времена «культурной революции», «как и в других районах страны» (4). Такая формулировка, видимо, подчеркивает, что этот курс был направлен не специально против тибетцев, но являлся общей ошибкой руководства (18, 350).

Создана современная система образования, тогда как до «освобождения» в Тибете не было ни одной школы в современном смысле; 95% населения было неграмотно, а сейчас этот показатель составляет лишь 10% (18, 435-436). Защищается право тибетцев «использовать и развивать свой язык»: он наравне с китайским употребляется в местных органах власти, в школах преподаются оба языка, причем предпочтение отдается тибетскому; официальные документы и извещения издаются на двух языках; есть радио, телевидение, газеты и журналы на тибетском языке; в судебной системе для тибетцев используется тибетский язык и т.д. (18, 472).

Особого внимания заслуживают успехи в экономическом развитии Тибета, ВВП которого за 40 лет увеличился в 4,4 раза, а в результате решений Третьего и Четвертого Рабочих Форумов по Тибету 1994 и 2001 гг. получил огромные экономические вливания (4; 18, 415, 426). Современная промышленность и инфраструктура стала появляться только после реформы. Бурно развивается туризм (4).

Перечень тех мер, которые центральные власти принимают для защиты прав человека в Тибете и улучшения жизни его населения ещё шире и при этом практически целиком состоит из перечисления успехов развития, подобных приведенным выше. Тем разительнее контраст этих заявлений с оценками, не подпадающими под официальную китайскую точку зрения.
Члены Комитета против пыток ООН в 1993 г. отметили имеющуюся у них информацию «из многочисленных неправительственных источников о неоднократных нарушениях прав человека в Тибете, о систематическом применении силы против мирных демонстрантов в Тибете, а также о проявлениях религиозной и расовой дискриминации в отношении населения в целом».
Комитет по ликвидации расовой дискриминации ООН в 1990 г. обратил внимание на то, что «широкомасштабное перемещение китайских поселенцев в Тибет является целенаправленной политикой правительства», в результате чего сложились две общины: ханьская, находящаяся в лучшем положении, и тибетская, находящаяся в худшем (9, 441).

Богословский отмечает проведение политики «политической, экономической, духовной «ассимиляции» тибетцев (7, 155). Сам тибетский язык подвергся китаизации, и «развитием тибетской культуры» прикрывалась идеологическая обработка с использованием тибетского языка и национальных форм искусства (7, 175).

В своих выступлениях Далай-лама XIV говорит о «расовой и культурной дискриминации», «уничтожении культуры и идентичности», превращении «тысяч монастырей» «в руины» «нарастании репрессий», «ухудшении экологической обстановки» и т.д. Отдельно упоминается о политике переселения ханьцев в Тибет, «уже сделавшая тибетцев меньшинством» на своей земле (2; 3).

Кулешов характеризует политику Пекина как «подавление национального самосознания тибетцев, ликвидацию их традиционных социально-политических институтов и насильственную ассимиляция» (11, 77).

Это лишь отдельные примеры аргументов, которые есть у разных сторон. Как кажется, есть достаточно свидетельств, на основании которых могло бы быть признано, что китайская власть так нарушает права тибетцев, что они вправе требовать изменения политического статуса территории своего компактного проживания. Но так как этого не происходит, приходится предположить, что реальное осуществление изменения политического статуса Тибета при сохраняющейся позиции Пекина находится в зависимости от политической конъюнктуры на международной арене.

Пункт 3. Возможность осуществления тибетцами права на самоопределение.

На нынешнем этапе международная обстановка складывается не в пользу того, чтобы право тибетцев на самоопределение было широко признано. В США президент Дж. Буш Старший 28 октября 1991 г. подписал предложенный Конгрессом законопроект, содержащий положение о том, что Тибет представляет оккупированную страну, законными представителями которой являются Далай-лама XIV и правительство Тибета в эмиграции. Но уже 28 июня 1992 г. на слушаниях в комитете по международным отношениям Сената Конгресса США на тему «США и китайская политика в отношении оккупированного Тибета», осудив политику КНР в Тибете, участники не решились признать Тибет независимым государством, поскольку он до 1950 г. никем (в том числе и США) не рассматривался в качестве такового (9, 429).

В Западной Европе идея независимости Тибета находит меньше сторонников, чем в США. Европейские державы не решились принять закон, официально не признающий суверенитет Китая над Тибетом (9, 432).

По оценке Клинова, основной мотивацией западных стран на данном этапе является заинтересованность в рыночной модернизации КНР. Показательно, что, прибегнув к экономическим санкциям против КНР в ответ на подавление Пекином демократического движения в 1989 г., они уже в следующем году нормализовали отношения с Китаем (9, 423). Из этого можно заключить, что, пока КНР сохраняет свое значение для развития экономики и роста благосостояния западных стран, они не будут форсировать перемены в нынешнем статусе Тибета.

И в самом деле, не только «Мирный план из 5 пунктов», выдвинутый Далай-ламой в США в 1988 г. и подразумевавший независимость Тибета, но и Предложение 1988 г., сделанное в Страсбурге и обозначавшее согласие на широкую автономию, не получили существенной практической поддержки (2).

Самостоятельно же правительство Далай-ламы XIV вряд ли сумеет чего-то добиться. Даже Индия не признала его как правительство в изгнании (11, 78), и у Далай-ламы XIV нет никакой возможности повлиять на неприемлемую для него позицию Пекина, соглашающегося вести диалог лишь на основе признания суверенитета Китая над Тибетом (9, 415). Если в отношении других стран не произойдет настолько решительных изменений, что откроется путь к изменению политического статуса Тибета, Пекин будет считать любое обсуждение положения в Тибете вмешательством в его внутренние дела, а антикитайские акции тибетцев списывать на сепаратизм. Сепаратизм же отличается от самоопределения, и это отличие состоит в том, что решение в пользу отделения выносится не на основе демократического волеизъявления большинства населения, а навязывается стране извне реакционными кругами или правящим меньшинством, подкупленным внешними силами (8, 45). Поскольку позиции сторон – особенно китайской – столь неколебимы, вряд ли следует ожидать достижения компромисса путем диалога без влияния дополнительных факторов. Экономические успехи Китая пока позволяют ему не отступаться от своих требований, а тибетцам в нынешних условиях уже нечего терять. Ещё одним вариантом является вмешательство международной общественности, но, как было выявлено, у неё сейчас недостаточно мотивов для такого шага.
 

Заключение.

Разнообразие трактовок политического статуса Тибета в разные исторические периоды и, в том числе, на современном этапе показывает, что этот вопрос далеко не окончательно улажен и существуют противоречия, которые на определенном этапе могут привести к пересмотру этого статуса вследствие осуществления тибетцами права на самоопределение при условии поддержки мирового сообщества.

Именно к этому подталкивают трактовки событий, начиная с 1951 г., как «оккупации» Китаем Тибета. В данном случае не принимается во внимание отсутствие к 1951 г. признания тибетской независимости де юре, а также признание суверенитета Китая над Тибетом в китайско-индийском договоре 1954 г. при отсутствии протестов со стороны других государств.

С другой стороны, позиция официальной китайской историографии в толковании статуса Тибета зачастую опирается на традиционную китаецентристскую концепцию и не учитывает реального положения в те периоды, когда на практике Тибет не подчинялся китайской власти.
Однако с тех пор, как Пекин добился реального контроля над управлением Тибетом, особенно после 1959 г., позиция китайских историков, придерживающихся официальной точки зрения, начинает совпадать и с юридически закрепленным статусом Тибета.

Они всячески отрицают нарождающийся фактор возможности осуществления самоопределения тибетцев в иной форме, нежели районная национальная автономия в составе КНР, тогда как вопрос о соблюдении прав человека в Тибете, который, как было показано, может стать решающим формальным основанием для признания за тибетцами такого права, сохраняется в повестке дня мировой общественности. Официальный Пекин ограничивается разъяснениями и представлением своей точки зрения на ситуацию с правами человека с Тибете, тогда как доступ тужа международных наблюдателей затруднен. На историческом этапе, когда сильнейшие экономики мира заинтересованы в продолжении рыночной модернизации в Китае и поддержании с ним тесных торгово-инвестиционных отношений, таких разъяснений может быть достаточно, чтобы противостоять внешнему давлению.

Тем не менее, при определенном изменении позиций на международной арене сохраняется возможность признания за тибетцами как народом права на самоопределение вплоть до выхода из состава КНР. Сделано это, вероятнее всего, будет не на основе признания оккупации Китаем Тибета, поскольку, как выявила данная работа, в международно-правовом отношении Тибет не был признан независимым государством и не мог быть оккупирован. Скорее поводом для перемен может стать вопрос о нарушении прав человека, который все чаще становится предметом обсуждения главных акторов международных отношений и ссылка на который - при политической готовности держав к соответствующему истолкованию ситуации в Тибете – совпадала бы с условиями для осуществления права на самоопределения, предусмотренными международными договорами.

 
Список использованных источников и литературы.

Источники:

1. Устав Организации Объединенных Наций от 24.10.1945, 10.05.2008 // http://www.un.org/russian/documen/basicdoc/charter.htm
2. Address to the Members of the European Parliament Strasbourg, France June 15, 1988, 25.12.2008 // http://dalailama.com/page.96.htm
3. Speech of His Holiness the Dalai Lama to the European Parliament, Strasbourg October 14, 2001, 25.12.2008 // http://dalailama.com/page.99.htm
dalailama.com
4. «Сицзанде чжуцюань гуйшу юй жэньцюань чжуанкуан» байпишу. [Белая книга «Кому принадлежит суверенитет над Тибетом, и состояние прав человека в Тибете» Белая книга], 09.1992, 25.12.2007 //

Литература:

5. Абашидзе А.Х. Защита прав меньшинств по международному и внутригосударственному праву / А.Х. Абашидзе. – М.: Права человека, 1996.
6. Андреев А.И. Тибет в политике царской, советской и постсоветской России / А.И. Андреев. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.
7. Богословский В.А. Тибетский район КНР (1949-1976) /В.А. Богословский. – М.: Наука, 1978.
8. Волова Л.И. Принцип территориальной целостности и неприкосновенности в современном международном праве /Л.И. Волова. - Ростов н/Д.: Изд-во Ростовского ун-та, 1981.
9. Клинов А.С. Политический статус Тибета и позиция держав (1914 г. - конец XX в.) / А.С. Клинов – Майкоп, 2000.
10. Кулешев А.С. Китай – пригималайские страны и Индия /А.С. Кулешов // Китай и соседи. - М., 1982.
11. Кулешев Н.С. Пекин против национально-освободительного движения / Н.С. Кулешов. – М.: Международные отношения, 1981.
12. Кычанов Е.И., История Тибета с древнейших времен до наших дней / Е.И Кычанов, Б.Н. Мельниченко. - М.: Восточная литература, 2005.
13. Мартынов А.С. Статус Тибета в XVII-XVIII вв. в традиционной китайской системе политических представлений /А.С. Мартынов. - М.: Наука, 1978.
14. Международное право: Учебник / Отв. Ред. Ю.М. Колосов, Э.С. Кривчикова. – М.: Международные отношения, 2000.
15. Черниченко С.В. Содержание принципа самоопределения народов: (современная интерпретация) / С.В. Черниченко. - М.: Научная книга, 1999.
16. Wang Jiawei. The Historical Status of China’s Tibet / Wang Jiawei, Nyima Giancain. – Pekin: China Intercontinental Press, 1997.
17. Лю Чжунминь. Миньцзучжуи юй дандай гоцзи чжэнчжи. [Национализм и современная международная политика] // Лю Чжунминь, Цзо Цайцзинь, Ло Суцин. – Пекин: Изд-во Шицзе чжиши, 2006.
18. Чжунго гунчаньдан миньцзу гунцзофачжан яньцзю. [Исследование развития национальной политики КПК]. В 3 и. Т. 2 / Глав. Ред. Цзинь Бингао. – Пекин: Изд-во Центрального университета национальностей, 2007.
19. Балаян Н.А. Новые подходы к соотношению принципов территориальной целостности и равноправия и самоопределения народов / Н.А. Балаян //Журнал Российское право в интернете. – 2005, №2, 14.02.2008// 20. Cистемная история международных отношений в четырех томах. 1918-2003. В 3 т. Т. 3 / Под ред. А.Д. Богатурова. - М.: НОФМО, 2003-2004, 25.12.2008 // http://www.obraforum.ru/lib/book3/titul.htm
21. Pan Yihong. Traditional Chinese Theories of Foreign Relations
and Tang Foreign Policy / Pan Yihong. – David C. Lam Institute for East-West Studies, 30.10.2008 //