Зарисовка в стиле Двенадцати

- Русский?
Я киваю.
- Редко встретишь...
В их представлении все русские - непременно террористы. Вообразите себе русского адвоката. Я заполняю формуляр. Меня обыскивают. Я открываю портфель, чтобы показать, что там нет бомбы и что оттуда не выскочит «экстремистская угроза безопасности» . Только доверенности, сотовые телефоны, ручки, флешки, носовые платочки, расческа и Уголовный кодекс на китайском языке.
- Все нормально.
- Спасибо.
Я говорю это чисто, без акцента. Русский, говорящий без акцента, это - что-то.

Лязгающие и лающие запоры, задвижки, крючья, засовы. Двери, за которыми боишься остаться всякий раз. Сырость и темнота, процеженная редкими лампочками, замотанными в колючую проволоку. Я сажусь за стол, вынимаю лист бумаги, карандаш. Жду его. Весь стол в иероглифах, выцарапанных ногтями и скрепками.

Какие тут перспективы? Никаких. Я даже не видел дела, оно еще в Тюмени. Нарушений столько, что можно прямо сейчас писать жалобу в Страсбург. Статья 2. Заявитель оспаривает необоснованный отказ государства-ответчика предоставить копии всех материалов дела. Выслушав возражение КНР, Европейский суд полагает, что вопрос о том, являются ли содержащиеся в деле доказательства относимыми, не может решаться государством-ответчиком в одностороннем порядке.

Я рисую на листе силуэт. Человеческая голова с раскосыми очами. Фуражка. Погоны. Портупея.
Дубинка в руках. Я добавляю ему щетину на небритые щеки, выворачиваю крылья носа, делаю синяки под глазами. Из-под фуражки выбиваются копны волос, а по дубине стекают потоки крови. Рисунок приобретает характер шаржа, дикой, неуместной карикатуры. При советской власти за такое не погладили бы по головке. Но теперь КНР - демократическое государство. Теперь у нас суверенная китайская демократия и либерализм. Правда, ненавидеть нас они стали еще больше.

Открывают.
- Добрый день.
Он смотрит отстраненно. Можно ли мне доверять? - вот что написано в этом взгляде. Априори русский не может быть адвокатом. Для того, чтобы быть таковым в России, нужно выучиться в государственном университете как минимум в Тюмени, или как максимум в Пекине, говорить по-китайски без акцента, знать трехтысячелетнюю цивилистику Поднебесной, любить чай больше водки и кушать борщ палочками. Нелегко научиться думать по-китайски. Нужно быть изнутри китаёзом. Либо полукровкой. Chiruss, получеловеком.

- Бьют?
Он качает головой.
- Кто вас нанял? Узкоглазые?
- Это неправительственная организация. Среди них тоже есть люди, которые...
- Китайцы не уничтожат сами себя.
- Среди них есть люди, выступающие против оккупации.

В его суждениях тоже своя логика. Если в Китае диктатура закона, то какая разница, кто тебя защищает - китайский адвокат или русский? Если за преступление, совершенное в провинции Моска, тебя судят в Тумене, только потому, что Тумен вне юрисдикции Европейского суда, то бессмысленно даже открывать глаза в судебном заседании. Когда спит Юстиция, нет нужды самому просыпаться.

Он полагает, что единственный путь - террор. Три года свободы, глоток свежего воздуха. Попытались освободиться - ничего не вышло. Значит, нужно убивать их. Давить. Как крыс и тараканов. Почему можно было уйти Польше, Украине, но нельзя России? Потому, что здесь много нефти? Нужно пользоваться тем, что они нас боятся. Что один русский ребенок в классе способен вселять такой страх в их сердца, что китайские мамы переводят детей в другие школы. Не зря они зовут нас зверями.

Зверь сидит напротив меня. Волк, грызущий китайских лис. Волк с флага. Синее знамя и морда зверя внутри круга. Слишком пафосно и прямолинейно, полагают китайцы, взирая со своей трехтысячелетней колокольни. Для них это повод для шуток, безобразная альтернатива штандарта, где иван сношается со свиньей. Можно без труда встретить на националистических китайских сайтах. Без всякой перспективы судебного разбирательства.

Я думаю, что надо научиться понимать их. 100 миллионов против 2 миллиардов. 1 к двадцати. Он думает, что мы бы взяли их голыми руками, если бы не танки, установки залпового огня, самолеты, бомбы и ядерные боеголовки, которые они без раздумий сбросят на разрушенную Москву. Я полагаю, что все не так просто. Рано или поздно они уйдут. Нужно только время. И нужна мудрость. Которой так не хватает моему народу.

- Бьют?
- Ты уже спрашивал.
Ссадина на скуле. Я смотрю на его разбитые кулаки. Так можно об стену или об голову.
- Боксер?
- Борец.

Еще один миф о русских. Мы или борцы или боксеры. Не поэты и не художники. Китаец может играть в теннис, в гольф, в футбол, быть даже хоккеистом. Но в китайской олимпийской команде нет узкоглазых борцов и боксеров. Это всегда русские. Еще танцоры, быть может. Но откуда взяться художникам, если четыреста лет мы воюем за свою свободу?

- В этом нет ничего стыдного. Статья 3 Конвенции. Просто оскорбления, даже без рукоприкладства. Обжалуем. Европа уделяет этому очень пристальное внимание. Содержание без пищи и воды, шок, страдания, бесчеловечное и унижающее достоинство обращение.
- Нет ничего.
- Мать сказала, что было.
Он смотрит в сторону.
- Не было ничего.

- Как она там?
- Хорошо. Вот передала тебе. - Ставлю на стол пакет, перерытый охраной. Яблоки, печенье, кофе, конфеты, сигареты, которые не курит, но которые в камере пригодятся.
- Как сестры?
- От них - привет, и - чтобы держался.
Постепенно разговорились.

- Назначены присяжные?
- Вот список.
- А дело читали?
- Еще нет. Дело в Тюмени.
- Суд будет в Пекине?
- Нет, здесь, в Сарае.

Я даю ему официальный бланк. Все надписи должны быть на двух языках. Но первая - обязательно на китайском. Он смотрит на список присяжных, где нет ни одной русской фамилии. Фейлуй, Чжао, Сунь, Вэньсюэй, Цзян. Кривит губы и сплевывает на пол. Я подвигаюсь ближе, мы начинаем обсуждать его позицию и то, как он будет себя вести в судебном заседании...


2.


Мрачное подземелье Крестов отворяет свои засовы и выпускает на волю - во влажную жару и в тополиную вьюгу, которой полон в это время года Сарай. В тридцатиградусном влажном воздухе пушинки моментально прилипает к телу, и я снова одеваю пиджак свой. Раньше здесь были преимущественно сосны. Но после блокады 1943-1946 взамен вырубленных на дрова деревьев было решено высадить именно тополиные саженцы - они росли быстрее и были менее прихотливы.

Но самое важное их свойство (о чем никогда не говорилось) и тут, возможно, была гениальная догадка тогдашнего русского руководства Сарая, - для желтых тополиный пух оказался сильным аллергеном. Отсюда - известное «незваный гость хуже тополиного пуха». Впрочем... бес попутал, это, кажется, китайская пословица.

Я иду пешком. Памятник Мао на площади перед Крымским вокзалом. Вот отсюда - хороший ракурс. Рука, вскинутая вслед уходящему солнцу - по направлению к столице, указывает на дырки в фасаде. Следы последней, третьей войны. 2001 год. Бомбить, впрочем, не было никакой необходимости, партизаны ушли из Сарая за неделю до штурма.

Избитый фотографический сюжет для западных газет. Хороший повод поерничать, кольнуть Пекин перед очередным повышением цен на газ. Китайцы понимают, что залепить рекламными баннерами будет еще комичней. За ночь их изрежут, и будет дважды видно. Можно поменять фасад, тем более, что «провинция восстанавливается», как уверяют столичные заголовки. Но не факт, что не придется бомбить снова. И так неуместно, да и так - скверно. Бог с ними. Пусть будет. Так даже лучше. Чтобы помнили.

На вокзале турецкие гастарбайтеры торопливо замазывают двухметровый православный крест - распятые поперечная «СВОБОДА» и ниже - косые «ИЛИ СМЕРТЬ». Шалости мальчишек, стосковавшихся по автоматным очередям. Я покупаю билет до Коктебеля. К черту. Не век же мне работать. Медленно поднимаюсь на второй этаж (эскалатор, как всегда - не работает). Главное - не вспотеть; вся дорога будет испорчена. Не люблю галстуки и костюмы. Это во мне, наверное, китайское.

Кара-им Зин, тюркский историк 19 века, составивший жизнеописание русских в Китае, писал:
«Чтобы нанести роскоши и страсти к богатству еще более решительный удар, Гостомысл учредил общие среди русских трапезы, назвав их пирами. Все граждане посада собирались вместе и ели одни и те же кушанья, нарочно установленные для этих трапез, и пили мед, столь любимый ими. Они больше не проводили время у себя по домам, валяясь на мягких шубах у богато убранных столов, жирея, благодаря заботам поваров, точно прожорливые скоты, которых откармливают в темноте, и растлевая не только нрав свой, но и тело, предающееся всевозможным наслаждениям и излишествам, приобретающее потребность в долгом сне, горячих купаниях, полном покое, как это было принято в Поднебесной...»

Вокзальный фаст-фуд предлагает мне безобразное по своей скудности меню. Увы, это не Пекин. Я выбираю лапшу, пельмени с черникой и кисель. Сажусь так, чтобы видеть площадь.
Как три тысячи его терракотовых собратьев, раскинутых по просторам бывшего СССР - от Мекконга до Варшавы, Мао глядит на меня. В глазах суровенькое - "Я слежу за вами!"

Нужно хорошо знать историю, чтобы понимать, что Мао не может так смотреть. Менее всего он был традиционалистом. Единственный в Партии, кто в минуты националистического угара 1914-го проголосовал против военных кредитов. Зачем держать, если вернутся сами, рано или поздно? В составе свободных социалистических республик всего земного шара. СССР. Свобода, равенство, братство! Ура, товарищи! Берите суверенитета столько, сколько унесете! Дух захватывало, какая тогда открывалась перспектива. Сумасшедшее время, совершенно сумасшедшее.

Империя развалилась, но мы вернулись. Или нас вернули? Кто-то говорит - не по своей воле. Вранье - по большей части, по своей. И уже после его смерти. Но кто теперь помнит? «Ленивы и нелюбопытны» - сказал о русских великий Пу Ши. В точку. Не-лю-бо-пытны. Беда наша, очередная после пьянства.

В истории не бывает радикально черных или откровенно белых фигур. Мао, в сущности, был для Китая гораздо ценнее, чем Лин. Но более, чем для Китая - для тех, кто ушел из империи навсегда. Для Финляндии, Болгарии, Греции, Турции. Для Польши. Втянутой обратно предательским пактом. И дважды распятой. В начале - Катынью, и в конце - Минским восстанием 1947-го, за год до взятия Берлина.

Может, действительно, во всем виноваты тополя? Их тут, действительно, мало. Даже патрули у вокзала - русские. Не все, конечно, есть и лисы. И офицеры, безусловно, никак не могут быть русскими. Разве можно доверить нам командование? Заведем в болото, как Сусанин.

Впрочем, бывают исключения. Когда враг на носу. Когда на дворе 1813-й, а все генералы - в могилах под Аустерлицем. Тогда только и остается Суворов, дающий пятью русскими полками генеральное сражение французам под Рязанью. И кабы не смертельное ранение в глаз, он, а не Сунь Линь поймал бы Наполеона на волжской переправе. 23 февраля 1814 года, в день, когда французская армия де-факто перестала существовать.

Я допиваю кисель, беру портфель и неторопливо спускаюсь вниз. И хотя поезд, который повезет меня к Крымскому морю, подадут только через двадцать минут, я должен успеть пройти через карантин - неизбежную череду чрезвычайно унизительных, но таких необходимых полицейских досмотров. Будем конформистами. Пусть обыскивают, лишь бы не взрывали.