Реквием

Рояль дышал теплом пальцев. Немного дрожа, скорее от волнения, чем от причиненной боли, Ольга снова прижалась к этому черному зверю, вслушиваясь в многострунное нутро. Наверно, он больше никогда не будет говорить с ней, никогда…

Ну почему ей так обидно? Ведь он - причина всех ее неурядиц! Правда, честно призналась она сама себе - не только он, и музыка забирала практически все: она плохо училась в школе по математике и русскому языку, рано стала принимать транквилизаторы, повзрослев, превратилась в кочевника, летая с концертами по разным странам и континентам. Дружеские связи были растрепаны… вокруг только снующие администраторы, директора, и ассистенты. Контракты, записи, деньги – все в банках, счетах, и бумагах. По сей день времени не хватает даже на покупку новой квартиры, хотя средства давно уже позволяют.

Впиваясь зубами в свое одаренное одиночество, Ольга нестерпимо мучилась бессонницей. Мысль мчалась по кругу, где вместо финиша виднелась надпись, кончавшаяся знаком вопроса: что же дальше? В наваждении, свкозившем из-под прикрытых ресниц, она не парила, а скорее падала… падала куда-то вниз, в душный воздух. И снилось на яву, что летит она к черному, извергающему музыкальные фонтаны, громадному животному. В животе от этого становилось нестерпимо жарко.

Сегодня - еще один вечер, когда они с Андреем, встретившись после спектакля, добежали, смеясь по лужам к ней, в маленькую квартирку на Большом. С крохотной кроватью и черным, властным самцом, самовлюбленно занимавшим большую часть девичьей комнаты, нагло показывая: он здесь хозяин, как в прочем и во всех других сферах ее тоненькой жизни.

На рояле Ольга играла с младенчества. Сначала, по-детски тыкая пальчиком в тяжелые клавиши, присматриваясь и пугаясь утробных стонов. А потом, когда однажды мама прошептала девчушке правдиво и тихо: «Моя хорошая, он – главный мужчина в нашем доме, в нем живет душа и твоего отца и твоего деда… и всех мужчин нашего рода…» - девочка тоже прониклась томной женской любовью к роялю, компенсируя тем самым, грусть по умершему папе.

Андрей, разумеется, чувствовал это неравное, нависающее присутствие соперника в ее жизни. Соперника грозного и величественного, с которым ему бороться просто не приходило в голову. Лишь слабая, тихая злость поднималась к горлу острым комком. Сегодня ночью, это ощущение было особенно удушающим. Да, у каждого была своя жизнь. И с самого первого знакомства, оба они на нее постоянно опаздывали, вдыхая секунды и сантиметры той свободы, что дарили им короткие свидания, с мятыми простынями, открытыми форточками, воспаленными взглядами и тихими словами, вплетавшими нежные подробности в сбивчивый настрой двух тел.

Было в этой девушке что-то. Что-то такое, что притягивало Андрея, и, как он ни пытался объяснить причину - впервые не выходило. Ни в мутных мыслях, ни в разговорах с приятелем - статистом, свидетелем многих «Андрюхиных историй», ни за бутылкой водки в коптерке театра, ни в беспамятстве и злых стихах – ни в чем не открывалась тайна его тихой ненависти, непостижимой верности, и печальной тяги к этой странной женщине.

Скатившись по ступеням, мыслями оставаясь еще там, наверху в квартире номер три, где Олин силуэт чертил на окне стройную тень, он несколько раз запнулся и чуть не упал, прямо перед парадной дверью. С усилием надавив на тяжелую латунную ручку, он вывернулся из-под ржавого козырька подъезда, застыл, на секунду задрав голову к верху, расправил плечи и звонко зашагал по мокрому асфальту к Троицкому мосту. Воспоминания, словно пожухлые фото чужого кожаного альбома, теснились в голове, мешая сосредоточиться и возвращая к жизни все то, из чего было соткано пестрое покрывало отношений, удерживавшее их, как детей, теплом общей постели и обещанием хранить от невыносимого одиночества, поджидавшего снаружи, где концертные афиши мирно смотрели на прохожих, мечтая накормить народ Бахом и Брамсом, гулкие подворотни пели котами а сморщенные и похожие на грибы, бабульки топтались в подземных переходах, тыкая в толпу туристов вязаными шапочками «по 30 рублей».

Общее с Ольгой прошлое вспоминалось Андрею сейчас как во сне: сначала - прогулки под вечным дождём, промокшие ботинки и смех, полурастаявшее мороженое и запах прелых листьев, потом - полупустая квартира с мезонином и цветастыми обоями а-ля султанский дворец и с раскрашенными бутылками из-под шампанского; где на шкафу красовался бутафорский шлем космонавта и со стены смеялся Боб Марли, множеством фоток, сложеных в одну улыбку.

Думая обо всем, Андрей кожей чувствовал знобящее одиночество там, в оставленной квартире, и что Олина душа ведет сейчас его знакомыми кварталами серебряных лунных улиц, словно фонарик, выхватывая подоконники цокольных этажей и ступени подвалов; заводя туда, где они ходили вместе, с самой первой секунды начала их общего дыхания. Внезапно кольнуло в сердце: вот, наконец, незаметно для воспаленного сознания - Ольга заснула. Сейчас, наверняка, в ее сне был краешек дивана с железкой, о которую она пару дней назад набила синяк, а Андрей целовал её коленку утром. Но нет, то был вечер, и розы всё равно пахли, хоть и привяли, а Ольга смеялась, вытряхивая простыни за окно, потому что «не любит спать на крошках», кормила сонного попугая с ладошки, и пела в такт с диском, не зная слов.

Было уже около трех ночи, а улица все петляла, наивно пытаясь повторить узоры памяти. Андрей улыбнулся: и мужские нестиранные рубашки, говорила, не любит, но призналась, что моя ей очень идёт…

Да, они опаздывали на жизнь. И пусть их ругали на работе грозные директора и режиссеры, из-под рук которых выходят концертные программы, спектакли и видеоклипы про то, почему такие, относительно молодые и абсолютно влюблённые опаздывают на работу... Всё равно он увидел, как медленно заживает её синяк, и как она прикусывает губу, когда пишет что-то, или исполняет новую пьесу; и она узнала, как он мучается, пытаясь втиснуть свои миры в слова, и разговаривает сам с собой; и целовала его виски и обнимала, когда ему не спалось по утрам.

Очнувшись, он нашел себя плачущим над ранами её достоинства теплым утром, в больнице, поверив вдруг смертельным событиям, произошедшим накануне. А потом наступило завтра, а за ним пришло настоящее, с ноющим нервом, с капельницей, бинтами, валерьянкой, и тем, что бывает первым и впервые в жизни даже для немолодых людей... главное, людей. Им обоим многое казалось сном, потому что было слишком прекрасным, и многое хотелось бы превратить в сон, потому что было слишком трудным.

Последним больничным утром Ольге снилось их будущее, в котором всё начнётся сначала…

А ему, бегущему в муравьином городском потоке на репетицию, наяву чудились лиловые волны океана, белые стены замков и зелёные холмы, и тепло рук ее или же кого-то другого.. Этого Андрей уже совершенно не помнил, также как и того, было ли все на самом деле или нет. Наверняка он знал только одно – завтра наступило, и оно наступило БЕЗ нее.

31.05.08