Жизнь после смерти. Глава 3

***
Эвансы тогда ещё жили в самом центре, и я всегда провожал её до дому. С грустным блаженством вспоминаю те дни: они были полны интересных разговоров, грандиозных планов и безудержного веселья. Нам нравилось заходить в кафе, съедать мороженое и болтать о делах в школе и в жизни, а иногда просто смотреть на плескающихся в фонтане голубей и молчать. Я любил её, наслаждался каждой минутой, проведённой с нею, и старался добиться взаимности. Она знала это, и ей нравилось мной манипулировать.
Однажды зимой, когда фонтан не работал, птицы садились на крыши, прижимались друг к другу и жалобно заглядывали в тёплые помещения, надеясь найти приют в морозные дни. Мы спешили в наше любимое кафе, согревая горячим дыханием пальцы и укрывая лицо от колючего снега лицо. Внезапно Лия остановилась и присела на корточки, внимательно осматривая что-то на дороге. Я захотел узнать, в чём дело, но услышал, как она позвала меня:
- Эй, Мартин! Смотри-ка здесь птенчик.
Я подошёл поближе, в снегу действительно барахтался голубёнок. Он был совсем маленький и еще не умел летать, поэтому жалобно пищал тоненьким голоском, призывая на помощь родителей или друзей.
- Интересно, что он здесь делает? По-моему птенцы появляются весной, а сейчас только середина января,- недоумевая, произнёс я. – Ты идёшь?
- Как ты можешь об этом говорить!- взирая на меня с укором, воскликнула Лия. – Погибает невинное существо, а он ещё и биологию вспоминает! Бесчувственный чурбан!
Я густо покраснел. Я всегда боялся сплоховать перед подружкой: показаться трусом, бездушным или, того хуже, лжецом, так как Лия мгновенно замечала оплошность и стремилась на неё указать, при этом всеми силами стараясь меня исправить. Надо заметить, что она всегда говорила только про те недостатки, которыми сама не страдала, чтобы в случае чего не оказаться в подобной ситуации. Она ненавидела, когда ей возражали, и не терпела любых нравоучений и указаний и, считая, что всегда права, пыталась убедить в этом других, обычно успешно.
Пока я смущенно стоял в стороне, Лия аккуратно подобрала птенца, поднялась и направилась вперёд через площадь мимо фонтана. Я побежал догонять её.
- Ты решила взять его в кафе?- поинтересовался я. – Что ж, валяй, сомневаюсь, что Толстому Грэгу это понравиться.
- Я его уговорю,- настойчиво проговорила девчонка, презрительно фыркнув в мою сторону.
Я был обижен, уязвлен. Меня взбесил её самоуверенный тон, глупая ухмылка, и даже то, что она не побоялась громилу Грэга – охранника кафе, грозу района, питавшего злость ко всем божьим тварям, попасть в немилость к которому, означало появление больших неприятностей. Тем временем мы добрались до кафе. Со всей силы толкнув увесистую дверь, Лия зашла в заведение с высоко поднятой головой, но её самомнение упало, как только она наткнулась на Грэга.
- С этим нельзя,- произнес он, пошевелив толстыми губами и брезгливо указывая на птицу.
- Он не помешает,- пропищала Лия, точно сама была птенцом, выпавшим из гнезда.
- Меня не волнует, повторяю в последний раз, с ним нельзя,- прошипел громила.
- Так не честно!- закричала Лия, надеясь найти силу в голосе, но грозный вид огромного бесчувственного охранника вселял в неё страх, и постепенно из глаз потекли слёзы.
Грэг бесцеремонно оттолкнул заревевшую девчонку, и тут я не выдержал и набросился на него, колотя по выпячивавшемуся животу несильно, но с дикой злостью. Ненавистнику животных потребовалось лишь стукнуть меня легонько по голове, и я покатился на улицу. Не помню, сколько я тогда лежал без сознания, но очнулся оттого, что какие-то соленые капли падали мне на лицо. Я открыл глаза и увидел Лию, её лицо было мокрое от слёз, она молча сидела на земле, по-прежнему обнимая злосчастного птенца.
- Вот сейчас я был бесчувственный,- улыбнулся я. – А тогда просто чурбан.
Она звонко засмеялась и, нагнувшись, крепко меня поцеловала. Это был мой первый поцелуй, подаренной самой прекрасной девушкой на земле, моя первая победа, завоеванная долгой и упорной сладостной борьбой, моя первая и безумно счастливая любовь, ставшая кратким безрассудным мигом и смыслом всей моей безоблачной жизни.
***
От перегрузивших меня эмоций и слез я проспал двадцать часов крепким и беспробудным сном. Полуденному солнцу, упрямо врывавшемуся в мое лицо и озаряющему янтарным светом всю комнату, с большим трудом удалось разбудить меня. Пробудившись, я почувствовал удивительное облегчение, которое обыкновенно ощущает человек, прошедший через все горести и муки, не имеющий больше сил на борьбу и плач, раздавленный, но по-своему счастливый тем, что больше не может страдать. Помятый и истощенный я спустился вниз, на кухню. За высоким столом сидела миссис Эванс. Её изнеможенное бледное лицо, скрещенные морщинистые руки, помутневший от печали и опустошенности взор, растрепавшиеся поседевшие волосы и неподвижная, каменная поза свидетельствовали о проведенной без сна ночи. Глаза женщины были устремлены на труп Лии, лежащий на ветхом диване, и у меня появилось туманное ощущение, что в этот момент она всем сердцем желает присоединиться к дочери, уйти от мира, где её уже ничто не держит. Опасаясь, что мое предположение может быть верным, я осторожно окликнул её. Бедная мать подняла на меня погасшие очи, и тяжкий вздох вырвался из потемок души.
- Доброе утро, Мартин, будешь хлопья?- её слова совсем не вязались, ни с её тоном, ни с горьким выражением её лица, тем не менее, я кивнул, мне надо было любым способом огородить её от нелегких мыслей.
Пока она готовила, я нерешительно подошел к телу девушки, опустился на краешек дивана, бережно взяв её ледяную руку, и взглянул на нее преданными глазами, как щенок, оставшийся без хозяина, смотрит на могильную плиту, а она будто спала безмятежным и мирным сном, вечным сном.
- Я найду его, я обещаю тебе,- ласково прошептал я, ни на минуту не переставая думать о жестоком убийце.
- Мартин, иди, ешь,- утирая влажные слезы и хватаясь за мое плечо, словно боясь упасть, проговорила миссис Эванс.
Сама она села рядом с дочерью и так же, как и я принялась с ней говорить, но столь тихо, что я мог уловить движения её губ, хотя вскоре женщина начала яростно жестикулировать, кивать головой, а потом вдруг дико и жутко засмеялась. Со стороны казалось, что мать оживленно беседовала с дочерью, и, наверное, думала или это действительно было так, что дочь ей отвечает. Случайно она увидела мое удивленное и полное жалости лицо, вставшие дыбом волосы, ложку с хлопьями, застывшую в окаменевшей, пораженной руке, смутилась, отчего щеки на её бледном лице стали похожи на капли красного вина, пролитого на девственно белую простынь, и вышла, бросив страшные слова:
- Похороны через три дня.
Я лишь молча кивнул пустоте, оставшейся после ухода миссис Эванс, и достал из кармана дребезжащий телефон. Мне уже раз двадцать раз звонил Дик, и как только я поднял трубку, на меня налетел вихрь гневных упреков и вопросов:
- Какого черта, Мартин? Тебя нет на работе со вчерашнего дня! Я сказал отдохнуть два часа, а не два дня! По-твоему нормально взваливать на других свою работу, а самому прохлаждаться? Я уже не весть бог что подумал! Будь добр, объяснись!- и Рейн, наконец, замолчал, излив на меня все бурлящие потоки своей лавы ярости.
- Дик, Лию убили, это веская причина чтобы «отдохнуть» денек?- со злобой в голосе прошипел я.
Пыл начальника сразу сошел на нет, и слышно было только, как он судорожно барабанил по столу костяшками пальцев. В редакции Лию знали все, начиная от директора и заканчивая уборщицами. Она любила в свободный денек зайти ко мне на работу и поболтать с кем-нибудь. Своей щедростью, остроумием и обаянием красавица покорила весь коллектив «ТВ мира», и её смерть не могла не затронуть их, поэтому примерно через минуту раздумий Дик сказал:
- Прости, мне очень жаль, честно, она была хорошим человеком, мне будет не доставать её жизнерадостности… Знаешь, ты оправься, а когда будешь готов, выходи на работу, такое главное пережить, поверь,- и он положил трубку.
Я ощутил к нему прилив благодарности, сейчас мне как никогда требовалась поддержка, и сочувствие начальника немного приободрило меня. Не мешкая, в мстительном предвкушении предстоящего расследования я с опасением и тревогой попрощался с миссис Эванс и вышел из дому. Погода была неясная, мутная, по небу плыло множество разрывающихся от нетерпения пролить дождь туч, через которые изредка проглядывал осторожный лучик солнца, а ветер торопливо покачивал грузные стволы деревьев, стараясь избавить их от ненужных листьев. Я не имел ни времени, ни настроения идти пешком до города, поэтому поспешил поймать автомобиль. Остановившаяся передо мной машина была скорее похожа на тостер, чем на нечто, способное передвигаться. С трещиной на стекле и длинной царапиной на боку она напоминала ветерана войны с огромным количеством ранений и непонятно как вообще дожила до нашего времени. Водитель своей дряхлой машине совсем не соответствовал. Интеллигентный и аккуратный юноша в белоснежной рубашке и темных очках с ослепительной улыбкой, он скорее напоминал голливудскую звезду, чем владельца разваливавшегося автомобиля. Только из-за его опрятного вида я сел в гигантский «тостер», но быстро пожалел об этом. Машина подпрыгивала на каждом повороте, и дырявый ремень не спасал меня от ударов об её потолок и дверцы. После двух минут такой езды я мрачно посмотрел на водителя, который в ответ на мой взгляд лишь улыбнулся, выставив напоказ безукоризненные зубы.
- Скажи, друг, откуда у тебя эта машина?- поморщившись и потирая очередную шишку, спросил я.
- От отца осталась,- задорно ответил он и, догадавшись, что я сказал не комплимент, рассмеялся и добавил. – Понимаю, что радоваться тут нечему, но уж лучше эта развалюха, чем ничего.
Я с сомнением оглядел салон. Обивка в некоторых местах была порвана, на заднем сиденье валялись пожелтевшие газеты, а сам автомобиль душил запахом бензина и пыли. «Уж лучше ничего…»- подумал я, но оптимизм парня разрушать не стал. К моему облегчению мы подъезжали к городу, и я, не став дожидаться, пока меня стошнит, попросил юношу остановиться. Расплатившись, я отправился вверх по улице. В Грейслэнде бурлила жизнь. Из магазинов то и дело выбегали женщины с кипами покупок, дети сновали около киосков с мороженым, а мужчины сидели в барах, наслаждаясь холодным пивом, но я брел, не обращая внимания на это жизнелюбие, и вместо вывесок рассматривал собственные мысли и предположения. Оглушительный звук тормозов и грубая ругань привели меня в себя.
- Куда прешь, дубина?- заорал на меня какой-то с виду приличный бизнесмен, выглядывая из своего новенького лексуса.
Я заметил, что иду на красный свет, и, несмотря на громкий мат окружающих машин, перешел дорогу. До дома мне оставалось два квартала. «Приду, приведу в себя в порядок и поеду в университет, возможно, там кто-нибудь знает об убийце Лии»,- решил я, помешкав около «Трех друзей», раздумывая, не сказать ли Питу о Лии, ведь он был её неплохим другом, но всё же, прошел мимо, не желая терять время.
Внезапно прямо передо мной пролетела тощая и до жути облезлая черная кошка и скрылась в одной из открытых дверей уличных магазинов. Я – человек несуеверный, но после всех событий, эта встреча заставила меня насторожиться, и я пристально огляделся. «Ну конечно,- мысленно воскликнул я. – Где еще ходить чёрным кошкам как не здесь!» Я находился около похоронного бюро, которое, сам того не до конца понимая, считал причиной всех моих неудач и бед. Сегодня нарисованная девушка на вывеске была, как мне казалось, особенно грустна. Глаза, и без того слишком печальные, источали неведомую тьму горя, страха и трагедий, и лишали всякой надежды на свет и жизнь. Странно, наверно под силой случившегося со мной, я подумал, что девушка сейчас очень похожа на Лию, но к несчастью на ту, которую я видел последний раз, на мертвую. Мне безумно захотелось вдруг вырвать этот бедственный образ из лап этого чудовищного места, разрушить оковы, держащие её в состоянии мертвой печали, и я в едином бездумном порыве схватил лежащий на пыльном тротуаре тяжелый камень и бросил в стеклянную витрину. Раздался оглушающий писк тысячи ледяных осколков. Обжигающие потоки стеклянных брызг летели мне в лицо, и лишь то, что я закрывал голову руками и жмурил глаза, спасло меня от изуродования. Начался переполох, мужчины яростно бранились, женщины хватали детей и сворачивали с ними в многочисленные переулки, собаки беспрерывно лаяли, кошки надрывно мяукали, две машины столкнулись посреди улицы и теперь создавали длинную пробку, в которой слышались возгласы всех, мечтавших убраться отсюда. Открыв глаза, я увидел бешеные свинцовые глаза и безжалостно тянувшиеся ко мне руки. Я завопил так, что заглушил все звуки, раздававшиеся до этого, и молниеносно рванул по улице, желая как можно скорее, где-нибудь скрыться. Я слышал только свой крик, видел только те ужасные глаза, чувствовал только пламенное прикосновение мертвенно бледной руки. Я был мальчишкой, испугавшимся готового растерзать его пса, в последний момент успевшим убежать. Я никогда не ведал более странного страха, чем тот… Я испытал его только два раза в жизни, и этот раз был вторым.
***
В нашем городе лет пятнадцать назад жил один чудаковатый старик. Растрепанная борода, грязные волосы, широкие брови, морщинистые, но всё же сильные руки и подозрительный блеск в глазах внушали всем обитателям города страх, поэтому нам, детям, никогда не разрешали подходить к «колдуну» Виндзору. Но, как это обычно бывает, запреты только разжигали всеобщее любопытство. Когда хозяин уходил из дома, дети с ужасом и весельем перелазили через обросшую изгородь, которая отчасти напоминала своего хозяина, забирались на отсыревший чердак и в мутные окна, бегали с криками по дому, а иногда, если повезет, даже успевали погладить на редкость миролюбивого кота Леонарда. Что удивительно, старик никогда не сообщал нашим родителям об этих набегах, хотя не раз видел нас, с шумом выбегающими из его дома.
Однажды я сидел на шаткой ржавой качели на небольшой площадке, куда обычно сбегались дети из всего района - местная «шпана», и увидел Лию, приближающуюся ко мне с таинственным лицом, которое обычно возникало у нее, когда девочке не терпелось что-то рассказать. Она подошла ко мне и несколько минут молча и гордо смотрела на меня, потом, не услышав моих вопросов, что же случилось, она вдруг выпалила:
- Я говорила с чудаком Вином.
Я опешил и, с удивлением раскрыв рот, взирал на храбрую подругу, а она, заметив мои выкатившиеся глаза, засияла улыбкой превосходства. Вскоре я, оправившись, произнес лишь одно единственное слово:
- Как?
- О, это было легко,- торжественно начала Лия, наконец, дождавшись возможности всё рассказать. – Я сегодня гуляла с ребятами: Тедом, Районом, Стивеном, малышом Зиком, в общем, всеми нашими, и мы решили, как обычно слазить к колдуну, ты же знаешь, сегодня среда, и он всегда ходит на рынок в это время. Так вот карабкаюсь я на окно, и вдруг вижу, Леонарда нет на кухне, а он ведь частенько меня встречает, мы вроде бы друзья. Думаю, что-то неладно, да только жаль было возвращаться, а то обсмеют потом, испугалась мол. Только отряхнулась, как следует, поднимаю голову, а там…
- Он?- благоговейным шепотом произнес я.
- Да…Стоит, смотрит на меня, а я на него, ребята все давно разбежались куда глаза глядят, а я стою, так долго стояла, что аж проголодалась, а он с рынка, у него в пакете хлеб свежий горячий, пахнет так вкусно,- и она мечтательно вдохнула воздух, вспоминая тот прелестный аромат. – Ну, я возьми да и скажи: «Дайте поесть!».
- Ничего себе ты даешь!- со смехом воскликнул я. – А что дальше? Неужели даже ни капельки не испугалась?
- Нет, знаешь, а вблизи он совсем на колдуна не похож,- задумчиво ответила Лия. – А потом мы с ним сели, чаю попили, поговорили. Представляешь, он когда-то тоже в чужие окна лазил! Слушай, пошли сейчас к нему?
Мне, столь восторженно внимавшему каждому Лииному слову, идти к старику, которого до этого считали «полоумным похитителем детей», очень не хотелось. Увидев мое замешательство, Лия внимательно и строго на меня посмотрела и сказала:
- Ты боишься!
- Нет, вовсе нет,- пытаясь отвертеться от её упреков, ответил я. – Просто, невежливо приходить к людям без приглашения.
- Надо же, какой ты правильный стал!- съязвила Лия. – Признайся, ты выдумал это, чтобы не идти!
- Неправда!
- Тогда докажи, вперед!
- Хорошо, хорошо, пошли,- недовольно промямлил я, потеряв надежду на спасение и не имея шанса отступить.
Лия своей победой была явно довольна и каждые минуты две, пока мы добирались до места, говорила: «Не бойся, вот увидишь, он хороший». Благодаря этому долгому внушению я постепенно свыкся с мыслью подруги, но как только моим глазам открылась лачуга старика, уверенность и храбрость мгновенно улетучились. Я встал около калитки и не мог сделать дальше ни шага. Лия, решив, что раз я остаюсь здесь, нужно непременно привести сюда Виндзора, бодро зашагала за ним. «Колдун» вышел, стуча о деревянное крыльцо своей палкою и опасливо оглядываясь по сторонам, и медленно, с трудом передвигая ноги, направился ко мне. Я в отличие от подружки рад неоптимистичной встрече с ним не был. Зубы застучали с бешеной скоростью, в горле мгновенно пересохло, я был так напуган, что не мог убежать или закричать, и из глаз солеными ручьями потекли слезы. Старик стоял прямо передо мной, а я, зажмурившись, мечтал оказаться подальше от жуткого места. Постепенно я почувствовал, что чья-то рука осторожно гладит меня по голове. Я открыл заплаканные глаза и увидел влажные очи старца, взиравшего на меня с досадой и пониманием, по его щекам, изборожденным морщинами, тоже текли слезы. В этот момент я, неожиданно для себя, почувствовал расположение к старцу, которого никто не понимает или не желает понять. Нас объединили слезы горести, вызванные у одного страхом, а у другого тем, что он сам внушал ужас. Внезапно я услышал голос, прибежавшей Лии:
- А что вы все плачете-то?
Я слегка улыбнулся, и «колдун» улыбнулся в ответ. Все вместе мы пошли в дом, где пили чай, долго говорили и смеялись. В этот день у меня появился еще один очень хороший, настоящий друг, научивший меня и Лию многим важным вещам, в этот день я впервые понял, что внешность зачастую обманчива, в этот день я был счастлив и радовался счастью с дорогими моему сердцу людьми…
Я и Лия провели немало интересных и веселых дней с Виндзором. В молодости старик много странствовал и рассказами о своих далеких путешествиях приводил девчонку в восторг, именно от него она заразилась безрассудной идеей объездить весь мир. Но, как обычно бывает в нашей столь противоречивой жизни, когда все хорошее пролетает незаметно, а плохое иногда длится целую вечность, дни с Вином пронеслись радужной нитью и быстро оборвались. Наши родители, узнав о частых визитах к чудаку, запретили нам видеться с ним, а когда мы нарушили жесткий запрет, потребовали старику убраться из города. С тех пор мы, несмотря на то, что Лия, подрастая, не раз пыталась его разыскать, о нем ничего не слышали, но всегда вспоминали его и никогда не теряли надежды – главного, что так ценил наш друг.
***
Не помню, как долго я бежал, но в какой-то момент понял, что уже не в силах бездумно нестись вперед. Остановившись, я заметил, что нахожусь в пяти кварталах от мрачной улицы. Мне стало стыдно, невыносимо стыдно. Разбив окно, устроив аварию и настоящее Вавилонское столпотворение, я даже не сумел догадаться, какой ущерб причинил людям, находящимся там. Я решил вернуться, вернуться, чтобы вопреки страху и отвращению объясниться с человеком со свинцовыми глазами и помочь, если потребуется всем нуждающимся. Уверенно направившись обратно на «безнадежную улицу», как я её мысленно окрестил, я заметил, что прохожие посматривают на меня с явной опаской и неодобрением, да и как еще можно относиться к небрежно одетому человеку в помятом грязном костюме, с нечесаными спутанными волосами и покрасневшими глазами, по лицу которого текут струйки горячего пота и крови от порезов осколками стекла. Но на взгляды людей я не обращал абсолютно никакого внимания. Они ни о чем не знают: ни о причинах моего потрепанного состояния, ни о небрежном внешнем виде, ни о Лии, ни об её жизни и смерти, ни о жизни и смерти вообще. НИ О ЧЕМ! Их волнуют лишь их проблемы, их переживания, проблемы, волнения. По сути, они правы, ведь главное, что движет человеческим существованием – это эгоизм, только у некоторых эгоизм ограничивается простыми желаниями и потребностями, которые они могут осуществить сами, у других же превращается во всепоглощающую страсть к поклонению собственной персоне, дикий нарциссизм, безграничную самовлюбленность и неспособность к альтруизму. Сам по себе эгоизм в умеренных количествах даже полезен и нередко помогает достичь определенных целей, но, к сожалению, не все могут найти грань между умеренностью и чрезмерностью.
Когда я подошел к похоронке, следов разбитой витрины почти не осталось, и об её «исчезновении» напоминала лишь пустая оконная рама и пара почти незаметных стеклышек на земле. Было так тихо, что я никогда бы не поверил, что еще полчаса назад здесь творился бешеный переполох, если бы сам не являлся виною этого происшествия. В сомнениях потоптавшись у двери, я набрался смелости, глубоко вдохнул и вошел. Меня тут же окутал легкий мрак, и окружила невидимая духота, словно Аид устроил здесь свое огнедышащее царство. Вдоль стен в ряд стояли деревянные гробы, их открытые крышки нахально приглашали войти в вечное «убежище». На замасленном столе лежали рамки со старыми фотографиями умерших или их могил. Рядом на черной вертушке находились открытки с соболезнованиями и многое-многое другое, символизировавшее и олицетворявшее смерть. До меня донесся звук тяжелых шаркающих шагов, и не без труда подавил желание убежать. Крэйг Криви, остановившийся на пороге, выглядел на удивление спокойным. Аккуратно пролетев по мне своими острыми глазами, заставившими меня поежиться, он зашел в комнату и принялся копаться в бумагах, не обращая на мой обескураженный вид никакого внимания. Я, шокированный подобным поведением, так как думал, что меня в лучшем случае ожидают крики и угрозы, не знал, с чего начать разговор. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что больше так продолжаться не может, и произнес:
- Мистер Криви, я хотел извиниться, дело в том, что,- я запнулся, раздумывая, как объяснить нелепую ситуацию, но, не найдя подходящих слов, лишь добавил. – Я возмещу ущерб.
Крэйг выпрямился, в очередной раз окинул меня взглядом и хрипловато проговорил:
- Мне не нужны ваши деньги, юноша, я прекрасно, поверьте, понимаю вашу ситуацию. Вы не первый человек, который с ужасом, слезами или яростью проходит мимо моего заведения,- на этих словах он глубоко вздохнул и, жестом пригласив меня присесть, продолжил. – Моя мать умерла от болезни, когда мне исполнилось пять лет. Она была удивительная женщина и считала, что всё в жизни надо делать с улыбкой и умереть в том числе, ведь смерть одного – часть жизни другого и главное после потери близкого - самому не расхотеть жить. Перед кончиной она часто рассказывала мне смешные истории и просила не плакать, когда она уйдет, а только смеяться, и я единственный на её похоронах улыбался, но меня никто не понимал, и, придя домой, отец жестоко побил меня. Только когда я вырос, я по-настоящему узнал, что значит потерять дорогого человека, моя жена и сын погибли в автокатастрофе пять лет назад,- его голос чуть дрогнул, а глаза потускнели от нахлынувших воспоминаний. – После их смерти я полгода почти ничего не ел, не пил и спал только на холодном деревянном полу. Не проходило и дня, чтобы я не вспомнил их и не заплакал от отчаяния, проклиная себя и весь мир, пока однажды не нашел письма моей матери, которые она писала мне перед смертью. Вот одно из них.
Он протянул мне мятый пожелтевший от времени листок бумаги, на котором аккуратным почерком было написано следующее: «Здравствуй, мой любимый медвежонок Крэйг! Я пишу тебе еще одно послание, чтобы через несколько месяцев, а может быть и лет, ты нашел его и улыбнулся. Сегодня ты спросил меня, больно ли мне умирать, а я не нашлась, что ответить. Но сейчас пишу это письмо и думаю, что могу тебе сказать. Нет, ангел мой, смерть не приносит мне ни боли, ни страха. Она лишь наводит на меня тень грусти, что я не могу вечно быть с тобой. Не видеть тебя, не слышать твой ласковый лепет, не чувствовать твоего слабого дыханья и прикосновения твоих нежных ручек, не целовать твои коротенькие волосы тоже самое, что не видеть лучей восходящего солнца, не слышать пение птиц, не чувствовать дуновения ветерка и не вдыхать аромат цветов, но, покидая тебя, мой птенчик, я счастлива, что могла говорить, смеяться и смотреть на мир вместе с тобой. Я знаю, тебе предстоит долгая жизнь без меня, но, надеюсь, ты будешь поменьше плакать, ведь главное мое сокровище – твоя улыбка.
Слышу твои осторожные шажочки, наверное, опять боишься меня разбудить. Ах, если бы ты знал, сколько сладких моему сердцу звуков в этих шагах! До встречи, мой маленький принц. С улыбкой, твоя мама».
Что-то берущее за душу было в этом письме, написанном с преданной материнской любовью, не теряющей надежду радостью и смутным оттенком печали. Я прочитал его несколько раз, с каждым всё больше окунаясь в атмосферу ласки и душевной теплоты, а Крэйг тем временем продолжал:
- Письма матери заставили меня вернуться к жизни. Я решил, что должен помогать таким как я, не раз пережившим смерть, и открыл это место. Сначала, наверное, кажется, что ничего кроме отчаяния данное заведение вызывать не может, но на самом деле всех, кто сюда обращается, я поддерживаю и возвращаю любовь к жизни. Возможно то, что я говорю странно, но, тем не менее, это так.
Рассказ мистера Криви заставил меня пересмотреть мое отношение к нему. Вместо недавней враждебности и агрессивности я испытал одновременно жалость и уважение. Далеко не каждый, пережив столько горя, находит в себе силы подняться, и заслуга его матери в этом была огромной. Даже, уйдя в иной мир, она пробуждала у него любовь к жизни…
- Мне искренне жаль вашу подругу, сэр,- мрачно проговорил Крэйг.
- Откуда вы знаете об ее смерти?- недоумевающе спросил я.
- Грейслэнд – город маленький, такие новости расходятся молниеносно,- и он аккуратно вытащил новую газету и показал мне.
Журналом оказался наш «ТВ мир», куда Дик неизвестно как успел втиснуть статью о Лии, её фотографию и соболезнования близким и родным. Я долго с тоскою рассматривал изображение милой подруги, её серьезные глубокие глаза, тонкие мягкие руки и длинные искрящиеся волосы, весело растрепавшиеся по плечам, с щемящей болью в сердце поднял взгляд на опечаленного мистера Криви и с местью в голосе произнес:
- Её подставили, убили, не щадя, и я хочу найти убийцу!- и с вызовом добавил. – Вы поможете мне?
То ли по своему не сразу заметному природному добродушию, то ли из-за моего сурового тона, хотя я считаю, что скорее из-за первого, так как по внешности Крэйга не скажешь, что его можно напугать, он молча кивнул головой. Несмотря на доброту и сочувствие мистера Криви, я всё же никак не мог привыкнуть к его мощному взгляду, который, казалось, протыкал тебя тысячью кинжалов и выворачивал твою душу наизнанку, наверное, такое ощущение было вызвано тем, что несчастья в жизни этого человека изрезали его существование и искромсали все признаки слабости.
- В газете написано, что ваша подруга училась в Вернерском колледже, там обучается мой кузен, я думаю, он знал Илону и может нам помочь, рассказать об отношениях с однокурсниками, например,- проговорил Крэйг, вопросительно подняв брови, отчего его глаза увеличились раза в два.
- Да, я тоже считаю, что нам надо съездить в колледж,- пробормотал я, отводя взгляд. – До него всего час, поехали?
- Извините, но я еще не готов, предлагаю встретиться завтра в десять,- ответил мой собеседник, и я покраснел, только сейчас осознав, что бесцеремонно отвлек его от повседневных забот, думая лишь о Лии и не волнуясь ни о чем другом.
Договорившись о встрече, я вышел из похоронного бюро более или менее спокойным, так как уже не чувствовал тягостного груза бездействия.
Иной раз время пролетает на удивление быстро, но сегодняшний день, я думал, не закончится никогда. Дома я не был со вчерашнего дня, но желание идти туда у меня ну никак не появлялось, поэтому я шатался по улицам в равнодушном ничегонеделании. Странно, сколько разноцветных воспоминаний и эмоций порой вызывает у человека какой-нибудь переулок, дом, разбитое окно, гниющая заборная доска или старая детская площадка. Вон на тех качелях, едва державшихся на ржавеющих цепях, синеватая краска с которых уже облезла, мы с Лией любили качаться, а один раз подружка с неё упала, и, съёжившись, долго дожидалась пока та остановится, а я, не знал, что делать, и пытался затормозить ногами, не задевая при этом девчонку. А вон в том доме жили близняшки Сэнди и Глория Адамсы с братом Тимом, беспечной матерью и трудоголиком отцом. Жаркими летними днями мы частенько все вместе: Адамсы, Эвансы, Лоуренсы и Питер с матерью ездили на пикник к прохладной речке, купались, грелись у костра, а потом дружно поедали вкуснейшую жареную рыбу. Прекрасное было время! О проблемах не думаешь, ни о чём не заботишься, смерть?! Да ты даже смысл этого для многих взрослых страшного слова едва понимаешь! О блаженное бесшабашное резвое полное радости и открытий детство, ты уходишь столь стремительно и безрассудно, сжигая мосты, не оставляя надежды на возвращение! Неужели в суровой серьёзной взрослой жизни нет места милой детской наивности и немного капризному ребячеству? Разве жизнь не создана для счастья? Разве мы не должны жить, как нам хочется, ведь не получая удовольствия от жизни, ты не поймешь, зачем пришел в этот мир? Неужели мир настолько несправедлив, что для самого светлого времени твоего существования оставил всего несколько ничтожно малых лет? Вопросы, вопросы, одни лишь вопросы...