Песня для кошки на зеленой траве

А я поймаю кису,
Я кису цоп-цоп-цоп!
А маленькая киса
Ногами топ-топ-топ!

(Из домашнего фольклора)

Когда я открывала дверь, выходя из квартиры в коридор, то даже не успевала заметить, как моя сиамская кошка Муля тут же выскакивала в подъезд. Видела я кошку уже или на лестничной клетке выше этажом, или (не дай Бог!) выбегающей из подъезда на улицу, если дверь была открыта. Если Муля была в подъезде, я, сурово взывая к ее кошачьей совести, обреченно поднималась наверх. Я знала, что мне еще долго придется побегать вверх-вниз по лестнице пятиэтажного дома, потому что Муля, как только я настигала ее где-то в районе последнего этажа, мгновенно (честное слово, с ехидной усмешкой!) шмыгала мимо меня вниз.

Я устремлялась за ней, она летела вверх, и так не один, и не два раза. В конце концов, я ее настигала, хватала на руки и, осыпая разными «ласковыми» словами, несла домой. Похоже, Муля от подобных пробежек была в полном восторге и все время следила, когда дверь из квартиры в коридор откроется, чтобы проскользнуть мимо меня языком серого пламени. Несколько раз она выбегала из дома, когда я уходила на работу, и я никогда не замечала, как же это у нее ловко получалось.

Если кошка убегала, незамеченная мною, то, когда я возвращалась в квартиру, меня охватывало странное, тревожное чувство. Мы жили с ней только вдвоем, и мой дом сразу становился немыслимо, невыносимо пуст. Никто не выбегал меня встречать, никто не мурлыкал у моих ног… Потолки становились ниже, окна – сумрачней, угрожающая тишина плыла мне навстречу. Я бросала сумку куда попало и начинала целеустремленные поиски убежавшей кисы… Об одном таком суперпоиске я сейчас и расскажу, причем начну, как говорится, с самого начала.

Мне иногда кажется, что у меня хороший музыкальный слух, я люблю музыку, отличаю одну мелодию от другой, чувствую, когда фальшивят… Некоторые мелодии кажутся мне настолько прекрасными, что сладкой болью в ответ им сжимается сердце. Все мои сочиненные стихи я пою про себя, улавливая, как мне кажется, малейшие нарушения ритма. Но, увы – сама я не могу взять ни одной ноты! Только слушать. Какие-то нарушения – то ли слуха, то ли голосового аппарата – не позволяют мне пропеть то, что я слышу внутри. Поэтому певческий талант представляется мне чем-то совершенно уникальным, воистину даром Божьим. Как это прекрасно – петь! Я еще в школе всегда тайно завидовала тем, кто поет.

Помню, в третьем классе к нам пришла новая девочка, ее звали Люба Белякова. При первом знакомстве я внимательно рассмотрела ее: ничего особенного, рот большой, глаза маленькие, длинная темно-русая челка… Я легкомысленно решила, что я гораздо, гораздо красивее новой девочки. Но на уроке пения наш учитель Альберт Алексеевич, здоровенный мужик (таким он казался, конечно, с поправкой на наш нежный возраст) медленно прохаживаясь с аккордеоном по классу, постепенно оказался у Любочкиной парты и даже нагнулся, и даже склонил набок голову, чтобы лучше слышать, как она поет.

Люба звонким, чистым голоском самозабвенно выводила «У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак». Альберт попросил девочку остаться после уроков, и я видела, как он играет по одной ноте на аккордеоне, а Люба их старательно повторяет. Потом Любочка всегда пела на школьных праздниках – счастливая, румяная, и я навеки смиренно склонилась перед ее божественным совершенством.


В нашей детской библиотеке, где я случайно (и как оказалось – очень надолго!) очутилась в ужасные девяностые годы, был драгоценный рояль «Ямаха», была «своя» певица, на концертах в небольшом музыкально-литературном салоне то и дело выступали певцы городской филармонии (искусство – в школьные массы!). Наверное, поэтому что-то сдвинулось в моем несовершенном голосовом механизме, и я вдруг – запела! Маленьким, но достаточно верным сопрано. Это было чудо! По очереди я приводила в салон многих сослуживцев и пела им а капелла:

Отвориии потихоньку калитку
И войди в тихий сад ты, как тень,
Но только не забудь
потемнее накидку,
Кружева на голоовку надень и т.п.

Сослуживцы сочувственно посматривали на меня (считая, по-видимому, что все поэтессы «с приветом»), но с тем, что у меня есть голос, однако с готовностью соглашались. Ведь они даже не могли себе представить: как это можно – не петь вообще! Я твердо решила не менее часа в день заниматься пением дома – а вдруг?! Оказывается, лавры Любы Беляковой всю жизнь не давали мне покоя. Что и говорить – все мы, оказывается, родом из детства!

Итак, наведя немыслимый порядок в квартире (что всегда служило у меня знаком принятия какого-либо отважного решения), я встала посередине комнаты, закрыла глаза и самозабвенно, во весь голос, запела:

Призрачно все в этом мире бушующееем,
Есть только миг, за него и держись,
Есть только миг между прошлым и будущииим,
Именно он называется жизнь!

И вдруг что-то с размаху ударилось о мою грудь и оглушительно, душераздирающе заорало. Это была моя Муля! Не удержав равновесие от неожиданности, я рухнула в кресло, а кошка, став на задние лапы и продолжая так же вопить, изо всей силы начала биться мордочкой о мое лицо. Ее глаза полыхали яростным синим пламенем.
– Ну что ты, Мулечка, с ума сошла что ли, успокойся, что ты!
Я гладила кошку, тихонько чесала ей лобик и шейку, и постепенно она успокаивалась, но лап с моего плеча не снимала. Наконец, она замурлыкала – так, как мурлыкала только она одна: как будто заворковал большой голубь!

До того, бывало, домурлыкивалась, что ее темно-розовый носик, окаймленный коричневой полоской, просто отсыревал, и мне приходилось вытирать его салфеткой, как ребенку. Но мне нужно было проверить – действительно ли она на мое изумительное пение так прореагировала, или причина в чем-то другом. Я собралась с духом и снова запела, уже не закрывая глаз:

Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки,
Позарастали мохом-травою,
Где мы гуляли, милый, с тобою.

Увы! Причина такого, мягко говоря, неадекватного поведения кошки, действительно, заключалась в моем пении! При первых же звуках Муля опять оглушительно завопила и вновь, упираясь мне в плечо передними лапками, стала, как припадочная, биться мордочкой о мое лицо… Я думаю, что в это время для нее рухнул весь мир. Кошка инстинктивно почувствовала – что-то страшное, не поддающееся ее кошачьему разуму, происходит с хозяйкой, то, что ужасающе изменило ее голос, все ее поведение, и надо немедленно положить этому безобразию конец – любым способом! Иначе – быть беде!

Что ж, я не стала проявлять садистские наклонности по отношению к моей кошке и отныне поставила крест на своей музыкальной карьере, наступив, как говорится, на горло собственной песне. Любочка Белякова опять поднялась на свою недосягаемую высоту и продолжала ангельски петь где-то там, где нас давным-давно уже не было…
Но на Земле ни одно событие не является полностью отрицательным, кроме наступившей старости, поэтому я извлекла из яростной ненависти Мули к моему пению некоторую выгоду. Теперь я мгновенно находила свою кошку, где бы она ни спряталась. Когда я приходила домой, а Муля не выбегала мне навстречу, я уже не искала ее по всей квартире. Встав на середину комнаты, я громко заводила «Позарастали стежки-дорожки», и мгновенно появлялась моя киса, до этого мирно отсыпающаяся где-то в кладовке, разумеется, на выстиранном, но еще не выглаженном белье!

И вот однажды я в очередной раз не доглядела, как кошка вновь выскользнула на улицу. Меня не было дома около шести часов, и я по-настоящему испугалась. Во всех кошачьих руководствах отмечались такие необыкновенные особенности сиамских кошек, как привязанность только к одному хозяину, повышенный аппетит, исключительные память и сообразительность и чрезвычайное любопытство, которое в погоне за приключениями может заставить кошку потерять обратный путь к дому, если она вдруг оказалась на улице. Учитывая, что дикая нубийская кошка, от которой произошло большинство известных кошачьих пород, была приручена человеком свыше четырех тысяч лет назад, а сиамская кошка живет с человеком только триста лет, тут нечему удивляться.

Моя голубоглазая трехлетняя красавица Муля, которая относилась к редкой породе сиамок-блондинок – «сил-тэбби-пойнт» (не поверите – подобрала грязно-белым котенком на помойке около дома!), проявляла просто чудеса сообразительности, а иногда бывала очень мстительной. Однажды моя подруга, чтобы я более радостно и оптимистично смотрела на мир, подарила мне на мой день рождения громадного, яркого игрушечного клоуна с плутовской ухмылкой, красным носом картошкой и торчащим рыжим хохолком на макушке. Ко всему прочему, при нажатии на живот клоун ужасающе верещал, то есть «смеялся».

Услышав впервые этот смех, обычно храбрая Муля позорно струсила – высоко подпрыгивая, убежала в кладовку и долго там отсиживалась. Теперь, если она шкодила (пи-пи не на месте, объеденные цветочные листья, сброшенные с подоконника горшки и т. п.), я ее наказывала – клоуном! Клоун громко «смеялся» под моими сжимающими руками, а я при этом сурово говорила: «Это что такое?! Это что за безобразие? Хорошие, умные кисы так себя не ведут! Не ведут!» Муля стремглав улепетывала в кладовку.

И вот однажды, придя домой, я обнаружила моего клоуна-воспитателя валяющимся на полу – в самом что ни на есть жалком и неприглядном виде! Его желто-зеленая рубашечка была расстегнута и измята, а самое главное – он полностью лишился своего роскошного хохолка: Муля напрочь отгрызла его, совершенно обезволосив своего недруга!
Представляю, как она долго сидела в засаде под креслом, потом мгновенно кинулась на клоуна и задала ему ужасающую трепку – мол, я покажу тебе, кто в доме хозяин! Впоследствии одна моя хорошая знакомая сшила пострадавшему красивый беретик, и он опять важно восседал на диване, но Мулю я с его помощью уже не «воспитывала».

Но я продолжаю свой прерванный рассказ. Итак, холодея в душе, я кинулась на поиски пропавшей кошки. Громко выкрикивая: «Муля! Муля!» я много раз обежала дом и прилегающие к нему улицы. Кошка исчезла. Я возвращалась к квартиру, опять обегала всю округу, опять возвращалась…Так прошло часа полтора. Когда я в очередной раз охрипшим голосом выкликала «Муля!», ко мне подошли две маленьких девочки, и вежливо сказали:
– Тетя, в траве на другой стороне дома не ваша серенькая кошечка гуляет?
Я кинулась туда. Там две пятиэтажки, наша и соседняя, смотрели окнами друг на друга.

Подъезды выходили на противоположную сторону, поэтому здесь было тихо. Под окнами росли чахлые кусты сирени, редкие деревья да глухой высоченный бурьян, мирно соседствующий с крапивой. Вдруг вдали у бурьяна мелькнуло что-то серое. Мои добровольные помощницы закричали в один голос:
– Она вон туда, туда побежала!
Я ринулась «туда», а кошка – оттуда! Да она просто издевалась надо мной, как обычно! Я подняла голову кверху и громко крикнула:
- Эй, товарищи, кто на балконах, посмотрите, где тут внизу кошка, и скажите мне, я не могу ее поймать!

Весь народ, который был в доме, радостно выскочил на балконы – еще бы, бесплатное развлечение! Мне, крича, показывали сверху на место, где была кошка. Я бегом устремлялась туда, но Муля была гораздо проворней меня. Она мгновенно оказывалась на противоположной стороне. Бурьян, кстати, я просто перепахала при этой беготне, и от крапивы мне здорово досталось… Положение казалось безнадежным. Муля в любую минуту могла убежать, куда глаза глядят. И вдруг меня осенило!
Я присела на корточки в невысокой зеленой траве, за которой начинались значительно поредевшие бурьянные джунгли, глубоко вдохнула и оглушительно, во весь голос, запела-заорала:

Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки,
Позарастали мохом-травою,
Где мы гуляли, милый, с тобою.

Птички-певуньи, вдаль вы летите
И от милого весть принесите:
Где милый бродит, где пропадает,
Бедное сердце плачет-страдает и т. д., и т. д.

Боковым зрением я видела, как на тропинке между домов застывают в полной неподвижности проходившие мимо по своим делам люди, как подтягиваются с месту моего сольного концерта бабуси, мирно сидевшие на лавочке, и значительно переглядываются между собою… но это мне было полностью безразлично. Закончив песню, я начала ее снова! Зарастайте, стежки-дорожки, до победного конца!

И вот верхушки бурьяна слегка зашевелись – распластавшись по траве, вытянувшись в длину почти на метр, ко мне медленно подползала моя Муля! Я стоически, уже в третий раз, продолжала свою арию: главное было – не спугнуть кошку. И вот она все ближе, ближе… Цоп! Я схватила ее в охапку и радостно рванула домой. Слава русской народной песне!

Через несколько дней ко мне на улице подошел старенький, но очень приятный дедушка из соседнего подъезда. Он всегда подолгу гулял со своей не менее приятной женой около нашего дома. Сергей Иванович вежливо приподнял полотняную шляпу и осторожно спросил меня: «Галина Александровна, я слышал – вы стихи пишете?» Я ответила утвердительно. Тогда он осторожно продолжал: «Я знаю, что поэты в состоянии вдохновения иногда ведут себя очень эксцентрично. Вы недавно пели песню на улице, на траве – это, наверное, именно в таком состоянии?» И я весело ответила ему: «Вот именно!»


(Стихотворное дополнение
к "Песне для кошки на зеленой траве")

Моя кошка Муля
(для детей)


У меня есть дома кошка.
Я не знаю, что со мной:
В школе я гляжу в окошко –
Ну, скорее бы домой!

Я ей рыбки дам кусочек
И смотрю, как Муля ест,
А играем мы до ночи, –
Никогда не надоест!

Как мне с нею интересно!
Кошка юркнет под кровать,
Или спрячется за кресло,
Стану я ее – искать.

Шарик сделаю бумажный
И по комнате качу, –
Муля прыгает отважно,
Я смеюсь и хохочу!

Заберется под газету,
Вверх промчится по ковру...
Что мне делать с кошкой этой, –
Я никак не разберу!

Ночь, а мы играем с нею...
Подскажите мне, друзья,
Кто из нас двоих глупее –
Моя кошка или я?

1992 г.


      
Моя кошка Муля
(для взрослых)

А я поймаю кису,
Я кису цоп-цоп-цоп!
А маленькая киса
Ногами топ-топ-топ!

(Из домашнего фольклора)

Все пятнадцать долгих лет –
Только радость мне давала,
От моих невзгод и бед
Так надежно защищала!

В шерстку – носом и лицом,
Только это и осталось…
За меня перед Творцом,
Знаю, часто заступалась:

«С улицы подобрала,
Столько раз меня лечила,
Злой ни разу не была,
Досыта всегда кормила.

Жили с нею мы вдвоем.
Я мурлыкала, играла,
Лапкой трогала ее,
Чтобы плакать перестала…»

2006 г.


***

Меня на пороге встречает,
Катает шарик-игрушку.
Она никогда не узнает,
Что стала совсем старушкой...

2007, последний год жизни.