Оттепель

       Начало моей трудовой деятельности совместилось с концом хрущёвской  оттепели, к этому времени я окончила одиннадцать классов и работала учительницей начальной школы в сибирской деревеньке, в которой жила тогда, и это был мой первый трудовой опыт.
       До обеда я как всегда вела занятия, послеобеденное же время посвящала не только проверке тетрадей и составлению рабочих планов, но ещё и с удовольствием занималась общественной работой. Любимым занятием на этом поприще были выступления по местному радио с лекциями, хотя по правде сказать, я была увлечена не столько ими, сколько возможностью хорошо поставленным голосом покрасоваться в деревенских радиотарелках, что висели на стенах почти в каждом доме. Но ещё больше нравилось звучать в репродукторе, что находился в центре деревни на столбе перед клубом, потому что от него звуки моего дикторского мастерства разносились чуть ли не по всей округе.
       Тематика лекций была самой разнообразной – от воспитания детей в семье до рассказов об исторических датах и событиях. С одной из таких тем, посвящённой Международному женскому дню, я и выступила накануне праздника.
       На мою беду в этот день транслировалась речь Никиты Сергеевича Хрущёва – это было в начале марта и вьюжило с такой силой, что зиме казалось не будет конца. Получилось так, что моё заранее спланированное время совпало с временем выступления Генерального секретаря Коммунистической партии. Уж не знаю, чему была посвящена его речь, только в моём повседневном графике значилась МОЯ речь, поэтому я даже и мысли не допускала, чтобы уступить эфирное время Никите Сергеевичу, пусть моя речь и предназначалась всего лишь для одной, отдельно взятой маленькой деревушки, затерянной среди Васюганских болот. Более того, в необходимости своей речи я была убеждена настолько, что считала её не менее важной, чем речь нашего уважаемого партийного лидера, а может и более. 

       Итак, к назначенному времени, героически преодолев наметённые сугробы снега, я прибыла в радиоузел. Радист Вася, усадив меня перед микрофоном, без всяких церемоний выключил из эфира Никиту Сергеевича и включил меня; с полным осознанием исключительности своей миссии я приступила к процессу. Когда же вещание закончилось, Вася, не мешкая ни секунды, проделал обратную манипуляцию: выключил меня и включил Никиту Сергеевича. Только Генсека в эфире уже не было. Вася почему-то забеспокоился и через некоторое время озадаченно проговорил:
- Слушай, а Хрущёв-то... и не говорит уже.
- Ну, и что? Чего ты испугался? – мои брови горделиво взметнулись вверх.
- Да не знаю, - замялся он, - как бы нам того…
- Чего, того?
- Не попало!
- За что-о?
- За то, - округлил глаза Васька, - надо было после Хрущёва с речью-то со своей!
- Да не бойся ты! – не моргнув глазом, воодушевилась я. - Просто его выступление закончилось, а моё продОлжилось, вот и всё. Что тут такого?

       На следующий день колхозный бригадир – а он в деревне был самым главным начальником – пригласил меня в контору.
- Соображаешь, что ты наделала? - был его первый вопрос.
- А что я наделала? - не чувствуя за собой вины, удивилась я.
- Неужели не соображаешь?
- Нет.
- А если подумать?
- И что я такого наделала, Иван Петрович, что вы отчитываете меня, как школьницу? - выпалила я с чувством собственного достоинства.
- А ты и есть школьница, хоть и учительница, – потому и отчитываю! Раньше за такие вещи…
- За какие – такие?
- Ты что – не слышала про тридцать седьмой год?
- Не слышала.
- Не слышала она! Не так уж много и времени прошло, – всего-то двадцать семь лет! Вот скажи, чего ты влезла в речь Никиты Сергеевича? Раньше за такие дела…
- Да что вы заладили… раньше да раньше!
- В тюрягу бы тебя упекли раньше, вот что! И Ваську за тобой туда же, и меня вместе с вами.
Я примолкла.
- Ну, это раньше, - минутой позже неуверенно протянула я, - сейчас-то другие времена.
- Времена всегда одинаковые, думать надо! - сверкнув глазами, сказал бригадир.

       После этой выволочки мои радиовыступления сами собой сошли на нет. И не потому что я получила по заслугам, а потому что пришлось из деревни уехать: к тому времени родители переехали в Казахстан, и после окончания учебного года за ними последовала и я. 
       С той поры в моей деревеньке я так ни разу не побывала – не довелось. На то были разные причины: сначала из-за того, что возможности не совпадали с желаниями, а позже желания не стали совпадать с возможностями. Но слава богу, что тогда этим всё и закончилось, потому что в стране всё ещё продолжалась оттепель, и страшно представить, что было бы со мной и моими культурными изысками, да и с радистом тоже, если бы не этот благодатный глоток политической свободы.

       Послесловие
      
       Во время хрущёвской оттепели я и предположить не могла, что репрессии тридцатых годов XX века напрямую затронут моих родственников как по линии мамы, так и по линии отца. По линии мамы в начале 30-х годов репрессировали двоюродную бабушку, сослав её вместе с семьёй в Нарымский край; по линии отца в 1937-38 годах репрессировали дедушку с его двумя братьями и шестидесятилетней сестрой. Братьев с сестрой арестовали в селе Молчанове Нарымского края, заточили в Колпашевскую тюрьму, расстреляли там же. Деда за «оскорбление» товарища Сталина арестовали в городе Новосибирске и на пять лет отправили в Дальневосточный лагерь (Дальлаг) с последующим поражением в правах на три года.
       Но тогда об этом не говорили – даже в хрущёвскую оттепель, – страх последствий таких разговоров прочно сидел в головах нашего народа.
       Прошло время. Собрав соответствующие материалы из разных источников, в том числе из ФСБ Российской Федерации, в период с 2009 по 2013 годы я написала документальную повесть «Вызов забвению», в основу которой легла тема необоснованных репрессий четверых детей моего прадеда Эдуарда.
    
       А в деревеньке своей я всё-таки побывала, это произошло в июле 2011 года. Из шестидесяти дворов, расположенных когда-то на трёх немаленьких улицах, осталось только шесть, из них четыре дома живых и два с заколоченными окнами. На пригорке, в зарослях ельника, сиротливо и убого виднелись останки некогда крепкого деревянного клуба, а вот столба с большим чёрным репродуктором, из которого когда-то вещали я и Никита Сергеевич, и в помине не было. Посреди этой разрухи встретился одинокий мужчина – он был похож на человека из доисторического прошлого. Деревни не стало - она умерла, и произошло это при новой политической свободе во времена новейшей истории.



Март 2008 г. - Сентябрь 2011 г.