Последнее танго с Богом

       Глупо. Она уже знала, чем кончится этот роман. Классический фильм, полный невыразимой тоски и животного чувства много лет назад рассказал миру, как кончаются такие истории. Глупо и грустно.
       Он был старше, опытнее, мудрее. И он не любил.
       Они были похожи – два эгоиста, самовлюбленных и жестоких, чьи жизни не пересеклись, но, случайно встретившись, текли параллельно друг другу. В её глазах застыли слезы, словно горькая обида затаилась в них, не в силах вырваться из плена глазниц, покинуть замутненные тоской глаза.
       Его мудрость и жизненный опыт, разница в возрасте между ними ощущалась для неё лишь в том, что он искусно обошел подводный камень, ставший крахом для неё – он не был влюблен.
       Она знала, что он наблюдает за ней из-под полуопущенных ресниц, длинных, словно у девушки, белесых и густых, скрывающих ледяной взгляд матерого хищника. Она знала, на что шла, и знала, чем это закончится, знала в первую же секунду их близости, ощущала сильным инстинктом самки как нечто неизбежное.
       Она была слабее его, поэтому обречена на любовь и боль.
       Его сильное крупное тело, лоснящееся от высыхающего пота, не притягивало её взгляд – она предпочитала не смотреть, а ощущать. Она чувствовала его, эта искра вспыхнула в ней с того первого поцелуя, с того вечера, когда он взял её, а она ему отдалась. Он никогда не просил – он брал, словно собственность, брал то, что должно принадлежать ему, потому что так хотел он, и она покорялась ему всегда без тени сомнения или бунта. Она не была рабой, нет, он позволял ей капризничать, обижаться, терпеливо сносил её упреки и перемену настроения, потому что знал – она никогда не сможет уйти от него, пока он сам не устанет играть со своей куклой и не бросит её одну, сломанную и ненужную. Он был Богом, Богом, сошедшим на землю и избравшим себе невесту среди обыкновенных людей, и всегда вел себя так, что она ни на секунду не забывала об одном – она смертна, он – вечен.
       Её бедра все еще ощущали прикосновения его сильных рук, ласкающих и нежных, но в каждую секунду грозящих впиться короткими аккуратными ногтями в нежную кожу, чтобы доставить непонятную боль, тупую в своей ненужности, и сладкую в своей неожиданности. Она тоже впивалась в него отросшими когтями, но уже из чувства неудовлетворенности, из покорности и слабого желания хоть чуточку приблизиться к его могучести и вседозволенности.
       Он делал ей больно не словом. И не силой, нет. Он делал ей больно тем, что знал – она принадлежит ему не только телом, но и душой, и наслаждался этим знанием как данью. Он мог забыть про её существование, погрузившись в свой собственный безграничный мир, находя в себе одновременно идола и язычника, зверя и жертву, начало и конец, Инь и Янь. Потом мог вспомнить про неё, но так, как помнит жертвенник кровь, пролитую рукой жреца. Он мог отвернуться от просительного, молящего поцелуя, и все её существо низвергалось у его ног в бездну, опутанное сетями бессильной муки, расставленными самым подлым из ловцов – любящим сердцем женщины.
       Но еще больнее делал он, когда вдруг снисходил до неё, и горячо, искренне покрывал её лицо поцелуями, а его рука кралась вдоль её тонкого нежнокожего тела, словно рука ваятеля, ласкающего последнее своё творение. Тогда она понимала еще острее и мучительнее – она лишь видимость, лишь тень рядом с ним, и в его власти как превратить её в Женщину, так и снова отвергнуть, сделав просто бесплотным воспоминанием.
       Она сидела спиной к нему, и знала, что рассеянный взгляд его скользит по тонким линиям татуировки, перебирая переплетения и изгибы черного и белого – словно слияние нитей судьбы с её вечным чередованием боли и наслаждения, видимого и ощущаемого, действительного и желаемого.
       - О чем ты думаешь? – спросил он.
       - О смерти…
       Она не солгала, она не умела лгать ему. Она думала о том, что совсем скоро – вот уже виден край пропасти – её любовь просто умрет в ней, и тогда она вдруг освободится от его чар раз и навсегда, словно и не было для неё Бога в этом большом и красивом человеке.
Так бывало с ней всегда, и лишь он не знал, не мог знать этого, и был самонадеян, как истинный Творец.
       Поэтому она позволяла ему наслаждаться ролью Бога – пока жива еще израненная и искалеченная несчастная любовь её. И еще думала она о смерти, потому что знала – он не переживет того, что рядом с ним не станет больше её, бесконечно преданной и истово влюбленной. Как только равнодушие коснется холодным крылом её остывшего к нему сердца, она поднимется с широкой смятой кровати, оденется медленно и молча, лаская кожу прикосновением легкой ткани, и выйдет от него свободной и царственно-спокойной, любящей только себя и любимой – навечно – только самой собой.
       И когда он спросит – почему?
       Она не ответит.
       Пока любовь жива, Бог ведет её в последнем танго, не подозревая о своей скорой бесславной кончине.
       Она тихо легла рядом с ним и закрыла глаза, вдыхая запах его зрелого тела.
       Она еще любила.