Кукла

       Она сидела на небольшом столике под лучами осветительных приборов, изящно изогнувшись и замерев. Он наблюдал за ней сквозь объектив фотоаппарата, ловя в ней ту ускользающую ткань шедевра, которую может разглядеть только художник.
       Вспышка. Это как акт рождения. Миг – и на свет появляется новорожденная фотография, словно младенец, свежая, неопытная, увиденная еще только своим создателем. Потом он научит её жить в мире мультимедиа, выпустит в свет и будет гордиться ей, как своим чадом.
       Вспышка. Модель чуть повернула голову, испортив ракурс. Взглянула на фотографа, чуть улыбнулась. Дура. Он устал от них. Слишком много кокетства, слишком много самомнения, слишком много ненужной живости. Замри, застынь, умри и остынь, но так, как тебе сказал Мастер. Ему часто хотелось фотографировать их мертвыми, но по-прежнему атласнокожими и пластичными. Кукла. Вот кем они должны быть. Мертвая – и живая одновременно.
       Он приказал ей повернуться. Не просил – приказал. Они перед ним – лишь пластилин, который изгибался в разные стоны, перетекал, менял форму, цвет, размер, рост. Сколько их было у него? Все – пластилин.
       Она смотрела на него узкими серыми глазами, балансируя в неудобной позе. Красивая. Фотография. Он посмотрел на экран фотоаппарата. Кукла. Рыжие локоны, белая кожа, льдисто-серые глаза без выражения, отрешенное лицо. Он заметил, как подрагивали от напряжения мускулы на гладких руках. Живая.
       - Замри!
       И вдруг чудо случилось. Она окаменела. Сила его голоса, его взгляда, магнетизма фотообъектива заставила эту плоть превратиться в иную материю. Ему даже показалось, что у белой кожи появился фарфоровый оттенок, рыжие волосы вились упругими нейлоновыми локонами, а серые глаза заблестели кусочками цветного стекла.
Вспышка. Вот он, шедевр. Кадр, достойный всех вложенных в него энергий, мыслей, желаний, сил. Не живая и живая одновременно. Освещенная мягким светом, с бликами в волосах, с неестественно красивым телом.
       - Кукла…
       Она вздрогнула, и иллюзия осыпалась. Она снова стала живой, совсем живой, уже не интересной. Одной из тысяч. Одной из миллионов. Но ему удалось забрать её кукольную душу с собой, запереть её в клетке двумерной плоскости, что бы этой душой оживить свое творение – фотографию.
       Он улыбнулся. Не ей, а тому образу, который еще едва виднелся на ней, словно мерцающая пыль. Она робко улыбнулась в ответ. Влюбилась. Он вздохнул. Он тоже был влюблен, давно, страстно, несчастно и глубоко разочарованно, но бесконечно влюблен в фотографию. Фотоаппарат в его руках был оружием, а он сам – ловцом крохотных ярких настроений армии своих пластилиновых кукол.
       Бережно, словно беременную женщину, он донес свой Кэнон до компьютера, потеряв всякий интерес к модели. Он был поглощен процессом рождения. Она оделась, молча, молча встала позади него. Нерешительно потопталась. Потом окликнула по имени:
       - Можно я приду завтра?
       Не оглядываясь, он хотел отказать. Потом вдруг оглянулся. Она направлялась к двери, и что-то в ней было такое трогательно-невинное, словно снова в ней проявилась кукла, уже сломанная, брошенная и ненужная.
       - Приходи!
       Она обернулась, и едва заметно улыбнулась. Он забыл, как её имя.
       - Как тебя зовут?
       Она толкнула дверь от себя и вышла, оставив позади себя шепот:
       - Барбара. Барби.
       Все они – просто куклы.