Воскресение

Престранный свет, как необычно
Быть в высоте над миром вашим,
Над вашим чувством, низким, глупым,
Над вашим сердцем и умом…
«Незримая власть»
А. Шеллет

Обратить утраты прошлого в силы настоящего –
вот самая сложная из задач, доступных человеку.
А. Шеллет


Предисловие

Бывает так, что жизнерадостный, открытый и уверенный в себе человек становится вдруг закрытым и нерешительным. Его прежнее жизнелюбие незаметно исчезает, и сам он превращается в тень, в подобие того, кем еще недавно, казалось, был. Я знала одного такого человека…
Это энергичная, активная личность, которая пользуется непререкаемым авторитетом в своей области, которая рискует, побеждает и достигает любой поставленной цели. Но одному Богу известно, каким тяжелым, изнуряющим путем пришел этот человек, что преодолел, от чего отрекся… Что скрывается под маской созданного образа, что недоступно никому, и что является основой всего?.. Об этом моя правдивая история…

Глава 1
Однажды ночью

Однажды, теплой июльской ночью, ровно в двенадцать часов, из большого парадного подъезда на улице Петербургской вышел высокий молодой мужчина. Это был Вячеслав Андреевич Ленский, поэт, прозаик и просто талантливый человек. Как и всякая творческая личность, он был склонен к необдуманным, импульсивным поступкам. И вот, неизвестно зачем, в полночь, он выскочил из своей небольшой квартирки и решительно направился куда-то, как будто точно зная, что ему нужно от этой ночи. На самом же деле, это было заблуждением, ибо ни Ленский, ни кто-либо еще из случайных прохожих, этого не знал. Твердый, равномерный его шаг громко разносился кругом, и что-то отчаянное, неудержимое было во всей его фигуре. Волосы отчего-то были мокрые, и склеенные, вьющиеся прядки беспорядочно свисали на глаза. Никого из знакомых в это время на улице уже не было, но если б и были, то Ленского определенно не узнали и, пройдя, лишь любопытно оглянулись бы на решительного чудака. Вид его, действительно, был очень резок и решителен, глаза светились необузданным, словно диким огнем, и сам он, замечая это, удивлялся и не мог разгадать, что с ним такое. Знал он только одно: ему непременно нужно ехать за город, подальше от людей и невыносимого, фосфорного свечения, наводнившего одинокие улицы.
Что ж, позволим Ленскому побыть наедине. Пусть он подышит охладевшим, ночным воздухом, посмотрит на безмолвное небо и немного подумает о жизни, о том, что еще могло его интересовать. Давайте остановимся и поближе познакомимся с героем, а затем вновь, подстраиваясь под четкие и звучные шаги, направимся за ним, в необъятное пространство теплой, июльской ночи.
Как сказано было выше, Ленский был писателем. Литературная слава пришла к нему недавно, но он, казалось, всю жизнь был к этому готов. Еще с юности он знал, что когда-нибудь все будет именно так, что по-другому с ним просто не может быть, и теперь, как только все случилось, он лишь сознательно поднял глаза к небу и счастливо улыбнулся. «Все так и есть,- сказал он тогда кому-то, смотря на неяркие, покрытые туманом звезды,- все так и есть…» Если уж говорить откровенно, Ленский был фаталистом. Он безоговорочно верил в судьбу, верил в то, что именно ему суждено оставить свой отпечаток на бесконечном историческом полотне. И пусть говорили и говорят, что человек – ничтожество, что устремления и желания одного никогда не решали и уж тем более не изменяли хода исторических событий, Ленский знал, и именно знал, что все это ложь, что человек не только способен, но и должен решать общие, глобальные задачи, что преднамеренное, целенаправленное действие даже одного человека способно перевернуть и изменить весь мир…или хотя бы его часть!.. Да, Ленский это знал точно… Это был человек невероятных амбиций и большого, сложного ума. Его противоречивое мышление всегда выходило за рамки простого понимания жизни, оно стремилось дальше, к тому, что никем и никогда не будет познано или открыто…
В общении он был прост, и за это все его любили. Он обладал потрясающим чувством юмора, и многие его шутки уже расползлись по городу, став нарицательными. Он был деликатен, тактичен, вежлив. В беседе с человеком он никогда не возвышался, не давал осознать своего превосходства. Ленский прекрасно понимал, что любой человек, сколь бы низкого мнения о не был о самом себе, не потерпит того, чтобы кто-нибудь еще думал о нем также. Ведь мы все пытаемся казаться лучше, хотя бы немного…
Мысли о смерти и бессмертии души часто его занимали. «Страшнее смерти только забвение…»- повторял он иногда, думая об этом, и всеми силами старался, чтобы оно его не постигло.
Мысли о близкой, неминуемой смерти почти никогда его не покидали. Он не боялся ее, не избегал, но что-то постоянно говорило ему о том, что времени у него совсем немного, что следует его переоценить и подойти к нему серьезней. И он, повинуясь этому голосу, работал, как сумасшедший, по восемнадцать часов в день, отчего вскоре у него появились синяки под глазами, и вид его совершенно испортился. Но ему, кажется, было все равно, он ничего не замечал и только хотел все что-то успеть, что-то закончить…
О, Ленский был безумно одиноким человеком! Настолько одиноким, что даже в кругу своих знакомых его отрешенный, блуждающий взгляд с непониманием и даже отвращением натыкался на кружок товарищей. Иногда он что-то добавлял к общему разговору, но делал это, как правило, из вежливости, чтобы не казаться таким уж отстраненным и равнодушным. Потом он вновь возвращался к своим мыслям, и только бестолковая улыбка, как вывеска на дверях магазина, еще вздрагивала под напором таких же бестолковых шуток.
Внешность, безусловно, играет немаловажною роль, а в случае с Ленским она является дополнением, которое более полно помогает разобраться во внутренних качествах героя.
В силу высокого роста Ленский, как обычно это делают высокие люди, немного сутулился. Голову, как будто прячась от дождя, он всегда затягивал в плечи, отчего фигура его казалась несколько неуклюжей. Кожа его была чрезвычайно бледна, и только летом, слегка загорев, она не выглядела такой болезненной. Ленский был неплохо сложен, однако на фоне общей худобы это не было особенно заметно. Его упрямые, сильно выдающиеся скулы были спрятаны под темными вьющимися волосами, доходившими до самых плеч. На крепких руках были хорошо заметны полоски вен, плотно переплетенных где-то под кожей. Взгляд его был решителен, резок и даже отчаян, как у озлобленного, загнанного в клетку зверя…
Своему внешнему виду Ленский не уделял особого внимания. Ему было решительно все равно, во что быть одетым, но положение его в обществе обязывало соблюдать нормы светского костюма. Для этого непредвиденного случая он имел несколько хороших брюк и четыре новых пиджака в белую полоску, что, собственно, и составляло его гардероб. Что касается лица, то и тут замечалась схожая небрежность. Сидя по неделям дома, никуда не выходя и никого не желая видеть, Ленский стремительно зарастал щетиной. И потом, выйдя наконец-то из дому и направляясь в издательство со стопкой свеженапечатанных листов, он замечал, что превратился в какого-то мужика с неаккуратной, колючей бородой, что все кругом странно на него смотрят, а в издательстве решительно не узнают. Таким вот человеком был этот Ленский… И теперь, пока он не ушел, мы поспешим за ним вслед и вслед за тем, что несут его мысли…
А меж тем, Ленский уже довольно далеко отошел от дома. Теперь, оглянувшись, он мог бы видеть только последний этаж того высокого жилого здания, откуда он начал свое странное ночное путешествие. Он стремительно пересек небольшой, цветастый скверик с бронзовым бюстом какому-то полководцу, перешел пустую, заасфальтированную площадку перед старинным особняком в классическом стиле и неожиданно вышел к дороге, по которой, не соблюдая правил, проносились запоздавшие, точно растерянные и запуганные машины. Вдоль этой дороги стояли высокие фонарные столбы. Некоторые из них уже не горели, другие были разбиты, а те, что еще светили, делали это очень неуверенно и слабо, точно уступая свету ярких оранжево-красных фар. В этом мягком, придорожном свете танцевали проснувшиеся бабочки, и их темные забавные фигурки суетливо вздрагивали на пыльном фонарном стекле. Ленский, забывшись, смотрел на их молчаливое движение, и старые, детские воспоминания, как отрывистые, сиюминутные кадры, возникали перед ним из неоткуда. Он ясно помнил, как каждую ночь наблюдал этот танец из окна своей уютной комнаты, помнил, как увеличенные от света тени расползались по желтому, вздрагивающему от ветра плафону… И закрыв глаза, он все также ясно видел этот светящийся шар, эти огромные, неестественные тени, это приятное ночное движенье, которое так нежно оседало в его неокрепшем, восприимчивом сознанье…
Ленский вздрогнул – мимо него, подавая оглушительный сигнал, пронесся мощный белый грузовик. Ленский отвернулся, закрыл напряженные глаза, но только слабый свет все также разливался по его лицу и все также не хотел отпускать, заставляя думать о прошлом… Закусив тонкие губы, Ленский улыбнулся. Он все пытался скрыть свою слабость, свою человечность и ранимость… напрасно…
Ослепленный машинными фарами, Ленский стал на край дороги и вытянул крепкую, напряженную руку. Десять минут Ленского никто не подбирал, точно отчаянный его вид внушал проезжавшим подозрение. Но вот – старая, неуклюжая иномарка затормозила в метрах десяти от него, и красный, мигающий свет неприятно ударил в глаза. Ленский встрепенулся; и как-то легко стало у него на сердце, будто единственно в этой перекрашенной, перекупленной и перепроданной иномарке заключалось его спасение.
- За город!- энергично прокричал Ленский, заглядывая в открытое окошко.
- Садись, довезу,- ответил ему маленький, плотный мужчина лет пятидесяти в синей, сетчатой кепке и любопытно посмотрел на подошедшего, измеряя его пристальным, надменным взглядом.- Заплатить есть чем?
- Есть,- все также звонко прокричал Ленский.- Только б поскорей!..
Водитель открыл дверцу, и радостный Ленский, поправляя свои растрепанные волосы, стремительно вскочил в машину. Он только сейчас заметил, что они мокрые, и вспомнил, как перед выходом вылил себе на голову стакан воды, чтоб приободриться.
Водитель уже набрал скорость и только по временам поглядывал на странного молодого мужчину, который, высунувшись в окно, как-то тревожно смотрел на небо. Наконец, он решился спросить:
- Скажите, а зачем вам за город? Ведь время-то позднее.
Лицо пожилого мужчины передернула сконфуженная улыбка, и он, надвинув пониже кепку, отвернулся в сторону.
- Из этого города не видно луны…- ответил ему ничуть не смущенный Ленский и довольно посмотрел назад, на уплывающий, фосфорный город.
Водитель чрезвычайно удивился, но решил больше не донимать расспросами действительно странного субъекта. Он еще раз взглянул на Ленского, а потом внимательно уставился на дорогу, по временам прибавляя скорость.
Ленский вел себя очень странно и сам прекрасно это сознавал. Но он не мог, или просто не хотел себе ничего объяснить и, упоенный быстрой ездой, закрывал помутневшие глаза. Через сорок минут, довольно отъехав от города, Ленский попросил остановить машину. Он заплатил денег и уже собирался выйти из машины, как водитель, все это время томившийся вопросом, спросил его:
- Куда же вы здесь пойдете? Ведь пустырь… Ни одной живой души.
- Ничего,- совершенно спокойно ответил Ленский,- мне подходит…
Захлопнув за собою дверь, он решительно пошел вперед, не оглядываясь и не замечая ничего вокруг. Его осунувшаяся, но уверенная и внушительная фигура некоторое время была видна в пронзительном свете фар, а, исчезнув, больше не возвращалась. Водитель иномарки еще немного постоял, тревожно осматриваясь и вглядываясь во тьму, но вскоре уехал, оставляя много непонятного о подвезенном им человеке.
Ленский действительно вышел на пустыре. По левую его руку, изредка озаряясь резким светом, тянулась серая, безжизненная дорога. Но впереди, он знал, был небольшой лес. Ничего перед собой не видя, в кромешной тьме, он, как уставший зверь, пробирался к этому лесу. Вдруг – на небе посветлело. Вышла полная луна… Ленский остановился, запрокинув голову к верху, дыша полной грудью и улыбаясь нечеловеческой, восторженной улыбкой. Он наконец-то ощутил то, зачем сюда ехал: свободу… В городе его как будто что-то сжимало, что-то захватывало и терзало удушьем. И главное– тут не было людей, тех, кого он так искренне ненавидел. Одну лишь злобу, одно недоверие и отвращение они внушали ему собой. А тут он один, наедине с прекрасной луной и своим прошлым.
Только зайдя в лес, Ленский упал под сосной, тяжело дыша и странно улыбаясь. Он закрыл глаза рукой и представил, как луна опустилась над его лицом. Он ощутил ее струящийся, нежный свет, который окутал его, как теплым одеялом. Его сердце было полно и счастливо. Так он лежал неопределенно долго, до тех пор, пока несколько не продрог. Плотнее закутавшись в куртку, Ленский поднялся на ноги и, оглянувшись, присел на ствол поваленного дерева. В его голову безустанно полезли разные мысли, и луна более не могла ему помочь. Он начал думать о том, что сделало его таким диким и отчужденным, что способствовало тому, чтобы он, молодой и талантливый писатель, добившийся определенных успехов на своем поприще, так возненавидел людей. Ленский начал вспоминать, каким человеком он был раньше, еще в юности, и увидел, что очень изменился. В нем не было прежде ни ярости, ни амбиций, ни злобы… Не было одиночества и того волчьего взгляда на луну, которым он так теперь терзался… Не было ничего из того, что теперь так ясно составляло его личность.
Тогда это был запуганный, забитый мальчишка, который боялся жизни, но который так хотел иногда ее ощутить. И это дикое, необузданное желание, это стремление к жизни когда-то в нем перезрело и мощной волной вылилось наружу. Он желал получить все и знал, что непременно получит. Он всем сердцем желал доказать окружающим и в первую очередь самому себе, что выйдет победителем и выживет, чего бы это ему не стоило. Желал доказать, что не опустит рук и не опустил… Но от чего, почему вдруг возникло это мощное, нечеловеческое стремление?..
Сейчас он смутно помнил одно лицо. Лицо из его прошлой, никчемной жизни. Лицо, которое так его изменило. Имя этого человека раскаленным железом отпечаталось на его изуродованном сердце. Евгения Ковалевская…
Много лет назад (Ленский не помнил, или не хотел помнить, когда это было точно) он любил одну чудесную девушку. Её… Но что-то тогда не сложилось (Ленский никогда на эту тему не разговаривал), и чувства его остались без ответа. Ни одним словом он не выдал тогда своей страшной сердечной боли и пустоты, последовавшей за ней. Долгое время он не пытался себя чем-нибудь заполнить, и эта всеобъемлющая пустота его медленно пожирала. Несколько тяжелых, переломных лет Ленский жил только мыслями о ней и ничего ему от жизни не хотелось. Наконец, потеряв ее из поля зрения, он несколько охладел, чувства его притупились, но и сложно было в нем узнать того прежнего, веселого человека, которым все его когда-то знали. С ней он как будто потерял свое прежнее лицо, а нового еще не нашел. Ни с кем, ни тогда, ни после, он не говорил об этом, и даже сейчас мысли о ней причиняли ему нестерпимую боль в уязвленном, недолюбленном сердце. Казалось, он до сих пор ее любил… В тот момент Ленский нашел себя в творчестве, им он заполнил свою пустоту, ему посвятил и отдал себя. Все эти годы он непрерывно работал, надеясь в этом обрести свое запоздавшее счастье. И счастье было, но было не полным. Нет, Ленский больше не мечтал о несбыточной любви этой девушки, он давно похоронил ее в своей душе, он мечтал теперь только об одном: увидеть ее глаза, когда он, в возвышении над остальными, будет стоять на вершине своего триумфа. Он мечтал увидеть ее беспомощные, жалкие, уязвленные глаза и посмотреть в них холодно, твердо и презрительно… И лишь одного боялся Ленский все эти годы: однажды встретив ее, воскресить в себе прежнее чувство. О, это было тайной фобией сильного и бескомпромиссного человека! И не раз, блуждая по улицам, он замечал похожие лица и вздрагивал, всматриваясь в них. Он не знал, как бы поступил в том случае, если б случайно встретил ее на улице. Но все это время Ленский точно знал, что когда-нибудь непременно ее встретит. И этого дня он боялся как последнего суда…
Вот отчего одинокая, убитая душа Ленского пряталась под маской решительного и твердого человека, вот что двигало им все эти годы, вот кем был истинный, настоящий Ленский, без фальши, мишуры и ярлыков, которые так любят порой на нас привесить…
- Вот что со мною ты сделала, Женя!..- беспомощно прошептал Ленский, в слезах глядя на луну.

В это время в городе неожиданно проснулась одна молодая женщина…


Глава 2
Евгения Ковалевская

Итак, в городе проснулась женщина… Это случилось около половины третьего, как раз в тот момент, когда, глядя на луну, в слезах причитал Ленский. Пробуждение это было очень странным. Женщина резко вскочила над своей подушкой, точно кто-то прокричал ей на ухо. Несколько минут она с непониманием поглядывала вокруг, пытаясь сообразить, что с ней случилось. Но все было спокойно, и она медленно, будто боясь что-нибудь потревожить, улеглась обратно. Тут ей стало очень душно, и вся ее кожа сделалась влажной и липкой. В этот момент повторилось тоже, и женщина вновь резко приподнялась. По рукам пробежали мурашки, и ее глаза беспомощно и со страхом закатились кверху. Она отбросила одеяло и собиралась уже встать, как услышала пыхтение и сонное ворчание мужа. Он недовольно перевернулся на спину и что-то прошептал. Женщина испугалась, что могла его разбудить, однако муж по-прежнему спал и не слышал ее тревожного движенья. Как кошка, она соскочила на холодный пол и тихонько вышла из спальни, прикрыв за собой стеклянную дверь. На цыпочках, не включая свет, она проскользнула на кухню и там, найдя графин с водой, залпом выпила целый стакан. В ногах, а после и во всем теле появилась дрожь. Женщина прошла в гостиную, забилась там в уголок дивана и, поджав ноги, уставилась в окно. Полная луна, озаряя комнату ночным светом, плыла по темным, неряшливо разбросанным облакам. Где-то за городом Ленский тоже смотрел на эту луну, только была она еще больше и ярче. Право, он не ошибся в своем выборе…
Иногда дрожь унималась, и приходило кратковременное тепло, которое согревало и успокаивало проснувшуюся женщину. Тогда она осторожно вставала и подходила к открытому окну, закрывая глаза и купаясь в легком, желтоватом свечении. Перед ней возникало множество беспорядочных, нечетких образов, которые, не пытаясь остановить, она отпускала в странную, июльскую ночь. Но только один из них, не желая ее покидать, все крутился в таинственном подсознании, неведомо когда и зачем туда занесенный. Это было молодое, печальное лицо, которое, и сквозь годы, глядя на нее, чего-то просило, о чем-то молча умоляло… Женщина никак не могла вспомнить, что это был за человек, как его звали, но ощущение того, что именно она сыграла в судьбе его решающую роль, не могло ее покинуть. На протяжении многих лет он иногда всплывал в ее сознанье, но никогда она его не узнавала, и лишь бессвязный вопрос застывал у нее в голове. Несколько раз он ей даже снился, крепко держа за руку. Он ничего не говорил, не просил, не спрашивал. Просто, не отрываясь, смотрел, как будто желая навечно запомнить и благословить ее образ. Тогда она просыпалась с огромной печалью на сердце и целый день не могла видеть мужа – он был ей противен.
Евгении Ковалевской было всего двадцать четыре года. Она не отличалась чрезмерной, приторной красотой, но была мила и вполне изящна, что, собственно, и привлекала к ней мужчин. Свои светлые прямые волосы она всегда укладывала так, что одна их половина закрывала часть лица. Цвет ее глаз, не таких уж глубоких и проницательных, как казалось когда-то Ленскому, был не вполне определим: по утрам и днем они были серыми, безжизненными и холодными, ночью что-то менялось, и они приобретали черный, будто разбавленный ртутью окрас. Губы были и не полны, и не тонки, так, золотая середина. Она красила их ярко-алой помадой, от того они казались больше и привлекательней. Так думала она и была, пожалуй, права. Она носила красивую, со вкусом подобранную одежду и массу времени уделяла своей внешности. Всегда, как казалось мужчинам, была в ней какая-то загадка, то, что так любят придумывать себе женщины. Такой когда-то ее впервые и увидел Ленский…
Три года она была замужем за очень состоятельным мужчиной и ни одного дня из этих трех лет не была по-настоящему счастлива… У них не было детей, и ничто не обременяло ее легкого, бессмысленного существования. Она жадно поглощала пачки бульварных газет и журналов, читала глупые любовные романы. Как все… И не было в ней на самом деле никакой такой загадки. Совершенно обычная женщина, каких миллионы… Но если бы раньше, пресытившись любовью, узнал об этом Ленский, если б на себе ощутил всю ее банальность и пустоту, может быть не плакал бы он сейчас в тайне, сидя за городом и глядя на полную луну!.. Если бы только… Но то, что не было им прожито, не мог он так просто перечеркнуть и исковеркать. Не мог, как бы ему не хотелось, заставить думать себя иначе даже теперь, не принимая в расчет того количества передуманного и мысленно прожитого, что успел он сделать за эти годы.

В молчаливом раздумье, низко склонив голову, все также сидел Ленский. Все в нем уже перепуталось; одни и те же мысли по нескольку раз приходили в голову, и прошлое его совсем слилось с этой уходящей понемногу ночью. Он не различал времени, не разделял себя с луной, скрывшейся где-то в тучах. Он был растерзан, убит своими мыслями. Он ненавидел все, что связывало его с жизнью, но знал: просто так он из нее не уйдет…
Ленский тихонько пошевелился, потом поднял голову, бесчувственно и бессмысленно глядя перед собой. Он решил до рассвета возвратиться в город. Он понял, что нигде ему нет покоя от самого себя: ни здесь, ни там, откуда он приехал. Луна на прощанье вышла из-за туч и навсегда проводила Ленского… Его продрогшая, как будто сжатая фигура бесшумно удалялась прочь, все дальше и дальше от гудящего, проснувшегося леса.

Глава 3
Встреча в особняке

Ленский смутно помнил то, как добрался до дома. Было это около пяти, когда ночь уже предательски отступила к западу, а над городом, не предвещая ничего особенного, показалось бледное, испуганное утро. В маленькой, необжитой его квартире на седьмом этаже был совершенный беспорядок. Одни вещи бестолково стояли кучками на полках, другие были сложены по углам, а третьи и вовсе валялись на полу. Причем странным было не то, что весь этот бардак был учинен одним образованным, интеллигентным человеком, а то, что смешаны в нем были вещи, абсолютно разные по своему назначению и непосредственному применению в быту. Например, совершенной загадкой остается то, зачем в хрустальной, подаренной лет пять на день рожденье вазе стояла пластмассовая зеленая щетка для чистки пальто. Или вот еще: на кухне возле плиты в потрепанном и чрезвычайно удивительном положении находился один, потерянный когда-то ботинок. Возле него в непосредственной близи мирно лежало полотенце, а еще дальше разбитый, граненый стакан. Ленский вспомнил, как намедни вылил себе на голову из него воды, а потом, грозно размахнувшись, бросил на пол, причитая и хрипя о чем-то. Шторы на окнах в спешке были задернуты, и какой-то пыльный, неприятный полумрак наполнял собою все пространство. Сперва Ленский решительно подошел к одному из окон, собираясь впустить наливавшийся силой свет, однако потом почему-то передумал и оставил окно завешенным. Полумрак его немного успокоил, он присел на край старенького дивана, тяжело дыша и враждебно поглядывая кругом. Руки его крепко сплелись вместе, и было видно, как плотные, набухшие вены четко проступили на их внутренней стороне. Ленский чувствовал страшную усталость. С трудом сняв свою грязную, истоптанную обувь, он повалился на этот диванчик и тут же заснул, все также сжимая руки. Казалось, он и во сне о чем-то напряженно думал. Но черты его вскоре разгладились, и показалось светлое, красивое лицо, наконец-то нашедшее покой…
Проснулся Ленский в четверть третьего и сразу словил себя на мысли о том, что если б и вовсе не ложился, то чувствовал себя уж наверно лучше, чем сейчас, проспав более девяти часов сряду. Пролежав без всякого движенья еще около пятнадцати минут, Ленский все же решился встать, и это занятие, надо заметить, его более всего и затруднило. Наконец-то встав, он пять минут, держась за голову, молча просидел на потрепанном диванчике и, наверное, до конца осознал свой вчерашний экспромт. Его не очень удивил беспорядок, он только житейски закатил глаза и представил себе картину предстоящей уборки. Наконец, он встал, лениво подошел к треснувшему зеркалу и равнодушно посмотрел на свое заросшее щетиной лицо. «Прекрасно!..»- сказал он с иронией кому-то, проводя ладонью по щеке. Путешествие его в ванную и на кухню не замедлило себя ждать, и посвежевший, переодетый в халат Ленский вскоре уселся за чашку крепкого кофе. По утрам, а, вернее, дням, он никогда не слушал новостей, не узнавал погоды, вообще, не делал того, что обычно делают люди, чтобы войти в курс событий. Он просто смотрел в окно с высоты седьмого этажа и постоянно о чем-то думал. Да, вот таким чудаком был этот Ленский.
Однако, Ленского ждала работа. Еще несколько лет назад он начал писать свой последний роман. «Вот этот,- думал всегда Ленский,- должен принести мне настоящую славу!» Идея его написания зародилась в нем очень давно, во времена его юности, когда образ Евгении Ковалевской был еще полон силы и яркой, насыщенной краски. Сейчас все несколько потускнело, однако это не остановило Ленского. Он с еще большим азартом уселся за этот роман и теперь все время посвящал одному ему. Определенно, он жил только им. Это была очень символичная работа, к которой он относился с необыкновенным трепетом. Роман, по сути, являлся его автобиографией, но Ленский не гнушался и художественного вымысла. Здесь были его собственные откровения, разоблачения, интриги. Были рассуждения о том, как и каким путем он пришел в литературу, чем, или может быть кем жил все эти годы, чего опасался, к чему стремился. Были истории придуманные, а были и те, что реально пересекли его жизнь. Было предельное напряжение чувств, страстей и эмоций. Было все то, чему и положено быть в успешном романе…
И вот – Ленский приближался к развязке. Тысячу раз он мысленно ее перекраивал, пересматривал, переоценивал… От того, чем закончится его роман, он знал, закончится и его жизнь… Перед его глазами всегда стояло одно лицо, лицо Евгении Ковалевской. Чего он хотел от нее сейчас, в эту минуту?.. Уж точно не любви…
Весь оставшийся день Ленский посвятил работе над романом. Ему оставался один лишь эпилог. Ленский оторвался от бумаг, повсюду разбросанных по комнате, и облегченно подошел к окну. Он чувствовал, что почти вся боль, которая сидела в нем, ушла. Осталась последняя капля, и эта капля должна была излиться в эпилог.
Неожиданно зазвонил телефон. Ленский хотел разбить его о стену, однако подумал, что без телефона никак нельзя и потушил свое необдуманное желание. Это звонил Тарковский, некогда приятель, а ныне его коллега по перу. Сейчас Ленский больше остальных ненавидел Тарковского, подхалима и сплетника, и не мог понять, как раньше не замечал в нем этого. С Тарковским он сошелся давно, лет десять тому назад, на фоне общего дела. Тогда он казался совершенно иным человеком, и все его любили, даже больше чем Ленского. Но шло время, Ленский менялся и изменился настолько сильно, что всякие отношения с Тарковским стали его угнетать. Виделся он с ним только по крайней необходимости, по тому же общему делу. Но и оно должно было когда-нибудь закончиться, и как только кончилось, так и Тарковский сразу пропал, бесследно. Но года три назад снова объявился, как раз в тот момент, когда Ленский обрел заслуженную известность. Тарковский тоже подался в литераторы и теперь на каждом углу кричал о своей дружбе с Ленским, хотя, конечно, никакой такой дружбы не было. Ясно, что возобновленные отношения с Ленским были корыстными, и Ленский, как только это четко разглядел, отстранился от назойливого Тарковского. Однако тот был известен своим исключительным талантом не замечать того, что заметно было остальным. Он часто звонил, навещал или просто давал знать о себе Ленскому. Чрезвычайно надоедливый тип. И вот сейчас он снова звонил по какому-то делу, и раздосадованный Ленский был вынужден поднять трубку.
- Слава!- раздался быстрый, нечетко говорящий голос Тарковского.- Где ты был? Я звонил тебе и в десять, и в одиннадцать, и в час…
- Спал,- коротко перебил его Ленский, не желая слушать, во сколько же еще звонил ему Тарковский.
- Я только хотел напомнить,- продолжал тот, не замечая тона ответившего,- что сегодня у нас встреча в особняке. Придешь?
Ленский немного подумал, припоминая что-то о встрече. Честно говоря, ему никуда не хотелось идти, но он знал, что давно не появлялся на публике, а его положение к этому обязывало.
- Приду,- сухо и коротко ответил он.
- Вот и славненько…- просипел Тарковский и хотел сказать что-то еще, но Ленский уже повесил трубку.
В самых расстроенных чувствах подошел Ленский к открытому окну и посмотрел вниз. «Вот бы на этот тротуар…»- малодушно пронеслось в его голове, но он вспомнил о незавершенном романе.
Собираясь на встречу, Ленский достал из шкафа новый костюм. Сменив на него свое домашнее, простое одеяние, он бегло посмотрелся в зеркало и, отчего-то сморщившись, прошел в коридор. Затем, как бы вспомнив, он вновь вернулся в комнату, бережно сложил исписанные листки, выключил слабый свет и вышел из своей квартиры.
Встреча была назначена в особняке, в том самом маленьком, старом доме, путь к которому лежал через сквер. Проходя сейчас через него, Ленский очень удивился, что бюст был поставлен именно полководцу, ведь кругом жили одни литераторы. Ему и квартиру то не зря тут дали.
Свет горел только во втором этаже. Там размещался просторный зал с неплохой акустикой, и стихи, которые читались там, воспринимались как-то особенно, более возвышено и торжественно.
Поднимаясь на второй этаж, Ленский слышал смех Тарковского. Тот наверняка рассказывал какие-то глупые истории из своей жизни. Все дожидались только Ленского.
- Сказал, что придет,- успокоил кого-то Тарковский перед тем, как Ленский показался на пороге.
Яркий свет сразу его ослепил. Он прищурился и уверенной походкой прошагал вперед, навстречу вытянутым для приветствий рукам. Руку Тарковского он намеренно пропустил, как не тянулся тот ее подставить.
- Ну что ж,- пытаясь не показать свою уязвленность, прокричал Тарковский,- начнем-с…
Все уселись на приготовленные места или стали возле колонн, кому как было удобней. В уголке, возле высокого окна, скромно сидела молодая поэтесса Ульяна Вестина. Она совсем недавно вошла в этот круг и боялась еще себя показать, хотя, нужно заметить, была очень талантлива и приятна собой. Она боязливо и трепетно поглядывала в сторону Ленского, который из всех собравшихся был наиболее известен. Ленский заметил это сразу, однако первое время отсылал эту заинтересованность к своей популярности. Но теперь, он видел это точно, тут было нечто большее…
В центр этого пространства, со стеснением и без, великодушно кланяясь по сторонам, выходили простые поэты и сочинители песен со своими музыкальными инструментами. Они громко читали стихи, с торжеством в голосе оглядывая пришедших, и непременно останавливались на Ленском, так что казалось, что все стихи читают ему. В свое время вышел и надушенный Тарковский. Он надменно кашлянул, поправил галстук и, подняв голову к потолку, торжественно грянул неразборчивую рифму. Пару раз он высокомерно глянул в сторону Ленского, желая ясно показать ему свой небывалый талант, но Ленский только усмехнулся и, отвернувшись, заговорил с кем-то по соседству. Почти под самый конец вышла и Ульяна Вестина, нервно поправляя свою легкую, шелковую юбку. До этого она съела всю свою помаду, и на губах осталась только тоненькая розовая полоска. Она начала тихо, испуганно поглядывая на Ленского своими выразительными, поэтическими глазами, но потом воодушевилась и, набрав в легкие воздуха, все громче и громче заполнила зал своей пронзительной, великолепной речью. Ленский смотрел, не отводя взгляда, не слушая болтовни Тарковского. Он уже сам почти любил эту девушку… После нее, предварительно вытащив стул, вышел сочинитель-исполнитель, как называл его шутливо Ленский. Это был почти лысый, но зато усатый мужчина лет сорока. Он всегда надевался так, как будто выступал в опере, и вид его от того был очень неуместен и комичен. Он сам, о чем полноценно говорит название, сочинял и исполнял свои заунывные, сонные песни. Когда наступал его выход, те, что стояли, присаживались, а те, что сидели, безнадежно подкладывали руку под подбородок, трагически предчувствуя неизбежное забытье. Когда сочинитель-исполнитель запел под гитару свой очередной шедевр, Ленский тихонько зевнул и словил тоже движение на лице Ульяны. Она заметила его легкую, понимающую улыбку и неловко отвернулась, закрыв лицо рукой. Меж тем, тоска наполнила Ленского под эту песню. Он помрачнел и теперь не отвечал на взгляды молодой поэтессы. Перед собой он видел другое лицо…
Под занавес выступил, конечно, Ленский. Все ждали его выступления и, наверное, поэтому так долго не расходились. В напряженной тишине послышался стук его каблуков, и он, гордо встав под яркий свет огромной старинной люстры, продекламировал:

Любовь жестока и нежна,
В ней есть порок и чистота.
Она одна лишь такова,
Что ей покорны души наши.

Зал, казалось, боялся дышать. Звучный, сильный голос Ленского высоко разносился над собравшимися. По временам он в муке и одновременном восторге закрывал глаза, и тогда маленькая, неприметная слезинка выкатывалась из-под его закрытых век. Ульяна, также закрыв глаза, слушала, и ее тонкая, изящная рука, опустившись на губы, дрожала… Под конец голос Ленского немного дрогнул. Он не вытер слез на своих глазах и, еще выше подняв их к ослепляющему свету, повторил:

Она одна лишь такова,
Что ей покорны души наши…

Зал в восторге зааплодировал, но Ленский не слышал более этого. Один яркий свет окружил вдруг его, и ему показалось, как с неба спустилась она… в белой одежде и с большими ангельскими крыльями. Она нежно взяла его за руку и поманила куда-то лукавым взглядом. Он двинулся за ней и очутился у бездонного черного обрыва. И тут он заметил, что она уж больше не тот ангел, каким все время казалась ему, а всего лишь милый, завлекающий бес. Он резко отпрянул от этого обрыва и побежал обратно, в ослепительную, аплодирующую пустоту…
Рядом с ним, благоговейно на него смотря, стояла растерянная Ульяна. Она терпеливо ждала, пока Ленский придет в себя и сможет с ней поговорить.
- Эти стихи вы читали впервые,- заметила она, почему-то пряча свои красивые глаза.- Было просто восхитительно…- искренний восторг и преклонение издавала она всем своим видом, но не в ней желал увидеть все это Ленский.
- Спасибо вам,- сказал он, ласково глядя на нее.
- За что?- изумилась Ульяна, начиная счастливо сиять.
- За ваши глаза и тепло в них… Спасибо…
Ульяна промолчала, в каком-то замешательстве разглядывая руки. Потом она решительно посмотрела на Ленского, прямо в глаза… Губы ее зашевелились, но она не смогла ничего произнести.
- Не говорите этого,- предвидя последующее, опередил ее Ленский.- Не просите от меня того, чего я сам никогда не получал. Со мной вы будете несчастны,- Ленский нежно взял ее за руку, как бы благодаря, и добавил: - У вас тоже замечательные стихи… правда.

Глава 4
Его роман закончился свободой…

Ни с кем не вступая в разговор, Ленский покинул особняк. Оказавшись на улице, он посмотрел на ярко освещенные окна второго этажа. В одном из них рисовался тонкий силуэт Ульяны. Она стояла в стороне ото всех, сжав руками свою талию и опустив голову. Но Ленскому не было ее жаль...
Желая закончить роман, он спешил домой. Он решил наверняка, что этой ночью поставит в нем последнюю точку.
До утра, не отвлекаясь ни на еду, ни на сон, Ленский сидел над бумагами. По нескольку раз он перечитывал листы, что-то правя и подчеркивая в них. Он то радостно вскидывал руки, находя нужные слова, то отчаянно их изламывал, не находя таковых. «К утру…»- все твердил он в какой-то лихорадке, безжалостно изматывая себя. Свет в его окнах не погасал до самого рассвета, и с улицы было видно, как кто-то постоянно ходит по кругу.
Наконец, Ленский был спокоен… Заснув, он оставил возле себя последний листок с ярко выделенной точкой. Вот, что было там написано: «Он достиг всего, чего когда-то хотел и, ни о чем не сожалея, отпустил… Он обрел главное: свободу от самого себя…»

Весьма продолжительное время после этого было занято подготовкой романа к печати. Хлопоты и бесконечные дела в издательстве затаскали и утомили Ленского. Иногда он терял остаток сил и всякую надежду на то, что когда-нибудь встретит Женю. Еще несколько раз после встречи в особняке Ленский виделся с Ульяной. Казалось, она очень переменилась с тех пор, стала походить на него…
В конце сентября, в большом книжном магазине по улице Пушкина должна была состояться презентация его романа. Ленский был слепо уверен в том, что Ковалевская туда придет, и ждал этого события с чрезвычайным волнением. И вот – это случилось…
С самого утра Ленский был как заведенный. Он постоянно куда-то звонил, что-то узнавал. Надевая костюм, он не с первого раза попал в рукава, запутавшись в серой подкладке. Решив сначала завязать галстук, Ленский вскоре передумал, так как руки его совсем не слушались, и он на силу застегнул обычные пуговицы. Но, зайдя в магазин, он тотчас переменился, не давая возможности другим разглядеть его чрезмерное волнение. Это был все тот же уверенный, твердый, не податливый страхам и волнениям человек, центр всеобщего внимания и преклонения. Да, тот самый Вячеслав Андреевич Ленский, поэт, прозаик и просто талантливый человек… Тот, которого знали все, и не знал никто…
К вечеру все началось. Ленский уклончиво и даже нехотя отвечал на вопросы журналистов. Его мало интересовали все собравшиеся здесь люди. Он ждал только её. Однако внешне он был вполне спокоен, и никто, даже самый опытный и проницательный психолог, не смог бы сказать, что этого человека что-то беспокоит. Ленский искусно научился это скрывать.
Он обосновался возле стеллажа со своими книгами, за стеклянным, специально приготовленным столом. К нему подходили люди, купившие его роман. Улыбаясь, они клали книги рядом с ним, и он расписывался, говоря при этом несколько приятных слов. Иногда он также глупо улыбался им в ответ и потом рассеянно смотрел по сторонам, ища кого-то глазами. Она все не приходила…
Все начинало его утомлять. Роспись становилась небрежной и размашистой, улыбка - притворной, а сказанные слова – бессмысленными и нескладными. Но вот, подписывая очередную книгу, он заметил, как в магазин вошла одна молодая женщина. Она спокойно подошла к стеллажу с его книгами и, взяв роман, начала просматривать отдельные страницы. Не поднимая глаз, Ленский ясно почувствовал, что это именно она, и сердце его чем-то больно укололо. Боковым зрением он видел, как она стала в очередь и что-то вежливо спросила у стоявшего рядом. Невольно он начал считать, сколько людей перед ней стоит в этой длинной и предательской ленте. «Десять, девять…- считал про себя Ленский, не смея поднять глаз,- восемь, семь…» Он в тайне ненавидел тех людей, что стояли сейчас между ними. Впрочем, между ними всегда кто-нибудь стоял… В одну секунду у него перехватило дыхание, но он ничем этого не выдал. «Шесть, пять, четыре…»- твердил в исступлении Ленский. По мере ее приближения, он чувствовал: что-то происходит и с ней. Он видел, как она открыла первую страницу романа и, наверняка, прочитала посвящение. «Евгении Ковалевской,- гласил оно,- единственной женщине, которую я любил…» Ленский замер. Он знал, сейчас она смотрит на него. «Три, два, один…» Ленский едва ли мог говорить…
Они встретились глазами так, как это сказано во всяком любовном романе. Они наконец-то встретились… Глаза Ковалевской наполнились слезами.
- Это ты…- прошептала она, не веря себе.
Ленский ничего не ответил, он равнодушно взял книгу, механически протянутую ей, и крупно расписался по диагонали.
- Это ты…- отрешенно повторила она.
Ленский снова встретился с ней взглядом, но глаза его были холодны и пусты, как когда-то ее… Он подумал о том, что исполнилась его цель, что ничем себя не выдали его мертвые глаза, что он нашел в себе силы именно так на нее посмотреть. Сердце его разрывалось от любви и ненависти к ней, к той, что навеки стала его богиней и убийцей.
- Ваша книга,- сказал он ей равнодушно, подавая увесистый роман.
Ковалевская ошарашено смотрела на него, и слезы сами собой текли из ее черных глаз. Она помнила совсем другого, униженного и влюбленного Ленского. Это был уже не тот… Дрожащими руками вцепившись в полученную книгу, она тихонько отошла назад, к дверям магазина. Теперь она была унижена и забыта, раздавлена и оскорблена… Оказавшись на улице, она не могла найти себе покоя и все металась возле дверей, почему-то не смея войти обратно. Она решилась дожидаться его тут, хотя бы до утра… Ничего перед собой не видя, Ковалевская прошла к повороту, освещенному неярким фонарем. Она прижала роман к груди и снова заплакала. Все, кто ни проходил мимо, удивлялись, не понимая, как такая солидная молодая дама может находиться одна в столь расстроенных чувствах. Действительно, совершенно необыкновенное зрелище!.. Теперь-то она вспомнила, кого видела в своих снах и тогда, в странную лунную ночь…
Не в меньших раздумьях находился сейчас и Ленский. Он уже не улыбался, ничего не говорил читателям и только потерянно осматривался кругом, будто ожидая какого-то чуда. Через час, отбившись ото всех, он вырвался из душного магазина и с надеждой вышел на улицу. Он сразу заметил одинокую фигуру, печально стоявшую на повороте. Ковалевская, обезумев от счастья, засеменила ему навстречу, он же не приблизился к ней ни на шаг, презрительно и в упор разглядывая ее заплаканное лицо.
- Это ты…- снова сказала Ковалевская, с жаждой глядя на него.- Ты…
- Да,- наконец-то ответил ей Ленский, но взгляд его ни на секунду не ожил.
Тут Ковалевская схватила его за руку, жадно прижимая к себе, но Ленский от нее отстранился, тихонько нажимая на плечи.
- Ты еще любишь меня?- дрожащим голосом спросила Женя и почему-то открыла роман, указывая на посвящение.
Ленский наклонил голову, пряча случайную слезу. Он был очень напряжен, и скулы на его лице казались еще шире и острее, чем прежде.
- Любил,- выдавил он сухо и резко посмотрел в глаза Ковалевской.- А потом просто мечтал, ни на что не надеясь…
- Но ведь теперь,- живо начала она,- теперь еще можно…- Женя закусила губу, осознав значение собственных слов.
- Теперь?- переспросил Ленский, с безумной усмешкой глядя на нее.- Теперь, когда вместо сердца одна дыра?.. Ты,- яростно продолжал он,- ты это сделала! Посмотри,- в каком-то бешенстве крикнул он ей в лицо и приставил руку туда, где должно было быть сердце,- разве там что-нибудь есть?!..
Ковалевская в ужасе молчала, кусая губы и раздирая ногтями руки. Его взгляд и дикая, неслыханная боль поразили ее до глубины души. Она осознала, что пришла слишком поздно, когда спасти и вернуть что-либо, было уже невозможно. Ленский навсегда был утерян не только для нее, но и для себя самого.
- Чем закончился твой роман?- спросила она вдруг, понимая замысел Ленского.
Он не ответил и только решительно приблизился к ней. Вдруг – он обнял ее и, закрыв глаза, начал целовать. Все его страдание, вся многолетняя боль живо передались Ковалевской, и она поняла, насколько несчастен и опустошен был Ленский все эти годы…
- Свободой…- ответил он ей, печально опуская глаза. Ленский чувствовал, как восторг и преклонение наполняют ее существо.- Свободой…
Ни о чем более не говоря, он пошел вперед по вечерней, ярко освещенной улице. Ковалевская что-то кричала ему вслед, но он не обернулся. Его нельзя было остановить, он уже давно все решил и теперь только собирался исполнить… Ленский навсегда уходил и от нее, и от себя, и от всего того, что было с этим связано…


Послесловие

Вы его совершенно не знали,
Вы не видели в нем той печали,
Что была для него вместо жизни,
И чей вздох он так нежно ловил.
«Не ищите»
А. Шеллет

На следующий день, в воскресенье утром, никто не мог отыскать Ленского. Он исчез совершенно неизвестным и бесповоротным образом. В его маленькой, необжитой квартирке на седьмом этаже были найдены нетронутыми все вещи. Казалось, в своей привычной, небрежной расстановке они все также дожидались Ленского. Он ничего не взял из того, что составляло его имущество, он незаметно исчез из города, и лишь небольшая, наскоро придуманная записка возвещала о его решении:
«Все, чего когда-то я хотел от жизни, исполнилось. Более желать мне нечего, а находиться здесь я больше не могу. Я ухожу по собственной воле от того, что многие годы меня томило и изматывало. Я воскрес прошлым вечером, а этой ночью навсегда обретаю свободу...»
Весть о загадочном исчезновении довольно быстро распространилась по городу. Сперва не могли поверить, что человек, так скоро добившийся успеха, захотел все это оставить и добровольно покинуть все нажитое и накопленное. Искали даже в этом провокацию, некий подвох. Говорили, что Ленского вынудили, выкрали ночью из квартиры, заставив написать нелепую записку. Словом, слухов ходило много, однако ни один из них не заключал в себе правды. Подчас, людям совершенно невозможно понять, как может бежать человек от страсти, славы и восхищения, когда все это не имеет больше смысла и причиняет одну лишь боль…
Что касается Евгении Ковалевской, то в жизни ее, начиная от судьбоносной встречи с Ленским, произошли значительные перемены. Узнав о его исчезновении, она впала в какое-то забытье и целыми днями молчаливо просиживала дома. С мужем своим она вскорости развелась и переехала жить на жалкую, съемную квартиру. Ничто ее не радовало, не отвлекало от мыслей о Ленском. Она утратила вкус к жизни и находила себя лишь в чтении его последнего романа. Перечитывая наизусть выученные страницы, она обыкновенно рыдала и корила себя за холодность и черствость. Ни в чем более не было ее скорбного, жалкого утешения.
Выходя на улицу, она во всяком замечала Ленского. Иной раз даже подходила и с надеждой всматривалась в лица, желая узнать в них знакомое превосходство. Ничего другого она более не ждала и не просила. Ни о чем другом не грезила. Как и Ленский, она ощутила пустоту, одиночество и невосполнимость, но в отличие от него была слаба и никчемна… Как тень, она блуждала по его следам, но уже никогда и нигде не смогла его найти. Лишь одно она знала наверняка и в этом одном находила утешение: его роман закончился свободой…

29 июня – 5 июля 2007г.