Месть

Месть.
Повесть.



Самосуд не дает душевного удовлетворения. Чувство мести разрушает душу, отлучает от жизни, от общества. Настраиваясь и готовясь к возмездию, разум мстящего, целиком и полностью тонет в омуте зла. Один мстит (убивает) за нанесенное оскорбление. Родственники убитого преследуют убийцу. Месть, идет по кругу, вовлекая в кровавое шествие новых мстителей. Победителей, на дорожке, выложенной камнями мести, нет. Есть только жертвы. ( От автора)

Часть 1.

Глава 1.

За стеклом иллюминатора, небольшое, белесое, кудрявое облако, в красных отсветах закатного солнца, медленно повернулось боком, растянулось, еще раз перевернулось, и, слившись с соседом в единую бесформенную фигуру, покатилось по необъятному небесному пространству. Елена раскрыла маленькую черную сумочку, лежащую на коленях, достала снимок. Губы раздвинулись в широкую улыбку. Летом в горах! Какие мы здесь красивые! « Буду очень без вас скучать!» — вспомнила прощание с мужем в аэропорту, и ощутила на губах вкус поцелуя. Без него тоскливо! Вздохнула, прижала фотку к губам. Никогда не привыкну к разлуке!

— Мама, мама, смотри, медвежонок!
Женщина еще раз задержала взгляд на глянце бумаги, не торопясь расставаться с воспоминаниями, погладила ладонью фотографию, аккуратно спрятала в кармашек сумки, положила тонкие пальцы на плечо сына.

— Не надо прислоняться к стеклу! Какой медвежонок, ничего не вижу?
— Да вот же, мама! — черноволосый, с огромными карими глазами, десятилетний мальчик в сером джинсовом костюме, указал на большой воздушный слепок, проплывающий за окном. — Похож!? Машет руками и кружится!

Елена рассмеялась.
— Похож! Только не руки, а лапки. У медведя лапы, а руки у людей.
— Ладно, лапки! — согласился Рома. — Смотри, уплывает! Мама, скоро прилетим!
Лена погладила мягкие, как шелк волосы ребенка.
— Скоро! Сядет солнышко за горизонт, наступит ночь. А утром проснемся в прекрасной солнечной стране, Испании. Закрой глазки и отдыхай!

Взгляд Елены засветился нежностью, остановившись, на, свернувшейся калачиком, дочери в соседнем кресле. Алый ротик четырехлетней малышки в ярком пестром сарафане приоткрыт в сладком сне. Длинные черные ресницы слегка подрагивают. Пухленькие ручки сжимают любимую куклу в розовом платье. Каштановые кудри девочки упали на грудь и смешались с белокурыми искусственными прядями.

Скорее бы долететь! Лена откинулась к спинке кресла, вытянула ноги. Монотонный гул уже не вызывает раздражения. Взгляд утонул в кружащихся перед глазами зеленых бликах. Волна покоя и тепла, окутала сознание, погрузив в сладкую дрему.
Самолет сильно тряхнуло. Наконец-то посадка! — обрадовалась женщина. Сквозь густые ресницы, увидела в окне что-то черное, окруженное языками оранжевого пламени. Крыло самолета поднялось вверх, и они полетели в яму.

— Господи! Только не это! — прошептала Елена. В тот же миг, будто тяжелой гирей ее придавило к креслу и закружило, как на центрифуге.
— Господи! Прости! — прошептала она.
Удар страшной силы скрутил тело, огромная плита навалилась на грудь.
— Больно дышать! — простонала женщина. Черная пелена застлала глаза. Стих рев мотора.

+ + +

Ветка молодого дуба с резными зелеными листочками заглянула в раскрытое окно, зацепилась за тюлевую занавеску. Большой сизый голубь, широко раскинув крылья, описал круг, сел на узкий железный подоконник, застучал клювом по стеклу рамы. Высокая женщина в ситцевом синем платье, вытащила из духовки противень, поставила на стол. Запах свежеиспеченного пирога с брынзой, наполнил помещение.

Черноволосая худощавая девочка тринадцати лет, покусывая ноготок указательного пальчика правой руки, вбежала в кухню.

— Мам, слышала, самолет разбился! По телевизору в новостях сообщили. Дети летели на отдых и разбились.

Женщина поправила на голове, белую, ситцевую, в мелкий черный горошек, косынку, присела на край кухонной табуретки.

— Зачем кричишь!? Какой самолет?
— Не веришь, включи телевизор. Наверное, дети дяди Миши.
— Типун тебе на язык! — махнула полотенцем на дочь — Не знаешь, не говори!
Мария сняла с головы платок, вытерла вспотевшее лицо. Сердце громко забилось, ноги онемели. Если и вправду, наши!? Ой, нет! Отогнала страшную мысль.

— Динка, помоги встать!
— Мам, ты что? — подбежала к матери, девочка.
Женщина оперлась на плечо дочери, неуклюже задвигала ногами. Переступив порог комнаты, тяжело опустилась на небольшой диванчик у стены.
— Включи этот проклятый ящик!

Дина нажала на пульт. Аппарат оглушил попсой: « …Ты меня не зови…»
— Ой, убери! — Мария прижала ладони к ушам. — Поставь на Москву!
— Не кричи, мам, от твоего крика все с рук падает.

По экрану запрыгали пушистые зайчата.
— Москву, поставь, тебе говорят!
— Сейчас, что ты меня торопишь! Вот твоя Москва, мультики показывает.
— Ну вот! А ты панику навела! Сколько раз тебе говорю, не неси в дом всякую глупость, услышанную на улице. Когда выпуск новостей?

— Через час, наверное, — девочка почесала за ухом.
— Наверное! — ехидно повторила женщина. — Может, и не было ничего. Никто и не разбился. Пойди, глянь, вытащила я пирог из духовки.
— Вытащила, на стол поставила, — Дина улыбнулась. — Пойду, попробую кусочек.

Девочка высоко подпрыгнула, открыв из-под цветастой яркой ситцевой юбки, длинные ноги с торчащими острыми коленками.
— Не ковыряй! Жди обеда! — Мария шлепнула ладонью пробежавшую мимо дочь по заду. — Кормлю, кормлю, все равно худая!

Зазвонил телефон.
— Динка возьми! — крикнула Мария. — Не встать мне! Чтоб тебе пусто было, напугала досмерти!

Озорница сняла трубку, подмигнула матери. — Жених звонит! Будешь ругаться, уйду от тебя.
— Иди, иди, куда хочешь! Хоть трижды замуж! Кто тебя возьмет! Скачешь, как коза!
Динка приложила ухо к трубке.

— Алло, алло! — надрывается голос.
— Дядь Коль!? Вы, что ли? — Дина прижала трубку ухом к плечу, повернулась к матери. — Это дядька Колька, брат твой.
— Спроси, что надо?
— Дядь, мамка спрашивает, что тебе надо?
— Передай матери, сейчас приеду.
 
Дина накрутила на палец прядь над ухом.
— Трубку повесил. Сказал, сейчас приедет.
 
Мария побледнела, прижала ладони к вискам.
— Ой, чует мое сердце недоброе! Господи! Не дай Бог! Все утро голубь на окно садится и стучит, стучит, вот и настучал беду.

Девочка присела рядом с матерью, обняла за плечи.
— Мам, ну, не надо! Еще ничего неизвестно. Дядя Коля приедет, все расскажет, — указала пальцем на экран. — Видишь, мультики показывают, значит, ничего страшного не случилось.
— Показывают! — возмутилась женщина. — Это же не член правительства разбился, чтобы балет передавать.

— Звонят в дверь! — соскочила с дивана Дина. — Дядя Коля приехал.
Через минуту в комнату вошел высокий, средних лет, темноволосый с высокими залысинами, мужчина.

— Новости слушали?
Мария махнула рукой.
— Что случилось? Скажи, наконец, не рви сердце!

Николай присел рядом с сестрой, достал из кармана большой белый носовой платок, тщательно вытер вспотевший лоб.

— В цехе по радио говорили, два самолета в небе столкнулись. Мишины дети уже должны долететь?
— Мария всплеснула руками.
— Ой, не дай Господь!

На экране застыли стрелки со знакомыми позывными.
— Тихо! Москва! — Дина надавила на пульт, увеличивая громкость.
— Добрый день! — объявила молоденькая девушка - диктор. — В эфире — Новости! В ночь со 2 на 3 июля 2002 года, в небе над Швейцарией, в районе Боденского озера потерпел крушение пассажирский самолет ТУ-154, Башкирской авиалинии, следовавший в Испанию. По предварительным данным, пилот получил от диспетчера неправильные координаты, и, столкнулся со встречным, грузовым Боингом -747. Пассажиры— 71 человек, в основном, летевшие на отдых, дети и экипаж погибли. На месте катастрофы работают эксперты. Родственники могут обратиться за разъяснениями по контактному телефону. (1)

На экране высветился ряд цифр.

Мария перекрестилась.
— Мариночка, Ромочка, Леночка погибли!? — глаза женщины расширились. — Они летели этим рейсом. Что с Мишенькой станет? Господи, за что!? — крупные слезы покатились по смуглым щекам. — Ой, горе, мне, горе! — она сжала виски ладонями и закачалась всем телом.
— Маша, не надо! — Николай дрожащими пальцами погладил сестру по спутанным волосам.
 
Вытащил из кармана мобильник, набрал номер.
— Миша?
— Знаю! — прохрипел аппарат. — Они разбились! (2)
— Крепись, брат! Я у Марии. Тебя встретить?
— Не надо! — рыдания прервали короткие гудки.

Смяв ткань брюк, Николай затолкал аппарат в карман.
— Неужто, никто не выжил? — Мария до боли сжала кисти рук.
— Кто выживет, Маша? На высоте столкнулись два самолета, всех на куски порвало.
— Ой, что ты такое говоришь? — Мария махнула на брата руками. — Ой, горе, горе! — снова заголосила она.

— Не надо плакать, женщина! Их не вернешь! — Николай заложил руки за спину, прошел по комнате. — Сейчас Михаил приедет, ему силы нужны.
— Коленька, не оставляй его! Как он справится с горем! Чужая страна! Не с кем слова сказать. Динка, открой дверь! — повернулась к дочери.
— Я не закрывала! — девочка подбежала к окну. — Вон дядя Миша машину ставит, сейчас явится.
— Маша, прошу тебя, никаких слез и причитаний! — Николай сердито поднял руку. — Или уйди!
— Ладно. Коленька, не буду! — Мария концом платка вытерла глаза и лицо. Положила руки на колени.

Входная дверь хлопнула. Николай и Мария повернули головы к дверному проему. На бледном лице вошедшего Михаила играет нервный мускул.
— Мишенька! — прошептала Мария.
— Ни слова! И ты! — повернулся Михаил к брату, открывшему рот. — Ничего не говорите! Через два часа самолет. Я уже собрал вещи.
— Я с тобой! — Николай поднял вверх руку. — Не спорь! Одного не пушу!
Лицо Михаила перекосила гримаса. Он хотел возразить, но, махнул рукой.
— Ладно, только никаких лишних разговоров!

+ + +

Происходящее воспринимается, как сон. Штамп на билете, проверка вещей, ожидание в душном накопителе. Постоянный наблюдающий взгляд. Опекает как маленького! Раздражение охватывает Михаила всякий раз, когда глаза встречаются с глазами брата.
— Внимание! Пассажиров, следующих рейсом Москва — Цюрих, просим пройти на посадку!

Михаил вздрогнул, поднял с пола черную сумку. Грудь сдавило резкой болью, перехватило дыхание.
— Тебе плохо!? — Николай положил руку на плечо Михаила.
— Нет, нет, отпустило. Пойдем!

С шумом винтов пришел страх. По спине течет холодный пот. Мелкая дрожь сотрясает тело. Михаил сжал колени, задвинул ноги под кресло, скрестил на груди руки, закрыл глаза. Как она умирала? Мысль давно не дающая покоя, теперь настойчиво овладела всем существом. Мгновенно, не ощущая боли, или мучительно долго? А дети? Как вместили их маленькие сердечки свалившуюся на них трагедию? О чем думали в последние минуты? Вспоминали обо мне? Говорят, существует предчувствие! Мое сердце ничего не почувствовало.
Перед глазами закружились разноцветные круги, как в детском калейдоскопе. Фигурки, быстро сменяя друг друга, сложились в любимый силуэт.

— Красавица моя! — Михаил восхищенно глядит на пальцы жены с ярко накрашенными ноготками, быстро и ловко сплетающими стебельки полевых цветов.

Лена повернула колено, и ворох ромашек, анютиных глазок, желтых лилий, скатился с подола красного сарафана на примятую траву.
— Да ну, тебя! — молодая женщина потянулась за упавшим букетом. Черные кудри рассыпались, легли мягкой волной на оголившееся округлое плечико. В карих глазах, стрельнувших на мужа, вспыхнул огонь.

Мужчина положил горячую ладонь на плечо женщины, потянул к себе.
Лена оттолкнула руку.
— Не смущай и не мешай! Сейчас закончу! — перекинула стебельки ромашек, связала крепким узелком. — Ну, вот! Готово! — набросила венок на голову, прищурила глаза.
— Идет!?

Михаил потянулся к жене, но она увернулась, бретелька красного сарафана съехала, оголив пухлую грудь с маленьким розовым соском.
На глаза мужчины наплыл туман.
— А это тебе! — прозвенел над ухом тонкий голосок, пахучий обруч защекотал лоб.
Лена вскочила на ноги, подпрыгнула, описала в воздухе всем телом, круг, опустилась на колени рядом с мужем. Продела пальцы между пальцами его ладони, вытянула руки вперед, и, давясь смехом, громко произнесла.
— Венчается раб божий, Михаил рабе божьей, Елене!
Мужчина рассмеялся.
Лена хитро скосила глаза.
— Теперь мы с тобою законные муж и жена.
Михаил сдавил ладонями плечи Елены, прижал к траве. Страстным поцелуем закрыл рот. Мир полетел в бездну.
— Мама, мама! А мне веночек, как у папы, с лилией! — звонкий девичий голосочек нарушил их рай.

Маринка положила тонкие пальчики на плечо отца.
— Отпусти, маму! Пусть она мне веночек сплетет!
— И мне! — подбежал Рома.
Лена открыла глаза, взъерошила ладонью волосы мужа.
— Нежности отменяются! — села, оправила на коленях юбку.
— Уже сплела! Давай головку! — душистый полукруг примял густые каштановые детские пряди.
— Как раз по тебе шапка!

Рома водрузил себе на голову оставшееся цветочное сооружение, закрывшее лоб и глаза лепестками.
— Иди сюда, я поправлю! — засмеялась Лена.
— Не надо, мне так нравится! — Ромка помчался по траве, мелькая длинными загорелыми ногами, с розовыми пятками.
— Не лезь в холодную воду! — крикнула вслед сыну, женщина.
— Почему мой веночек без лилии? — капризно топнула ножкой, девочка.
Лена обняла маленькие плечики.
— Лилия — цветок для мужчин и мальчиков. Видишь у меня тоже без лилии.

Маринка, ухватив двумя ручками, короткую пеструю юбочку, закружилась по полянке, приминая маленькими ножками ромашки, лютики и пушистые одуванчики. «…Мы теперь утята…» зазвенела над лугом, песня.
— Она на тебя похожа! — наклонился к жене, Михаил, — Только волосы светлые.
Лена склонила голову на плечо мужа.
— Потемнеют! Она вся в тебя!
Необъяснимый сладкий аромат помады, духов опьянил Михаила, вкус поцелуя увлажнил губы.

+ + +

Самолет плавно покачал крыльями. Михаил вздрогнул, открыл глаза. Вот так же, наверное! Прежде, чем упасть, ужасная качка напугала людей. Всех охватила паника. Или все произошло очень быстро. Надо было лететь вместе! Повернул голову. Николай откинул спинку кресла, удобно вытянул ноги, кисти рук спокойно лежат на подлокотниках. Тихое посапывание выходит из полураскрытых губ. Спит! Завидую ему! Забыть прошлое и настоящее! Погрузиться хоть на несколько минут в сладкую дрему. Он крепко сомкнул веки. Перед глазами закружилось красное пятно. На его фоне возникло лицо Елены в венке из ромашек. Губы женщины раздвинулись в счастливой улыбке, блеснул ряд крепких белых зубов. Она склонила головку к плечу. Внезапно, образ исказился, будто художник, нарисовавший прекрасный портрет, неудовлетворенный работой, в порыве гнева, размазал краски мокрой тряпкой. Рот женщины искривился в омерзительном оскале, щеки опали, волосы склеились в длинные бесцветные пряди, и страшный образ мгновенно исчез. Вместо него, на голубом покрывале, в блестящем серебряном ободке, как на тарелке, появились две детские головки в цветочных венках. Из их глаз, посыпались розовые лепестки, налипли на круглые щечки. Ангелочки мои! Прошептал Михаил.

— Пристегните ремни, идем на посадку! — прервал видения резкий голос стюардессы на английском языке.
Самолет затрясся всем корпусом, задрав вверх нос, стукнулся задними шасси о твердый бетон, потом плавно коснулся передним носовым, подпрыгнул и побежал по дорожке.
— Слава Богу! Прилетели! — Николай вытер носовым платком, лоб и щеки. — Кажется, вздремнул немного. А ты?
Михаил покачал головой.
— Я не спал. Не смог. Страшно!
— Крепись! — Николай сжал плечо брата.

Глава 2.

У трапа пассажиров встретила молодая симпатичная девушка в форменном костюме работника аэрофлота.
— Просим всех пройти в здание! — по-русски, почти без акцента, произнес седой мужчина, сопровождающий ее.
Какой неприятный голос, с раздражением подумал Михаил.
— Куда идти? — приблизилась к братьям пожилая женщина в черном платье, и низко повязанном на лоб, платке. Что они сказали?
— Нас проводят! Не волнуйтесь! — Николай участливо коснулся ладонью ее плеча. Она кивнула головой, поправила, висевшую на сгибе локтя небольшую клетчатую сумку и, неуверенно ставя ноги, как после долгой болезни, пошла вслед за группой пассажиров, последовавших за сотрудниками авиакомпании.
Николай наклонился к брату, шепнул на ухо.
— У нее тоже двое детей погибли.
Михаил кивнул. На миг перед глазами возникли улыбающаяся Лена, прыгающие от радости дети, впервые летящие на самолете. Он не мог поверить, что эти образы уже в далеком прошлом, и остались только в его памяти.
 
+ + +

Небольшой зал. Вдоль широких, застекленных стен, ряды стульев с высокими спинками. Лучи яркого летнего солнца ласково заглядывают сквозь стекло, в котором отражается голубизна неба. Будто не случилось ничего! Толпа остановилась в середине залы. Михаил поставил на пол сумку. Его удивила тишина. При скоплении народа, ни единого звука. Все замерли, в ожидании предстоящей процедуры. Как это будет происходить? Куда пригласят? Доставили уже тела? Сколько еще ждать? Мужчина почувствовал, как внутри него все застыло, будто покрылось коркой льда. Передернул плечами, мелкая дрожь охватила тело. Сжал зубы, обхватил себя руками за плечи, пытаясь согреться. Стоявший рядом, Николай положил руку на его плечо. Как сейчас ему хотелось остаться одному, только одному, наедине со своей болью. Он не верил, что кто-то понимает постигшее его несчастье.
— Это мое, только мое! И касается только меня! — тихо выдавил сквозь зубы.
Николай кивнул и отошел к ряду стульев, опустился на широкое сиденье, обитое черным дерматином. Он не обиделся на брата, понимая, что сейчас слова утешения — лишние. Хоть краем глаза взглянуть на место происшествия. Наверное, смотреть страшно! Кровавое месиво вперемежку с обломками обгоревшего железа. Остановил взгляд на толпе, сгрудившейся посреди помещения. Никто не присел, кроме меня. Все в ожидании.
Михаил медленными шагами прошел до окна, развернулся, остановил глаза на широкой двустворчатой белой двери. Ну, откройся! Ожидание невыносимо. Войдите хоть кто-нибудь! Тревожный взгляд сверлит гладкую поверхность, как в гипнозе.
Наконец, дверь распахнулась, женщина средних лет в форменном кителе служителей аэропорта, перешагнула порог, обвела собравшихся спокойным взглядом серых, искусно подведенных черным карандашом, глаз. Подняла руки с листками белой бумаги.
В комнате стало еще тише. Тишина будто, каменной плитой, придавила всех. Тот же седовласый мужчина- переводчик, внятно произнес.
— Сейчас зачитают фамилии погибших.
Михаил напряг слух. Застучало в висках. Не пропустить! Не отрывая взгляда от женщины с белеющими листами в руках, замер.
Спокойное, ровное контральто нарушает тишину, словами, понятными без перевода. Каждый из присутствующих напряженно вслушивается в чужой голос, в страшном ожидании услышать знакомую фамилию.
— Нероевы: Елена, Роман, Марина!
Михаил вздрогнул. Будто железным молотком простучало в сознании: Нероевы: Елена, Роман, Марина! И снова Елена, Роман, Марина! Елена, Роман, Марина! Закрутилось болью в голове. Николай приблизился к брату, сжал руку.
— Крепись! Я с тобой!
       Лицо Михаила побледнело, на щеках задвигались желваки. Они погибли! Чуда не произошло!
— Их нет! Понимаешь!? Их больше нет! — он не видит подошедшего Николая, не слышит слов утешения. Не может признаться себе, что все-таки не переставал надеяться. Теперь надежда умерла!
Оттолкнув Николая, Михаил подошел к женщине.
— Моя семья! Я должен их увидеть!
— Тела еще не доставили с места происшествия. Вас пригласят на опознание. Наберитесь терпения и ждите! — объяснил бесстрастным голосом, переводчик.
Михаил повернулся к брату.
— Объясни им, я сам найду. Только пусть укажут место.
Николай, путая немецкие и русские слова, обратился к переводчику.
— Не положено! Туда нельзя! Ждите! — пояснили ему.
Михаил круто развернулся, каблуки туфель оставили на линолеуме темный след, побежал к выходу. Ладони коснулись толстого холодного стекла, толкают преграду, но она не поддается. Николай догнал брата.
— Это стена. Выход рядом! — потянул за руку.
Михаил вцепился в руку Николая, тело дернулось, нога поскользнулась, он стукнулся лбом о стекло. Не обратив внимания на боль, толкнул дверь, и выскочил на улицу.
— Найди машину, узнай где! Ну, сделай что-нибудь! Мне надо туда, понимаешь!? Я должен их видеть! — глаза сверкают фосфорическим светом. Кажется, от них брызжут искры.
Николай понял, уговаривать бесполезно. Сметет все на своем пути, испепелит взглядом любого, кто попытается отговорить от безумной затеи. Наверняка, там, полицейский пост, никого не подпускают. Метнулся к стоянке. Его заразило энергией и нетерпением Михаила. Размахивая руками, от волнения позабыв все необходимые слова, объяснил водителю. Тот кивнул. Николай махнул рукой Михаилу.
Полы незастегнутого пиджака раздулись в стороны, колени поднимаются до груди. Николай никогда не видел, чтобы брат так бегал. В два прыжка, Михаил очутился рядом с ним.
— Ты объяснил? Он отвезет? — Стукнувшись головой о край кабины, Михаил упал на сиденье.
Он не ощущает боли, и видимо, плохо осознает, что происходит, понял Николай.
Машина, обогнув строения, выехала на мощеную, серыми бетонными плитами, дорогу. Замелькали побеленные столбики у обочин. Словно стражи, выстроились в строгий ряд, высокие зеленые тополя. Везде одно и то же. Дороги, деревья. Только горе у каждого свое. Но никто, ни в какой стране от него не застрахован.
Николай представил груду железа, вперемежку с человеческими телами. Озноб охватил тело, застучали зубы. Взглянул на Михаила. Вцепившись побелевшими пальцами рук в переднее сиденье, он не отрывает горящего взгляда от серого дорожного полотна.
Машина подпрыгнула и остановилась у края поля, заросшего густой, зеленой травой.
— Дальше нельзя, не пустят! — произнес по-немецки водитель.
Михаил распахнул дверцу автомобиля. Шагнув, в искрящуюся свежей утренней росой, траву, остановился. Куда! Где они!?
— Может быть, вернемся!? — робко произнес Николай, не надеясь на положительный ответ. — Они доставят, там и опознаем!
Михаил заскрипел зубами. Взгляд красных, воспаленных глаз, остановившихся на брате, испугал Николая. Лучше не перечить! Вздохнул Николай.
Михаил вгляделся прямо перед собой. Вдалеке увидел группу людей в ярких, оранжевых жилетах. Путаясь ногами, в растительности, побежал. Николай побежал следом. Вскоре широкая желто-черная лента и двое полицейских с автоматами преградили им путь.
— Пустите, там моя семья! Пропустите! — Михаил ударил себя в грудь кулаком. Глаза налились кровью.
— Жена и двое детей! — объяснил Николай. Вы его не удержите. Пропустите!
Полицейские переглянулись, один кивнул и отвернулся.
Пригнувшись, Михаил пролез под лентой и побежал. Николай едва поспевает за ним.
Огромное поле, покрытое густой зеленой травой, забрызганной каплями свежей утренней росы, искрящейся цветами радуги в солнечных лучах. Высокие стебли полевых цветов, покачивающих головками. Спотыкаясь, цепляясь носками туфель, за растительность, Михаил бежит, видя вдалеке, перед собой только, поднимающиеся, высоко вверх узкие столбики серого дыма. Я сам найду их! Сам! Твердят пересохшие губы. Они не должны прикасаться к ним! Не смеют!
Спасатель в оранжевой каске, разгребающий догорающий мусор, бросил на землю лопату, двумя ладонями уперся в грудь возникшего перед ним, мужчины. Взгляд искрящихся гневом, глаз впился в препятствие. Михаил занес кулак над головой рабочего. Подбежавший Николай успел схватить брата за руку. Человек отскочил в сторону.
Михаил остановился, не решаясь ступить на черную, будто вспаханную землю, с торчащими кое-где желтыми травинками. Куски обгоревшего железа, смятые остатки двигателей, обломки кресел, клочья обгоревшей ткани. Все, что недавно было сумками, пакетами, одеждой, обувью, людьми. Стало кучами, грязного, щедро политого, водой, мусора. В глазах и в носу защипало, от едкого запаха прогоревшей ткани. Ночью шел дождь, или постарались пожарники? Наверное, и то, и другое, подумал мужчина. Где же люди? Неужели никто не уцелел? Может быть, синие, красные, черные пятна, как островки на обожженной земле и есть останки живого!? Страх и ужас сковал тело.
Возле серого камня, обломок хвоста самолета, врезавшись в землю, высоко поднял острый обгоревший край. Розовое пятно атласной ткани, под ним, ослепило глаза. В два прыжка, Михаил очутился рядом. Маленькие ручки обнимают куклу, подаренную им на год рождения. Она никогда с нею не расставалась. Смятый шелк, обсыпанный черным пеплом, открыл пухлые детские коленочки. Побледневшее личико, с раздвинутыми в улыбке розовыми, еще не успевшими побледнеть, губками, застыло в маске вечного сна.
Ноги налились тяжестью. Сердце подпрыгнуло и замерло.
— Марина! — вырвался из горла хриплый звук. Мужчина упал на колени рядом с телом дочери. Спит!? А вдруг!? Михаил, затаив дыхание, коснулся ладонью бледной щечки. Холод сковал пальцы. Провел указательным пальцем по лбу девочки, очертил линию носа, губ. Сомнений быть не могло. Девочка мертва! Умерла во сне, не почувствовав боли! Бог принял ее как ангела! Михаил продел руки под холодное тельце, поднял дочь на руки. Спотыкаясь, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный, пошел по, взрыхленным взрывом, комьям земли.
— Смотрите! Ни одного повреждения на ее теле. Ни одного! Потому, что она ангел! Как ангел опустилась на Землю!(3). Она никому не сделала ничего плохого! Кто отнял у нее жизнь!? Он ответит перед людьми, перед Божьим судом. Ответит так, что все содрогнутся от ужаса!
Мужчина положил маленькое тельце на маленький островок зеленеющей травы, чудом уцелевшей среди адского пепелища. Будто для нее Бог сохранил последнее ложе! Промелькнуло в мозгу неожиданной радостью.
Подошел Николай. Крик застрял в глотке. Глаза обожгли, набежавшие слезы.
— Молчи! — сквозь зубы прошипел Михаил, — Там Роман, Лена! — смяв ладонями, траву, перевесив тело на правый бок, тяжело поднялся. — Стой здесь! — скомандовал Николаю — Ты отвечаешь! — припадая на правую ногу, пригнувшись, побежал к чернеющей полосе, места катастрофы.
Мысок туфли запутался в обгоревших стеблях диких вьюнов.— Сейчас, сейчас! — прошептал Михаил. Пальцы разорвали густые плетения сорняка. От наклона, закружилось в голове! Присел на влажные земляные комья и увидел, длинные стройные ноги с ярко накрашенными ухоженными ногтями, обутые в красные босоножки на высоких каблуках. Кажется, сейчас их хозяйка встанет и, пройдет легкой походкой по высокой зеленой траве. Ее любимые босоножки! Перевел взгляд выше. Острый кусок серебристого железа глубоко вонзился у основания лба. Голова женщины утонула в густой красной луже. Михаил вздрогнул и отвернулся. В метре от Елены, десятилетний ребенок уткнулся лицом в окровавленную траву. Серый джинсовый костюмчик забрызган кровью. Рваные клочья брюк оголили раздробленные кости ног. Михаил узнал сына. С минуту, сидел, будто мертвый. Не в силах встать на, сведенные судорогой, ноги, подполз к мальчику. Перевернул тело. Оторвал прилипшие к бледному лицу, окровавленные пальчики. На лбу две багровые царапины. На правом глазу огромный кровоподтек. Глаз выбило! Понял Михаил. Потянул сандалик, съехавший с правой ноги и, зацепившийся за белый носочек. Прижал к груди. Взгляд застыл на ржавых буграх сырой земли. Голубая горошина, прикрытая сгнившим прошлогодним листом, блеснула под солнечным лучом. Мужчина пальцами раздвинул влажные комья. Ниточка крупных бирюзовых бус легла на грязную ладонь. Маринин талисман! Вот и все! Сандалик, бусы, искалеченные тела! Моя семья! Михаил почувствовал, как его тело будто опутали цепями. Занемела грудь, заложило уши. Дикая боль огромной иглой пронзила голову. Сжав, испачканными кровью, пальцами, виски, мужчина упал на обгоревшую землю. Громкий стон разнесся по полю. Так кричит подстреленная, злым разбойником, огромная птица.
Двое санитаров в белых халатах подбежали к распростертому на обгоревшей траве, кричащему человеку.
— Кто пустил! Ответите за нарушение безопасности! — подбежал высокий седой мужчина.
Сильные руки подняли Михаила, поставили на ноги.
— Идти можете!? — прозвучали над ухом Михаила чужие непонятные слова.
Он оттолкнул руки, сжимающие его локоть.
— Моя семья! Вот моя семья! Все, что от них осталось!
Чья-то рука легла на его плечо.
— Не трогайте меня! — оттолкнул Михаил. — Не подходите! — Вращая, налившимися кровью, белками глаз, замахал руками. Будто отгоняя облако, возникших перед его глазами, жужжащих, мохнатых черно-желтых диких, шмелей.
— Оставьте его! — подошел Николай. Он сразу узнал красные босоножки Елены, раздавленное тельце Романа. — Там тело дочери, — указал на примятый кустарник.
— Быстро носилки! Грузите тела! — распорядился пожилой мужчина. — Посторонних просим покинуть место происшествия!
Николай положил руки на плечи Михаила. Тот сжал виски ладонями, застонал.
— Оставь меня! Не трогай!
— Пойдем! Их отвезут в морг. Остальное, не наша забота. Тебе надо отдохнуть!
Михаил дрожит всем телом. — Голова! Голова! Ноет, разрывается на части.
— Надо отдохнуть! — Николай потянул брата за руку. — Пойдем отсюда.
— Покиньте поле немедленно! — огласил местность громкоговоритель. У обочины ждет автобус! — понял Николай чужую речь!
Михаил почувствовал, отяжелели ноги, тело завалилось на бок. Опустился на колени. Как мы расточительно расходуем свои нервы, на различные жизненные неурядицы. Перегорела лампочка, кричим, разбили тарелку, опять бесимся, порвался костюм — трагедия! Это мелочи! Обычные, сопровождающие жизнь, ситуации. Горе — потеря близких людей! Здесь ничем нельзя помочь. Ты бессилен! Ты можешь только наблюдать, и ничего не в состоянии изменить, тем более, помочь. Кто я сейчас? Пассивный наблюдать! Еще недавно они двигались, дышали, страдали, радовались! Жили! Как все! Страшное слово — «были» — перечеркнуло их жизнь.
Единственное желание — закрыть глаза и не видеть страшной картины! Не видеть ничего!
— Ангелочки мои! Ангелочки мои! — снова и снова повторяет Михаил, сжимая ладонями голову, раскачиваясь всем телом.
— Когда можно забрать тела? — обратился Николай по-английски к человеку в белом халате.
Тот пожал плечами.
— Идите! Идите! Вам все объяснят! — махнул на него рукой приблизившийся полицейский.
— Они ответят за всё! — понял Николай по артикуляции губ брата. Холодный пот выступил на его лбу.
— Они ответят за всё! — сжав зубы, повторил мужчина.
Николай с ужасом вгляделся в исказившееся лицо. Не в себе, или охватила злоба? Слова утешения, замерли на губах.
Михаил поднял руки вверх.
— Кто это сделал? Кто виноват? Вы ответите! — он закрыл лицо трясущимися мелкой дрожью, пальцами и зарыдал.
— Господи! Накажи виновного! — сквозь рыдания, угадал Николай, произносимые братом, фразы. — Неужели ты не видишь эту ужасную несправедливость!
— Я отомщу! Я отомщу! — Михаил сжал кулаки.
Николай испугался. Никогда не видел брата в таком состоянии.
— Врача? Помощь? — подбежал мужчина в белом халате.
— Ничего не надо! — Николай сжал плечо Михаила. — Крепись!
Михаил вцепился в руку Николая, тяжело поднялся на ноги. В голове стучат молотки, сердце сдавило у горла. Ни к чему показывать свое горе при чужих людях. Для них это просто несчастный случай на работе, и возможно, не первый. А для меня — лишение семьи, удар судьбы! Им никогда не понять!

Глава 3.

Зеленая ветка сирени, качнулась под дыханием легкого вечернего ветерка, зацепилась за тюлевую гардину раскрытого окна. Мелкие сиреневые лепестки осыпались на широкий подоконник, упали на ковер.
Сирень отцветает, розы радуют глаз, разноцветьем красок! А тут, словно дьявол заглянул в дом, несчастье принес! Нет ничего ужаснее, ожидания похорон! Подготовка дома, готовка поминальных блюд, встреча тела, прощание! Крепишься из последних сил, глотаешь слезные комки, потому что, не смотря на страдания, необходимо выполнить обряд по полной программе. Ужасно еще и другое. Как бы ни любил того, кто навсегда оставил этот мир, торопишь время, твердя в мозгу одну фразу: «Скорее бы все закончилось!» В такие минуты, с чувством благодарности ощущаешь и принимаешь скоротечность времени.
Мария поправила черный платок, низко повязанный на лоб. Словно обруч, голову давит проклятый! Когда приедут! Уж больно тяжко ждать! Извелась! А каково Мишеньке! Хорошо, Коленька с ним поехал. Женщина встала с дивана, оправила черную юбку, подошла к окну.
Дина приблизилась к матери, обняла за плечи, прислонилось прохладной щекой к ее щеке.
— Мам, я все зеркала накрыла черными тряпками, как ты велела.
— Спасибо, дочка! — Мария провела ладонью по волосам девочки. — Платок повяжи!
— Потом, как приедут! Жарко! — девочка заглянула матери в лицо. — Мам, ты бледная, как полотно, и глаза красные.
— Голова болит! Тяжко ожидание! Если б с радостью ждали, а то, не дай Бог! Врагу не пожелаю! Скорее бы подъехали! Уж вечер, сейчас и солнце зайдет. А говорили, утром приедут. Уж не случилось ли что?
— Приедут, мам! Не волнуйся! Похороны завтра. — Дина склонила головку к плечу матери.
— Ой, отстань, с ласками, и так тяжко! — оттолкнула девочку, Мария.
— Ты всегда так! — Дина вытерла ладошкой, набежавшие на глаза, слезы. — Сразу орешь!
Мария махнула на дочь, рукой.
— А ты не обижайся, по каждому пустяку! Кровь у нас горячая, кавказская, вся порода наша такая! Не до тебя сейчас!
— Я не такая! — надула щечки, Дина.
На улице заурчал мотор.
— Приехали! — Дина схватила, висевший на спинке стула, черный платок, накинула на голову. Мелькая босыми пятками, выскочила во двор, остановилась на узкой дорожке.
Двое мужчин внесли железный ящик, поставили на, аккуратно постриженный зеленый газон.
Мария встала в дверном проеме, сжала ладонями виски.
— Ой, горе! Горе! Леночка, Ромочка, Мариночка!
Михаил перешагнул порог калитки, остановился у бетонной дорожки.
— Мишенька, братик! — Мария, раскинув руки, подбежала к брату, обняла. Зарыдала, обливая его лицо, слезами.
— Маша, перестань! — Михаил отвел руки сестры, прошел к винограднику, опустился на узкую скамейку, далеко вытянул ноги.
Николай сунул одному из мужиков, терпеливо ожидающих у распахнутых узорчатых ворот, зеленую бумажку, усмехнулся, заметив, как радостная ухмылка, пробежала по его губам. Узка граница между счастьем и несчастьем!
Дина подбежала к ящику, приложила ладонь к холодному железу и тут же отдернула. Открыла рот, спросить, что здесь, но слова застряли в горле. Девочка поняла, какой ужасный груз привезли в дом дяди Миши.
— Завтра похороны! Слезы тоже оставьте на завтра! — Николай обнял сестру, махнул рукой Дине. — Оставьте его! Пойдемте в дом.

+ + +
 
Николай потянул к лицу плед. Оголенные ступни пощекотал холод. Завернул ноги в пушистую ткань, почувствовал озноб в плечах и спине. Повернулся на бок, колени уперлись во что-то мягкое и упругое. Открыл глаза. Под головой, маленькая подушка, обшитая красным шелком, спинка дивана. Ох! Хлопнул себя ладонью по лбу, вспомнил вчерашний день.
Через незадернутые гардины, в открытое окно глядит большая круглая луна. Играет с ветром занавеска. Динка не закрыла, вот и пробрал холод до костей! Скачет, как коза! Сел, пригладил ладонью взлохмаченные волосы. Обвел взглядом комнату, протянул руку, нащупал в темноте куртку, висевшую на спинке стула, набросил на плечи, осторожно ступая, прошел к выходу, толкнул дверь на крыльцо.
Стрекот кузнечиков прогнал сон. Ишь, как заливаются! С наслаждением вдохнул аромат цветов. Хорошо, свой дом! В городской квартире на балконе розы не посадишь! Виноград скоро созреет. Время готовить кувшины для вина. Поднял голову. Красота! На темном бархатном небе яркие крупные звезды. Кавказ самое лучшее место на Земле! Закинул руки за голову, сладко потянулся, подхватил куртку, сползшую с плеча. Темное пятно у дорожки разом остановило любование красотами ночи. Господи! Вздохнул мужчина. Неужели он так и сидит здесь всю ночь!?
Возле цинкового ящика, на маленькой скамеечке, Михаил сжался в комок, поставил локти на колени, обхватил ладонями голову.
Николай подошел к брату.
— Пошел бы подремал. До утра далеко.
— М, м, — промычал тот в ответ.
— Что мычишь, пойди в дом, — тронул Михаила за плечо. Сквозь кожу куртки ощутил мелкую дрожь.
— Да ты, озяб, простудишься!
Михаил тяжело отнял руки от висков, будто они приклеены. Сверкнул глазами.
— Я не уйду, не могу уйти, не понимаешь!?
Блуждающий взгляд брата напугал. Николай пожалел, что нарушил уединение Михаила.
— Извини, хотел как лучше, ночи прохладные.
Михаил сжал виски и тихо застонал.
Пусть сидит! Вздохнул Николай. Ему так легче. Завтра тяжелый день. Уж скорее бы прошел! Еще раз бросил взгляд на темный купол неба и, шаркая домашними тапочками по твердому грунту дорожки, сутулясь, побрел в дом.

+ + +

Смолкли звуки траурного марша. Двое мужиков в серых матерчатых робах положили на влажный земляной холм, большой венок из красных роз. На черной ленте блестит золотистая надпись: «Ваша гибель зачеркнула мою жизнь!» Поставили портрет в траурной рамке. На снимке, очаровательная темноволосая женщина, с улыбкой на румяных губах, обнимает юного мальчика и малышку с ямочками на щеках, сжимающую в руках белокурую куклу.
Михаил пригладил ладонями поседевшие волосы.
— Вот и все! Никого нет! Мечты, надежды, радости похоронены под этим холмом!
Николай хотел сказать: ты не один, у тебя сестра, брат, племянники. Выплеснуть серию слов, обычно произносимых в таких случаях. Жизнь продолжается! Все лучшее впереди и прочее, тому подобное, но язык будто присох к небу. Кивнул головой, сам не понимая, соглашается с братом, или нет. Слова утешения сейчас неуместны и прозвучат неестественно. Со вчерашнего дня, как вернулись из Швейцарии, Николай понимает, сочувствие — рождает в Михаиле раздражение, и ненависть. Он посмотрел на втянутые плечи, склоненную седую голову. Как объяснить, что и я, и Маша также сильно чувствуем его боль. Но, наверное, лучше ничего не объяснять.
Последний, прощальный взгляд! — Спите спокойно! Пусть земля будет вам пухом! — прошептал Николай, и, утопая туфлями в комкастой, рассыпающейся почве, пошел к автобусу.
Михаил прикрыл глаза уставшими почерневшими веками. Нет, они не могут меня понять! У них семья, дети. Вон у Марии, Динка подросла, у Коли двое сыновей, постарше моего Романа. А мои навек останутся здесь, в сырой земле. Как примет Господь их искореженные тела!? Содрогнется ли его сердце от жалости и сострадания!? Уйти, укрыться от всяких глаз! Не видеть никого, не слышать звука человеческого голоса.
Крупная капля упала на лист сирени, у соседней могилы. Не удержавшись на пыльной поверхности, скатилась на высокую, высохшую траву. Вторая, третья. Дождь застучал по могильным плитам. Влажный ветерок пронесся над непокрытой головой одинокого человека. Михаил протянул ладони, и дождевая влага мгновенно наполнила их. Плеснув в лицо, вздрогнул от прохлады. По щекам покатились крупные капли, смешиваясь, с хлынувшими из глаз, слезами.
— Как мне жить!? Зачем!? — громкий стон вырвался из груди.
Покачиваясь на непослушных ногах, Михаил пошел к машине.
Нога соскользнула с мокрой ступеньки. Ухватился за стальной поручень, вмонтированный в дверцу, собрав оставшиеся силы, влез, опустился на ближнее сиденье у окна, протянул ноги, закрыл глаза. Я конченый человек! Промелькнуло в голове. К жизни не осталось ни сил, ни интереса. Ничего не хочу! Моя жизнь закончилась там, рядом с ними!
Наташа просунула ладошку под руку Николая.
— Он сам не свой! Ты его не оставляй, вдруг что-то с собой сделает?
Николай погладил пальцы жены, покачал головой.
— Ему лучше побыть одному. Для него никто и ничто сейчас не существуют. Я стою рядом, он меня не видит и не слышит, или не хочет видеть. Не воспринимает моего голоса, смысла произносимых слов. Боюсь, у него зреет злоба, чувство мести. И пока не отомстит, не успокоится. Это меня пугает.

Глава 4.

Сколько времени необходимо человеку, чтобы успокоиться, забыться от постигшего горя!? Как свыкнуться с потерей близкого человека, приучить себя к одиночеству. Проснуться утром в холодной одинокой постели, обвести взглядом пустую маленькую кроватку, наброшенную тюлевым пологом, заглянуть в детскую, и увидеть, аккуратно заправленную одеялом, не тронутую постель. Или, вычеркнуть из памяти прошлую жизнь. Не входить! В спальню, в детскую, в столовую. Закрыть уши, в которых все еще звучит смех детей, закрыть глаза, которые видят улыбку жены, накрывающей стол к воскресному завтраку. Михаил выбрал последнее. Он ограничил свое присутствие в доме, небольшой гостиной, которая служила раньше кабинетом. Но и это не помогает забыть прошлое. Болит душа, колющая боль сжимает сердце. Стены родного дома только усиливают страдания. Где найти уголок душевного спокойствия, к кому приклонить уставшую от воспоминаний, голову? Каждое утро теперь начинается с посещения кладбища. Здесь для него продолжается жизнь! Хотя он и сам не понимает, живет или нет.
       Решетчатые кладбищенские ворота распахнуты настежь. У, побеленной, увитой зеленым плющом, стены конторского домика на невысокой скамеечке, пожилой сторож, в наброшенном на плечи, ватнике, затянулся дешевой папироской. Прищуренные глаза остановились на вошедшем высоком седом мужчине, обросшем густой черной бородой.
— Входи, мил человек! — мужчина поставил перед маленькой рыженькой дворняжкой, жестяную миску, наполненную густой похлебкой. Собачка тявкнула, склонилась над пищей.
Михаил, кивнул, на секунду задержал взгляд на собаке. Она счастливей меня! Впервые ощутил чувство зависти. Дышит, поглощает съестное, а главное, довольна своим существованием. А я!? Вздохнул, не сводя глаз, обогнул чавкающую собаку, свернул на боковую аллею.
Босые ноги в старых коричневых сандалиях, неслышно ступают по знакомой тропинке. Высокие деревья, вдоль дорожки, качают зелеными кронами. Густая листва шепчет своим обитателям, о наступившем утре, о быстротечности времени, о таинстве смерти. В ее шепоте слышится ласковый напев колыбельной. Для них наступил вечный отдых, который они, несмотря на любые жизненные прегрешения, заслужили!
Неширокий ручей под стареньким, ажурным, выгнутым над водой, мостиком, разделяет кладбище. Торопится, журчит прозрачная вода. Еще жарко светит солнце, хотя лето на исходе. Сюда не проникает тепло. Здесь тихо, холодно и спокойно.
Второй месяц Михаил приходит на кладбище каждое утро. Боится признаться себе, что ежедневные походы в тихую обитель уснувшего царства вечного покоя и тьмы, стали приятной привычкой. Кажется, не будь этих походов, он не сможет существовать, спать, пить, есть пищу, которую каждый день приносит Мария. Сколько здесь, нашедших последнее пристанище! Кто знает, какими людьми они были, хорошими, плохими. Теперь это никого не интересует. Они провели на земле, отпущенный, им срок, и получили, заслуженный отдых!
Знакомая решетка ограды, высокий, в человеческий рост, черный гранитный прямоугольник. На камне выбиты три фигуры: молодая женщина, с развевающимися по ветру волосами, прижала левой рукой к груди, девочку, сжимающую маленькими ручками, куклу. Правой, обнимает, прижавшегося к коленям, мальчика. Красные головки пушистых гвоздик в вазе, вделанной у основания памятника, не успели увянуть за сутки.
— Здравствуй, Леночка! Здравствуйте, мои дорогие ангелочки! — Михаил склонил голову в грустном приветствии, присел на край узкой железной скамейки. Вытащил из вазочки вчерашние цветы, положил на землю у камня. Поставил свежие, аккуратно расправил лепестки. Достал из кармана пакет, разломил пухлую румяную булку, покрошил на небольшой столик, выкрашенный белой эмалью.
— Как провели ночь, не замерзли? Ночи уже стали холодными. Лето заканчивается, скоро осень. Посадил возле вас сирень, розы. Весной зацветут! — Произнесенные почти шепотом, слова, отдались ударом молота в ушах, заныли перепонки. — Вчера весь вечер просидел над старыми фотографиями, — продолжил беседу. Вздохнул, закрыл ладонью, глаза, — Очень по вас скучаю!
Молодой дубок на соседней могилке, сочувственно покачал ветвями.
— Ты меня слышишь, Леночка? Каждое утро прихожу сюда. Поговорю с вами, и легче на душе. Роднее вас у меня никого нет. Засыпаю, и надеюсь, проснусь утром, открою глаза, а ты наклоняешься надо мной. Губы твои раздвинуты в улыбке, волосы щекочут мои щеки. Аромат твоих духов ласкает ноздри. И радуюсь, что мне, всего лишь, приснился страшный сон. Наступает утро, исчезают, как дым, грезы. Вас нет рядом! — Он закрыл ладонями лицо и тихо заплакал.
Дробный равномерный стук нарушил уединение. Мужчина повернул голову. Черный скворец, постукивая желтым клювом, быстро поглощает крошки сдобной булки.
— Обедаешь, пичужка!
Птица скосила на мужчину желтый глаз, свистнула, и, взмахнув крыльями, взлетела на склоненную ветку, провела носом по корявой поверхности, сучка.
Михаил поставил на колени локти, подпер кулаками, щеки.
— Зачем я остался жить без вас!? — прошептали губы мужчины.
Над его головой шепчутся ветви деревьев, щебечут, в дневных хлопотах, птицы, шуршат в высокой траве мыши. Все заняты делом. И только он сидит, опустив до колен, голову, согнувшись на низкой скамеечке, не в силах оторвать глаз от застывшего, каменного портрета. Нельзя постоянно проводить время на кладбище! Вспомнились слова брата. Работа поможет преодолеть горе. Это не для меня! Подумал Михаил. Ничего не хочу! День и ночь хочу быть рядом с ними.
Горячие солнечные лучи пробились сквозь листву, обожгли кожу головы. Михаил пригладил ладонью поредевшие на макушке, волосы, заставил себя подняться. Потер под коленкой занемевшую ногу. Утреннее свидание закончилось.
— Завтра снова приду! Спите спокойно! — не отводя взгляда от памятника, попятился назад. Преодолев узкую тропинку между могилами, обернулся. Красные головки свежих цветов светятся огоньками. Поднял руку, помахал, в прощальном жесте. Повесив на грудь, голову, медленно пошел, по чисто выметенной асфальтовой дорожке.
Свидание с семьей стало для него, необходимостью. Совершил привычный обряд и домой! Ноги сами идут привычной дорогой. Другой ведь нет. Только туда и обратно. Он не радуется солнышку, запахам цветущей природы. Вся кишащая, кипящая вокруг жизненная суматоха вызывает лишь раздражение. Мне все это ни к чему, повторяет про себя, низко склонив на грудь голову, шаркая ногами по тротуару.
Вот, знакомый забор. Михаил толкнул калитку, одолел дорожку до крыльца, тяжело поднялся по деревянным ступенькам. Коридорная половица скрипнула, мужчина вздрогнул, оглянулся. Только бы никто не потревожил. Дорожка пуста. Показалось! Прошел в комнату, опустился на диван. Взгляд упал на фарфоровую кассу, покрытую розовым полотенцем. Мария обед принесла. Потянул носом душистый запах жареного мяса. Поесть? Нет, не хочется. Поднял ноги, ступни уперлись в упругий валик, голова упала на смятую подушку. Руки потянули пушистый плед, накрыли лицо. Никого не видеть и не слышать!
 
Глава 5.

Белое облако расплылось над головой, закрыв голубизну неба. Узкие длинные лепестки ромашки, как снег, запорошили голову. Михаил подставил ладони, бережно поднес к лицу невесомый груз, подул. Цветы взлетели вверх, упали на землю. Желтые головки на длинных стеблях склонились к высокой зеленой траве. Кто оборвал цветы? Елена!? Когда она успела убрать такое огромное поле? Зачем ей столько лепестков? Из них венок не сплетешь? Мужчина застонал, перевернулся на бок, открыл глаза. Сон! Каждую ночь снится что-то несуразное. Будильник щелкнул. Шесть! Пора! Михаил потер пальцами глаза. Они уже проснулись и ждут моего прихода.
Дверь на крылечко распахнулась настежь, под ударом руки. Прохладный ветерок коснулся щек, взъерошил волосы. Просунул руки в рукава ватника. Опять похолодало!
Старенькие галоши привычно ступают по асфальтовой дорожке. Зеленые ивовые пахучие сережки густо устлали деревянный настил, перекинутого через ручей, мостика. Резиновая подошва скользнула, галош слетел с босой ноги, упал в воду.
— Черт! — Михаил нагнулся, подцепил древком лопаты, резиновую обувку, стряхнул, надел на ногу. Намокшая стелька прилипла к ступне. Взгляд упал на светлую, прозрачную воду. Отчего она светится! Солнечный луч вонзил стрелу до самого дна, высветил, покрытое мелкой галькой дно. Может быть, перед дождем? Поднял голову. Синее небо раскинулось огромным куполом, мелкие перья редких облаков, обгоняют друг друга, словно играют в пятнашки.
Весна! А я и не заметил ее прихода. Вот почему кружится голова! Веселая пичужка, громко прочирикав, села на ветку. Равнодушно окинул ее взглядом, поправил на плече лопату, заспешил по узкой дорожке.
Глаза издалека отыскали решетчатую ограду. Калитка скрипнула. Шмыгнула в свежей зеленой траве, серая мышка. Рой вьющихся мошек закружился в солнечном луче. Михаил махнул ладонью, разгоняя назойливых насекомых.
На сиреневом деревце, из лопнувших почек, пробились мелкие зеленые ростки. Острые ветки розовых кустов покрылись коричнево красными лепестками. Прижились! Улыбка раздвинула губы.
Михаил вдохнул пахучий воздух. На соседней могилке, небольшое деревце, как свечами на новогодний праздник, покрылось густыми кистями.
Скоро зацветет! Раньше меня посадили! — с завистью заметил мужчина. Ничего, скоро и у меня зацветут и сирень, и розы.
Букет красных гвоздик, лег на черный гранит.
— Здравствуйте, мои дорогие! Скоро солнышко вас согреет, цветы расцветут! — Прозрачная, круглая, как горошина, слеза выкатилась из-под опущенных ресниц. Медленно скатилась по смуглой щеке, упала на прошлогодний почерневший лист, прилипший к мыску галоши. Я как этот листок, подумал Михаил. Все вокруг пробуждается после зимы, наливается жизненной силой. А для меня время остановилось!
Скрип автомобильных шин об асфальт, нарушил тишину. Михаил поднял голову. На дорожке, у соседней карты, остановился автобус. Распахнулась задняя дверца. Четверо мужчин, один за другим, спрыгнули на землю. Закачался на поднятых руках, обитый красной тканью, гроб, проплывая над памятниками и крестами, к раскрытому влажному рту, готовой могилы. Громкие рыдания эхом разнеслись по кладбищу.
Михаил прищурился, глянул на группу людей, склонившихся, над свежей могилой. Не один я страдаю! Еще одного несчастного сейчас примет земля! Природа проснулась к новой жизни. А для кого-то жизнь закончилась. Останутся родные, близкие люди, с непосильной горькой бедой, дни и ночи, проливающие слезы. Есть в этом справедливость!? Одно оживает, другое покидает мир! Какая связь между живым и мертвым!? Но природа не сетует, не спрашивает для чего, зачем, почему!? Она все принимает покорно. Весну — возрождение, лето — цветение, осень — увядание. И уход на покой — холодные объятия снежной зимы. Не ропщет, не плачет. Мы тоже должны покорно принимать, что нам предназначено!? Михаил тяжело вздохнул, покачал головой. Я не могу! Не могу согласиться с потерей. У меня иное предназначение! Поднялся со скамейки, сжал кулаки, и медленно побрел по дорожке к выходу.

+ + +

Горе и радость идут по жизни рядом. Кто-то уходит, кто-то приходит в этот мир. У одних похороны, у других праздник. Мария поправила густые черные волосы, повернулась перед большим зеркалом. Растолстела за зиму. Кофточка на груди натянулась.
Свежий весенний ветерок раздувает на открытом окне занавеску, качается люстра под потолком. Уставленный блюдами праздничный стол опьяняет запахами закусок и блюд.
— Вот, коза! — шлепнула Мария, дочь, вбежавшую в комнату в ярком цветном платьице. — Сегодня пятнадцать стукнуло!
Огромный букет в блестящей обертке, заглянул в комнату.
— Кто тут виновник торжества! — Николай в новом сером костюме распахнул объятия. — Иди, племяшка, поцелую! Расти большая! — обнял девочку. — Да поправляйся, а то вся стряпня материнская, точно тебя не касается. — Сгреб в охапку, приблизившуюся, сестру. — Обидно! Готовишь, готовишь, а дочь, худющая.
— Да, пусти, Коль! Ну, ее к бесу, ест на бегу, скачет, как заведенная. Ты к Михаилу сходил, позвал?
— Нет его дома! — Николай пригладил ладонями лысеющую голову. — На кладбище ушел.
— И ты бы с ним сходил, помог убрать могилку после зимы.
Мужчина присел на край дивана, далеко вытянул ноги в узких черных ботинках.
— Я вчера ходил. Он каждый день туда идет, кладет свежие цветы. Кладбищенский сторож его издалека признает, кланяется. Могила убрана, посажены розы. Уже почки пустили, все кусты прижились, скоро зацветут. Молодой клен ростки пустил. Жизнь и там бьет ключом! Почки на деревьях пухнут. Кое-где уже молодые листочки. Птицы щебечут. Журчит вода в широком ручье. Разные букашки повылезали, муравьи каждую мусоринку тащат в гнездо. Мыши шмыгают средь могилок. Мошкара вьется в воздухе. — Николай умолк, опустил голову, вздохнул. — А он ничего не видит. Сел на скамейку, сжался в комок, уперся локтями в колени, опустил лицо на сжатые кулаки и глядит неотрывно на памятник. Разговаривает, будто с живыми: о погоде, новости рассказывает. Знаешь, Мария, ему, похоже, там хорошо. Он не ощущает себя живым. Его душа и мысли с ними. Я шел рядом, а он меня не замечает, и не слышит. Все уговоры вернуться к нормальной человеческой жизни, для него пустое. Нам только надо ждать. Пусть он сам преодолеет горе! А как скоро это случится, неизвестно.
Мария села на стул возле стола, приложила ладони к щекам, покачала головой.
— Господи! Вразуми его, чтобы умом не тронулся! — коснулась рукой колена, сидящего напротив, брата. — Ты поласковей с ним! Кроме нас кто его поймет?
Николай нахмурил брови.
— Куда ласковей. Ничего супротив не говорю. Жить зову, но он не слышит! — поднялся с дивана, заложил руки за спину, прошел по комнате.
— Еще дурь вбил в голову. Компания должна извиниться перед ним.
Мария всплеснула руками.
— Да кто ж извиняться станет? Какое им дело до чужого горя!
— Прямо навязчивая идея! Ждет, накажут диспетчера, каждый выпуск новостей слушает. А тот как работал, так и работает.
Мария подвинула к середине стола, блюдо с румяным сырным пирогом.
— А вина этого диспетчера доказана?
— Никто не доказал. Должны были дежурить двое, а дежурил один. То ли что напутал, толи техника подвела. Наказывать некого. Боюсь, надумает мстить! Его никто не остановит. Ведь не предугадаешь, какие мысли посещают его голову.
— Даст Бог, до этого не дойдет! — женщина перекрестилась. — А ждать, накажут, не накажут, пустое дело. На этот свет Леночку с деточками никто не вернет.
— Он думает, ему станет легче, если они извинятся перед ним!? Не может смириться, что до сих пор никто не понес ответственность за случившуюся трагедию. Я ему каждый раз внушаю, начни жизнь сначала, прошлое ушло, его не вернуть.
— Конечно, — Мария поправила голубой платок на плечах. — На работу надо выйти. Жениться, еще успеет детишек нарожать.
— У него один ответ. «Ничего не хочу!» — С утра проснется, идет на кладбище. Торчит там до обеда. Придет, рассматривает фотки, начиная со свадебных, все подряд, детей в колыбельке, с первых шагов до последних дней. Вечером на мертвых глядит. И, засыпает на диване в гостиной. Не ест, ни пьет, как человек. Рвет сердце воспоминаниями.
— Что ж на День Рождения племянницы не придет? Вон сколько всего наготовила! — Мария, довольная собой, улыбнулась, широко развела руки над столом.
— Вчера, весь вечер уговаривал.
— Ну, Бог с ним! — Мария застегнула перламутровую пуговицу на белой, нарядной кофточке. — Сейчас Тимур, Наталья твоя с ребятишками подойдут, и начнем пир.

Глава 6.

Солнечный луч поджег красным светом занавеску, заглянул в комнату, зайчиком прыгнул на стену. Михаил открыл глаза. Черная завеса над лицом. Сомкнутые пальцы, сложенных на груди рук, занемели. Его бросило в жар, охватил ужас. Накрылся одеялом с головой, как обычно, вспомнил мужчина. О, Господи! Отшвырнул плед, сел. Глубоко, прерывисто задышал. Положил ладонь на грудь. Гулкие удары все спокойней и спокойней. Ощутил, как тело наливается леностью и безразличием. Проследил взглядом, за прыгающим, светящимся огоньком, посеребрившим рисунок обоев. Какой длинный день! Вечер приближается очень медленно. Скоро год со дня смерти Лены и детей. Подошел к столу, взял два авиабилета, раскрыл, прочел, заполненные синей ручкой, строчки. Может, не стоит туда лететь!? Положил билеты, вздохнул. Перед глазами возникло черное, обожженное поле, с разбросанными кусками железа. Холодные мурашки пробежали по спине. И все-таки поеду! Посмотрю, какой они там памятник поставили! И обязательно встречусь с директором этой проклятой авиакомпании. Сжал кулаки, заскрипел сомкнутыми зубами. — Я заставлю его извиниться! — громко произнес мужчина. И узнаю адрес диспетчера, дежурившего в ту ночь. Заложил руки за спину, подошел к окну. Сквозь опущенный тюль, посмотрел на высокие кусты роз. Розы не распустились, сегодня срезал последние. Прошел в коридор, подошел к зеркалу. Заправил серую клетчатую рубашку в синие спортивные брюки. Задержал взгляд, на холодном серебристом стекле. Опущенные плечи, поседевшие и поредевшие волосы, черная, давно не стриженая борода, торчит метелкой. Сущий, старый демон! Накрыл ладонью изображение. Нет желания жить, не только наводить лоск. Неуклюже двигая ногами, вышел в прихожую, надел черные шлепанцы, толкнул дверь на крыльцо.
Черный скворец на вьющейся, зеленой лозе виноградной беседки, громко свистнул, взмахнул крыльями и улетел.
Виноград клюет! Михаил постоял несколько минут. Вернуться в дом, взять пленку, обернуть созревающие кисти. А зачем, вино все равно делать не стану. Лениво махнув рукой, прошел по дорожке, открыл ворота. Пройдя почти квартал, остановился. Куда иду? На кладбище? Сегодня там уже был. В город надо. Повернул обратно, ускорил шаг.
Возле девятижтажки, на широкой, новой, покрашенной голубой краской, лавочке, под зеленым кленом, уютно устроились старушки в черных платках. Михаил поднял голову. На балконе шестого этажа натянутая веревка пестрит разноцветным бельем. Наталья настирала. Зайти, обнять племянников? Сделал несколько шагов к подъезду. Потом остановился, покачал головой. Нет, в другой раз.
— Очумелый, ходит, как бомж! — донесся до него шепот одной из старушек.
— У него семья погибла! — тихо прошепелявила другая, связывая, трясущимися пальцами концы платка под подбородком.
— Ну и что, уже год прошел, или больше. Их не вернешь, а жить надо!
Михаил вздохнул. Разве им понять мое горе!? Осуждают! Ну и пусть. Пригладил ладонью ворот давно не стираной рубахи. А может она права? Стоит привести себя в порядок!? Исполнится год, потом займусь собой. Прошел по узкому тротуару, вышел на улицу. Пойти к рынку? Или немного прогуляться? Повернул в противоположную сторону и вскоре вышел к небольшому парку. Перешагнул невысокий бетонный выступ. Высокие раскидистые пальмы, выстроились в стройный ряд вдоль чисто выметенной аллеи. Покрашенные свежей зеленой краской, лавочки радуют взгляд. Замедлил шаг. Удары сердца отдались гулом в ушах и в голове.
Миновав широкую аллею, свернул на боковую дорожку, остановился у низкой скамейки. Здесь познакомился с Леной. Михаил приложил ладонь к груди, пытаясь сдержать взволнованные удары сердца. Стройная черноволосая девушка в клетчатом красно-черном платьице сидела на скамейке, склонив голову над толстой книгой в синем переплете. Длинные ноги в плетеных красных босоножках. Черные кудри рассыпались по круглым плечикам, глаза быстро бегают со строчки на строчку. Острые белые зубки покусывают дешевенькую самописку.
— Ручку грызть нельзя! — глупая улыбка застыла на его побледневшем лице.
Девушка вздрогнула, подняла глаза. Взгляд черных, с длинными ресницами, глаз, обжег, заставил забиться сердце в бешеном ритме. Он ждал упрека, дерзкого слова в ответ за вмешательство в чужую жизнь, но девушка рассмеялась.
— А вам какое дело?
Смех ободрил мужчину. Он присел рядом.
— Учитесь?
— Да, в педагогическом. Философию учу, экзамен скоро.
— А… — он не знал, как поддержать беседу, и неожиданно для самого себя произнес.
— Может быть, сходим в кино?
— А какой фильм?
— Пойдем и узнаем. Кинотеатр недалеко.
Девушка захлопнула книгу и легко вскочила со скамейки, обрадовавшись поводу, расстаться с, надоевшей, древней наукой. Но, взглянув в глаза мужчины, покраснела.
— Мы не знакомы!
— Давайте познакомимся, Михаил! — протянул руку.
— Лена! — девушка слегка побледнела и вложила холодные пальчики в его широкую ладонь.
— Так идем? — осторожно сжал девичьи пальцы.
— Идем!
Михаил пригладил ладонью волосы.
— Мужик, чего тебе? — вернул резкий голос в действительность.
Мужчина вздрогнул. Перед ним на лавочке расположилась молодая парочка. На голове юноши красуется зелено-оранжевый ирокез. Волосатые ноги в потертых шортах, далеко вытянулись на тротуар. Усеянная железными перстнями, рука обнимает худенькое голое плечико подружки, в, открытом, канареечного цвета, топе. Худые лодыжки, едва прикрыты коротенькой джинсовой юбочкой. У обоих в длинных пальцах дымящиеся сигареты.
— Так ничего! — Михаил попятился, споткнулся, но удержался на ногах, и быстро пошел вглубь аллеи.
— Ха, ха, ха! — прозвучало вслед.
Чуть старше Машиной Динки, а уже в обнимку, дымит, как паровоз. Михаил ускорил шаги и вышел к цветочному ряду, у решетчатой ограды базара. Бордовые розы на длинных стеблях сразу привлекли внимание. У меня такой сорт не растет. Протянул руку к букету.
— Сколько?
— Это дорогие цветы! — пожилая осетинка в черном платке, строго глянула ему в глаза. Но, вдруг, щеки ее побледнели, мелкие бисеринки влаги повисли на длинных ресницах. Узнала, понял Михаил, скривил рот.
— Не надо денег! — протянула женщина букет.
Мужчина сжал в руке цветы, шипы больно врезались в ладонь.
— Возьмите! — сунул в руку женщине смятую купюру, и почти бегом пустился по тротуару. Внутри закипело. Жалеет! Стал приметным, вроде городского сумасшедшего. Ненавижу! Не нужна мне их жалость.
Перед глазами прыгают черные мухи. Серый асфальт мелькает из-под ног. Скорее бы домой! Зачем вышел в город.
Громкие голоса под звуки бойкого напева, оглушили. Пестрая толпа движется навстречу. Впереди молодая девушка в длинном белом платье доверчиво оперлась на локоть юноши, в светло-сером костюме. Свадьба! Прижался к решетке забора какого-то учреждения. Толпа, прошла мимо. Острая, как игла, боль пронзила сердце, прокатилась волной по всему телу. Ноги подкосились, тело наклонилось вбок. Мужчина вцепился в прутья решетки, тяжело задышал, стараясь как можно больше пропустить в легкие воздуха. Как несправедлива жизнь! У меня горе! У кого-то счастье! И я был женихом, и у меня был счастливый день! Поздравления родственников, друзей. Стол, заставленный дорогими винами и закусками. Смущенное лицо Леночки. А теперь я никому не нужен. Все кануло в вечность. Жизнь потеряла смысл. Он прижал к груди букет, холодные, толстые прутья решетки, впились в спину. Молодая женщина в цветном, модно сшитом, платье, остановилась напротив, покачала головой. Наверное, думает, пьяный! Михаил встретился с нею взглядом. Лицо женщины побледнело. Глаза наполнились влагой.
— Вам плохо!? Помочь? — маленькая ладошка легла ему на плечо.
Михаил отрицательно качнул головой, промычал что-то нечленораздельное.
Девушка смерила его взглядом с головы до ног, обиженно поджала губки, поправила, перекинутый через плечо, ремешок сумочки. Каблучки звонко застучали по асфальту.
Тоже жалеет! Михаил сплюнул. Не нужна мне жалость! Ничего не нужно! Оттолкнулся рукой от решетки, и, покачиваясь на нетвердых ногах, побрел по тротуару. Высокие здания, стеклянные витрины магазинов, светящиеся в лучах вечернего солнца, призывно раскрашенные рекламные щиты. Куда забрел? Прикрыл ладонью глаза. Потом резко развернулся и, упершись взглядом в мыски старых галош, быстро пошел вдоль бетонного тротуарного выступа. Господи! Помоги! Неужели заблудился!? Беззвучно задвигались губы.
Улица утонула в вечерних сумерках, когда Михаил коснулся решетки своего забора. Дома! Вздохнул и перешагнул порог. Здесь в своей скорлупе, как улитка, промелькнуло в голове. Купаюсь с наслаждением в собственном горе! А ведь никто не виноват, что не желаю возвращаться к полноценной жизни.
Михаил вбежал в дом, швырнул букет на стол, бросился ничком на диван, сжал ладонями виски, и застонал.
— Не могу, не хочу, не трогайте меня! Мне хорошо одному! Поднял голову, взгляд упал на ковер, увешанный ножами в блестящих чехлах. Отомстить! Я должен отомстить! Потом успокоюсь, или умру! Промелькнула страшная мысль. А Лена!? Одобрит она мой замысел? Глаза мужчины остановились на любимом снимке жены. Ему показалось, губы ее раздвинулись в горькой усмешке. Смеешься! — вскрикнул Михаил.— Как ты могла оставить меня одного? — громкие рыдания вырвались из перекошенного злобой, рта.— Ненавижу! Всех ненавижу! — Тяжелые кулаки смяли ткань подушки. В припадке дикой ярости снова и снова бьют, по синему атласу. Наконец, гнев сменился усталостью. Обессилевшее тело упало на бок. Лицо утонуло в смятой наволочке. Заснуть! Ничего и никого не видеть!

Глава 7.

Солнечный луч, пробился сквозь стекло, обжег веки. Автобус сделал поворот, понял Михаил. Теперь разогреет! Сколько еще ехать!? Открыл глаза, посмотрел на сидящего у окна, брата.
— Подтяни занавеску! Жарко!
Николай покачал головой.
— Красивый пейзаж! Трава зеленющая! Виноградники видишь!? И горы на горизонте! Как у нас! Интересно, далеко!?
— Мне не интересно! — отвернулся Михаил.
Машина дернулась, замедлила ход. Накренилась в сторону.
— Почти приехали! — прошептал Николай. — Поле проедет, и … — вздохнул и умолк.
Михаил вздрогнул, перегнувшись через колени брата, прильнул к окну.
— Да! Это здесь! — вспомнил, как год назад, бежал, скользя каблуками по сырой траве, путаясь в густой растительности. Сейчас кончится зеленая полоса. Дальше черная земля. Дальше смерть! Прижал лоб к горячему стеклу, с чувством тревоги и страха ожидая приближения вспаханной смертью, поляны.
Колеса автобуса утопают в зарослях кустарника, безжалостно сминают головки цветов, острые травинки.
— Остановите! — Михаил вскочил с кресла. — Я пойду пешком!
Николай потянул его руку.
— Уже приехали! Гляди!
Высокая алюминиевая стрела, посеребренная лучами полуденного солнца, устремилась вверх.
Автобус подпрыгнул на бугре и остановился. Пассажиры встали с кресел, потянулись к выходу.
— Здесь!? — Михаил не может поверить. Зеленое поле, раскинувшееся вокруг — место аварии!?
— Обелиск видишь? — указал Николай на стрелу.
— Там земля обгоревшая!
— Все травой заросло. Выходи! — подтолкнул брата, Николай.
Цепочка людей, со склоненными головами, змейкой растянулась до обелиска.
Михаил шагнул в густую, до пояса траву. Год прошел! Один год! И земля снова ожила, залечила, зализала раны. Взрастила зеленый покров. Обилие ярких полевых цветов покачивают головками, источают нежный аромат. Над ухом прожужжала пчела. Михаил махнул рукой. Вот и пчелы! А тогда, даже мухи не летали над дымящимся пепелищем. Быстро природа пережила ненастье. Пережила, забыла и вернулась к жизни! А я! Михаил вздохнул и, впившись взглядом в черное платье, идущей впереди женщины, будто боясь сбиться с пути. Бессознательно переставляя ноги, поплелся, приминая каблуками высокие заросли цветущего кустарника.
— Не забывают! — Николай положил ладонь на плечо брата, кивнул на свежие, краснеющие на солнце гвоздики у подножия обелиска.
Михаил, приблизился к монументу, развернул влажную ткань с букета, положил цветы. Душа его ощутила холод и пустоту. Там, на кладбище, возле могилы, он ощущал себя более живым, чем здесь. Иначе и не могло быть. Место, где оборвалась прежняя жизнь, остановился отчет счастливых часов семейной жизни. Началось долгое, безрадостное существование, и воспоминания, воспоминания, воспоминания! Светлые, грустные, долгие и короткие. Воспоминания, опутывающие, образами былого, как паутиной. Цепкой, прозрачной, но рвущейся от малейшего прикосновения, или дыхания.
Он отошел от обелиска, достал из кармана пачку сигарет, закурил. Жадно затянулся, и, глотнув нечаянно дым, зашелся в приступе кашля. На глаза выступили слезы.
Николай постучал брата по спине кулаком, кивнул на мужчину в черном костюме, молча курящего в стороне.
— У него, как и у тебя, жена и двое детей разбились. В Казани живет. Не хочешь подойти?
Михаил качнул головой.
— Мне своего горя хватает! — сжал кулаки. — Люди приехали посмотреть на этот скудный обелиск!?
— А ты ожидал увидеть мраморный монумент!? — прищурил глаза, Николай. — Наверное, и не к чему. Скромный знак памяти о происшедшей трагедии.
— Скромный!? — лицо Михаила покрылось красными пятнами. — Год прошел, и никого не наказали.
— Наказание ничего не изменит! Жизнь продолжается, и надо возвращаться к людям.
— Ты меня имеешь в виду, я понял намек.
— Разумеется. Выходи на работу и живи. Старое не возвратить! — Николай положил руку на локоть брата. — Пойдем! Свидание закончилось! — кивнул на людскую цепочку, потянувшуюся к автобусу.

+ + +

Автобус подпрыгивает на стыках бетонки. Женщина в черном платке, с выехавшими седыми прядями, спутанных волос, прислонилась лбом к холодному стеклу. Мужчина, сжав ладони между колен, согнулся, сложился всем телом. Михаил откинулся к спинке сидения, запрокинул голову. Веки потемневших глазниц вздрагивают.
Шины прошелестели по асфальту. Машина остановился у барьера. Привезли к зданию, откуда утром уезжали, узнал Николай. Сколько времени прошло!? Сойдя с автобусных ступенек, протянул руку Михаилу, тяжело ступившему на, выложенную серой плиткой, стоянку.
— Я ужасно проголодался. Здесь где-то должны быть буфет, или кафе.
— Ты иди, я подожду! — Михаил кивнул на стулья просторного фойе, куда они вошли.
— Пойдем вместе. Ты и в самолете ничего не ел. Тебе нужны силы.
Михаил задержал взгляд на лице Николая. Красные, воспаленные глаза обожгли брата. Николай готов был услышать отрицательный ответ, но Михаил согласно кивнул.
— Ладно, веди!
За широким застекленным буфетным прилавком на белых подносах красуются пирожные с аппетитным цветным кремом. Пухлые булочки в целлофановых пакетах.
— Что желаете? — улыбнулся молодой паренек в накрахмаленной куртке. Вы родственники потерпевших крушение? Для вас имеется горячая пища.
Как раз то, что нужно! Подумал Николай, не без гордости отметив про себя. Хорошо немного владею английским!
Аромат горячего, горохового супа пощекотал ноздри. В животе заурчало. Но, ни голода, ни тем более, аппетита, Михаил не ощутил. Негнущимися пальцами, будто впервые, держит ложку, зачерпнул немного жидкости, поднес ко рту. Преодолев спазмы, разжал зубы, влил в себя пахучую пищу. Сморщившись от боли в горле, проглотил. Не ощущая вкуса, снова и снова заставляет себя глотать горячий суп. Николай прав, мне нужны силы. Я должен жить, чтобы отомстить! Последние слова, произнесенные мысленно, удивили и испугали. Я, действительно, жажду мести!? Но их не вернуть, зачем мстить и кому? Они должны извиниться! Он не заметил, как произнес последнюю фразу вслух.
— Кто? — спросил Николай.
Михаил вздрогнул. Глаза братьев встретились.
— Ты что-то спросил?
— Ты сказал, они должны извиниться. Кто?
— Компания, по чьей вине произошла катастрофа, должна извиниться. Ведь кто-то виноват?
— Какого извинения ты от них ждешь? — Николай подвинул брату тарелку с котлетой. — Зачем тебе их извинения? Следственная группа работает. Результат сообщат! Выплатят компенсацию! Ты весь год твердишь об извинениях. Прямо, навязчивая идея!
Глаза Михаила налились кровью.
— Ты уверен, найдут виновных и накажут? Что ты со мной, как с маленьким! Никого не найдут! Я найду виновного и накажу! — Михаил резко взмахнул рукой, задел нож. Металлическое лезвие стукнуло о тарелку. Фарфор жалобно зазвенел.
Николай поджал под столом ноги. Холодные мурашки пробежали по спине. Крупные капли пота выступили на лбу. Только этого не хватало! Хотел возразить, но понял, спорить с Михаилом бесполезно. Пусть тешит себя! Воспринимать всерьез его желания не стоит. Человек не в себе, и говорит, не понимая смысла. Не станет же он, в самом деле, искать в одиночку виноватых в крушении самолета, тем более в чужой стране. На это надо иметь специальное разрешение. Пусть потешит самолюбие. Достал из кармана костюма платок, вытер лицо, взглянул на часы. Встал, подвинул стул. — Пора домой!
— Ты поезжай, а я задержусь, мне надо с директором компании встретиться? — поднялся Михаил.
— Не дури! Зачем тебе эта встреча?
— Пусть извинится!
— Он тебя не примет. У него без тебя хлопот хватает. — Николай потянул брата за рукав.
Михаил отбросил руку.
— Все равно надо зайти в их контору. Адрес диспетчера узнаю.
— А вот это совсем ни к чему! Неужели ты надумал с ним встречаться!? Глупая и опасная затея. Увидишь его и сотворишь что-нибудь ужасное.
— Заставлю извиниться, и больше ничего!
— Пойдем! — Николай до боли сжал пальцы брата. — Я тебя не оставлю!
Хорошо, что поехал с ним! Вздохнул Николай.



+ + +

Глава 8.

Яркие цветочные головки, на длинных сплетенных стебельках увяли. Один венок, второй, третий! Михаил нагнулся, коснулся пальцами цветов. Зачем так много? Все Леночка сплела? Волна ветра раздула поникшие цветки. Черная лента змеей, поднялась высоко над головой Михаила, опутала шею. Он разорвал шелк.
— Не рвите! Зачем рвете! — раздался за его спиной громкий неприятный голос. — Для похорон венки приготовили! Выносите покойников! — Высокий человек в черной, длинной рясе, махнул рукой. — Выносите!
— Стойте! Какие похороны! Куда выносить? — Михаил ступил на ступеньку крыльца. Длинные пальцы больно впились в его плечо, оттолкнули. Гроб, обитый красной тканью, выплыл из широко распахнутой двери, и, покачиваясь высоко в воздухе, медленно поплыл над головой. Костлявая рука откинула белое покрывало. Голова Елены, с венком из красных роз поднялась, темные глазницы повернулись, остановились на лице Михаила.
— Это не Лена? — в ужасе крикнул Михаил. — Надо проснуться! — потер ладонью лоб. — Похороны уже были. Второй раз я не вынесу.
Громкий стон нарушил тишину наступившего утра. Кто стонет? Где? Михаил открыл глаза. О Господи! Какой ужасный сон! Сел на постели, посмотрел на часы! Пошевелил онемевшими ногами. Наверное, им тяжело дышать! Листьями завалило. Потянул ватник, лежащий вместо подушки под головой.
— Сейчас, сейчас, родные мои! Уже иду!

+ + +

Маленький веник в руке Михаила тонет в густой листве ярко-красных и желтых листьев, щедро усыпавших за ночь каменный памятник, стол, скамейку. Только вчера убрал. Прощается природа, устала, уходит на отдых. Вот и человек не может вечно существовать. Устает трудиться, устает жить! Михаил выпрямился, потер ладонью поясницу, посмотрел на соседние могилки, усыпанные мертвой листвой, покачал головой. Похоже, только, я такой старательный. Грех большой, не следить за могилами! Склонился над кучей, наметенной листвы, чиркнул зажигалкой. Языки оранжевого пламени, быстро охватили высохшую листву, густой серый дым защекотал в носу. Михаил помахал ладонью перед лицом, присел на край скамейки.
— Здравствуйте, Леночка, детки мои дорогие! Осень опять пришла. Вторая, как вы меня покинули! Вон сколько листвы набросала. Теперь последняя. Ветки уже голые. Ветер дует холодный. Не сегодня-завтра, снег выпадет. Снова зима придет. Чувствуешь запах жженых листьев? Посылаю вам тепло по старому нашему обычаю. Хворост на горной речке, где отдыхали, собирал, помнишь, Леночка? Так что не замерзнете в зимние холода. Ах, Леночка! Не могу смириться с потерей. Никто до сих пор не извинился за вашу смерть. Никого не наказали. Ты меня прости! За несдержанность мою, за недоданную ласку! Теперь понимаю, мало любил тебя, мало времени уделял. Часто вспоминаю горную речку, у которой отдыхали в последнее наше лето. Иногда просыпаюсь и чувствую венок, надетый твоей рукой. Протяну руку, а венка нет. Опять приснилось. Тяжко мне одному. Забери к себе! Устал жить!
Михаил сжал ладонями виски. Шеки побледнели. Черный едкий дым догоревшего костра облаком пополз по чисто, выметенной земле.
— Костер догорел! Пойду, а ты подумай, о чем прошу! Не оставляй одного! Вместе нам всем будет там хорошо!
Мужчина встал, отряхнул налипший мусор с ватника, ссутулился и, медленно переставляя ноги, пошел по тропинке между могилками.

+ + +

Узкий диван жалобно скрипнул. Михаил пошевелил занемевшими руками, скрещенными под мягким пледом, открыл глаза. Заснул после обеда, вспомнил мужчина. А разве был обед? Обвел взглядом комнату. В сумерках, на неприбранном столе, белеет тарелка с остатками пищи. Что ел? Наморщил лоб, пытаясь вспомнить. А впрочем, какая разница. Опершись о край мягкой подушки, сел на постели, продел ноги в стоптанные тапочки, тяжело встал, шаркая резиновыми подошвами, дошел до окна.
Мелкие снежинки, медленно вальсируют в свете уличного фонаря, раскачивающегося под холодным ветром. Ветки раскидистых яблонь и вишен в саду, уже припорошило первым снегом. Вот и зима пришла! Какой она будет в новом году? Холодной или не очень. Опять заметет узкий серпантин дороги в горах. Сиди дома у теплой печки. Поежился, повел плечами под легкой фланелевой рубашкой. Холодно! Надо включить отопление. Михаил задернул гардины, щелкнул выключателем. Подошел к письменному столу. Рука по привычке потянулась к белому конверту, прислоненному к бронзовой статуэтке фарфорового японского бога, со скрещенными на груди пухлыми ручками, покачивающего большой головой с выпученными глазами. Лена купила на барахолке. «Веселит взгляд», говорила она и напоминает, что все проходит. Михаилу показалось, фигурка кривит пухлый рот, в насмешке. Пальцы коснулись символа вечности, чтобы смахнуть со стола. Рука застыла в воздухе. Память о Лене! Пусть стоит!
Михаил подошел к дивану, отбросил красно-черный клетчатый плед, сел, положил конверт на колени, бережно коснулся пальцами. Достал стопку фотографий, прижал к груди. Закрыл глаза и замер. Потом разложил, один снимок поднес к губам, ощутив горьковатый, запах фотографической краски.
— Девочка, моя! — далеко отодвинул руку, снова и снова всматриваясь в изображение.
Белое покрывало с кружевной каймой мягкой складкой касается маленького узкого подбородка. Как короток, оказался отпущенный Богом, жизненный путь маленькой принцессы. Нет, не Богом! Михаил сжал кулаки. Диспетчер! Возомнил себя Богом, позволил себе вершить судьбы людей! Отложил фото, взял другое.
— Ромочка, сыночек! Наследник! — правая сторона головы вдавлена внутрь, будто огромный пудовый кулак наложил отпечаток. На глазной впадине синеющий кровоподтек. Оторвало правую руку, которую не нашли в груде обгоревших обломков. На третьем снимке, высокий гроб, обитый красной тканью, покрыт широким кружевом. Так и не решился ни разу взглянуть на изувеченное тело жены. Хотел сохранить в памяти дорогой образ молодым и красивым. Михаил закрыл глаза ладонью. Щеки загорелись, будто обожженные огнем. — Прости, Леночка! — прошептал мужчина. Губы искривились, глаза наполнились влагой. — Прости, если можешь! Михаил отложил снимки, сжал ладонями виски.
Звонок в прихожей залился звонкой трелью. Закрыл дверь? Зачем, ведь давно не закрываю.
— Кто там? — дверной глазок отразил темное пятно.
— Я, Николай!
Брата родного не узнал, удивился Михаил, или слезы застлали глаза. Замок громко щелкнул. Николай перешагнул порог, протянул круглое блюдо, покрытое, белой, льняной салфеткой, распространившее аппетитный запах мяса и лука.
— Манты, Мария прислала, ты любишь, — окинул взглядом нахмуренное лицо брата.
— Фотографии смотришь? Зачем сердце рвешь!? — скинул с ног галоши, прошел в комнату. — Ну, и холодина у тебя! Лень отопление включить. Ворота открыты, розы под зиму не окучил, померзнут! — присел на край дивана. — Побрился бы, совсем зарос. На работу выходи, скорее горе забудешь!
— Я не хочу забывать! — сдвинул густые брови на переносице, Михаил. — Каждый вечер смотрю и думаю, как они могли оставить одного!? Почему меня не было с ними рядом в тот страшный миг!? Долго мучились, или сразу погибли!?
— Ты не исправим! — Николай покачал головой.— Второй год пошел! Я надеялся, после годовщины, и поездки в Швейцарию, начнешь, наконец, жить! А ты опять хоронишь себя заживо. Выйди в люди, встряхнись! Твой шеф звонит, спрашивает, когда к жизни вернешься?
Михаил переступил с ноги на ногу. Манты, одурманивают ароматом. Приоткрыл плотную ткань, взял горячий упругий комочек, посыпанный черным перцем, откусил кусок. Сгустки жира и мяса, обожгли язык. Проглотив, ощутил приступ тошноты. Поставил блюдо на стол, прикрыл тканью.
— Не нравится? Маша уже не знает, как тебе угодить.
— Не хочу! — по слогам произнес обычный, для него, ответ, Михаил. — Не хочу заниматься делами, не хочу никого видеть. Каждое утро ноги сами несут привычной дорогой на городское кладбище. Дождь, снег, все равно. Посижу, положу цветы, поговорю с ними. Там, у могилы, не считаю, сколько провожу часов. Это стало привычным ритуалом.
— Ох, Господи! — махнул рукой Николай. — С живыми надо общаться. А ты с покойниками беседуешь.
— Прихожу с кладбища, беру фотографии в левом углу стола, и любуюсь, какими были мои ангелочки! — продолжил Михаил, не слыша возражений брата. — А вечером, конверт — в правом углу стола. В этом мое существование. Сам себе не могу сказать, сколько это будет продолжаться.
— Переезжай ко мне. Наташа не возражает, мальчишки тебя любят.
— В кругу счастливой семьи, за столом с домашним обедом еще тяжелее ощущать потерю. Ты помнишь, как Лена накрывала стол? У нее и будни выглядели праздником. Растягаи, борщ, сладкие пироги. Выйду на кухню, сердце щемит. Все эти баночки, скляночки, подобранны ее рукой. Мне и есть ничего не хочется. Спасибо Марии, не забывает. Динку присылает каждый день с обедом. У нее своя семья. Тимур видно не перечит. А я и за два дня не съедаю, что предназначено на один раз. За стол не сажусь. Сидя на диване, поковыряю ложкой, насильно вливая в себя пищу, не ощущая ни вкуса, ни аромата. В спальню входить боюсь. Перед глазами, детская кроватка под тюлевым пологом, маленькие ручки, обнимающие куклу. К детской не подхожу. Там Роман, свернувшийся калачиком, с ладошкой под щекой. Одеждой обхожусь, что взял перед отъездом, да из коридорного шкафа. Засыпаю, на диване с фотками в руке. Говорят, время лечит! А я с каждым днем все сильнее ощущаю одиночество. — Михаил замолчал, закрыл лицо ладонями.
Жалость сжала сердце Николая, но он не знал, что сказать в ответ. Понимал, не в силах успокоить брата.
Михаил поднял голову. — Смотри, какая она красивая! — вытянув руку, указал на портрет, стоящий на маленьком столике в углу комнаты, рядом с большой хрустальной вазой.
— Этот снимок украл еще до свадьбы. Лена возмущалась: — «К разлуке!» Я смеялся. Женюсь, даже если ты передумаешь! Осетины народ горячий, украду, увезу. Не предполагал, какую жестокую разлуку уготовит судьба.
Николай покачал головой.
— Так нельзя. Ты полностью сосредоточен на своем горе. Поезжай куда-нибудь, отдохни. Лучше за границу.
— Только не это! С ума сойду.
— Телевизор чаще включай.
Михаил повернулся к брату, взгляд оживился, щеки порозовели.
— Включаю. Новости смотрю, «Время». Ни одного слова не пропускаю. Авиакомпания, продолжает существовать, диспетчер работает. За аварию никто не извинился.
— Николай хлопнул ладонью по колену.
— Какое извинение?
— Они должны извиниться.
— Ты ждешь от них извинения!? В лучшем случае выплатят денежную компенсацию. Но, насколько мне известно, об этом речи не идет.
— Мне не нужны деньги. Пусть извинятся.
— Похоже, у тебя навязчивая идея с извинением. Не мучай себя напрасно! — Николай положил руку на плечо брата.
Михаил нервно передернул плечом, сбросил ладонь.
— Если они не извинятся, я с ними по-другому поговорю! — сплел пальцы рук так, что они хрустнули. — Иди, я устал!
Николай встал, застегнул молнию на куртке, поднял воротник.
— Отопление включи, или хоть обогреватель, замерзнешь! — переступил с ноги на ногу. — А мечту об извинениях оставь! Глупости это!
Глухо хлопнула дверь на крылечке. Михаил потянул край пледа, набросил на плечи. Отопление включать? Так переночую. Снег, наверное, пошел гуще. Могилку к утру заметет. Утром не забыть лопату взять. Сбросил тапочки, поджал ноги, укрылся пледом, закрыл глаза. Хорошо им рассуждать! Пронеслось в голове. Маша вон манты наготовила, Тимур придет с работы, встретит, накормит. Динка скачет по комнатам. У Николая Наталья красуется, наверное, платье новое сшила, перед зеркалом вертится. Три мужика в доме, а все успевает, и сготовить, и шить. Новый Год скоро, любимый праздник Леночки. Ромка с Маринкой веселились у елки. У меня все в прошлом! Были, было! Какие ужасные, несправедливые слова! Кто их выдумал!? Надо пойти закрыть ворота. Сейчас надену тапочки, выйду на крыльцо, ступеньки припорошило снегом. Спущусь, пройду по дорожке. Мысленно проследил все детали необходимого действия. Но веки не поднялись, руки и ноги не хотят расставаться с теплым пледом, сознание затуманилось. И представляя, что осуществляет операцию с замком на воротах, мужчина погрузился в тяжелый, мучительный сон. Кому я нужен!? Промелькнуло где-то далеко в памяти. Залезут воры, ну и черт с ними. Мне все это ни к чему.

Глава 9.

Синий свет наполнил комнату. Михаил открыл глаза, пошевелил онемевшими пальцами рук, протянул затекшие ноги. Надо же, заснул в такой неудобной позе, замерз, все конечности свело. Ворота не закрыл, свет не погасил. Люстра всю ночь горела. Часы пробили восемь. Уже восемь? Надо торопиться. Встал, повел плечами. Раньше регулярно делал зарядку, с грустью вспомнил мужчина. Хорошо пробежаться утром, по запорошенной снегом, дорожке. Лена кричит, простудишься, а я смеюсь. Снег, будто иголками колет босые ступни, подпрыгиваешь от холода, а приятно. А после, контрастный душ. Улыбка пролетела по губам и погасла, как догоревшая спичка. Опять, было, было! Вздохнул, подошел к столу, откинул салфетку на блюде с мантами. Взял одну, откусил кусочек, пожевал. Заставил себя съесть еще две штуки. Налил в пиалу из чайника холодный чай, большими глотками выпил, утер рукавом рот. Набросил на плечи мятый ватник. Постоял, медленно продел руки в рукава. В прихожей взял лопату, открыл дверь на веранду. Холодный воздух коснулся щек, защипал в носу, проник глубоко в легкие. Вот и зима! Уже зима! Грустно подумал мужчина. Согнулся, поддел лопатой слепок снега, скинул со ступеньки. Медленно двигая древком лопаты, расчищая снег, спустился с крыльца. А когда-то, это занятие, доставляло удовольствие. Опять было, вздохнул он, и, оставляя глубокие следы на дорожке, дошел до забора, толкнул тяжелые решетчатые ворота. Опустил руку в карман, но замка там не, оказалось, махнул рукой, положил лопату на плечо, и низко опустив голову, пошел по улице.
Холодный ветер проник под одежду, Михаил поежился. Свитер забыл надеть. Ничего, не замерзну. Им там холоднее. Впереди каменный забор, еще несколько шагов, поворот, и знакомая распахнутая калитка между каменных столбиков. Старик сторож поставил миску перед рыжей собачонкой, улыбнулся.
— С первым снегом! Дорожки не почистил, пройдешь?
Михаил кивнул. Ноги утонули в нетронутом снежном покрове.
Сторож глянул вслед, почмокал губами, широко перекрестил грудь.
— Несчастный человек! — прошептал старик. — Ходит и ходит! И погода ни по чем. А что ходить! Ничего не изменишь! Сам себя терзает!
Михаил ускорил шаги. Как они там сегодня! Холодно, неуютно, скучно! Сейчас мои хорошие! — шепчет мужчина, оставляя глубокие следы, на заваленной, снегом, дорожке. Высокие деревья, стражи кладбищенского порядка, склонились перед мужчиной и приветливо кивают, стряхивая на черный ватник пушистые, белые комья.
— Сейчас! Я уже пришел! Рука коснулась холодной решетчатой ограды. Михаил толкнул решетку, осторожно ступил на белый ковер.
— Здравствуйте, мои дорогие!
Замер, не решаясь вонзить железо лопаты в пушистое снежное покрывало. Прислонил лопату к решетке. Встал на постамент, потянулся, смахнул ладонью с холодного камня толстый слой снега. Пальцы свело холодом. Улыбка черноволосой женщины, ослепила. Мужчина закрыл ладонью глаза. Задрожали руки, спина покрылась холодным потом. Господи! Дай силы! — тихо произнес Михаил. Медленно отнял ладони от лица. Снова посмотрел на выбитые, в камне, рукой умелого художника, милые черты лица. Ему показалось, губы Лены раздвинулись. Наверное, произнесла слова благодарности, подумал Михаил, и больно хлопнул себя по лбу, отгоняя видение.
— Ну вот, — прошептал он. — Дышите! А то замело снегом! Вам и так тяжело! Земля, да еще снег! — смахнул липкий комок с края скамейки, присел. Удивленно глянул на полоски голого тела между спортивными брюками и обувью. Галоши на босу ногу, а холода не чувствую. Уперся локтями в колени, подпер кулаками щеки, и закрутилась мысль воспоминаний, возвращая счастливые эпизоды такого близкого, и, уже далекого прошлого.
— Папа, подай морковку, нос снеговику сделаю! — Роман разгладил неровности на поверхности огромной снежной головы. — Хорошо получилось!? — прищурил карие глаза.
— Какая большая снежная баба! — Маринка приложила ладошки в красных меховых варежках к щечкам, покачала головой. — Давайте танцевать!
— Танцуй, если хочешь, красная шапочка! — рассмеялся Роман.
Большой комок снега расшибся о голову мужчины. Мелкие комочки проникли за ворот, холодными каплями потекли по горячему телу. Михаил вздрогнул. Большая черная ворона, каркнула, и, стряхивая пушистые комья с ветки, перелетела на соседнее дерево. Сегодня здесь только я и вороны, вздохнул Михаил. Уходить не хочу. Дни и ночи сидел бы здесь! Что дома! Дома я один. Здесь моя семья!
— Кар — р., — р., — еще громче крикнула назойливая птица, прогоняя одинокого посетителя, мешающего насладиться свежими крошками белого хлеба, обильно покрошенного на столик.
— Вот привязалась! — махнул рукой, Михаил. — Ладно, ухожу! — поднялся он с лавочки. — Спите спокойно, мои родные!
Положив на плечо, не понадобившуюся лопату, оставляя новые повреждения в белом покрывале, мужчина пошел по дорожке.
Пройдя несколько метров, остановился, оглянулся, отыскал глазами памятник, одиноко чернеющий среди густого огромного снежного покрова кладбищенской карты. Несколько серобоких птиц, каркая, пролетели над головой. Подружка позвала, на пир! Грустно усмехнулся Михаил. Даже здесь пробивается жизнь. Только я не могу возродиться. И не ощущаю желания к возрождению. Рука сложилась в кулак, поднялась и погрозила кому-то невидимому.
— Я отомщу за вас! — прошептали губы. — Клянусь, отомщу! — опустив голову на грудь, медленно переставляя замерзшие, непослушные, ноги, двинулся к выходу.
Сторож посмотрел вслед человеку, медленно удаляющемуся от кладбищенских ворот, покачал головой, перекрестился.
— Что горе делает с людьми! Интеллигентный человек, опустился до бомжа. Нет бы делом, каким занялся! Куда родственники смотрят! А может, упрямый такой. Жизнь для него остановилась! Лучше бы напился!

Глава 10.

Мария, толкнув ногой, дверь в столовую, внесла поднос с кассами, наполненными горячей шурпой из свежей баранины. Взглянула на часы. Успела с обедом!
— Садись, братик, спасибо, не забываешь! — кивнула Николаю. Как Наташа? С Нового года не видались, поешь горяченького.
Николай подсел к столу, с удовольствием вдохнул ароматный, аппетитный запах.
— Отлично готовишь, сестра!
— Спасибо! — щеки Марии покрылись густым румянцем.
— Динка, к столу! Непоседа! Скачет и скачет!
Высокая девушка вбежала в комнату, чмокнула мать в щеку, с разбега опустилась на высокий, с мягкой спинкой, стул, подмигнула.
— Привет, дядь Коль!
— Ух, как ты подросла за зиму! — улыбнулся Николай. — Молодец!
— Да, — Мария поправила косынку на голове. — Они растут, мы стареем.
— Да, ладно, кукситься, — подмигнул сестре, Николай. — Как роза цветешь!
Мария широко улыбнулась, губы раздвинулись в довольной улыбке, но вдруг лицо ее побледнело, взгляд застыл на широко распахнувшейся, двери.
— Господи! Напугал! Мишенька! Не слыхала, как вошел. Опят Динка двери не закрыла. К обеду поспел, примета хорошая. Садись! Шурпу свежую сварила.
Михаил прислонился к двери.
— Обо мне сплетничаете!? — черные глаза остановились на лице сестры.
— Да что ты? У нас разговоров хватает, вон дети подрастают. — Мария вздрогнула, прикрыла рот ладонью. Что сказала, испугалась женщина.
— Ты бы бороду сбрил, второй год ходишь, людей пугаешь, словно демон! — быстро произнесла она, стараясь изгнать из памяти брата, предыдущую фразу. — Траур закончился!
Михаил погладил бороду ладонью.
— Для меня не закончился. Пока не накажут виновных, не сбрею.
— Да, ты, никак очумел!? — всплеснула Мария руками. — Кого накажут? В чужой стране свои законы! Справедливость накажет!
 — Ты где справедливость, видела? — глаза Михаила налились кровью. — Посмотрите, какой они мне ответ прислали на мое письмо. — В протянутой руке дрогнул белый прямоугольник, с обилием наклеенных ярких марок.
 — Ответ? — Николай переглянулся с Марией. — Какой ответ!? Ты что ль писал? О чем? — он не решается взять из руки брата конверт.
— Я писал, чтобы извинились. А они! Возьми, почитай! (4.)
Николай взял конверт, вытащил лист бумаги с официальным фирменным штампом наверху в правом углу. Быстро пробежал глазами, набранный на компьютере, текст на английском языке.
— Ну и что? Предлагают выплатить компенсацию! Они обязаны!
Рот Михаила искривился.
— Зачем мне деньги!? Пусть извинятся! К черту их компенсацию! — голос Михаила сорвался на визжащей высокой ноте.
— Я поеду, разберусь с ними!
— Куда ты поедешь!? — Николай встал, вышел из-за стола, подошел к брату, взял за плечи. — Не пори горячку! Они обязаны выплатить деньги. Я не вижу в этом ничего оскорбительного.
Михаил оттолкнул Николая.
— Они унизили меня, плюнули в душу! Удивляюсь тебе, брат! — он выхватил из рук Николая конверт, оставив в его пальцах оторванный уголок, и выскочил из комнаты. В прихожей громко хлопнула входная дверь, задрожали в окнах стекла.
Мария подошла к Николаю, положила руку на плечо.
— С ума спятил! А если и впрямь поедет!?
— Не поедет! Покричит и успокоится. Он у нас самый горячий! Давай обедать! — Николай отодвинул стул, сел, вытянул под столом, ноги.

+ + +

Красный солнечный диск завис за стеклом. Опять мороз будет! Глаза Михаила проследили за медленным движением светила. Сейчас исчезнет, и наступит ночь. Дни тянутся нестерпимо долго. И все похожи друг на друга. Никчемные дни! Поднялся с дивана, пружины, распрямляясь, скрипнули. Прошел до стены, щелкнул выключателем. Люстра щедро осветила комнату. Мужчина остановился у белой двери, ведущей в спальню. Заходил перед отъездом в Швейцарию, чтобы взять вещи. Рука потянулась к граненой пластмассовой ручке. Пальцы надавили на холодную грань, дверь скрипнула. Михаил перешагнул порог, обвел взглядом комнату.
Широкая кровать накрыта белым пушистым покрывалом из искусственного меха. На белой полированной тумбочке часы-будильник с бегающими глазками наверху. Они давно остановились и показывают пять часов то ли вечера, то ли утра. « Тик-так, тик-так…» — смеялась Лена, прикладывая серый металл к розовой щечке, повторяя глазами движение кукольных выпуклых глазок из стороны в сторону.
Михаил сделал шаг, другой, подошел к шифоньеру. Из широкого зеркала на него глядит высокий, худой мужчина в грязной рубаке навыпуск брюк.
— Страшилище! Демон! Как называет Мария, — провел ладонью по бороде. Седые волосы! Старею! Время никого не ждет Прав Николай, надо начать новую жизнь! Покачал головой. Нет! Не могу! Не готов! Прикрыл ладонью изображение в зеркале. Сначала доведу до конца дело! — тихо произнес вслух.— Да, да! — громко как клятву повторил мужчина. Я это сделаю, иначе перестану уважать себя. Месть! Только акт свершенной мести успокоит меня! Я это сделаю, а потом решу, жить мне дальше, или нет!
Михаил потянул на себя дверцу шкафа. Застоявшийся, душистый воздух обдал лицо. Запах любимых духов жены опьянил. Перед глазами поплыли черные круги. Протянул руку, нащупал ткань, потер в пальцах, приложил к щеке тонкий шифон, вдохнул аромат. В глазах защипало.
— Леночка! — простонал он. — Родная моя! — отпустил складку ткани, толкнул ногой дверцу. Шатаясь, как пьяный дошел до кровати и упал вниз лицом. Тело онемело. Лежать и не двигаться. Не надо ни еды, ни питья, ни воздуха. Отощаю и умру медленной мучительной смертью. Все равно жизнь не в радость. Будто в неволе, по странной обязанности, дышу, ем. Зачем себя извожу!? Заснуть и не проснуться. Перед глазами возник цветущий луг у речки. Смеющееся лицо жены, кружащейся по высокой траве. Ярким красным куполом раздулась юбка, оголив стройные ноги с круглыми коленками. Кружится лицо, развеваются кудри. Все слилось в шар, мелькающий среди зелени луга. Но вдруг, шар оторвался от земли, завис в воздухе, покачался и стал стремительно подниматься вверх.
— Куда ты? — Михаил раскрыл рот, но в горле пересохло, и вместо слов вырвались стонущие, нечленораздельные звуки, как часто бывает во сне.
— М… м… — простонал Михаил и повернулся на спину. Я сплю, пронеслось у него в голове. Надо проснуться! Продолжая пребывать в объятиях тяжелого сна, напрягая зрения, всмотрелся в темное пространство. Высоко в небе загорелся яркий свет, опустилась длинная сверкающая лестница с узкими крутыми ступеньками. На ее верху возникла маленькая блестящая точка, медленно движущаяся вниз. Точка разрастается вширь и ввысь. Вырисовываются черты образа, похожего на человеческий. Огромная голова в золотистом шлеме, широкая грудь в блестящей кольчуге. Высокие серебристые сапоги медленно ступают со ступеньки на ступеньку. Стук шагов отдается болью в ушах.
— Великан! — в ужасе застыл Михаил. — Ты пришел с добром или со злом!? — кричит незваному гостю.
Огромная рука поднялась вверх. На потемневшем небосводе блеснула молния. Михаил закрыл глаза.
— Держи! — оглушил громовой голос.
В протянутой руке великана, Михаил увидел огромный меч. Земля ушла из-под ног, белый, как молоко, туман, проник в легкие, перехватил дыхание. Собрав силы, сделал шаг, другой, протянул руку. Пальцы коснулись холодной, как лед, стали. Еще усилие, и меч в руках.
Часы в гостиной пробили шесть раз. Михаил открыл глаза. Обвел взглядом комнату. Я в спальне? Удивился он. Как я сюда попал? Повернул голову. На соседней подушке, темное облако кудрей. Провел ладонью по синей атласной наволочке. Холодная ткань остудила руку. Галлюцинации! Схожу с ума! Сел на кровати, сунул ноги в тапочки. Потер ладонью лоб. Напряг память, пытаясь восстановить загадочное сновидение. Ах, да! Великан! Хранитель дома из старинного осетинского эпоса. К добру, или к несчастью!? Дал меч! Призывает к мести!? Холодный пот потек по спине. Не может быть! Еще видел Лену, вспомнил он. Надо было спросить у нее, разрешает мстить, или нет? Я не спросил, потом появился Великан с мечом. Значит, я прав! Надо отомстить! — Я сделаю это! — громко произнес вслух. — Сегодня для меня решающий день!
Он еще в прошлом месяце оформил необходимые для отъезда за границу, документы, купил билет. Но сомневался. Не отложить ли поездку? Сегодня как раз день вылета. Вчера получил письмо от компании. Сегодня, Великан вложил в его руку меч. Значит, решение правильное. Сомнений быть не может. Полечу и сделаю то, к чему призывает совесть!
Он встал, вышел в гостиную, подошел к окну, толкнул раму. Утренний воздух ворвался в комнату, взъерошил волосы, остудил пылающие щеки.
Весна уже наступает на пятки зиме. Конец февраля. Подошел к огромной белой фарфоровой вазе на тумбочке в углу. Осторожно коснулся пальцами упругих лепестков. Сегодня мне надо много цветов! — прошептал мужчина.
В ванной комнате маленькими ножницами постриг бороду. Холодная вода приятно щекочет кожу. — На святое дело иду! — крутится в голове снова и снова.
Взбодренный, после душа, широко распахнул дверь спальни. Скрипнула дверца шкафа. Черный костюм, серая рубашка, темно-синий галстук, — парадный выход, приготовленный когда-то руками Лены. Вот и пригодилось! Прохладная ткань рубашки, коснулась разгоряченной кожи. Затянул узел галстука, выпрямил плечи. Надел пиджак. Оглядел себя в зеркале. Вполне приличный вид!

+ + +

Аллеи городского кладбища пустынны. Редкие выкрики птиц, лишь на миг нарушают тишину. Чувствуют приближающуюся весну, но еще боятся поверить. Уже скоро повеет свежий ветерок, ласково засветит солнце, согревая теплом, застывшую после зимы землю. И возрадуется природа, вздохнет глубоко, наполнив легкие свежим теплым воздухом! Зацветет новым цветом, распространяя вокруг, аромат свежей зелени, душистых цветов, предвещая новый урожай, новые радости пробудившемуся к счастью и любви, миру.
Михаил быстро шагает по знакомой тропинке. Он не ощущает привычного, для него, чувства скорби. Приготовился к благородному подвигу, как ему кажется, во имя справедливости! У черного камня, опустился на колени, положил цветы.
— Здравствуй, Леночка! — пальцы коснулись холодного могильного памятника. — Сегодня уезжаю! Клянусь, отомщу за вашу смерть!
Не отрывая взгляда от любимого лица, Михаил отступил назад, замер, склонив голову. Постояв несколько секунд, вздохнул, быстрыми шагами преодолел узкую тропинку, оглянулся, отыскал взглядом высокий, черный монумент, красные цветы в керамической вазе. Низко поклонился, и пошел вглубь кладбища.
Тонкие запутанные, с набухшими почками, стебли дикого кустарника преградили путь. Невысокую ограду обвил вьюн. Михаил достал из кармана нож, потянул стебельки. Решетчатая калитка заскрипела, тяжело поддаваясь под ладонью мужчины. Черные, сгнившие листья толстым слоем устлали железную скамейку. Михаил смахнул влажную листву ладонью, сел. С поблекшей фотографии, на него глянули, наполненные печалью, глаза матери и отца.
— Простите, дорогие мои! Давно к вам не заглядывал! Горе сломило! — Михаил положил цветы на серый мрамор, опустился на колени, прижался губами к земле. В нос ударил терпкий запах влажной почвы, и аромат принесенных им, роз.
— Простите, и не осуждайте! Благословения вашего прошу! — тихо произнес мужчина, и замер в благоговейном молчании. От тишины зазвенело в ушах. Даже птица не смеет нарушить мою молитву, пронеслось в голове. На святое дело иду!
Он поднялся, отряхнул брюки, и, не оглядываясь, быстро пошел по аллее.

Часть 2.
Глава 11.

Мелкие капли неслышно касаются небольших луж, заполнивших редкие впадины в асфальте, после ночного проливного дождя. Черные тучи, громоздясь друг на друга, торопятся покинуть светлеющий небосвод, уступая место, робко, пробивающемуся сквозь густую пелену тумана, солнцу. Серый воробей, потряхивая крылышками, уселся на голую ветку, с набухшими коричневыми почками, покрутил маленькой головкой, радуясь наступившему дню.
Высокий, стройный мужчина, низко опустив голову, ставит ноги в черных ботинках на влажный тротуар, проваливаясь каблуками в лужи. Намокшее пальто придавило плечи. Сырость проникла под одежду, холодит кожу. Холодная весна в этом году! И мне она не в радость. Мелькнула невеселая мысль в голове. Скорее дойти до дома, выпить горячего кофе. Февраль на исходе, да и март еще долго будет мучить сырой погодой. Хорошо, к утру дождь надтих.
Клаус коснулся мокрой решетчатой ограды, толкнул калитку. Вот и дома! Но глаза не заблестели от радости, как прежде. Прошел по влажным плитам узкой дорожки к крыльцу. Замерзшие пальцы, запутались в ткани кармана, нащупывая ключ. Клаус нажал на черную кнопку звонка.
Марта сняла с плиты горячий чайник.
— Анна, открой!
— Я занята! — прозвучал из гостиной недовольный голос старшей дочери.
Перекинув, через плечо кухонное полотенце, женщина вышла в прихожую. Через занавеску за толстым стеклом входной двери, узнала знакомый силуэт, мужа.
— Забыл ключи? — распахнула дверь. Окинув взглядом намокшую, съежившуюся фигуру мужа, почувствовала, как ускоренно забилось сердце, похолодели ноги.
— Что случилось? — вытерла полотенцем намокший лоб. — Отстранили от работы?
Клаус покачал головой, тяжело вздохнул.
— Лучше бы отстранили? Измучили бесконечными допросами, выяснениями. Признали виновным — накажите! Нет сил, все это терпеть!
— Я испугалась, думала, заболел! — Марта взмахнула перед лицом сине-белым полосатым полотенцем. — Терпи, работай потихоньку! От тебя ничего не зависит. Раздевайся, завтракай и отдыхай!
Клаус медленно расстегнул пуговицы, снял намокшее пальто, аккуратно повесил на вешалку. Опершись ладонью о стенку, нагнулся, расшнуровывая ботинки.
Марта с раздражением наблюдает за мужем. Сам виноват! Надо быть внимательней! А теперь, нечего сетовать. Придется отвечать за случившееся. Столько детей погибло из-за его оплошности. В душе женщины столкнулись жалость и ненависть. Натворил, значит должен ответить. Однако, будущее представить страшно. Если Клауса посадят в тюрьму, она останется одна с детьми. Анне придется прервать учебу, устроиться на работу. Куда пойдет с неоконченным образованием, в официантки? За сына в школу надо платить. Младшей недавно два сравнялось. Следствие тянется слишком долго. Неизвестность тяготит. Ну и пусть! Время идет, паника ни к чему. Предугадать ничего невозможно. Надо надеяться на судьбу и на Господа! Женщина убрала за ухо светлую прядь.
— Долго возишься. Дежурство прошло нормально!?
Клаус кивнул. Избавившись от намокшей, прилипающей к влажным носкам, обуви, прошел в комнату, тяжело опустился на старенький диван, покрытый выцветшим коричневым шерстяным одеялом.
— Дежурство! — скривил рот в усмешке. — Без радара для меня профессии нет. Кто я теперь? Скучный чиновник! Бумажная крыса! — он почесал затылок, тяжело вздохнул. — Вчера опять на место возили!
— Где катастрофа произошла? — обернулась Марта, задержав в воздухе ладони, расправляющие на столе, скатерть.
— Видеть, скромный обелиск, установленный на бугре, кем-то положенные красные гвоздики, не в силах. Виноват, — отвечу! Только не надо душу рвать! Два года! Сколько еще продлится следствие!? — он приложил ладони к вискам. — Закрываю глаза, и возникает одна и та же картина. Черная земля, куски обгоревшего железа, загустевшие лужицы крови, и тела, тела. Искалеченные руки и ноги детей. Устал! Понимаешь, Марта!? — он махнул рукой. — Тебе всего не понять! Ты тоже обвиняешь! Поймешь, когда меня не станет! Посадят, или сдохну! Живи потом одна! Никаких проблем!
— Ты что говоришь!? — глаза женщины наполнились слезами. — Как же я без тебя!? Профессию забыла, тебе молодые годы отдала. Не дай Бог!
— Готовься женщина! Все равно посадят! — Клаус поднялся с дивана. — Есть, не буду, пойду, лягу!
Клаус приоткрыл дверь в гостиную. Двухлетняя малышка, сидя на ковре, тихонько напевая, раскладывает кубики. Светло-русые волосы рассыпались по круглым плечикам, красное платьице едва прикрывает колени.
Надо купить новую одежду. Из этой выросла. Заметил Клаус. А слух неплохой, может артисткой станет. Улыбнулся, глядя на маленькие пальчики, с трудом обхватывающие, квадратные игрушки. Перешагнул порог комнаты, опустился рядом с дочкой. Коснулся ладонью мягких, как шелк, волос. Сердце наполнилось нежностью и покоем.
— Настроение хорошее? Чем занималась сегодня? — привлек к себе девочку, прижал маленькое тельце к груди.
— Гуляла в саду, кушала, спала, — девочка капризно повела плечиками, освобождаясь от отцовских объятий. — Домик хочу сложить, и не получается. Ты мешаешь, папа!
— Попроси братика помочь.
— Он уроки делает, — закусив нижнюю губу, Алиса склонилась над игрушками.
Клаус встал, бросил ласковый взгляд на ребенка. Пусть играет! Пройдя по коридору, вошел в спальню, опустился на постель.
Два года томительного ожидания. Роковая ошибка перечеркнула его жизнь. Сколько людей проклинают! А может быть, не знают, кто виноват. Я сам не знаю. Но следствие идет, то приходят к выводу, что виновата техника, что-то не сработало в компьютере, то, во всем обвиняют меня. Виноват — накажите! Но снова и снова бесконечные проверки, допросы.
Клаус тяжело вздохнул. А как хорошо жили! Лег на спину, закрыл глаза. Марта в свадебном белом платье, фата спадает до пола. Глаза светятся счастьем. Друзья завидовали: «Красавица у тебя жена!» Родилась Анна! Они не отходили от кроватки, любовались. Зевнула, пошевелила ножкой, закинула за головку ручки.
— Так неудобно спать! — заволновался Клаус, склонился над кроваткой, чтобы повернуть девочку.
Марта засмеялась, отвела его руки.
— Дети все так спят.
Через десять лет родился сын.
Спустя месяц, вечером, Анна подошла к родителям, отдыхающим у телевизора. Прижалась к материнским коленям.
— Теперь вы не любите меня?
Марта обняла дочь, взяла маленькую ручку в свою ладонь, отогнула тонкий, детский пальчик.
— Видишь, один второй, третий, пальчики. Если один болит, или вовсе его отрезать, больно будет!?
Аня отдернула ручку.
— Конечно, мама! Как же без пальчика!?
— Вот и дети, для меня пальцы одной руки. И ты, и твой маленький братик одинаково дороги. Я вас очень люблю! И если появится еще братик или сестричка, мы с папой всех вас будем любить!
Анечка, внимательно посмотрела на мать.
— Можно я посижу возле его кроватки?
— Конечно, можно.
Девочка убежала в детскую.
— Как ты объяснила!? — рассмеялся Клаус. — Пальцы одной руки!? И она, похоже, поняла. Ты умеешь общаться с детьми, дорогая! — Клаус обнял жену за плечи.
Как давно все было! Мужчина вздохнул, сел, провел ладонью по шершавому ворсу розового одеяла. Через девять лет после рождения сына, вот так же утром, после смены, он пришел домой.
— Доброе утро, дорогой! — распахнула Марта перед ним дверь. — Дежурство прошло нормально?
— Да, дорогая! — губы коснулись покрасневшей щеки жены. — У тебя температура? Почему такая разгоряченная?
— У плиты нагрелась. Твои любимые творожники готовила, — отстранилась Марта.
В ее улыбке заметил таинственность и нежность.
— Что-то случилось? — заглянул в светящиеся, необычно ярким светом, глаза.
— Не знаю, обрадую тебя или разочарую? — улыбнулась Марта, — села на табурет, расправила на коленях клетчатую юбку.
— Сегодня была у врача.
— Ты заболела? — Клаус побледнел.
— Я здорова, не волнуйся! У нас появится маленький! — Марта подняла глаза на мужа и рассмеялась. — Ну и глупый же у тебя вид. Ты что онемел?
— От счастья! — улыбнулся Клаус.
— Прокормим? Анна еще учится, Петеру десять.
Клаус подошел к жене, обнял за плечи.
— Обещали жалованье повысить. Через полгода кредит за дом погасим. Рожай!
Мужчина закрыл лицо руками. Сегодня Марта впервые за много лет, посмотрела на меня с раздражением, даже ненавистью. Я принес в дом проблемы. Она устала ждать развязки. Нельзя обижаться. Что ж, отсижу срок, который назначит суд, вернусь домой, и снова счастье поселится в нашем доме!
 
Глава 12.


Веки закрытых глаз нервно вздрагивают. Икры, вытянутых ног, свело судорогой. Самолет только набрал высоту, еще лететь и лететь, а я не могу найти рукам и ногам удобного положения, раздраженно подумал Михаил. Нервы напряглись, будто предстоит совершить парашютный прыжок. Он сплел пальцы рук, сжал до боли.
— Не желаете напитки! — прозвучал рядом мелодичный голос.
Михаил открыл глаза. Стюардесса приветливо улыбнулась.
Мужчина отрицательно покачал головой.
Девушка моргнула накрашенными ресницами, толкнула перед собой коляску с аккуратно, рядами, расставленными, пластмассовыми стаканчиками, наполненными минеральной водой, и золотистым соком. Синяя сатиновая занавеска скрыла стройную, в синем форменном костюмчике, фигурку.
— Нина, взгляни на того седого пассажира у окна, странный какой-то! — наклонилась к уху подружки, Люда. — То ли иностранец, то ли случилось что? Напитки предложила, не обратил внимания, назад возвращалась, опять спросила. Так он поставил на меня глазищи, холодные мурашки пробежали по спине.
Нина отогнула угол занавески.
— Вон тот в пятом ряду.
— Да, действительно, странный. На террориста вроде не похож! — девушка повернулась к Людмиле. — А ты не лезь к нему. Надо будет, сам попросит.
Почувствовав на себе взгляд, Михаил передернул плечами, пристально поглядел на соседа, удобно развалившегося в кресле, погладил ладонью бороду. Следят, или показалось!? Вроде ничем не отличаюсь от пассажиров. Продел ладонь за борт пальто, нащупал в боковом кармане, конверт, достал, вынул снимки, разложил на маленьком откидном столике. Накрыл ладонью, провел пальцами по глянцевой бумаге, один поднес к лицу.
Лена в платье, с разбросанными красными маками по белому полю, прижала к груди годовалую Маринку. Маленькие детские ручки обнимают куклу в таком же, розовом пышном платьице. В каштановых кудрях, огромный розовый бант.
Острая игла кольнула в сердце. Михаил потер ладонью грудь. Собрал снимки, положил в карман. Сколько раз смотрю, и постоянно ощущаю боль. Память не хочет мириться с потерей. На щеках заиграли желваки, в глазах защипало. Сжал пальцы в кулаки. Ногти врезались в ладони.
— Они ответят! За все ответят! — прошептали губы.
Мотор, гудит, не переставая. За стеклом иллюминатора проплывают широкие, белые слепки облаков. Михаил откинулся к спинке кресла, закрыл глаза. Сейчас нырнет самолет в воздушную яму, а поток воздуха закрутит, завертит и бросит вниз на дно какого-нибудь ущелья. И конец! Всем мучениям, страхам, одиночеству! Вот и хорошо! Он давно понял, что не испытывает желания жить. Разве можно назвать мое существование жизнью!? Страха смерти не ощущаю. Там буду не один! Разве это мало!? Назойливая мысль крутится, снова и снова, овладевает сознанием. Ну и пусть! Испытаю те же ощущения, выпавшие на долю бедным моим малюткам и Леночке. Перекрывая гул мотора, в ушах прозвенел звонкий детский голосок: «Мы теперь утята…». Какой противный звук у двигателей самолета. Перед глазами возникло лицо Маринки с закрытыми глазами, белая кружевная рюшь у подбородка. Ресницы дрогнули. Глазки ребенка широко раскрылись, наполнились слезами: «Папа! — раскрылись бледные губки девочки. « Ты умерла!? — удивился Михаил. « Я сплю!? — Он наклонился, коснулся губами холодного лобика. Гроб качнулся, подпрыгнул и завертелся в воздухе. — Куда ты, Мариночка!? Вернись! — громкий стон вырвался из его рта.
— Пристегните ремни, идем на посадку!
Михаил ощутил на плече горячую ладонь, открыл глаза. Я в самолете! — вспомнил он. Провел ладонью по взмокшему лбу, избавляясь от навязчивого плена кошмарных видений.
— Вам плохо? Вы стонете! — склонилась над ним стюардесса. — Пристегните ремень!
— Спасибо! — покачал головой Михаил.— Ничего не нужно! Прижал щеку к холодному стеклу иллюминатора. Густой серый туман затянул небо, налип на стекла. Стало трудно дышать. Михаил расстегнул пуговицу на рубашке. Февраль в Европе и не зима, и не весна. Межсезонье! Наверно, холодно! Мокрый серый бетон выгнулся из-под шасси, замелькал перед глазами. Подрагивая железным телом, самолет понесся по посадочной полосе. Прилетели! Остановись скорее! Мысленно взмолился Михаил, ощущая, как от волнения, или от самолетной тряски, все органы внутри переворачиваются и ноют нестерпимой болью. Наконец, самолет замер, стих гул моторов. Михаил приложил ладонь к глазам, наблюдая из-под пальцев за цепочкой пассажиров, потянувшихся к выходу. Мне торопиться некуда, я у цели, вздохнул мужчина. Голоса пассажиров, шорохи пакетов ручной клади, слились в единый гул. Напряглись нервы. Скорее выходите! Скорее! Мне надо остаться одному хоть на миг, иначе, не выдержу напряжения! Ему показалось, что он оглох, так резко наступила тишина. Снял ладони с глаз. Салон пуст. Медленно встал, запахнул полы черного пальто, крепко сжал в ладони крученые ручки сумки.
На трап ступил с тяжелым чувством. Зря прилетел! Может быть, купить билет и обратно? Что ему скажу? И надо ли говорить? Вся затея, сплошное безумие! Мужчина обернулся на застывшую в дверном проеме, фигурку стюардессы. Разглядывает! Хочет запомнить! Холодная дрожь пробежала по спине. Оттянул ворот, глубоко вдохнул сырой прохладный воздух. Просчитав ступеньки, спустился на влажный асфальт. Высоко поднял воротник пальто, втянул голову в плечи, и тяжелым шагом направился навстречу, назначенному самим себе испытанию.

+ + +

Звук шагов тонет в ворсе красной ковровой дорожки длинного коридора. Сердце сжимает железная рука. И оно, упираясь, больно ударяется о преграду, от того стучит все громче и громче.
Одна дверь, вторая, третья. Здесь! Остановился Михаил. У входа вахтер сказал: «Третья!»
Согнув холодный палец, дважды стукнул о полированное дерево.
— Войдите! — прозвучало на немецком языке.
Михаил потянул на себя тяжелую дверь. Серые глаза, обрамленные густо накрашенными, черными ресницами, задержали на нем, взгляд. Михаил испугался, спазмы сдавили горло.
— Вы к кому? — девушка придирчивым взглядом, смерила его фигуру с головы до ног.
Как объяснить на чужом языке? Михаил почувствовал раздражение, услышав себя со стороны. Язык, упираясь то в одну щеку, то в другую, пытается передать его просьбу.
— Мне директора увидеть!
— Вы иностранец! — улыбнулась девушка. — Я поняла, вам назначили встречу!
Михаил покачал головой. Опять путаясь языком во рту, пояснил.
— Не назначали. Я сам хочу поговорить с директором кампании.
— Пройдите в следующую комнату, вас примет заместитель! — тряхнула секретарь светлыми, прямыми волосами.
— Мне надо встретиться лично.
— Объясните заместителю, он передаст. Если директор сочтет необходимым, то встретится с вами! — она отвернулась от назойливого посетителя, нажала пальчиком, с длинным красным ногтем, мышку компьютера, остановила взгляд на светящемся экране.
Михаил понял, разговор окончен. На свидание с директором кампании, тем более на его извинения, рассчитывать нельзя. Он круто развернулся, задев мыском туфли ковер. Взмахнул рукой, сохраняя равновесие, чтобы не упасть, толкнул дверь и выскочил в коридор. Чувствуя, как горят щеки, испытывая чувство стыда, а еще более, унижения, Михаил почти бежит, моля об одном, скорее бы закончился путь к выходу. Проклятая кампания! Проклятое начальство! Все сволочи! Все против меня! Шепчут его губы.
Наконец, перед ним широкие стеклянные двери. Холодный, уличный ветер остудил лицо. Он меня не принял! Крутится в голове. Ничего! Я с ними по-другому побеседую!
Михаил спустился со ступенек и остановился. Куда теперь! Сунул руку в карман, смял листок бумаги, с добытым адресом диспетчера. Теперь одна дорога!

+ + +
       
Переступив порог небольшой, двухэтажной гостиницы, Михаил почувствовал, как страх, словно цепью, сковал руки и ноги. Если придерутся к документам, откажут в приюте? Куда пойду. На вокзале не переночуешь, это не Россия.
Длинный тонкий палец служителя в черном костюме, за полированной стойкой, переворачивает в паспорте страничку за страничкой. Мужчина нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Погладил ладонью бороду. Без паники, произнес про себя. Надо сделать вид, что меня ничего не тревожит.
Администратор протянул паспорт, подвинул, заполненную мелким почерком, анкету. Сжав занемевшими пальцами, синенькую ручку, Михаил вывел первые буквы своей фамилии, взял ключ с железным брелком.
Шагая по ковровой дорожке длинного коридора, мужчина, все еще ощущает на себе внимательный, пристальный взгляд администратора. Только бы ничего не заподозрили!
Повернув ключ, толкнул дверь. Сделав несколько шагов, сел на, застеленную коричневым пушистым одеялом, широкую кровать. Упал на спину, остановил взгляд на узорчатом лепном рисунке потолка. Ровные ромбики, треугольники, крутые завитки. Тело медленно, словно живительным соком, наливается спокойствием. Все идет, как по маслу! Только бы никто не помешал!
Старинные настенные, часы пробили два удара. Михаил сел на постели, провел ладонью по ворсинкам одеяла. Времени мало, надо действовать! Подтянул к кровати, сумку, щелкнул язычком молнии. Нащупал на дне тонкий длинный сверток. Дрожащими пальцами развернул плотную ткань. Положил на колени черный хромовый футляр, вытащил двадцатисантиметровый нож, коснулся пальцем холодной, стали. Взять с собой, или нет!? Глаза застыли на клинке. А зачем сюда приехал!? Зачем паковал, вез? Пусть извинится и больше мне ничего не нужно! Ладонь легла на грудь, сдерживая толчки сердца. А если не извинится, тогда!? Рука сжала нож. Господь простит меня! — прошептали губы.
Михаил достал из кармана небольшой листок, вырванный из записной книжки, несколько раз прочитал адрес, выведенный неровным почерком. Сложил вчетверо, сунул в карман.

Глава 13.

Несчастье всегда приходит нежданно. Говорят, существуют предчувствия. Или человек сам идет навстречу своей беде? Неправда! Угадать приход беды невозможно. Она как гром среди ясного неба!
Светловолосый мужчина сел на постели, раскинул в стороны руки, потянулся, зевнул. Утро наступило! Весеннее утро нового дня. И на работу не надо идти, отгул после ночного дежурства. Все будет хорошо! Робкое чувство радости шевельнулось в душе. Надо верить в лучшее! Успокоил себя. Я на все согласен! Посадят, отбуду срок! За ошибки надо отвечать! Клаус прищурил глаза, почесал широкой ладонью, волосатую грудь. После завтрака, поработаю в саду. Спрыгнул с кровати, надел бежевую клетчатую рубашку, привстал на цыпочки, закинул над головой руки, сцепил пальцы, громко щелкнув суставами, потянулся всем телом.
Подошел к окну, распахнул форточку. Свежий, прохладный ветерок ворвался в комнату, парусом раздул тюлевую занавеску. Серые облака в беспорядке, надвигаясь друг на друга, затягивают небо. Пойдет дождь, сгустится туман! Нелетная погода! Вот и напарнику выходной, подмигнул мужчина. Гул пролетающего самолета, эхом отозвался в ушах. Мужчина побледнел. Два года, этот звук, заставляет испытывать волнение. Катастрофа над Боденским озером, не дает покоя. Кто же виноват в гибели несчастных детей, летевших на отдых? Я или техника? Следствие до сих пор, не сделало каких – либо, существенных выводов.
Запах творожных оладий приятно пощекотал ноздри. Марта хлопочет на кухне. Скривил рот Клаус в улыбке. И дети, наверное, крутятся возле нее. Пора переходить к водным процедурам! Под холодный душ, остудить нервы! И никаких воспоминаний, чтобы не волновать жену. Скомандовал он себе, и, хлопнув дверью спальни, направился по коридору к ванной комнате.

+ + +
       
Серые дома, с невысокими заборами, аккуратно подстриженная зеленая трава на газонах. Чисто выметенные тротуары. Михаил идет по улице чужого городка, сжимая в кармане тонкий конверт с фотографиями, под конвертом нож. Острие стали касается пальцев. Чуть надавить подушечками, и обрежешься, брызнет кровь.
Я только покажу ему! Твердит про себя мужчина одни и те же слова. Только покажу. Потом посмотрю в глаза и скажу: — Как тебе совесть позволяет жить! Что ты натворил? Родители погибших, по твоей вине, детей каждый день проливают слезы на могилах. Как ты можешь жить на Земле, после этой трагедии!? Ты сам должен признать свою вину и попросить у властей самого сурового наказания!
А если он откажется? Рука сжала лезвие.
Рант туфли зацепился за невысокий тротуарный барьер. Михаил остановился. За решетчатым забором, стена двухэтажного домика, с крылечком. Сердце мужчины подпрыгнуло вверх и замерло. Дрожащей рукой он достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул, сверил надпись с жестяной пластинкой, навешанной на угол стены дома. Вот она, цель! Сомнений быть не может! Высокий мужчина в черной куртке, проходя мимо, задержал на нем взгляд. Холодные мурашки пробежали по спине. Взойти на крыльцо, нажать кнопку звонка. Михаил, не отрывая взгляда от плотно зашторенных окошек, прошел до окончания дома, потом вернулся назад. Есть кто в доме или нет? Ощутил холодное спокойствие. Теперь волноваться ни к чему. Немного отдохну, и пойду. Снова прошел по улице вдоль дома. Нет, через парадный вход не пойду, решил он. Вернулся назад, толкнул решетчатую калитку. Узкая бетонированная дорожка протянулась среди постриженных розовых кустов. Почти так же, как у меня, с завистью подумал мужчина. Скоро почки набухнут, появятся маленькие липкие коричневые листочки. Побегут по дорожкам двора, дети. Ведь у него, наверное, тоже есть дети. Сколько, двое, трое? А у меня — никого.
Ноги в черных туфлях уверенно ступают по каменным плиткам. Глаза не отрываются от застекленной наполовину двери, со складками белой занавески. Михаил протянул указательный палец к черной кнопке звонка, и отдернул, словно обжегся. Еще не поздно уйти. Нет, я должен! Ради Лены, детей!
Он нажал до отказа черный глазок. Щебечущая трель оглушила. Убежать, не надо мне его извинений, и вообще не хочу его видеть! Промелькнуло в воспаленном мозгу. Но ноги будто приросли к деревянной ступеньке. Уже поздно, надо осуществить задуманное.
— Кто там? — спросили за дверью, по-немецки.
— Вам письмо! Откройте! — рука сжала конверт.
— Одну минутку! — произнес мужской голос. Какой неприятный тембр, подумал Михаил.
Гулкие удары сердца, кажется, слышны на всю улицу. Ожидание невыносимо! Вдруг не откроют?
Наконец, скрипнул замок, стукнула щеколда. Высокий светловолосый мужчина в клетчатой рубашке, открывающей волосатую грудь, приветливо улыбнулся.
Мелкая дрожь пробежала по телу Михаила. Душ принимал. Счастлив и доволен! Понял Михаил. Пальцы сжали конверт.
— Слушаю Вас! — голубые глаза застыли на лице незваного пришельца. Михаилу показалось, щеки хозяина побледнели.
— Секунду, момент! — повторяет Михаил, шевеля в кармане непослушными пальцами, стараясь оторвать, запутавшийся в складках подкладки, конверт.
—Кто вы? Я вас не понимаю? — удивился мужчина, услышав непонятную речь.
Михаил, справившись с конвертом, веером раскрыл снимки перед глазами, застывшего на пороге, мужчины.
— Вот, смотри! Это дети мои! Ты убил их два года назад! Как ты живешь? Какие тебе снятся сны?
— Вы сумасшедший! — испуг и ненависть наполнили глаза мужчины. — Я позвоню в полицию! — он толкнул руку Михаила, фотографии рассыпались на потертых досках крыльца.
— Подними! — сжал кулаки Михаил. — Подними, подлец! Ты не заслуживаешь жить среди людей! — Михаил не узнал своего, вдруг осипшего голоса. Он не видит перед собой ничего, кроме холодного взгляда, голубых глаз, искаженного испугом, или, как ему кажется, презрением, рта. А я надеялся на сочувствие! Ждал извинений! Рука сжала в кармане нож. Прорвав ткань, поднялась и вонзила острие в темный предмет, стоящий в дверном проеме. Михаил не видит человека, стоящего перед собой, глаза застлал синий туман, а рука бьет и бьет, стоящую перед ним преграду. Капля горячей густой жидкости потекла по запястью, обожгла кожу. Пальцы разжались, нож стукнулся о настил. В голове закружилось. К горлу подкатил комок. Ощутив резкую боль в голове, Михаил сжал виски ладонями, застонал, и, качаясь на онемевших ногах, шагнул с крыльца. Нога поскользнулась на сырой древесине. Михаил ухватился за скользкое, железное перило, тяжело задышал. Надо уйти! Скорее! Он поднял полы пальто, и побежал.
Каблуки туфель скользят по влажным тротуарным плиткам. К ногам будто привязали пудовые гири. Все дома на одно лицо. Один, другой, третий. Вот спасительный поворот! Михаил прислонился к холодной стене побеленного фасада. Глубокие вздохи со стоном вырываются из груди. Что я сделал? Убил!? Нет, я только напугал. Сунул руку в карман. Пальцы завязли в обрывках ткани. Потерял нож, но не убил. Рука онемела! Он потер запястье, пальцы прилипли к коже. Поднес ладонь к глазам. Кровь!? От страшной догадки, холодный пот потек по спине. Убил!? Значит, я убил! Но ведь я не хотел! Мужчина закрыл ладонями лицо, стараясь восстановить в памяти, встречу с диспетчером. Он открыл дверь, я протянул ему фотографии. А дальше что? Приложил ладонь ко лбу. Не помню! Протянул фотографии! Потом… Ладони больно сдавили виски. Не помню! Не помню! Нет, не может быть. Я никого не убивал!
Шатаясь, как пьяный он пошел вниз по улице.

Глава 14.
 
        Румяные творожники набухли на сковороде, утопая в раскаленном масле. Деревянной лопаточкой голубоглазая молодая женщина осторожно переложила оладью на большое белое фарфоровое блюдо. Напевая модный мотив, поправила белокурые, коротко остриженные волосы, улыбнулась своему отражению в небольшом зеркале, вделанном в стену. Поставила на стол, накрытый кремовой скатертью для семейного завтрака, большой белый фарфоровый кофейник, расставила чашки.
— Клаус, дети, завтракать!
Громкий крик раздался из прихожей, ведущей в сад.
Опять дети открыли дверь, еще холодно, сейчас отшлепаю. Женщина положила на стол, надкушенную оладью, откинула занавеску у входа в коридор. В проеме, широко распахнутой входной двери, преградило выход, раскинувшееся на полу, тело мужа. Запрокинутая назад, голова, правая рука с вывернутой ладонью, прижата к груди.
— Клаус! — женщина подбежала к мужу, склонилась к лицу. — Тебе плохо!?
Мужчина не ответил. Темное пятно на груди, расстегнувшаяся рубашка. Она прикоснулась к руке мужа, разжала похолодевшие пальцы. Нащупала вену. Пульс не прослушивается!
— Не может быть! Он мертв!? Клаус, Господи, Клаус! Что же это! Кто? Кто? — голос сорвался. Женщина закрыла лицо руками и застонала. Его убили! Какой-то мужчина позвонил, когда я жарила оладьи на кухне, Клаус пошел открывать. Значит, убил тот, кто приходил. Полиция! Надо вызвать полицию! Поднявшись с колен, вбежала в комнату, трясущейся рукой набрала телефонный номер.
— Убийство! Скорее! — положив трубку, женщина застыла, в голове прокрутилась картина утра. Проснулись. Готовила на кухне завтрак.
— Мама, там папа лежит и молчит! — двухлетняя, светловолосая малышка прислонилась теплым тельцем к колену матери.
— Пойди, играй, не подходи к нему! — отстранила девочку, Марта.
В прихожей громко пропел звонок. Женщина подбежала к двери. Щеколда, неохотно подчинилась трясущимся пальцам.
Двое полицейских перешагнули порог.
— Где убитый!? Вы ничего не трогали?
— У выхода в сад, — она пошла впереди мужчин. — Какой-то мужчина позвонил, он пошел открывать. Я была на кухне, — пояснила хозяйка. — Потом услышала крик. Подбежала и вот! — она указала на тело.
Пожилой полицейский сжал пальцами запястье Клауса.
— Все! Готов!
От хладнокровно, произнесенной, фразы, сердце женщины сжалось. Она закрыла лицо руками и громко зарыдала.
Молодой лейтенант обнял ее за плечи.
— Пойдемте в комнату, расскажите подробно.
— Что рассказывать!? — шатаясь, как пьяная, она дошла до гостиной, села на диван. — Я же говорю, проснулись, собирались завтракать, позвонил мужчина, он пошел к двери.
— Какой мужчина? Вы его знаете? — старший оперативник достал из кармана небольшой синий блокнот. — В чем одет, возраст?
Женщина потерла ладонями виски.
— Я не помню. Высокий, немного сутулый, или намеренно сутулился. Черное пальто. Он почему-то подошел через сад. Мы сейчас не пользуемся этим выходом. Еще прохладно.
— Значит, он не из знакомых, иначе бы позвонил в парадный вход. Вы его раньше видели?
— Не знаю, я не видела его лица. Только помню черное пальто! — она закрыла лицо руками. — Господи, за что!? Трое детей. Кому он, что сделал плохое? У него не было врагов! — плечи затряслись от рыданий.
— Кого подозреваете?
— Никого! Оставьте меня! Я ничего не знаю! — женщина встала и выбежала из комнаты.
+ + +

Туфли скользят по влажной серой плитке. Озноб сотрясает тело. Михаил поднял воротник, глубоко засунул руки в карманы. Скорее дойти до гостиницы, выпить чего-нибудь горячего. Согреться, лечь в постель. Глаза выхватили кусок серого здания, с белой табличкой под стеклянным фонарем. Кажется, здесь уже проходил! Мужчина остановился, медленно обвел взглядом улицу. Выстроившиеся в ряд серые, безликие дома, с аккуратно постриженными газонами за решетчатыми заборами. Густые сизые облака затянули небо. Кажется, давят на голову. Его резко качнуло в сторону. С трудом, удержавшись на ногах, коснулся плечом проходившего мимо мужчины.
— Извините! — тихо прошептал Михаил.
Мужчина на секунду задержал на нем взгляд, и пошел вниз по улице.
Зубы Михаила дробно застучали. Чаю! Горячего чаю! Больше ничего не хочу! Он медленно побрел по тротуару, считая шаги. Улица пуста. Никого нет. Меня никто не видел и не узнает. Я никому не нужен! Внезапно охватило чувство радости. Все хорошо! Несколько раз повторил про себя. Незачем волноваться! Никто за мной не гонится, значит, я ничего не сделал. Приду в гостиницу, соберу вещи и домой. Николай, Мария, племянники встретят, накормят. Они поймут и простят! За что простят!? Вдруг испугался Михаил, что я сделал? Потер ладонью лоб. Ничего! Летел на самолете, потом поселился в гостиничном номере, вышел прогуляться. Поднял голову вверх. Серая стена с белой табличкой под фонарем. Почему название улицы написано латинскими буквами? Произнес вслух буквы, написанные на табличке, попытался сложить слово. Какое странное название? Где я! Кажется, сегодня здесь проходил. Мне надо вернуться в гостиницу. Он быстро зашагал по тротуару.
Холодная капля упала на щеку, за ней другая. Михаил поежился. Дождь начинается, а я зонтик не взял. Повернул голову направо, потом налево. Серый камень стены, белая табличка под фонарем. Страх сковал тело. Холодный пот потек по спине. Заблудился, хожу по кругу, и возвращаюсь снова и снова на ту же улицу. Он круто развернулся и побежал. Скорее уйти, убежать! Вдруг меня ищут? Мыски туфель мелькают перед глазами. Куда бегу? Железная рука сжала сердце. Михаил ухватился за решетчатую ограду. Тяжело дышать! Просунул ладонь за полу пальто, растер грудь. Не в моем возрасте устраивать пробежки!

+ + +

Глаза женщины следят ха пальцами полицейского, быстро двигающего ручкой по листу бумаги. Клауса больше нет! Как теперь жить!? Кому он помешал!? Что сделал плохого!? Виски сдавила тупая боль. Трое детей. Как справлюсь с несчастьем? У меня даже нет траурного платья. Сколько денег уйдет на оформление бумаг, на похороны?
— Вы никогда ранее не видели этого человека? — пожилой полицейский остановил взгляд на женщине. — Вспомните, может быть это кто-то из сослуживцев вашего мужа?
Женщина потянула шерстяной платок, наброшенный на плечи, подошла к окну, поправила тюлевую гардину. К железной решетке забора прислонился мужчина. Марта прищурила глаза.
— Вот он! Мужчина в черном пальто, тот, что приходил утром! — женщина указала на человека.
Лейтенант подбежал к окну, распахнул створки.
— Он?
Женщина приложила ладонь к губам, сдержав крик, кивнула.

+ + +

Михаил глубоко вдыхает влажный воздух. Еще немного, и пойду. Теперь, не заблужусь.
— Вам плохо? — прозвучал рядом резкий голос, произнося непонятные слова. — Пройдемте! — пальцы, словно железные крючки, обхватили локоть, холод стали сковал запястье.
Михаил поднял глаза. Двое мужчин, в полицейской форме.
— Иди, иди! — потянули его за рукав.

Глава 15.

Мария растерла ладонью грудь. С утра сердце колит. Дождь, который день собирается. Сегодня дойду до Миши, гляну как он там? Она уже не раз ругала себя, что мало уделяет брату внимания, но времени не хватает. Домашние дела, Дина, Тимур. А ведь не дай Бог, надумает что, потом кого винить? Горе долго забывает, варится в своем несчастье, к жизни потерял интерес! Покачала головой, поправила съехавший, на лоб, платок. Красная с черными разводами, шелковая ткань скользнула между пальцами. Коля на Новый Год подарил! Наклонилась к зеркалу, погладила концы платка, улыбнулась своему отражению.
Дина вбежала на кухню. Схватила с тарелки румяный пирожок, откусила большой кусок, аппетитно зачавкала, переваливая языком горячую пищу от щеки к щеке.
— Сколько раз тебе говорила, не хватай, только из печки, сожжешься! — Мария шлепнула дочь между лопаток, полотенцем, поставила на стол большую тарелку.
— Сходила к дяде Мише, позвала обедать!
— Его нет дома, калитка заперта. Обычно он не запирает. И вчера тоже не было.
Мария удивленно поставила глаза на дочь.
— Как не было? Ты сказала, оставила обед на столе.
— Это позавчера! — Дина отпрыгнула от матери, избегая очередного шлепка. — Я тебе говорила, а ты с папкой ругалась, что поздно пришел, вот, наверное, и не слышала.
— Ах, дуреха! Пойди, расстели скатерть на стол, телевизор включи, послушаем, что в мире творится!
Мария внесла в комнату блюдо с пирожками, расставила тарелки, разложила ножи, вилки.
— Сегодня в австрийском городе Клотен задержан неизвестный, подозреваемый в убийстве австрийского гражданина! — громко оповестил телевизионный ведущий «Новостей». — Личность убийцы выясняется. Есть предположения, что задержанный является гражданином России! (5.)
Мария застыла с вилкой в руке. На экране крупным планом возник портрет Михаила.
— Господи! — женщина сжала рукой край стола, тяжело опустилась на стул.
— Мамка, смотри, дядьку Мишку показывают. В командировку, что ль улетел, а ты переживала, где он!
— Да, замолчи, коза! — махнула рукой на дочь. — Дай послушать!
— Что кричишь! — поджала губы девочка. — Опять я виновата!
— Вот и новая беда! — Мария прижала ладони к щекам. — Не уследили! Оставили одного! А он удумал! Ай, что натворил! — Щеки женщины побледнели. — Вот негодяй! Ну и пес с ним! Накажут, так и надо! Людей пошел убивать! Самосуд устроил! Говорили, без тебя разберутся! Ах, подлец! Еще одно несчастье сотворил!
— Динка, звони Николаю!
Мария, словно онемев, смотрит на экран. Но там уже мелькают снимки об экспедиции в Антарктиду, в нижней строчке поползли сводки погоды.
— Убил! Все-таки, убил! Герой! Мало нам горя! Весь род опозорил! В чужой стране наворотил! А если к расстрелу приговорят! А Динка, мальчишки Колькины! С пятном на всю жизнь. Ах, подлец! Только о себе думает!
Мария сняла с головы платок, отерла вспотевшее лицо.
— Ну и черт с тобой! Будь, что будет! Сам натворил, сам и ответит!
Николай возник на пороге, как изваяние. Бледное лицо, бегающие глаза. Пальцы нервно теребят черную кепку.
— А, явился! Еще один герой! — выплеснула гнев, Мария. — Сколько раз тебе говорила, не оставляй его одного! Навещай почаще. Чтоб на глазах был, чем занимается, о чем размышляет. Ты виноват! Как не догадался, куда собирается!? А он командировку себе готовил!
Николай достал из кармана платок, вытер лоб.
— Да я, дня два назад, был у него, не заметил, чтобы он куда-то собирался.
— Не заметил!? — Мария оправила на коленях юбку. — А ты думаешь, он тебе сказал бы, куда собирается? Когда улетел? Вчера? А мы и не хватились! Родственнички! — Мария громко хлопнула в ладоши. — Оставили человека одного в горе томиться! Два года! Вот и решил! Сам!
— Да, ладно, сестра, обойдется! Может, кто-то другой убил!— Николай переступил с ноги на ногу, оперся ладонью о притолоку, не смея пройти в комнату, тем более, приблизиться к разгневанной сестре.
Мария повернула к брату, покрасневшее лицо, сверкнула глазами.
— Обойдется! Человека убил! У него семья, дети! В новостях сказали, задержали, выясняют личность и обстоятельства. Морду его поганую показали! Полиция задержала!
Мария закрыла ладонями лицо, и заголосила.
— Ой, что теперь с нами будет!
Николай присел на край дивана, провел ладонью по волосам.
— Успокойся, Маша! Я до президента дойду, в посольстве всех подниму. У меня там товарищ работает. Поможем! Может, смягчат наказание! Семью человек потерял! А диспетчер этот тоже хорош! Два года прошло, никто его не наказал.
— Как он жить будет теперь с таким грехом! — простонала Мария, не отнимая ладоней от лица.
— Наказания ему не избежать. Отсидит, вернется! — Николай хлопнул себя по колену. — Два года прошло, а виновных так и не нашли. Трагическая случайность! Мишка не смог смириться с несправедливостью! Горячий!
Мария отняла руки от лица, до боли сжала пальцы.
— Придурок! Суд совершил! Весь народ кавказский опозорил! Скажут, дикари! Кровная месть по сей день существует! Что б ему сдохнуть в тюрьме! — она громко сплюнула.
Николай поднялся.
— Ладно, дай поесть! Пообедаю и пойду. Надо пробивать знакомых, выручать. Не оставлять же его в беде!

Глава 16.

Михаил свесил на грудь голову, пошевелил онемевшими, окованными пальцами. Поймали, заковали в наручники! Разве я преступник!?
— Я ваш переводчик! — прозвучал рядом приятный женский голос.
Михаил поднял глаза. Молодая женщина с коротко постриженными каштановыми волосами, в черном строгом костюме, встретилась с ним взглядом.
Ввалившиеся скулы, седая стриженая борода. Холодные мурашки пробежали по спине женщины. Жалок и несчастен! Неужели убил человека!?
Михаил вгляделся в серый прищур глаз. Презирает!? Заметил влагу на ресницах женщины. Жалеет!
— Вы готовы отвечать на вопросы следователя? — спросила женщина на чистом русском языке.
Михаил кивнул, поднял глаза на сидящего перед ним мужчину.
Следователь крутит в пальцах толстый красный карандаш.
Нервничает! Отметил про себя Михаил. А ему то что?
Губы следователя искривились в презрительной гримасе. Серые, будто буравчики, глаза устремились на бородатого человека.
Что-то бормочет себе под нос. Определил Михаил по движению губ следователя. От волнения, и боли в голове, заложило уши.
— Вы гражданин России? — понял он, наконец, вопрос, переведенный переводчицей.
— Да! — тихо произнес Михаил.
  — С какой целью приехали в Швейцарию?
— По туристической путевке!
— При обыске в гостиничном номере, у вас нашли два билета на самолет, сюда и обратно, причем с разницей в один день. Какие дела вы готовились совершить за такой короткий срок.
Михаил не ответил.
— Вы поехали в Клотен и убили авиадиспетчера, дежурившего в тот день, когда два года назад произошла катастрофа, в которой погибла ваша семья.
— Я никого не убивал!
— Почему приговорили к смерти человека? Откуда вам знать подробности происшедшего в ту роковую ночь? Ведь авиадиспетчер не является прямым убийцей! Он не поднимал нож на ваших детей, как это сделали вы, нанеся множественные раны человеку. Убив диспетчера, вы помешали следствию выяснить в полной мере работу авиакомпании, и всех ее сотрудников. Теперь невозможно установить все обстоятельства, приведшие к катастрофе.
— Я не убивал!
— Вас опознала жена убитого. На веранде нашли нож с вашими отпечатками.
— Я не убивал! — снова повторил Михаил. (6.)
Как эхо в горах, звуки на немецком и русском языках, слились в единый гул. Боль иглой пронзила затылок, перекинулась на лоб, сковала виски. Михаил заскрипел зубами, застонал.
— Уведите! — скомандовал следователь.
Тонкие холодные пальцы сжали локоть.
— Поднимайтесь! — переводчица наклонилась к лицу арестованного.
Михаил встал на онемевшие ноги, шатаясь, пошел к двери. Сколько можно мучить!? Когда закончится эта пытка!? Я никого не убивал!

+ + +


Небольшая лампочка в решетчатом плафоне скупо освещает помещение. Через узкое, под потолком, окно, с накладной мелкой решеткой, пробивается слабый свет начинающегося дня. Михаил открыл глаза. Медленно обвел взглядом, выкрашенные в темно-зеленый цвет, стены, деревянный стул с высокой спинкой, прикрученный, к полу. На покрытом, облезлой, коричневой клеенкой, столе, железная миска с остывшим супом. Мужчина повернул на бок онемевшее, от, долгого лежания, без движения, тело. Матрацные пружины громко скрипнули. Свесил ноги, сел на постели. За дверью послышались шаги. Откинулся столик в прорези двери, стукнула железная миска.
— Завтрак! — произнес по-немецки, хриплый голос служителя.
Михаил бросил на дверь злой взгляд. Родную речь не скоро услышу! Потянул носом запах. Перловка! В дверном глазке промелькнула тень. Подглядывают! Полгода не могут установить вменяемость. За ненормального держат! Отдельная палата! Постоянное наблюдение. Какая им разница, чем занимаюсь? Захочу покончить с собой, не уследят!
За дверью послышались шаги. Кто еще пришел следить? Михаил наморщил нос, прислушиваясь.
Стукнула отодвигаемая щеколда. Молодая светловолосая девушка в белом халатике легко перешагнула высокий порог. За ней вошел сопровождающий. Санитар, или врач? — оглядел Михаил крупную, широкоплечую фигуру, так же, как и девушка, облаченную в белый халат. Под, откинувшейся полой, мелькнула резиновая дубинка. На случай моего сопротивления. Холодные мурашки пробежали по спине Михаила.
Девушка поставила деревянный щиток с пробирками на стол, разложила на белой салфетке инструменты. Остановила серые глаза на Михаиле, кивнула на стул.
— Опять анализы! — Михаил сдвинул брови. — Вчера брали!
Сопровождающий подошел к Михаилу, положил руку на плечо. От прикосновения длинных, как щупальца, пальцев, мужчина втянул плечи.
— Делайте, что вам говорят! — на ломаном русском языке, сквозь зубы произнес санитар.
Михаил покорно сел на стул, положил руку на спинку, сжал кулак, отвернулся. Заскрипел зубами от, введенной в вену иглы. Вены исколоты, как у наркомана. А экспертизам нет конца.
Тонкие пальчики, с накрашенными ноготками, потянули жгут, согнули руку в локте.
— Держите! — Михаил уже знает эту команду без перевода.
Санитар с дубинкой распахнул перед медсестрой дверь, блеснул белыми зубами, шепнул на ухо. Девушка засмеялась и, кокетливо прикоснувшись ладошкой к груди своего защитника, выскочила в коридор.
Сопровождающий оправил полы халата.
— Больной, готовьтесь. Через час на комиссию! — склонил голову к плечу, подмигнул.
Звякнула щеколда, щелкнул поворот ключа в замке.
Михаил сел на постель, сжал ладонями, виски.
Каждый день сдача анализов. Долгие месяцы унижения! Скорее бы перевели в тюрьму! Лишили общества как неполноценного, опасного для общения. Еще не назвали преступником, но уже предали анафеме! Может быть, последняя комиссия!? Что еще не выяснили? Опять, как на предыдущих беседах, повторю: «Ничего не помню!» Я действительно, ничего не помню! Помню, сошел по трапу самолета, гостиницу. На чем добирался до городка, такси, или рейсовый автобус? Помню решетку сада, бетонированную дорожку до крыльца. Конверт с фотографиями детей. Он оттолкнул мою руку, фотки упали на влажные, темные доски. А дальше не помню. Убил!? Помню ужасное чувство душевной боли. Сердце разрывалось на части. Я не сумасшедший, я несчастный человек! А ведь мог бы сойти с ума, пережив потерю семьи. Кого признали бы виновным в моем сумасшествии? Или: сошел с ума по собственному желанию? Слава Богу, этого не случилось!
— Готовы! — Михаил вздрогнул. Он не слышал звука щеколды, открываемой двери. Тот же санитар, приходивший утром с медсестрой, махнул рукой.
— Быстрее!
Михаил поднялся, набросил на плечи куртку.
— По коридору прямо и налево!
А прежде, направо! Удивился Михаил. Куда ведут?
— Быстрее! — тяжелая ладонь легла между лопаток. Михаил вздрогнул, ускорил шаги.
— Сюда! — скомандовал сопровождающий, толкнул, выкрашенную белой краской, блестящую дверь.
Михаил перешагнул порог. У длинного стола, трое пожилых мужчин, в высоких белых колпачках, устремили на него взгляд строгих глаз.
Люди без эмоций! Нахмурил брови, Михаил. Им не положено выражать человеческие чувства. Они выносят приговор. Отправить на длительное пребывание в психушку, или предоставить суду решать дальнейшую судьбу несчастного.
— Садитесь! — подтолкнул сопровождающий переводчик, Михаила.
Михаил сел, сжал ладони между колен, согнул спину.
— Ваше имя! — Мужчина, лет сорока, постучал, синим карандашом по столу.
— Михаил! — Одни и те же вопросы, понятные без переводчика. Сколько раз спрашивали. Мужчина потер ладонью лоб.
— Фамилия! — продолжили допрос.
— Нероев!
— Какой сегодня день?
— Понедельник!
— Который час?
— Сколько можно? — Михаил прижал ладони к вискам. — Не стучите, пожалуйста.
— Вас раздражает стук? У вас расшатались нервы? — главврач положил карандаш рядом с чистым листом бумаги.
— Расскажите, подробно, что вы делали, после приземления самолета в Цюрихе.— Пожилой мужчина с правого края, прищурил глаза.
Михаил понял вопрос. Его не раз ему задавали.
— Я уже все рассказал. Мне нечего добавить.
Как вы оказались в Клотене? Приехали рейсовым автобусом?
— Не помню! Ничего не помню! — Михаил поднял на мужчину глаза.
— Я не сумасшедший. Я ничего не помню! Хватит меня мучить! — загорелись щеки, спазмы сдавили горло.
— Посадите меня в тюрьму! — с трудом поворачивая во рту онемевший, язык, произнес, Михаил.
— Успокойтесь! — мужчина, сидящий справа от главврача, наклонил голову, тихо что-то произнес. Главный кивнул.
— Вас сегодня отвезут в следственный изолятор. Комиссия признала вас вменяемым! — он махнул рукой. — Вашу дальнейшую судьбу решит суд!
Переводчик коснулся плеча больного.
— Вставайте!
Длинный коридор уже не показался Михаилу таким длинным, как час назад. Слава Богу! Кончились дурацкие допросы! Пусть тюрьма! Только не психушка!

Глава 17.


— Ужин! — железная миска звякнула об откидной подоконник в двери.
Опять гороховый суп! Михаил повернул на постели тело. Вот и дождался, восемь лет тюрьмы! Что ж, это лучше, чем одиночка в сумасшедшем доме. «Признан вменяемым и дееспособным!» — заключительный диагноз психиатра. Теперь, считай дни. Конец заточению медленно приближается.
Сжав, дрожащими пальцами, железную спинку кровати, мужчина тяжело встал. Прихрамывая на правую ногу, прошел к двери, взял миску, медленно повернулся, дошел до стола, поставил ужин рядом с нетронутым обедом. Лицо перекосила гримаса. Ладонями растер поясницу. Радикулит проклятый! Каждое движение приносит невыносимую боль. В моем возрасте тюрьма — катастрофа! Сейчас бы в горы, на солнышко, все бы, как рукой сняло. Михаил потянул носом запах, исходящий от стола. Подавитесь! Не нужен мне ваш ни обед, ни ужин. Опустился на постель, откинул синее байковое одеяло, лег, поджал к груди колени. В животе заурчало. Сколько дней не ел? Кажется три!? Нет аппетита, а при мысли двигать челюстями, обуревает жуткая лень. Встать, заставить себя поесть? Хоть несколько ложек, ведь сдохну! Ну и пусть! Кому я нужен!
Михаил подтянул к подбородку жесткую байку, закрыл глаза. Темное пятно закачалось перед помутившимся сознанием. Потом проявилась синева высокого неба. Среди белых перьев облаков, возникло лицо Елены. Над головой засветился золотой ободок, с торчащими в стороны светящимися стрелами. Елена — солнце!? Солнце — Елена!? — удивился Михаил видению. Для меня она была больше чем солнце! — « Зачем убил?» — губы женщины дрогнули, прозрачные капли потекли по щекам, оставляя кровавый след. Он протянул к облику, руку. Голова женщины вздрогнула и растворилась в голубизне.
Мужчина застонал, повернулся на правый бок. Она не прощает! Я убийца! Как нести этот груз!? Прокурор на суде сказал: « Убил ни в чем не повинного человека! Помешал ведению следствия». Что ж они за два года не закончили дело? Не наказали виновных в трагедии!? А если бы у прокурора погибла семья? Как бы он поступил? В голове застучали молотки. Михаил сжал виски ладонями. Снова приступ дикой головной боли. Сказать врачу? Не хочу быть им чем-то обязанным. Не хочу! Не хочу! Заснуть и не проснуться!

+ + +

Скрипнул дверной замок.
— Нероев! Поднимайтесь! Начальник требует!
Михаил повернул тело на бок. Команды на чужом языке теперь усвоил. Сел на постели, надвинул ботинки. С неприязнью посмотрел на стоящего у двери молодого служителя. Согласился же на такую неблагодарную работу. Видно платят прилично.
— Руки за спину! Лицом к стене!
Михаил покорно уставил взгляд на покрашенную, в темно-синий цвет, стену, прислушался к щелканью старого замка.
— По коридору вперед! — прозвучал громкий голос над ухом. — Заснул что ли!?
Зачем вызывают? Подумал Михаил, шагая по узким половицам. Спросить сопровождающего? Хотя откуда ему знать!?
Сопровождающий распахнул, обитую крашеной, под дуб, фанерой, дверь.
— Нероев доставлен!
Михаил перешагнул порог. Худощавый, седой человек, склонился над разложенными на столе, бумагами. Похоже, мой ровесник! Отметил Михаил. Но он начальник, а я подчиненный. Точнее подневольный, осужденный, преступник! Что ж, видно и это придется перетерпеть. От судьбы не убежишь!
— Садитесь! — не взглянув на вошедшего, произнес мужчина на немецком языке.
Михаил присел на край обитого черным дерматином, стула.
Продолжая изучать бумаги, главный тюремный начальник произнес длинную фразу, на секунду поднял глаза на стоявшего рядом молоденького парнишку в очках, подмигнул.
Михаил, как не прислушивается, не понимает смысла, произнесенной тирады. Слишком быстро говорит, и голос, будто сваи заколачивает, или отчитывает кого-то.
Паренек в очках, поправил стягивающий горло черно-красный полосатый галстук, заговорил на русском языке с легким акцентом. Первый раз надел! Усмехнулся про себя Михаил.
— Как говорят у вас в Советском Союзе: «Кто не работает, тот не есть!» Вы уже привыкли к здешним порядкам, акклиматизировались, так сказать, пора приступить к трудовым обязанностям!
— Что я должен делать? — Михаил, краем глаза наблюдая за тонкими длинными пальцами, переворачивающими страницы, подумал. Какую работу предложат? Задвинул ноги глубже под стул. В наступившей паузе, кажется, слышны удары его сердца.
Начальник, не отвлекаясь от своего занятия, что-то пробормотал.
Не может быть? Я неправильно понял смысл! Михаил сжал кулаки.
— Убирать туалет! — перевел парнишка и покраснел.
Лицо Михаила побледнело, глаза налились кровью, на скулах задвигались желваки.
— Не стану! — выдавил сквозь стиснутые зубы. — Я убираю за собой! Не имеете права! Я иностранец, гражданин России! Требую к себе уважения! Насколько мне известно, между Россией и Швейцарией дружественные отношения! — Михаил умолк, удивившись своему красноречию.
Переводчик, путая от волнения, русские и немецкие, слова, справился с длинной фразой. Начальник поставил на Михаила карие, глаза, скривил рот в улыбке.
— Ох, ох, ох! Какие мы гордые! Успокойтесь! Я пошутил! — постучал пальцами по настольному стеклу. — А в саду согласны поработать? Так сказать, на благо дружественной Швейцарии!? В воскресенье поговорите по телефону с родней! Переведите! — повернулся к переводчику.
Гнев еще душит Михаила. Выслушав переводчика, тяжело вздохнул и кивнул.
— Уведите! — махнул рукой сопровождающему, начальник, и снова, низко опустив голову, уткнулся в бумаги.
Михаил встал, привычно заложил руки за спину. Скрип половиц под ногами, сегодня особенно раздражает. Сжал кулаки. Ногти больно впились в кожу. Унизить решили! Предложили работку, сортир за ними убирать! Лучше сдохнуть!
— Лицом к стене! — прозвучала команда.
Михаил покорно отвернулся. Прислушался к лязганью открываемого замка. Скорее в камеру! В постель! Отвернуться к стене и забыться.
— Входите, заключенный!
Михаил с радостью, перешагнул порог своего убежища. Сейчас щелкнет замок, и останусь один! Припадая на правую ногу, преодолел расстояние до кровати, сел, вытянул ноги, потер ладонью щиколотку. Как понервничаю, так болит!
Звякнул о пол ключ. Михаил поднял голову. Сопровождающий переступил с ноги на ногу, нагнулся, поднял ключ, покрутил кольцо вокруг указательного пальца.
— Я бы тоже не согласился! — произнес по-русски, с сильным акцентом.
— Откуда знаешь язык? — Михаил оглядел парня. Высокий, светловолосый, сероглазый. На сердце потеплело. Еще ребенок!
— Предки, после революции бежали из России! Понимаю! Кавказ! Гордый народ! Меня зовут Генрих! — паренек открыто, по-детски улыбнулся.
— Ты молодец! — Михаил сглотнул слюну. В глазах защипало. — Спасибо!
Генрих подмигнул и скрылся за дверью. Скрипнул в замочной скважине ключ.
Михаил закинул руки за голову и упал на постель. Никогда бы не поверил, что обрадуюсь одиночеству. Самое неприятное, испытать чувство унижения. Успокойся! Ты вел себя молодцом! Сказал себе, и закрыл глаза. Сейчас, после свидания с начальством, лучшее лекарство, сон!

Глава 18.

Гул эха непонятных слов. За высокой полированной кафедрой, люди в черных одеждах. Перед глазами толстые прутья железной решетки. Сложенные ладони зажаты между коленями, склоненная голова. Это я! Понял Михаил представшую его взору, картину. Меня судят? Снова это ужасное видение!
— Подсудимый, встаньте! Вы утверждаете, что происшедшая трагедия, перечеркнула вашу жизнь!
— Да! Я два года просидел у могилы.
— Правда, что вы по утрам рассматривали фотографии живых детей. А по вечерам, мертвых?
— Да!
— Зачем Вы приехали в Швейцарию?
— Я ожидал извинения и больше ничего.
— Кто должен был извиниться перед вами, компания или диспетчер?
— Я не знаю.
— Вы убили!?
— Я не убивал, не помню!
— Вы рассказали следователю, что протянули хозяину дома, куда явились, фотографии, а он ударил вас по руке.
— Да, снимки упали. Я увидел, как мои дети перевернулись в гробу.
— И вы убили?
— Я не помню! (7).
«Я не помню! Я не убивал! Не хотел убивать! Он сам виноват!»
Холодные пальцы железными крючками больно впились в плечо.
— Проснитесь! Почему кричите!? Вам плохо!?
Михаил открыл глаза. Лицо надзирателя склонилось над ним. Тонкие губы произносят непонятные слова.
— Отпустите, мне больно! — мужчина приподнялся, прижался к спинке кровати! Железные прутья впились в тело. — Ничего не надо! Все в порядке!
— Вы кричали, я вошел! — понял, наконец, Михаил.
— Спасибо, ничего не нужно! Оставьте меня!
Щелкнул дверной замок. Стихли шаги в коридоре. Михаил прижал колени к груди, обхватил руками. Крупная дрожь сотрясает тело. Опять этот сон! Суд, допрос. Он снова ощутил под собой холодную скамейку судебного помещения, увидел перед глазами толстую решетку. В клетку посадили! Хваленая западная демократия! Теперь и в России подсудимого помещают за решетку. Преступник! Приехал в чужую страну, убил диспетчера! Помешал ведению следствия! Где они были два года!? Если бы наказали виновных, я бы не приехал и не совершил преступление. Перед глазами возникло пухлое лицо судьи, зачитывающего приговор: « Умышленное убийство! Восемь лет тюрьмы!» Что ему моя судьба!
Николай весь процесс сверлил взглядом. Только изредка, в них мелькала жалость. Осуждает! Мария, Тимур, Дина, Данила, Илья не простят!? Вернусь, и останусь с двойным горем. Потерял семью, а теперь и родных! Но ведь все-таки, брат не оставил меня в беде! Сколько сил, нервов, потратил. Просить за убийцу! Испытал унижения, обивая пороги правительственных учреждений. Михаил вспомнил, как один раз рискнул встретиться взглядом с Президентом Северной Осетии. Он меня героем не считает! Приехал, чтобы защитить честь Республики. Если удастся поменять швейцарскую тюрьму на российскую, обо мне скорее забудут. Ведь прославился на весь мир. По телевизору, наверное, не раз показали мой портрет.
Михаил вздохнул. Сколько раз перед глазами возникает лицо женщины в черном платке с красными заплаканными глазами. Она пристально смотрела на него. О чем думала? Как станет растить троих детей без кормильца? Как переживет потерю близкого, дорогого человека? Но ненависти в ее взгляде не было. Скорее, жалость. Я могу вызвать жалость? Всегда презирал это чувство! Теперь отдал бы за него половину жизни! Он сжал виски ладонями. А сам я себя жалею!? Нет! — произнес Михаил вслух.
Толпа репортеров с камерами и микрофонами, преградила путь от зала суда до машины.
— Где вы намерены отбывать срок заключения, здесь, или ваш адвокат станет хлопотать о передаче вас в Россию?
— Ощущаете ли вы себя человеком, совершим справедливый акт возмездия!?
— В вашей стране имеет место кровная месть!?
Ни на один вопрос он не ответил.
Адвокат сжал его локоть, кивнул на толпу с плакатами.
— В вашу поддержку! Даже здесь, в Швейцарии! А в России еще больше защитников!
Михаил почувствовал, как загорелись щеки. Снова, как тогда, охватил стыд. Разве я достоин снисхождения!? Я убил! Он вспомнил горячую струйку крови, затекшую за манжету рубашки. Зачем я это сделал!? Как буду жить, когда отсижу срок? Поднес к лицу, руки, потер ладони. Они держали нож! Убили человека! Лена меня не прощает. Когда предстану перед нею, отвернется, я и там буду один. Проклятие! Дьявол попутал! Нет мне прощенья перед Богом и людьми! Мужчина спрятал руки под одеяло, сжал между коленей.
Холодный пот потек по спине. Ведь я намеренно готовил себя на этот шаг. Перетряхивал в памяти прошлое, представлял глаза Елены, детей. Считал, они призывают к мщению, и благословляют! Ощущал себя защитником справедливости, героем! Теперь, понимаю, все это страшный обман! Перечеркнул свою жизнь жирной, несмываемой чертой. Чувство мести — ужасное чувство! После понимаешь, все эти высокие мотивы, которые рисуешь себе, призрак! Я не испытал удовлетворения от совершенного акта возмездия, который предвкушал испытать. Стыд, боль, отстранение от общества — вот что получил в награду. Люди отвернулись от меня. Наказали не только презрением, но и отлучением от жизни, от всех ее радостей и удовольствий. А разве я не отлучил себя от всего живого, просиживая часами перед черным могильным камнем? Когда готовился к страшному акту мести? Я отказался от жизни! Сам проклял себя! Я приговорил себя к злу, значит, уничтожил себя как личность! Зла боятся, но не любят. Любить зло никто никого не заставит! Я злодей, и мне нет места среди людей! А ведь, следователь прав! Он не поднимал руку на моих детей с орудием убийства! Что если виновата техника!? Все ошибки компании, диспетчер унес с собой в могилу! Ответил он один, а виноваты, возможно, многие. И я помешал выяснить истинные причины катастрофа. Из-за меня трагедия может повториться.
Михаил закачался всем телом и застонал. Я негодяй! Но мне тяжело! Теперь понимаю, совершив убийство, человек корит себя. Уничтожает постепенно, если не хватит смелости наложить на себя руки сразу, после вынесения приговора. Люди не примут его. Он уже не станет таким, как прежде Постоянно будет ощущать в руке орудие убийства, на ладонях кровь. Как жить с этим чувством!? После совершения мести наступает страшное прозрение. Я потерял семью. Люди испытывают ко мне жалость! Я видел их глаза в зале суда, при встрече с журналистами. И все-таки, меня наказали и наказали жестоко. Восемь лет тюрьмы, это много. Ведь я уже не молод, когда освобожусь, вряд ли успею создать новый семейный очаг. Сердце мое очерствеет. Михаил обвел долгим взглядом помещение. Восемь лет ежедневно, каждый час созерцать эти стены, скудную обстановку. Если меня угнетает эта обстановка, значит, мне не все равно!? Значит, я хочу жить!? А захочу ли, когда отсижу срок? Ведь совсем недавно был уверен, что с миром меня ничего не связывает? Ошибся! Сколько же я совершил ошибок? Ушел от мира, замкнулся со своей бедой в гордом одиночестве. Два года вычеркнул из жизни, провел на кладбище. На смену зиме приходит весна, оживает природа, приносит урожай, после заслуженно отдыхает. Я должен был смириться с потерей и жить, жить, а не существовать. Я нарушил эти законы, не понял, потому и совершил непростительный грех. Несчастный человек! Пока буду жить, всегда буду ощущать себя изгоем. Тогда незачем жить!? Но я хочу жить! Они должны меня простить. Михаил протянул под одеялом онемевшие ноги. Я не один! У меня есть родные! Как же я раньше об этом не подумал.

Глава 19.

Слабый свет пробился сквозь решетку на окне. Громко чирикнула птичка. Михаил открыл глаза. Утро! Новый день! Просунул руку под подушку, достал листок бумаги, расчерченный на графы, зачеркнул квадратик с вчерашним числом. Еще один день прошел. Два года заключения. Стукнул у двери откидной столик.
— Завтрак! — произнес служитель.
Михаил дошел до двери, взял в руку миску. Перловка! Дошел до стола, сел на табурет, взял ложку, зачерпнул пахучую гущу. Не ощущая вкуса, снова и снова черпает ложкой и глотает, глотает, пока не опустела посуда. Запил несколько глотков горячей жидкости, похожей на чай. Медленно дошел до кровати, поджав под себя ноги, сел, натянул одеяло. Мне надо выжить! Хотя бы потому, чтобы вернуться на родину. Умереть я обязан там, где родился. Достал из кармана пачку сигарет, чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся. А на улице весна. Свежий воздух, прохладный ветер, с необъяснимыми ароматами оживающей природы. Встал, медленно прошел по комнате. Невыносимо тяжело считать минуты, часы, дни. Человек, совершивший убийство, мучается, терзается содеянным. И ждет, ждет прощения, ждет освобождения, возвращения в человеческий мир.
Люди устроены одинаково, и всем свойственны общие интересы. Если происходят отклонения в поведении, совершается поступок, неприемлемый обществом. Потом наступает прозрение. Оно жжет! Суд совести страшнее любого суда. Он приходит к каждому, как и смерть.
Я убил себя! Произнес Михаил вслух. Нет семьи, а теперь сижу в тюрьме, на чужой земле. Лишил себя уважения, человеческого внимания. Чем восполнить эту потерю? Я наказал себя! Отомстил себе!
Чувство мести не приносит успокоения душе. Пробуждая в себе стремление к мести, мы лишаем себя простых человеческих чувств, наслаждения природой, радостью общения. Лишь только начинаешь думать о мщении, уже не живешь. Все твое существо подчиняется гневу, который уничтожает душу, толкает на стезю преступления. А, осуществив, страшный акт, понимаешь, удовлетворения нет. Душевная пустота и тяжесть.
Щелкнул дверной замок. Высокая фигура Генриха заслонила узкий дверной проем.
— Привезли кусты роз. Собирайтесь!
Михаил поднялся с кровати, накинул на плечи черную куртку. Медленно продел руки в рукава. Копаться в земле ради ублажения чужих людей!? Может быть, его медлительность надоест надзирателю, и он отменит нежелательную прогулку.
— Скорей шевелись! Сколько еще ждать! — оправил полы новенькой формы, Генрих. — На улице хорошо!
Михаил перешагнул железный порог, задержал взгляд на лице парнишки. Хороший паренек! Подумал Михаил. Но в моем положении, доверять никому нельзя.
На улице, холодный воздух проник под одежду. Михаил поежился. Тряпичная роба не греет, а холодит. Поднял голову. А ведь и, правда, хорошо! Такая голубизна неба бывает только раз в году, ранней весной. Утреннее солнце пробивается сквозь мелкие перистые облака. Трудно предположить, игра облаков затянет небесный простор, или, обгоняя друг друга, они уплывут за горизонт, предоставив солнцу без помех, согреть уставшую, от зимних холодов, землю.
Генрих коснулся плеча пленника. Михаил вздрогнул.
— Вот! — подвел его к куче розовых кустов, сваленных в беспорядке у барьера большой клумбы.
— Туда и туда! — махнул рукой. — И аккуратнее, роза цветок капризный.
Михаил склонился над кустами. Такие же, как дома, деревянистые стебли, колючие шипы. Бережно взял куст в руки. Куски черной земли осыпались на асфальт дорожки. А земля другая. Наша нежнее. Пальцы привычно ощупали корешки. Долго хранили, подсохли. Отложил куст, взял лопату. Влажный грунт облепил железо. Нога нажимает на загнутый железный верх, древко жжет ладони. Давно не держал лопату, мозоли неизбежны. Подумал Михаил. Он вспомнил такое же весеннее утро. Николай привез саженцы шпанки. И забыв о завтраке, накинув куртку, выскочил в сад. С наслаждением копал ямки, засыпал молодые побеги землей. Лена вышла на веранду.
— Завтрак давно остыл! — взглянув на сияющее лицо мужа, махнула рукой и ушла в дом. Кто сейчас ухаживает за садом!? Или все травой заросло? Хоть краем глаза глянуть?
С каждым движением, Михаил ощущает, как силы покидают его. От холодного воздуха, проникшего в легкие, закружилось в голове. Последний куст. Шипы больно врезались в ладонь. Капелька крови заалела на пальце. Михаил поставил корень в ямку, ладонями сгреб влажную землю. Кажется, все! Тяжело работать в чужой стране, на чужих людей. Разогнулся, потер ладонью занемевшую поясницу. К ночи опять разболится! А им то что!? Глаза остановились на высоком бетонном заборе, с рядами колючей проволоки наверху. Превратиться в птицу, перемахнуть через преграду и улететь домой, в горы.
— Молодец! Хорошо! — оглядел посаженные кусты, Генрих.
— Покурить можно? — прищурил глаз, заключенный.
— Конечно! — улыбнулся Генрих.
Михаил присел на бетонный барьер, достал пачку дешевых папирос, разрешенных тюремной администрацией. Достал одну, покрутил в пальцах.
Генрих присел рядом, протянул портсигар с дорогими сигаретами.
— Спасибо! — Поднял глаза на паренька, Михаил. А все-таки, паренек симпатичный! Бережно, двумя пальцами, взял сигарету, вдохнул ее аромат.
Генрих щелкнул зажигалкой.
Затянулся и, подавившись дымом, закашлялся. На глаза выступили слезы.
— Давно такие не курил! — произнес после приступа кашля.
Генрих рассмеялся.
— Буду угощать!
С каждой затяжкой все сильнее ощущается подневольное положение. Хороших сигарет не могу курить! Сколько еще долгих дней и ночей, тюремного существования!? Последняя затяжка! Прижал окурок к серому бетону, поднялся.
— Урна там! — кивнул Генрих на высокий железный ящик у входа в здание.— Пойдем! Гулять достаточно!
Шаги сопровождающего, на бетонированной дорожке, как удары огромных часов, отдаются в ушах, идущего впереди, заключенного. Ну вот, знакомый запах плохо проветриваемого помещения. Длинный коридор. Железные ступеньки, снова коридор, серая железная дверь.
— Лицом к стене!
Лязганье замка.
— Пошел!
Михаил встретился с взглядом серых, снова ставших холодными, и чужими, глаз.
— В воскресенье! Как договорились! — кивнул Генрих.


+ + +

Как медленно тянется время в тюрьме! Только здесь, по настоящему ценишь свободу. Небо над головой с плывущими облаками, или покрытое тучами. Ливень, сплошной завесой, моросящий, холодный дождь, грозу, со сверкающими зигзагами молний. Ковер шуршащих под ногами, отживших листьев. Мелкие снежинки, кружащиеся в медленном танце, густой снег, обильно покрывающий землю. Свежесть весеннего воздуха, запах цветения садов, аромат цветов. Неоценимые прелести жизни, дарованные каждому. Видишь все это каждый день, каждый час, годами пользуешься. Теряешь в один миг! И понимаешь, как много тебе было дано! Просыпался утром, и все прелести жизни открыты для пользования. Теперь, чтобы вернуть все, пройдет множество долгих дней и ночей.
Сегодня воскресенье! Вспомнил Михаил. Завтрак уже прошел. Сдержит слово начальник? Приложил ладони к вискам, уперся локтями в колени. Устремил взгляд на дверь. Неужели обманул!? От волнения, не услышал щелканья замка. Увидел открывшуюся дверь и замер.
— Пойдем на телефон! — улыбнулся Генрих.
Михаил вскочил с кровати, набросил на плечи куртку. Покорно выполнил все команды сопровождающего. Скорее! Только, скорее. Услышать родной голос, родную речь. Как долго закрывает замки. Вдруг передумают и отменят!?
Ноги быстро меряют деревянный настил пола. Куда ведут!? Встревожился Михаил. Повернули направо. Большое фойе. Вдоль стены высокие стулья, обитые зеленой тканью.
— Стой! — скомандовал Генрих. — Сюда! — распахнул, выкрашенные, голубой краской, створки двери.
Михаил приложил руку к груди.
— Садись! — указал Генрих на, обитый черным дерматином, стул возле широкого деревянного стола.
Глаза Михаила впились в черный телефонный аппарат, стоящий на столе. Сердце нетерпеливо, как часы отсчитывает удары.
— Звони! — Сразу набирай номер! — пояснил сопровождающий.
Трясущиеся пальцы скользят по кнопкам. Михаил снова и снова нажимает «отбой» и нажимает на цифры. Наконец, привычный длинный гудок приласкал ухо. А вдруг никого нет дома!? Сердце подпрыгнуло к горлу.
— Алло!
Дома! Обрадовался Михаил. Перехватило дыхание. Язык прилип к нёбу.
— Алло! Кто это! Говорите! — кричит Николай.
— Это я, Миша! — облизнул пересохшие губы.
— Господи! Мишка! Ты где?
— Из тюрьмы. Сажал розы во дворе, за это разрешили позвонить.
— Здоров! Даже не представляешь, как я рад тебя слышать!
Михаил сглотнул слюну, крепко прижал трубку к уху.
— Здоров, насколько здесь можно быть здоровым. Скучаю! Как Маша, дети?
— Все здоровы! Миша крепись! Мы хлопочем за тебя!
— Спасибо!
Ладонь Генриха легла на плечо. Михаил понял. Время разговора закончилось. Подневольная жизнь!
— Коля! Будьте здоровы! Привет всем!
Короткие гудки оглушили. Михаил положил трубку. Оперся рукой о край стола, тяжело поднялся, заложил руки за спину. Кинул взгляд на телефон. Когда теперь еще удастся услышать родной голос!?
Дорога до камеры кажется особенно долгой.
Вот она мрачная обитель! Кровать, стол, стул. Надоевшая до тошноты обстановка. Обвел ненавистным взглядом свое жилище. В углу высокая, на деревянных ножках, тумба, на ней небольшой телевизор.
— Начальник распорядился! — улыбнулся Генрих.
Михаил побледнел, потом покраснел. Радоваться или нет? Смотреть на чужом языке, незнакомые программы? Разве включать во время взлета и посадки самолетов на аэродроме, расположенном недалеко от тюрьмы. Заглушая тяжелые воспоминания о прошлой жизни, о катастрофе, отнявшей простое человеческое счастье.
— Спасибо!
Генрих хлопнул по плечу.
— Отдыхай!
Михаил дошел до кровати, сел. Будто приснилось! Услышал родной голос, и снова тишина. Четыре стены. Сбросил ботинки, растянулся на шерстяном одеяле. Сквозь ресницы посмотрел на горевшую под потолком, тусклую лампочку. Острые светящиеся стрелки ударили в глаза. Поднял веки, и стрелки исчезли. Снова прищурился, согревающий свет коснулся зрачков. В детстве играли с Николаем и спорили, откуда появляются светящиеся лучики у лампочки?
Гул взлетающего самолета наполнил комнату. Михаил встал, подошел к тумбе, нажал на кнопку. Засветился экран телевизора. Девица с распущенными по плечам, прядями малинового цвета, закрутила полуголым задом. Звуки лающей мелодии, резонансом наполнили уши. Мужчина надавил пальцем на черный клавиш. Экран потух. Тяжело дошагал до ложа, откинул одеяло, лег, подтянул колени к подбородку.
Тяжко считать минуты дня, торопить наступление вечера. Приходит ночь, и время тянется еще дольше. Сон не идет. Мешают руки, мешают ноги. Ноет тело. Михаил сжал виски ладонями. Снова болит голова. Натянул одеяло. Представил широкое поле, заросшее зеленой травой. Мысленно сделал шаг, другой. Уйти далеко! Ноги не слушаются, подгибаются. Опустился на траву, закинул руки за голову. На темном ночном небе вспыхнула крупная звезда, и стала стремительно падать. Вздрогнул, оперся на локоть согнутой руки, но встать не хватило силы. Закрыл лицо ладонью. Молния! Ударит, обожжет и конец мучениям!
— Открой глаза! — прозвучал над ним громовой голос.
Михаил сдвинул с глаз, пальцы, и ослепленный блеском, снова закрыл ладонями лицо. Великан!
— Что тебе от меня надо! Уйди! — крикнул Михаил. — Зачем ты дал мне меч! Это ты толкнул меня на страшный шаг!
— Я дал тебе меч для защиты! Жди благословения!
Михаил пошевелил занемевшей ногой, открыл глаза. Светящаяся лампочка под потолком качнулась. Кто-то прошел по верхнему этажу. Заснул!? И увидел Великана, как тогда, дома. К чему этот сон? Может быть, судьба смилуется надо мной!? Выйти отсюда! Вдохнуть воздуха свободы!
Мужчина просунул руку под подушку, нащупал железный браслет часов, взглянул на светящийся циферблат. Два часа ночи. До утра далеко. И снова длинный день. И жуткая тоска.
Резкий, звенящий звук наполнил помещение. Будто намеренно поселили в тюрьму, соседствующую с аэродромом. Одного гула было бы достаточно для наказания. Острая боль, огромной иглой пронзила голову от виска до виска. Тошнота волной подкатила к горлу. Черная пелена застлала глаза. Мужчина застонал. Нет сил, терпеть, эти страшные приступы. Каждый день повторяются, все более усиливаясь. С трудом, подняв отяжелевшие веки, обвел взглядом комнату. Железные прутья спинки кровати, тусклая лампочка под потолком. Угол простыни, касается темных, досок, пола. Что, если? Мелькнула в голове, мысль, давно уже посещавшая, в минуты, дикой боли. Скатать потуже, замотать вокруг шеи, и конец мучениям! Еще один грех!? Царство мертвых меня не примет. И там окажусь в изгоях.
Новый, еще более сильный приступ боли затуманил сознание. Михаил сдавил виски ладонями. Умереть! — вырвался из его губ хриплый звук. Грудь сдавили спазмы. Перед глазами загорелся яркий свет, будто зажгли огромную лампу. Она закачалась и стала удаляться. Надо идти за ней! Подумал Михаил, высоко поднял ногу и провалился в глубокую яму.

+ + +

Одно из самых неприятных дел, извиняться за чужие поступки, даже, если этот поступок совершил твой брат. Так думает Николай, старясь попадать в ногу с шагающим рядом, адвокатом. Зачем я согласился!? Взгляд тревожно перебегает с одного здания на другое. Дома безликие, серые, похожие друг на друга. Он шел по этим улицам, смотрел на незнакомые здания. О чем думал, готовясь к роковой встрече? Неужели, ощущал себя героем!? Где прятал нож, в кармане?
— Может мне не надо идти? Вы, адвокат, побеседуете, ознакомите с бумагами. А я подожду Вас где-нибудь, ну хоть, в этом небольшом кафе, махнул рукой, Николай на уютную кофейню, расположенную на первом этаже, четырехэтажного дома.
Пожилой мужчина, поправил на голове, черную шляпу, коснулся длинными пальцами в кожаной перчатке, локтя Николая.
— Я уже много раз Вам объяснял, Ваше присутствие, самая удачная реклама в наших нелегких хлопотах. И кто знает, возможно, именно оно, поставит положительную точку под документом. — Он недовольно покачал головой. — Говорить буду я! Все, что от вас требуется, это глубокое сочувствие на лице.
— Понимаю! — вздохнул Николай. Сочувствие изображать ни к чему. Оно мне душу источило. Жаль брата, жаль людей, которых он сделал несчастными. Не помню, за последние годы, ни одной ночи, когда бы спал спокойно, не просыпаясь от кошмарных видений. Сначала авиакатастрофа, потом убийство! За что нашей семье такие страшные несчастья!
— Вы хотите своему брату добра? — прервал адвокат.
Николай молча кивнул головой.
— Тогда, делайте, что вам говорят! А мы, кажется, уже пришли. Будьте молодцом! — Мужчина сжал локоть несговорчивого спутника.
Николай уловил в голосе адвоката раздражение. Зря затеял этот разговор, мысленно отругал себя. От его настроения зависит успех нашего визита, а значит, и судьба брата. Второй попытки не будет.
Они остановились у невысокого решетчатого забора, окружающего небольшой ухоженный, сад. Он тоже подходил к этому забору, смотрел на окна дома, с белеющими занавесками. Николай почувствовал, как внутри у него все похолодело. Холодный пот выступил на лбу. Достал из кармана платок, вытер лицо.
— Будьте в форме! — тихо прошептал адвокат и нажал на черную кнопку звонка.
От наступившей тишины заложило уши. Никого нет дома! Испугался Николай. Нет, только не это! Для второго похода мне сил не собрать. Взглянул на своего руководителя, и удивился невозмутимому спокойствию. Нервничать не за чем! Успокоил себя. Ведь о встрече давно договорились.
На крылечке появилась женщина, в наброшенном на голову, большом, черном платке, спускающемся с плеч, и закрывающем, до колен, фигуру.
Страх сковал Николая. Озноб завладел телом. Не пустит в дом, прогонит, не захочет разговаривать. Ну и не надо! Может быть, к лучшему! Пусть все идет своим чередом! Закрутилось в голове, пока глаза, не отрываясь, следят за приближающейся к забору, женщиной.
Женщина остановилась в метре от ограды. Что-то произнесла на чужом языке. Николай вздрогнул, услышав, как адвокат произносит непонятные слова, смысл которых, не может уловить. Как во сне наблюдает, за хозяйкой. Трясутся мелкой дрожью, пальцы, щелкнувшие щеколдой. Она волнуется! Что он ей сказал? Николай краем глаза посмотрел на лицо адвоката. Держится прекрасно! Отметил про себя. Уверенность, благородство. Молодец!
Черные кисти на шали хозяйки, идущей по узкой, выложенной серой плиткой, дорожке, раскачиваются в такт шагам. Николай не может оторвать взгляд от волнующихся кисточек. Пригласила в дом, уже хорошо! Может быть, все закончится удачей!? Благослови, Господи! Прошептал мужчина, переступая порог.
— Присаживайтесь! — указала хозяйка на небольшой диванчик, обитый синей декоративной тканью. — Слушаю Вас! — понял, наконец, Николай смысл, произносимых ее по-немецки, слов.
Пружины жалобно скрипнули. Диван старенький! Да и вся мебель тоже. Николай обвел взглядом гостиную. Почувствовав на себе пристальный взгляд, побледнел. Ищет сходство! Николай поднял глаза на хозяйку. Бледное, с впалыми щеками, лицо. Красные, опухшие, от слез, обведенные черными кругами, глаза. Сердце мужчины наполнилось жалостью. Какое страшное горе свалилось на ее плечи! Остаться одной с тремя детьми!
Марта расположилась в небольшом кресле, напротив гостей, потянула шаль на грудь. Озноб сотрясает тело, стучат зубы. Она сдерживает слезы, а они набегают и набегают, готовые вот-вот хлынуть бесконечным потоком на щеки. Женщина закусила губы. Не стоит плакать! Нельзя проявлять слабость. Они не должны знать, как мне тяжело!
— Я вас слушаю, господа! — произнесла ровным голосом.
Николай вздрогнул. Голос приятный, но держится из последних сил.
Адвокат положил на колени, портфель, щелкнул замком, разложил поверх коричневой кожи, стопку бумаг и начал, подготовленную речь. Николай не знал, сколько часов, человек, с простым русским именем, Иван Иванович, провел за письменным столом, составляя, а потом заучивая немецкие слова. Он продумал интонацию для каждого слова, не только предложения. Прорепетировал перед зеркалом, повороты головы, движения рук. Зная, что успех зависит не только от содержания.
Николай слушает мелодичный баритон. Если бы он выступил на судебном заседании, возможно, дали бы меньший срок. Знает свое дело! Не зря его хвалили в посольстве! Он посмотрел на женщину, застывшую в кресле, как ему, кажется, в неудобной, позе. Прямая спина, сложенные на груди, руки. Холодный взгляд серых глаз, с повисшими, на ресницах, мелкими бисеринками, влаги.
Николай угадывает смысл, произносимой Иваном Ивановичем, речи, не столько, по словам, сколько по жестам и звучанию голоса. Когда услышал слово «деньги», то есть, обещание компенсировать с его стороны потерю, хозяйке, закивал головой.
— Да, Да! Я заплачу! Помогу Вам, сколько могу сейчас, и после. Обязуюсь регулярно пересылать! — забормотал, сбиваясь с русского языка, на немецкий.
— Спасибо! — Марта смахнула слезу, пробившуюся из–под ресницы, и побежавшую по щеке. — Мне очень тяжело. Мы незадолго до случившегося, — она вздохнула, и умолкла, подумав, стоит произнести слово « убийство», или нет. Решила не стоит, и продолжила. — Рассчитались с банком, за покупку дома. Пришлось выйти на работу, санитаркой в больницу. За годы, проведенные с детьми, многое подзабыла, хотя по специальности, медицинская сестра. Поработаю год, два, потом, возможно, разрешат приступить к профессиональным обязанностям. — Она глубоко вздохнула. — Да, у нас, так, строго! — Остановила серые, полные слез, глаза, на Николае.
Взгляд потеплел и подобрел! Обрадовался Николай. Значит, удастся договориться!
Белокурая девочка, лет пяти, в коротеньком коричневом платьице, прижимая к груди, серенького котенка, вбежала в комнату, прижалась маленьким, худеньким тельцем к колену женщины.
— Что маленькая? Пойди, поиграй! — Марта пригладила редкие пушистые волосы девочки. — Старшие, сын и дочь, на учебе. Эта через год в школу пойдет! — Женщина обняла, дочурку.
Девочка взглянула Николаю в глаза. От взгляда ребенка, холодные мурашки побежали по спине. Не детский взгляд. Подрастет, узнает правду о смерти отца. А если надумает мстить!? С большим трудом раздвинул пересохшие губы в улыбку.
Девочка сдвинула на переносице густые, белесые бровки, наклонила головку, кудри рассыпались по спинке котенка, рассмеялась. Стрельнула засветившимися, весельем, глазками, Николаю, и, высоко подпрыгивая, убежала.
— Они у меня добрые! Все в отца! — улыбнулась Марта. Животных очень любят! Кошка недавно котят принесла, не отходят. — Женщина опустила голову на грудь, расправила сбившуюся, на коленях черную ткань, юбки.
— Мы только жить начали! Бесконечные заботы, финансовые траты. Клаус был хорошим мужем и отцом. — Она подняла голову, встретилась взглядом с Николаем. Вы не думайте, он очень мучился. После аварии, стал плохо спать по ночам. Проснется, станет у окна, и смотрит на улицу, курит в форточку. А раньше почти не курил. Лучше бы его посадили в тюрьму! Все бы отдала, чтобы видеть его живым!
Николай повернулся к Ивану Ивановичу. Тот перевел, сказанное женщиной.
Я правильно понял, похвалил себя мужчина. Не отрывая взгляда от серых, наполненных слезами, блестящих, как у больных лихорадкой, глаз, тихо произнес.
— Понимаете, какую боль испытывает человек, в миг, теряющий жену, детей? Два года мой брат провел у могилы. Жизнь для него остановилась! Он не жил, существовал среди живых! Поверьте, он не хотел принести вам зла! Вы можете его простить!?
Иван Иванович повторил фразу по-немецки.
Женщина молча кивнула. Отвернулась, смахнула слезу со щеки концом черного платка.
Они не станут мстить! Подумал Николай. Но, зло, называемое местью, необходимо, как можно, быстрее, изжить из людских умов и сердец.

Глава 20.

— Тук, тук! — тихо постукивает кто-то невидимый. — Пик, пик! — скрипит где-то рядом. Откуда эти звуки? Где я? Михаил понял, к нему возвращается сознание. Я живой!? А где я был? Пошевелил пальцами правой руки. Ощутил влажную, смятую, ткань. Надо открыть глаза. Но, не сдвинуть веки, пудовыми гирями навалившиеся на глаза.
— Тук, тук! Пик, пик! Вьик, вьик! — снова послышались, уже знакомые звуки. Птицы за окном! Понял мужчина. Но ведь я не в раю!? Туда меня не пустят. Он тихо застонал.
— Слава Богу! Пришел в себя! А я уж, не надеялась! — услышал над лицом хрипловатый голос, будто говорящий набрал в рот горячий картофель.
Ресницы, будто помазанные клеем, приросли к глазам. Михаил напрягся, узкая полоса света проникла в правый зрачок. Белое пятно склонилось над ним.
— Ну и напугал! — снова прозвучал странный голос.
— Где я? — язык коснулся зубов и заныл.
— Не пытайтесь говорить! Лежите, молчите и не двигайтесь! В тюремной больнице, в изоляторе! Где вам быть!?
— Я не умер!
— Живой! И еще долго проживете!
— Зачем? — Михаил ощутил, как силы слабой струйкой вливаются в тело.
— Молчите! И не шевелите рукой, капельница выскользнет.
Я в тюрьме! Вспомнил Михаил. Почему больница!? Мне стало плохо? Врач говорит по-русски, но с сильным акцентом. Тонкие, прохладные пальцы приподняли веки.
— Слава Богу! Зрачки не увеличены!
Теплая ладонь легла на лоб.
— Температуры нет!
  Пожилая женщина склонилась над больным.
— Откуда знаете русский язык? — поняла по движению, потрескавшихся, сухих губ.
— Училась в России. Отдыхайте! Вам надо много спать, чтобы окрепнуть.
— Зачем? Я не ничего не хочу!
— Дурак! Так у русских называют!? Чтобы жить! Жить надо всегда, в любых условиях! Вытерпеть все испытания, посылаемые, Богом!

+ + +

— Тук, тук! Тук, тук! — не открывая глаз, Михаил улыбнулся. Назойливая пичужка! Стучит по подоконнику, сообщает о наступившем утре. Он попробовал приподнять веки. Тяжести нет, глаза открылись. Мягкий утренний свет осветил небольшую комнату. Белый потолок, стены, окрашенные светло-голубой краской. Тюремная больница! Я вижу свет, различаю цвета, значит, выздоравливаю. Повернул голову, боль не ощущается. Пошевелил пальцами левой руки. Подвинул правую ногу к краю кровати. Попробовать встать!?
Скрипнула распахнувшаяся дверь, в проеме возникла высокая, упитанная фигура в белом халате и голубом колпачке.
— Больной, вставать нельзя!
Знакомый голос! Вздрогнул Михаил. Это та женщина! У нее прохладные пальцы, мягкая ладонь.
— Я здоров! — улыбнулся мужчина.
От быстрых шагов полы халата раздвинулись, открыв высокие полные ноги в черных чулках. Пухлая, теплая ладошка опустилась на лоб мужчины.
— Встанете, когда я разрешу! — женщина подвинула к кровати, стул, села, раскрыла медицинскую карту, перелистала страницы.
— Ничего страшного! Даже мигрени нет. Спазматические приступы, на фоне сильного нервного истощения!
Михаил бросил взгляд на черные остроносые туфельки с широкими, устойчивыми каблуками. Шестидесяти нет, за собой следит! Отметил мужчина. Напускает на себя серьезность.
— Спасибо, доктор! Выходили меня! Зачем!?
— Чтобы жили! Радовали родных!
— У меня никого нет!
Женщина поправила на курносом носике, очки, в модной квадратной оправе, сощурила серые глаза.
— Как это нет!? Кто же за вас так упорно хлопочет!? Пытаются перевести в Российскую тюрьму, сократить срок.
Михаил уперся локтем в подушку.
— Из жалости стараются. Не простят!
— Плохо думаете о людях, мужчина! Лучше простить, чем носить в себе злобу. У вас брат, сестра, племянники. А вы говорите: «Нет никого!» Радуйтесь, что живы! Встречайте с улыбкой каждый день!
— Вы думаете, они обрадуются мне, когда выйду отсюда?
Женщина поправила на голове колпачок, сняла очки.
— Выбросите из головы глупости! Они любят вас!
Михаил встретился взглядом с женщиной. Глаза у нее добрые, как и предполагал.
— Спасибо, доктор! — прикрыл веки, почувствовав набежавшую влагу.
— А вот вам награда за послушание! — врач протянула новенький мобильник. — Позвоните родным!
Михаил почувствовал, как сердце подпрыгнуло, а потом ушло в пятки. Потянулся к аппарату.
— Алло, алло! Слушаю! Говорите! Кто это? — услышал Михаил голос брата. Он представил Николая, прижавшего ладонью трубку к уху.
— Это я, Михаил! — шевельнул, онемевшим от волнения, языком.
— Кто? Говорите громче! Плохо слышно!
— Михаил! — повторил мужчина.
— Ты где? — в голосе брата, услышал волнение и тревогу.
— В тюремной больнице. Приболел, немного. Но уже все в порядке. Как вы там!? У меня мало времени.
— Миша! Потерпи! Скоро будешь дома! Мы все здоровы! Ждем тебя!
Женщина протянула руку. Михаил нажал на кнопку и положил в пухлую ладонь черный прямоугольник. Откинулся на подушку. В ушах остался голос Николая. « Скоро будешь дома!» Значит, что-то удалось сделать! Накрыл ладонью глаза, чтобы скрыть набежавшие слезы.
— Отдыхайте, спите, ешьте! — женщина поднялась, оправила полы халата. Накрашенные модной розовой, помадой, губы раздвинулись в приветливую улыбку.
Михаил проследил взглядом, как легко простучали каблучки по серому линолеуму, пола. Как изящно полная ручка открыла и закрыла за собой, покрашенную, белой краской, дверь. Она права! Надо жить! Только выйти скорей отсюда! Как все, просыпаться утром, торопиться на работу. Вечером — домой! И радоваться каждой травинке, каждому цветку!

Глава 21.

Луч солнца скользнул по золоченому кресту над блестящим куполом церковной колокольни. Мария остановилась у узорчатой железной ограды, поправила на голове черный платок. Переступила с ноги на ногу, стоит зайти или нет? Скоро Пасха! Разольется праздничный, светлый звон колоколов. Согреет душу чувство радости, всеобщего великого прощения! Впервые пожалела, что неверующая, и никогда не ходила в церковь. Кто верит в Бога, острее ощущает радость и беду. Его молитвы более плодотворны. Она осенила грудь широким крестом. Робко ступила на пустынную, мощеную серым камнем площадь перед храмом. В будние дни, в отсутствие службы, прихожан мало. Вот и хорошо! Подумала Мария. Быстрыми шагами, будто боясь передумать, пошла к широко распахнутой входной двери. Перешагивая высокий порог, приложила ладонь к груди, пытаясь сдержать громкое и тяжелое биение сердца.
— Мне записку оставить, умерших родственников помянуть, и пару свечей! — положила на полированную стойку, листок, с аккуратно, столбиком написанными, именами.
  Пожилая русская женщина приветливо кивнула.
— Пожалуйста!
Мария поправила ворот кофточки.
— Мне бы за здравие, и прощения за брата попросить!
— Понимаю! — Господу нашему помолитесь, или Николаю Угоднику.
— Спасибо! — Мария подошла к столику, зажгла свечу, поставила в подсвечник, зашептала слова, покойной молитвы, написанные на стенной табличке.
— Папочка, мамочка, простите! Леночка, Ромочка, Мариночка, спите спокойно! — трижды перекрестившись, поклонилась.
Глаза Марии наполнились слезами, едва подошла к полотну в золоченой раме с распятым Иисусом. — Дрожащими пальцами протянула свечу к огоньку лампады. Язычок пламени заколебался от ее прерывистого, взволнованного дыхания.
— Гори, не гасни! — прошептали дрожащие губы. Задержала взгляд на колышущемся пламени. — Прости его, Господи! Он не со злости, по заблуждению, с несчастья согрешил! Кается! За него прошу! Дай ему душевного равновесия и благополучия! Не оставляй! Помяни в своих молитвах! — Женщина медленно, не сводя глаз с заступника человечества, трижды перекрестилась, согнула спину в низком, благоговейном поклоне. В глазах защипало, горячие капли слез потекли по щекам. Мария смахнула ладонью слезы, натянула на лоб платок, и круто развернувшись, быстро вышла из церкви.
На улице приложила ладони к горячим щекам. Приятное тепло согрело грудь. Ну, вот, сходила, попросила! Может, вернется мой братик!
Холодная капля упала на щеку. Потом еще и еще. Дождь! Сколько дней небо хмурилось!
— Услышь, мои молитвы, Господи! — прошептала Мария и ускорила шаги.
 
+ + +

Смуглые руки расправили на столе чистую клетчатую желто-белую, скатерть, разложили столовые приборы.
— Динка, обедать!
Высокая девочка, переплетая тонкими пальчиками длинную черную косу, вбежала в комнату, засверкала глазами.
— Чему радуешься? Руки мыла? — сердито сверкнула глазами на дочь, Мария.
— У нас гости, дядька Николай.
Николай, прислонился к притолоке.
— Входи, чего прячешься! — Мария кивнула брату.
Николай шагнул к сестре, обнял за плечи.
— Новость хорошая! Послезавтра лечу в Москву, встречать Михаила.
— Господи! Услышал мои молитвы! — Мария отступила от брата, приложила ладонь к груди. — Ой, сердце чуть не выскочит! Вот радость! А я вчера в церковь ходила, свечи поставила. За упокой и Господу нашему! За Мишеньку просила!
— Пеки пироги! — Николай хлопнул в ладоши.
— Да, конечно, напеку. У него в доме встретим! Чтоб огонь горел, тепло, светло. За столом соберемся. Слава Господу!

Глава 22.

— Смотри, Нинка, помнишь, пассажира в черном пальто! — наклонилась Люда к уху подружки. — Мы гадали, кто такой? Он в Швейцарию летел. Убил диспетчера, по вине которого погибла его семья, сидел в тюрьме.
— Ой, вспомнила? — Нина скривила в иронической улыбке, маленький, ярко накрашенный, ротик. — Сколько лет прошло?
— По телевизору говорили, отсидел четыре года, а давали восемь. Несчастный человек!
— Убийца!
— Да ну, тебя! — махнула Люда рукой. — Его можно понять, жена, двое детишек погибли. В один раз осиротел.
— Жалостливая какая! — передернула круглыми плечиками, Нина. — Вот и жалей его, выходи замуж!
— Он меня не зовет! — рассмеялась Людмила.
— А если бы позвал!? Ух, свирепый, какой! Наверное, ревнивец! Улыбнешься чужому мужчине, прирежет! — Нина сжала мелкими белыми зубками, столовый нож, раскинула руки, закружилась на узком «пятачке», — Асса!
Люда расхохоталась. — Да, ну тебя!
Колесики развозного столика скрипнули.
— Напитки желаете!? — Люда улыбнулась пассажиру, устремившему взгляд в иллюминатор. Неужели не слышит? Вздохнула девушка. Я его не осуждаю!
Будто издалека, Михаил услышал мелодичный голосок, повернул голову. Симпатичная, белокурая девушка улыбнулась.
— Напитки желаете!?
Михаил покачал головой. Отвернулся к окну.
Тяжелые темные облака медленно застилают горизонт. Густой туман наплывает на стекла. Только бы приняла Москва! Отвернулся от иллюминатора, прислонился к спинке кресла, закрыл глаза. Все соберемся за столом, у меня. Обязательно, у меня! Чтобы Динка прыгала, смех, шум. Хватит сидеть одному в пустой, холодной квартире. Посажу новые кусты роз, возле веранды. Там много свободного места. Потеплеет, поеду в горы, к реке. Солнце, рокот воды, быстро восстановят силы. Хорошо у нас на Кавказе!
Самолет, грохоча шасси, побежал по полосе.
— Наш рейс закончился. Мы приземлились в аэропорту «Домодедово»! — раздался в салоне голос бортпроводницы. — Просьба, всем оставаться на местах до полной остановки двигателя.
Михаил потянул ворот рубашки. Спазмы перехватили дыхание. Стук сердца заглушил шум двигателя. Николай, наверное, поглядывает на табло, нервничает. Уже сообщили, о приземлении самолета? А вдруг никто не приехал встречать? Придется добираться одному. Мысли о доме, о родной земле, и, горькие воспоминания об одиночестве, тюремной постели, сменяют друг друга, не успевая завладеть сознанием. Не услышал, как смолк гул винтов. Шурша пакетами ручной клади, к выходу прошагали оживленные, довольные завершением полета, пассажиры.
— Гражданин, освободите салон! — прозвучал над ухом, голос стюардессы. — Или Вам плохо!?
Михаил вздрогнул. Лихорадочный бег мыслей оборвался. Я прилетел! Вспомнил он. Все уже вышли, один сижу в салоне.
— Спасибо! Ничего не нужно! — он встал, потянулся за сумкой на полку. Над головой пролетел маленький белый сверток, упал на кресло. Руки не слушаются! Никогда не испытывал такого волнения, понял мужчина.
— Давайте, помогу! — девушка подняла пакет, поправила в сумке свертки.
— Подарки!? — улыбнулась, открыв мелкие, как у мышки, беленькие зубки.
— Спасибо! — Михаил кивнул. Взял из рук девушки, сумку, пошел к выходу.
Осторожно ступая, спустился по ступенькам трапа, поднял голову, и увидел толпу репортеров, протягивающих, микрофоны.
— Вы рады досрочному освобождению?
— Кто вас встречает?
— Какие чувства испытываете, прилетев в Москву? (8) — Перекрывая, аэродромный шум, атаковали его вопросами.
— Зачем мне свобода! — тихо произнес Михаил, и, заслонив ладонью, лицо, поспешил по коридору, расступившихся перед ним, любопытных встречающих и журналистов.
— Вы герой! Мы с Вами!
— Будьте счастливы! (9) — прозвучало вслед.
Герой! С горькой досадой подумал мужчина. Пользы от такого геройства мало. Герой, кто защищает Родину от врагов. А я проявил силу к беззащитному человеку. Убийство, оно и есть убийство! Какое бы оправдание ему не придумывали. Я заплатил за все сполна! Потерял семью, отсидел срок! Прошел через все унижения, которыми можно уничтожить человеческую душу. Теперь надо начинать жизнь с чистого листа. Надо!? Спросил он себя, до боли закусив губу. Надо! Тихо произнес мужчина, глубоко вздохнул, пропустив в легкие воздух, и, сжав пальцами ручки сумки, припадая на правую ногу, пошел по серому асфальту.
+ + +

Николай переступил с ноги на ногу. Застегнул пуговицу на пальто, поднял воротник. Положил руки в карманы. Спазмы перехватывают дыхание. Глаза, не отрываясь, следят за бегающей строчкой светящегося табло в зале ожидания Московского аэропорта. Скорее бы прилетел, скорее! Торопит Николай время, то и дело, поглядывая на циферблат ручных часов. Постарел, поседел, похудел? Каким стал за четыре года!
— Вы ожидаете брата! Несколько слов для Первого канала! — услышал Николай за спиной, низкий голос и обернулся.
Молодой мужчина с микрофоном в руке, приветливо улыбнулся. — Вы рады досрочному освобождению? Власти Северной Осетии немало потрудились для его возврата на Родину? Вы осуждаете его поступок?
Николай наморщил лоб.
— Я рад! Дома его ждут. Сестра уже три ночи не спит. Три пирога по осетинскому обычаю испекла: с фасолью, с мясом, с сыром. Племянники соскучились. Встречу готовят в доме Михаила. Теперь ни на минуту не оставим его одного!
— Совершил посадку рейс Цюрих — Москва! — прокричал голос репродуктора.
— Извините! — Николай нервно передернул плечами.
Репортер улыбнулся.
— Понимаю! Спасибо за интервью!
Николай приблизился к никелированным перилам стойки, отделяющей встречающих. Мелкая дрожь пробежала по спине, задрожали ноги. Глаза, не мигая, впились в закрытую стеклянную дверь. Сейчас распахнется, и потянутся цепочкой прилетевшие пассажиры. Выйдет Михаил.
Дверь распахнулась. Высокий, худой, седой мужчина, прихрамывая на правую ногу, возник в дверном проеме и пошел к Николаю, не спуская с него, глаз.
Николай прищурил глаза, вглядываясь. Не может быть!?
Губы приближающегося человека раздвинулись в кривой улыбке, приоткрыв ряд потемневших от налета, зубов.
— Коля! Не узнаешь?
Сердце Николая сжалось. Как же он изменился, постарел, похудел, поседел!
— Миша! — Николай обнял брата, спрятал лицо в воротник черной жесткой ткани, куртки, скрывая выступившие, слезы. — Ты молодец, хорошо выглядишь! — ощутил мелкую дрожь в теле Михаила.
Михаил повернул голову, мокрая щека брата коснулась загрубевшей, кожи.
— Коля, прости за боль, которую, причинил тебе и Маше! Спасибо за все! Знаю, только благодаря тебе, я на родной земле!
— Да я что! Вся республика встала на твою защиту. Президент приложил руку. Ну, и Российское правительство. Сам понимаешь, заварил ты кашу!
— Спасибо, брат! — Михаил отстранился от Николая, сжал его пальцы.
— Как Вы тут! Маша здорова?
Николай обнял Михаила за плечи, прижал к себе.
— Здорова! Пироги дома печет. Готовься, задаст нахлобучку!
Михаил улыбнулся.
— Согласен! Не пошевелю пальцем, даже если бить станет. Заслужил!

Глава 23.

Самолет вздрагивая, побежал по взлетной полосе. Замелькали аэропортовские постройки, коротко остриженная трава на газонах, огромные локаторы. Задрав нос, железная птица оторвалась от бетонного настила, взмыла в воздух. Гулко хлопнули шасси, спрятавшись в пазухах крыльев.
       Тело, будто тяжелой рукой вдавило в кресло. Михаил вздохнул, прислонился к спинке.
        — Теперь, домой! — Николай подмигнул брату. — Думаю, больше не захочешь путешествовать!?
Михаил медленно повернул голову направо, потом налево, закрыл глаза. Рука потянулась к внутреннему карману, но он отдернул ее. Не сейчас! Мысленно сказал себе. Достаточно насмотрелся! Самое большое счастье, — воля! Только там, созерцая небо сквозь клетчатый рисунок железной решетки, по настоящему понимаешь, что такое жизнь свобода, чистая синь неба над головой, прохладный горный воздух, склоняющиеся головки ярких цветов, под ласкающим ветерком, на лугах, переливы холодной горной реки, омывающей каменные валуны. Какой же я дурак! Подчинился неблагодарному чувству мести, потерял рассудок, совершил непростительное преступление. Разве можно ставить целью — отмщение! Нельзя позволять этому низменному чувству овладеть человеком. Один мстит другому, пусть даже, как он считает, мстит, восстанавливая справедливость, убивает, причинившего ему боль, или за гибель родного человека. Но он убивает! А родственники убитого тоже станут мстить, восстанавливая справедливость. Значит, новое убийство! Новое кровопролитие! Самая жестокая война, без конца, без перемирия. Если жить согласно законам мести, зло никогда не прекратится, наоборот разрастется, поглотит как пропасть, все человечество, вовлекая в свой ужасный круг, все новых и новых мстителей, «борцов за справедливость». Кто становится на путь мести, не герой, которым он себя чувствует, готовясь к акту мести, а жертва. Он наказывает сам себя, наказывает своих близких. Жаль, понимает это только после совершенного преступления. Имеешь ли ты право на самосуд!? Человек должен в любом случае оставаться человеком. Не прибегать к крайним средствам. Жестокость в ответ на жестокость никогда не станет стимулом развития общества. Наоборот, погубит его. Надо владеть своим разумом. Не опускаться до чувства мести. Ибо, вовлекая себя в заколдованный круг мести, ведь месть всегда движется по кругу, становишься на путь зла, насилия. Тем самым, добровольно отрекаешься от человеческого общества, закона существования всего живого.
Яркий луч солнца скользнул по смуглой щеке, согрел веки. Михаил открыл глаза. Море синевы, с мелкими перьями редких облаков ослепило. Прижал щеку к холодному стеклу иллюминатора. Высоко, в небо устремились высокие стрелы гор, под густым снежным покровом. На, покрытых весенней молодой травой, склонах, разбрелись стада овец. Розовые почки полураспустившихся цветов, густо усыпали ветки миндаля. Первым весну встречает! Впервые, за долгие годы, радость созерцания оживающей после зимы, природы, шевельнулась в сердце Михаила. Гордое растение, потому и растет в горах, на свободе, обдуваемое вольным ветром. Широко раскинув крылья, завис орел. Гнездо охраняет, улыбнулся Михаил. Не раздумывая, бросится на обидчика, разорвет в клочья. А возможно, на хитрость пойдет, уведет чужака далеко в горы. Иначе давно бы исчез их род. Человек никогда не должен забывать о своей природе! Только добро — основа существования человеческого общества!
— Вот и дома! Михаил встал с кресла, едва самолет коснулся дорожки.
— Не торопись! Теперь спешить некуда! — Николай потянул брата за руку. — Посиди!
Михаил оглядел опустевший салон, поднялся. Медленно пошел по узкому проходу, вдыхая специфический самолетный запах. Перешагнув высокий порог, ноги коснулись трапа. Ну вот, конец путешествию, конец заточению! Глубоко, всей грудью вдохнул воздух Родины! Какое счастье вновь очутиться на Родной земле! Ощутить тепло ее солнца! Крепко сомкнул веки, удерживая слезы. Теплая ладонь Николая легла на плечо. Хорошо, что он со мной рядом, подумал Михаил. Я не один!
Одна ступенька, вторая, третья. С каждым шагом, Михаил ощущает, как в него вливаются новые силы. Ступив на бетонное поле, сжал пальцами, ручки сумки, расправил плечи. Иду по родной Земле! Я дома! Николай положил руку на сгиб локтя Михаила. Кажется, он прихрамывал, а сейчас бодро шагает. А я уж подумал, ногу повредил. Это нервное. Родная Земля быстро излечит. Да и он, теперь понял, как надо ценить то, что имеешь. Ценить, и смириться со всем, что посылает Бог!

+ + +

Глаза не отрываются от мелькающей картинки за стеклом автомобиля. Освещенные утренним солнцем, дома, витрины магазинов. Многочисленные киоски, с яркими обложками журналов, пестрыми упаковками сигарет, коробками со сладостями. Уже лопнули почки, и мелкие, скрученные в трубочку, листочки, устремились зелеными стрелками к солнцу. Ветки сирени, как свечи, потянулись к жизни. Совсем скоро распустятся мелкие сиреневые цветы, собранные в густые кисти. Покраснели маленькие листы розовых кустов на газонах. Им еще мало солнечного тепла и света. Отогреются и зазеленеют, закудрявятся, нальют почки свежим соком, и зацветут, заблагоухают, радуя глаз яркостью красок, одурманивая ароматом.
  Блестят свежими лужами, помытые ночным дождем, тротуары. Торопятся ранние горожане, навстречу приятным и необходимым хлопотам наступившего дня. Стучат каблучками модных сапожек, девушки. Поглядывая на циферблат ручных часов, шагают, мужчины.
— Я открою окно, можно? — Михаил повернулся к водителю, потянул ворот рубашки.
— Пожалуйста, если не боитесь простудиться, весна нынче холодная! — улыбнулся таксист.
Щелкнуло стекло, прохладный ветер взлохматил седые волосы, защекотал ноздри, перехватил дыхание. Весенний воздух, наполненный запахами, пробуждающейся земли, глубоко, до боли проник в легкие. Защипало в глазах. Вот и дома! Подумал Михаил, глотая навернувшиеся слезы. Весна вступила в свои права, снова возродила все живое для любви, счастья, радости. Пора и мне вернуться к простым человеческим радостям.
Высокие здания сменились одноэтажками. Над заборами, нависли позеленевшие побеги ветвей, с набухшими цветочными почками, абрикосовых деревьев. Знакомая улица, поворот. Высокая, смуглая женщина в наброшенном на плечи, белом пуховом платке, у распахнутых ворот.
— Мишенька! — Мария бросилась к машине. — Все глаза проглядела! Наконец-то!
Михаил неуклюже вылез из такси, и попал в объятия сестры.
— Динка, дядька твой приехал, встречай!
Подбежавшая Дина, повисла на плече Михаила, обдала горячим дыханием.
Сердце Михаила больно кольнуло. Нежная щечка прижалась к его щеке. Маринке сейчас бы десять стукнуло. Потер ладонью глаза, отгоняя воспоминания, обнял худенькую фигурку.
— Выросла-то, как! — осторожно отстранил племянницу. — Совсем, невеста!
— Пусть учится! — шлепнула Мария дочь пониже спины. — Пойдем в дом, братик, мой родной! Откармливать буду. Худющий, похлеще моей Динки. А разговаривать буду потом, долго. Ты теперь мой пленник, уж я из тебя всю дурь выколочу!
— Согласен! Воспитывай! — рассмеялся Михаил.
Чисто выметенная дорожка, окученные кусты роз, набухшие почки виноградника. Николай заметил, засветившийся радостью, и одобрением взгляд Михаила.
— Мальчишки мои убирали, обрезали, окучивали, в общем, следили за садом.
— Спасибо! — Михаил проглотил комок в горле. Значит, не забывали, за домом присматривали.
Ступенька крылечка тихонько скрипнула под ногой хозяина. Простой звук прозвучал песней. Встречает, не забыла! Никто не починил. Хозяина ждала. Толкнул дверь. Накрыт белой скатертью стол. Аромат приготовленных блюд щекочет ноздри. Стражами семейного торжества, выстроился ряд пузатых бутылей с самодельным вином.
Сердце Михаила радостно подпрыгнуло. Высокий, черноволосый парень шагнул навстречу, протянул руку.
— Это Данила твой!? — обернулся Михаил к Николаю.
— А как ты думал? — рассмеялся Николай. — Время никого не ждет! Мы стареем, а они растут. — Илюшу тоже не узнаешь! На кухне матери помогает. Готовить любит!
— Встречайте, гостя! Илья, Наталья! Где вы там! — крикнул Николай.
Кудрявый подросток, вытирая руки о беленький передник, вошел в комнату, густо покраснел, переступил с ноги на ногу.
— Пойди, я тебя обниму! — Пальцы прикоснулись к жестким кудряшкам. На два года старше Романа. Прижал Илью к груди, и почувствовал, как сердце будто оттаивает от горя. Давно забытое чувство радости, благости, потекло по жилам.
— Пустите меня, братика поцеловать! — Толстушка Наталья, отодвинула Илюшу, обхватила горячими ладонями голову Михаила, прижалась губами к губам. У Михаила закружилось в голове.
— Ну, хватит, присосалась! — шлепнул жену по широкому заду, Николай. — Дома с тобой побеседую!
Михаил прищурил глаза.
— Ты все такая же Наталья, толстушка, хохотушка. Как Николай терпит твои шалости?
Наташа поправила обесцвеченную челку.
— А куда ж ему деться. Я его обстирываю, обглаживаю, не изменяю.
Тимур крепко обнял Михаила.
— Не обращай на нее внимания. Моя Мария все равно лучше всех.
— Так уж, и лучше! — покраснела Мария, потянула концы шелковой пестрой косынки. — Хватит, обниматься, все за стол! Угощение стынет! Зря старались, что ли?
Задвигались, застучали стулья. Звонкий смех озорницы Дины, наполнил комнату. Михаил обвел взглядом, рассевшуюся, за широким, праздничным, столом, родню. Последние ночи на тюремной койке, не смыкал глаз, снова и снова представлял возвращение домой. Но грезы поблекли, в сравнении с явью. Признаться, такой встречи, он не ожидал!
— Первый тост за возвращение в родной дом! С прибытием, братец! — поднял наполненный до краев бокал, с бордовым напитком, Николай.
— Спасибо! — Михаил пригладил ладонью жесткий ежик седых волос. Дрожащими пальцами обнял прохладное стекло наполненного до краев, искрящимся вином, бокала.
— С осеннего урожая! Мальчишки старались, помогали! — улыбнулся Николай.
— Я тоже помогала, — тряхнула черными кудрями, Дина. — Всем говорила, к весне, дядя Миша обязательно приедет.
— Терпения тебе, братец! — подняла бокал, Мария. — И чтоб, здоровенький был! Чтобы жизнь в радость, чтобы стол ломился от закусок.
— Хозяйку тебе хорошую, как Маша моя! — улыбнулся Тимур.
— Бесконечный тост! — прервала перечень пожеланий, Мария.
— С возвращением!

+ + +

Капли дождя барабанят по барьеру веранды. Михаил потянул на плечи, съехавший ватник. Достал из кармана пачку сигарет, вынул одну. Щелкнул зажигалкой. На Родине и табак слаще! Подумал мужчина. Глубоко, с наслаждением затянулся, выпустил дым, проследил взглядом, как серые пушистые колечки поднимаются вверх и тают в воздухе. Потянул носом аромат табака.
За спиной хлопнула дверь, теплая ладонь легла на плечо. Михаил узнал брата.
— Я хотел тебя спросить, — тихо, не оборачиваясь, произнес по слогам. — Ты встречался с нею, ну ты понимаешь, о ком я говорю?
— Мы ходили к ней с адвокатом.
Михаил стряхнул пепел на мокрые доски.
— Как она?
— Держится! Но ей очень тяжело. Часть денег выплатил. Обещал помогать.
Михаил сжал руку Николая.
— Спасибо!
Наступившую тишину, нарушил звук бурлящей воды, вырвавшейся из водосточной трубы. Михаил вздрогнул.
— Не привыкну к звукам вольной жизни. Через решетку все воспринимается иначе. Только там понимаешь, как дорога вольная жизнь! — постучал по влажному дереву, пальцами.
— Как ты думаешь, сможет она простить меня, когда-нибудь!?
Николай всмотрелся в бледное лицо Михаила. Раскаивается и жалеет! Значит, душа возвращается к жизни!
— Время лечит! Думаю, поймет твою боль и простит! Она мудрая и добрая женщина!

+ + +
Шины колес зашуршали по речному песку. Михаил нажал на тормоз, хлопнул дверцей. Утреннее солнце ослепило глаза. Закинул руки, потянулся всем телом, вдохнул прохладный горный воздух. Прислонился к высокому каменному валуну. Нагнулся, снял туфли, закатал высоко брюки. Босые ноги утонули в мелкой влажной, серой гальке. Вздымая, волны, горная речка, журча и огибая крупные каменные наросты, шумно несется вниз. Белые клочья пены искрятся в солнечных лучах. Михаил протянул руку над водой. Холодные брызги коснулись ладони. Не отрывая взгляда от босых пальцев ног, немеющих от прохлады и сырости речной гальки, пошел вдоль берега к зеленеющему лугу.
Пестрота красок, свежесть зелени под лучами летнего солнца, всколыхнули в душе гамму воспоминаний. Снял пиджак, бросил на густую траву, опустился на землю, закрыл глаза. Как давно все было! Река, Лена, резвящиеся, дети. А потом, низкий потолок, узкое зарешеченное окно, долгие, безрадостные дни тюремного заключения. Лег на спину. Прохладные, колючие травинки, щекочут ступни. Высотное здание с ажурным бетонным рисунком, балконов, словно нарисованное, предстало перед взором! А если еще немного приподнять фасад, а боковушки оставить!? Пожалуй, так и сделаю! Ведь я автор архитектурного проекта! Михаил открыл глаза. На высоком голубом ковре плывут белые сгустки облаков. В острых лучах, пронзающих землю, вьются столбы мошек. Надо жить настоящим, а не прошлым подумал Михаил. Прошлое, как талый снег, как дым, уходит бесследно и не возвращается. Человек пока жив, обязан подчиняться живым законам! Любить жизнь! Наслаждаться природой! Нельзя постоянно предаваться печали, как бы тяжелы не были потери!
Он потянул упругий зеленый стебелек ромашки. Белые лепестки дрогнули, цветок накренился, хрустнул под рукой. Михаил поднес цветок к губам, вдохнул терпкий, травяной запах. Встал и осторожно ступая, пошел по лугу, срывая на ходу белые ромашки, цветки медуницы, дикой белой лилии. Бережно перебрал в руках собранный букет. Поджав ноги, сел на раскинутый пиджак, расправил стебельки сорванных цветов. Пальцы неуклюже задвигались, переплетая, длинные стебли. Кажется, получается, улыбнулся Михаил. Закончив нехитрое цветочное сооружение, достал из кармана брюк алую ленту, связал края, расправил затрепетавшие на ветру, концы ленточек. Высоко подняв венок над головой, поднялся и пошел к воде.
Покачал на вытянутых ладонях, словно заснувшее дитя, потом наклонился и опустил на волну. Волна подбросила подарок, и понесла вниз по течению. Концы красной ленты, змейками распростерлись на мутной воде, заалели в солнечных лучах.
Не утонул, поплыл! Легко вздохнул Михаил. Пусть все мои беды и печали унесет стремительная, неунывающая вода горной речки! Старое не вернешь, и не надо! Я созрел к новой жизни, к новым радостям! Он приложил ладонь к глазам. Маленькая алая точка, горит на гребне высокой волны. Венок уплыл далеко за крутой изгиб реки. Вот и все! Прощай прошлое! Здравствуй, настоящее! Михаил помахал рукой и, утопая босыми ногами в высокой траве луга, медленно пошел к машине.

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9. Все ссылки по теме: «Виталий Калоев».