Маки алыми брызгами. Эпилог

       
       

       Случилось дурацкое событие: три дня на Гавелак ходила страховой агент Татьяна, и уговаривала меня застраховать свою жизнь. Когда шляются иеговисты, у меня находятся силы отвергнуть их гнусные книжонки, а тут не нашлось. Тем более, Люся сказала, что она тоже застрахована, и причем, уже года три, и не на двести семьдесят тысяч, как могла бы застраховаться я с тем, что в месяц придется платить по тысяче крон, а на миллион, за что надо платить по четыре тысячи. Но, сказала Люся, когда банк тебе дает кредит на приобретение жилья – они очень даже благосклонно учитывают этот фактор. Ты же хочешь взять ипотеку?!
       Ипотеку я взять, конечно, хочу, но никто мне ее не даст, потому что я плачу такие налоги, при которых у банкиров возникает чувство, будто я весь год зубы с полки на полку перекладываю. А вот жизнь застраховать мне почему-то загорелось.
       Оказалось, что для этого в графе «лечащий врач» должна стоять совершенно определенная фамилия лечащего врача.
       - Но у меня нет лечащего врача!
       - Так заведите, - сказала Татьяна, - В поликлинике по месту жительства. Чтобы страховка начала действовать с первого сентября – у Вас на это есть целая неделя.
       И я пошла в поликлинику Моджаны. Дежурный на вахте сказал, что все врачи в отпусках, но можно попробовать попасть к доктору Германовой, она уходит в отпуск с завтрашнего дня, и возможно, сегодня уже никто ее не осаждает.

       1
       - На что жалуетесь?
       - Ни на что не жалуюсь. Хочу заключить договор на страхование жизни.
       - Но Вам все равно для этого нужно сдать некоторые анализы. На кровь, мочу, ЭКГ, флюорографию. Я Вам выпишу направления. Ну, и беглый осмотр. Плюс заполнение анкеты.
       С анкетой мы провозились дольше всего. Я никак не могла вспомнить, чем болела моя мама или чем болел мой папа, а тем более, бабушки с дедушками. Мама у меня вообще не болела. А папа всю жизнь жаловался, что нездоров, но ничего конкретного. Теперь давление. Для проформы.
       - Ого, - сказала доктор Германова, - 110 на 180! Катастрофа.
       - В смысле? – спросила я.
       - Это ненормально высокое давление. Придется мне выписать для Вас рецепт.
       - Доктор, - сказала я жалобно, - Я вообще не очень докторов люблю. Может давление из-за этого подняться?
       - Может, но не до такой степени. Вот направления, а вот рецепт, через месяц я жду Вас снова.
       Так в графу «лечащий врач» была вписана фамилия «Германова», а я по утрам начала глотать таблетки – одну продолговатенькую, красненькую, а другую беленькую, восьмиконечненькую. Глотала и глотала, пока вдруг в пятницу таблетки не закончились.
       В субботу я не рассчитывала на место, а когда получила, да еще заработала четыре тысячи – мы на радостях с Юлькой наклюкались, мне показалось, что так будет лучше. Как обычно. В воскресенье я бы не встала, если б с вечера не припасла плацку. В понедельник мне было так худо, что если б не получать места на целую неделю – я бы рванула к Германовой. Во вторник я сорок минут вставала. Только отдеру голову от подушки, как она так набухнет, что моментально к подушке снова приклеится. Да еще глаза невозможно открыть. А закроешь – и тут же затягивает в воронку, какую-то бездонную воронку, страшную, без возврата. Меня не просто прибирала бездна Гекаты* – меня прибирал сам Дьявол.
       С плачем, буквально на четырех костях, в мерцающей темноте потухающего сознания, я до кабинета доктора Германовой доползла. Там сидела очередь человек в двенадцать. Но, вышедшая в приемную медсестра, увидев мое состояние, без лишних слов взяла у меня медицинскую карту, через три минуты вынесла рецепт, и сказала нелишние слова:
       - В следующий раз приходите за три дня до того, как таблетки закончатся.
       - И сколько же мне так приходить?! – простонала я.
       - До конца жизни, - был ответ.

       2

       Я доковыляла до буфета на первом этаже, купила первую попавшуюся минералку, проглотила таблетки и пятнадцать минут просидела на скамеечке у входа, пока сознание начало проясняться и до меня дошел смысл слов «до конца жизни». Люди! Высокое давление – это такая штука, с которой уже не можешь расстаться, если под рукой нет таблеток! Теперь к этой Германовой я должна таскаться каждый месяц до конца жизни!!
       А, главное, пока я про это давление не знала – я забот не ведала. Теперь надо покупать специальную машинку для измерения давления! Теперь надо есть и пить то, что давление понижает!! Теперь, сто процентов, надо распрощаться с любимым алкоголем!!! Прощай, молодость. Прощай, беззаботные пирушки с друзьями. Прощай все.
       Ну почему, почему, почему меня угораздило захотеть застраховать свою жизнь?!


       - Это не страшно, - сказала Анаит, - Это как почистить зубы, автоматически. Таблетки действуют двадцать четыре часа. Главное, чтоб они всегда были.
       Может, для Анаит и не страшно. А мне страшно так, что сводит оставшиеся зубы. Как быть с оставшейся жизнью?! Как быть с литературой?!


       «Эдди, я тебе сейчас признаюсь – я ненавижу литературу. Я ей отравлена с отрочества. Мне стыдно, что я не могу не писать. Писатели – они как актеры, такие же проститутки, ах нет, есть некоторые. А все равно стыдно, потому что…»
       « Да, Ирина, я предполагал, что с литературой у Вас не самые простые взаимоотношения. Вы правы в том, что лицедеев и сочинителей частенько хоронили за пределами церковных кладбищ. Но, с другой стороны, писать для Вас так же естественно, как и ходить – по крайней мере, литература для Вас естественный способ изложения собственных мыслей и чувств. И, кроме того, пишите Вы очень даже хорошо. И, исходя из того, что я у Вас прочитал, смею заметить, что Ваш литературный минотавр служит Вам, а не кому-нибудь другому, так что все не так уж и плохо».

       Все просто отлично. Особенно сейчас, когда я пишу все это. 120 на 200.

       3
       
       «Я ощущаю некую ответственность за то, что пишу к Вам. Мы ждем Ваших новых строк, собственно, мы в какой-то мере провоцируем Вашу откровенность. Я понимаю, что Вы все равно напишите то и так, что и как хотите написать, скажете то и так, что и как хотите сказать. Но от этого наше ожидание не перестает быть менее определенным. Есть такая поэтесса Ольга Арефьева. У нее есть песня «Она сделала шаг». Вот из нее и цитата:
       Душа, как трава, развевалась ветрами,
       И волосы волнами бились о сети,
       Она раздевалась, не ведая грани,
       Меж человеком нагим и одетым,
       Она играла, не зная правил,
       Она падала вверх и разбилась о небо,
       Она не искала волшебного края,
       Она была там, где никто больше не был,
       Она сделала шаг».

       - Ирино, - сказала мне Бланка поутру, - если есть люди, которые тебе такое пишут, значит, к черту давление! Слушай этих врачей больше!! Я вот, например, вообще к врачам не хожу. Была в последний раз, когда Алешка рожала. Мне тогда врач сказал «Ваше тело Вас милует». Я тоже умею философствовать, ты не смотри, что я фруктами торгую. Я ответила, что я, зато, свое тело ненавижу.
       Бланка – чешка, единственная чешка, которая стала мне подружкой. Все лето мы простояли бок о бок – она на двух тагах, а я рядом в улочке. Как она расправляется с ящиками клубники, черешни, абрикосов и персиков! Как она расправляется с покупателями, которым товар кажется дороговат!!
       - Пани! – кричит она оторопевшей старушке, - Двадцать крон за килограмм черешни платилось тогда, когда я училась в четвертом классе!!
       Бланке пятьдесят пять, старший сын ее фотограф, средний сидит в тюрьме за распространение наркотиков, младшему Алешку одиннадцать, как моему Владику, и его отец, Алеш, на пятнадцать лет младше Бланки, дочка была бы на два года младше старшего, но ее в пятилетнем возрасте сбил насмерть грузовик в Сирии (где Бланка тоже пожила, чуть ли не за визирем падишаха). Бланка пьет, не просыхая, при том, работая, как проклятая, с шести утра до семи вечера, без выходных, но такого душевного человека я еще не встречала.
       К черту давление!

       4
       
       Но пить я все-таки перестала. И, как Боткин, фиксировала все стадии своего перерождения:
       - две ночи у меня болело сердце, или мне снилось, что оно у меня болело.
       - два дня у меня стреляло в левый висок, не часто, но очень болезненно.
       - три дня по утрам меня тошнило, когда я чистила зубы, но это бывало и раньше.
       - четыре дня чесались руки и ноги, и я придумала, что это чешутся сосуды, потому что заживают.
       - и если первую неделю давление держалось 100 на 170, то потом вошло в норму 80 на 120.

       Даже наступившие после первого ноября холода я перенесла легко с помощью горячего чая! Да еще чуть не лопнула от гордости – отправила маме посылочку к 7 ноября с такими дорогими конфетами, каких сама еще не пробовала в жизни. Это Бланка (из-за мороза станек с фруктами был закрыт, и она работала на конфетах) делала мне скидки без зазрения совести. Вместе с пересылкой вся история вылилась мне в две тысячи крон. Ровно столько я пропивала за неделю.
       Кроме того, за пять бесплатных экземпляров шестнадцатого альманаха, в котором я начала публикацию «Маков», я обещала Левицкому развернутую рецензию на весь «Графоман» в целом, так что, на трезвую голову, дело пошло бойчее. Тем более, открыла для себя Левицкого не только, как юмориста:
       «В ходе визита (Путина) было отмечено значение русской культуры, литературы и русского языка в развитие взаимопонимания между славянскими народами. Как раз этой цели и служит наш альманах. Но пока что развитию русского языка и литературы реально помог только Пражский Магистрат, выделивший бонус на издание нашего альманаха. Большое ему спасибо».
       Магистрату, конечно, спасибо большое, но еще большее – нашему Левицкому, иначе бы не пришлось сэкономить тысячу крон.
       Я перелопатила все пятнадцать номеров.
       Для читателя, думаю, будет любопытна опубликованная в одиннадцатом номере перепалка Стариковского и Левицкого. Я не могу пройти мимо такого бесцензурного диалога:

       « Относительно Савельева мне тоже все предельно ясно – писал Леонид Стариковский после очередного заседания СРП и презентации своей книги, – если человек болен, то это надолго. А реакция публики – повеселились. Все ж таки лучше, чем ругаться».
       « Вместе легче прорваться, чем в одиночку. Непонимание этого – главная ошибка всего нашего СРП (Союза Русскоязычных Писателей), - отвечал Левицкий»
       « Лично я считаю ошибкой совсем иное. Организация, в которую принимают без всякого конкурса и отбора, да еще чуть ли не походя присваивают звание писателя, в которую собираются совершенно случайные люди, большинство из которых мало талантливы, (это самое мягкое слово), и мало образованы, а часть еще и не совсем адекватна, при любых стараниях не может иметь нормальный имидж. Профанация и дилетантизм. Это же касается и альманаха, в котором публикуется лишь бы что, что и прочесть невозможно, а тем более показать и рекомендовать читать другим. Мне интересно, ты сам-то хоть читаешь материалы, которые публикуешь?
       Мне, например, после последнего заседания – совсем не хочется больше приходить, чтоб потом еще два дня болеть головой. Извини за резкую критику – накипело» - нападал Стариковский.
       « Досталось и РЦНК, который тебе же и предоставил возможность провести презентацию своей книги! Надеюсь его – свой вечер – ты не считаешь профанацией и дилетантизмом? Возникает вопрос: а кто же тогда талантливый, образованный, здоровый и адекватный? Я хочу знать этого человека!» - отвечал Левицкий.

       - Алло!! – хотелось орать мне, - Вы что, не знаете этого человека?!

       5

       И не узнаете. Сейчас я выступлю не по теме. Надоело мне по теме выступать. Тут такое происходит. Я вам не Ванга, дорогие читатели. Пугать никого не собираюсь. Но.
       Целый месяц всей Чешской Республикой искали одного девятилетнего мальчика. Звали его Якубом. Кубиком, как сына Ирки, владельца станка с фруктами, у которого работает Бланка. Нашему Кубику шесть, как моему Франтику на днях исполнилось, а тому было девять. Ушел что-то в школу, а из школы не пришел. Всей Республикой с ног сбились.
       Нашли мальчика мертвым в какой-то речной протоке три дня назад. Изнасилованного, и удушенного, а потом сброшенного в воду. Слава Чешской полиции – нашли и убийцу-насильника. Все газеты пестрят фотографиями – уебище-уебищем, и пусть мне мама посоветует что либо про "нехороший, ненормальный человек". Пообещал мальчику диски с компьютерными играми, мол, у него в общежитии их навалом, и он пару дисков готов подарить.
     Вот что себе думают девятилетние чешские мальчики?! Что нельзя ни одному дяде верить, ни его посулам, ни его честным глазкам?! Меня еще Валентина-разлучница предупреждала, что педофилы умеют так мозги запудрить, что и взрослый человек не сразу поймет, кто перед ним, что же касается девятилетнего мальчика - прощай,детство. В общем, это уебище еще все и на камеру сняло. И еще с десяток кассет у него нашли. С другими мальчиками, еще в Словакии, которых родители еще раньше потеряли. Как жить этим родителям теперь?! Что делать матерям, как не сходить с ума?!** Возникает масса вопросов. Как отпустили это чмо из Словакии? На каком основании его поселили в общежитии Чешской Республики? Куда смотрел вахтер общежития? Где были соседи, ведь не мог мальчик совсем как рыба, молчать по-французски? А главное, - зачем литература?! Какая разница – талантлива я, образована, здорова и адекватна, или пью, как лошадь, ругаюсь, как извозчик, и ненавижу, ненавижу, ненавижу этих недоносков?!Ах, мама, я сама недоносок, какие они недоноски - они - недочеловеки!! В Библии написано – лучше стоять с жерновом на шее у пучины вод, чем снасильничать ребенка. Где все эти гребанные священники?! При чем здесь Россия, которой я не могу простить чеченцев?! Теперь и чехи не смогут простить словакам, потому что это уебище было словаком!!

       Бедненький, маленький, глупенький, доверчивый, наш неотмолимый ребенок!! Зачем литература?!
       Я тут хоть на уши встань, хоть в гроб ляг – ей все по барабану.

       6

       Писатель стоит на остановке, все ждет трамвая, а трамвай все не идет. И какой же он после этого писатель?!
       Я постараюсь сегодня – в день окончания романа – в пятницу, тринадцатого! – держать себя в руках, и обещаю вернуться в рамки романа.

       Целый сентябрь я публиковала на www.proza.ru «Солнце осени». Самый любимый отклик получила, разумеется, от Эдди:
       « Я все как-то забывал отметить, что обращение к неявному герою повествования на «ты», создает невероятно дивное и ни на что не похожее ощущение от прочитанного. Лично я данный прием в таком приложении встречаю впервые. Но получилось очень мягко и в то же время очень сильно. Повествование от первого лица и обращение лирической героини к своему любимому, который присутствует и которого в то же время нет, помноженное на исключительно качественный язык, создает совершенно непередаваемый эффект присутствия и полного погружения в Вашу прозу».

       Я этого Эдди прямо-таки начинаю обожать. Кто бы еще корпел над чужими строчками, когда писатель стоит на остановке, все ждет трамвая, а трамвай  все не идет?!

       « Мне кажется, Эдди, ты будешь моим биографом».

       « Я бы стал твоим биографом, Ирин, да не дал мне Бог таланта. Но, знаешь, ради тебя, я бы вытряс из него этот талант, -
       Ты скажешь «Мне не надо спасительных слов,
       Их своих у меня – как грязи,
       Мне не надо ни стен, ни гвоздей, ни холстов,
       Слышишь – дай мне канал связи!» -
       чтобы написать о том, что у тебя все хорошо. И я хотел бы прочитать про твою сбывшуюся любовь, Ирин, ты вырастила дочь, построила дом, открыла галерею – для чего?! Я хочу знать, что ты счастлива. Кто, если не ты?!»

       Не я, миленький мой, не я.
       Пока умирают Кубики – не будет мне счастья.

       7

       Влез почему-то Иван Сартов:
       « Быть твоим биографом – неблагодарное дело. Вот Быков написал биографию Пастернака и даже премию получил за нее, а таланты неравны, хотя Быкову повезло, а Пастернаку не очень. Но ты нас посвятила в свой мир! Какой еще биограф тебе нужен, кроме тебя самой!! Говорящей, выговаривающейся, но не выговорившейся!!!»
       Эдди обиды не держал:
       « Иван прав. Хотя тема «русские в забугорье» неисчерпаема, - она куда мельче темы «Ирина Беспалова и все-все-все».

       Поскольку трамвай мне все не шел, я ответила Эдди:
       «Не шути так больше, а то мне придется брать псевдоним. Я не о себе пишу, я пишу о тебе».

       Неужели кому-то до сих пор кажется, что я пишу о себе?!
       Читайте и перечитывайте, дорогие читатели, Предисловие к «Назад на небо» Наташи Волковой, больше я вам ничего посоветовать не могу. Если вам кажется, что «тому стоянию на краю пропасти» не будет конца – вы глубоко ошибаетесь. Еще чуть-чуть – и я достану вас этим Кубиком.

       А меня конкретно достала Майя. Про Сенгиза, или как я его называла, Сержа, я уже писала, а вот про Майю не успела. Майе я позвонила сразу после первой рюмки и ласково завернула:
       - Извини, красавица, терпение мое лопнуло, и я подаю на тебя «тресне ознамени» (иск в суд).
       - Подавай, - сказала Майя, как обычно, жуя.
       - И тебе не страшно? – не удержалась я.
       - А что мне бояться? – сказала Майя, - Бог есть, и Он все видит.

       Вот, ей Богу, есть ли Бог, когда как раз Майя мне всю дорогу о нем толкует?! Есть ли Бог, когда умирают Кубики?! Зачем родился этот мальчик?! Зачем воспитывали его мама с папой до девяти лет?! Значит, нянчили, не спали ночами, покупали ему игрушки, костюмчики, сладости, аккурат, не купили пару каких-то дурацких компьютерных игр?!
       А есть ли у моих внуков все компьютерные игры, которые они хотели бы иметь?! А, может, кому-нибудь из детей Майи не хватало пару тех игр, когда она плюхнулась ко мне на скамейку?!
       - Сережа, - позвонила я адвокату Скорулесу, лет пять назад он начинал продавцом картинок на Гавелаке у Фиры, а потом подтвердил диплом и открыл свою частную фирму, - у меня к тебе есть дело на сто тысяч.
       - Ну, - сказал Скорулес, адвокат потомственный, у которого папа и дедушка были адвокатами, - Сто тысяч не такие большие деньги, но я слушаю…
       - Мне папа сказал, что все должно быть легально.

       8

       Мы с Сережей договорились, что я напишу два письма – с просьбой вернуть деньги – на два адреса – по месту прописки Майи, которая выясняется на раз-два, через «обходный» (торговый) суд, и на фирму, дубликат которого высылается по месту постоянной прописки, что в данном случае, означает адрес в Казахстане. Мы с Бланкой сочинили текст, хотя Сережа сказал, что значения не имеет, что мы там напишем. Значение имеет печать, которую ставит почта, там дата и номер, которым поверит суд. Но мы все равно к делу подошли со всей серьезностью. Бланка даже придумала формулировку «простредковани нени ускуточнено» (пожалуйста, не мучайте меня с переводом), и еще вызвалась быть моим «сведкем» (свидетелем) против свидетелей Майи, однако, через две недели оба письма к нам вернулись обратно с пометкой «адресат не проживает», чему Сережа невероятно обрадовался. Он сказал, что у него в полиции есть свои люди, и они выяснят настоящий адрес Майи, но за одно то, что Майя не «нагласила» (не заявила) изменение своего адреса в обходном суде – ее ждет, по крайней мере, «покута» (штраф), и все это в нашу пользу. И что теперь он точно за дело берется, что означает – десять процентов с суммы – пять процентов сейчас, пять процентов по выигранному делу. Я опять взяла у Значка девять тысяч под десять и заплатила Скорулесу пять тысяч крон. Маришка откомментировала Юрке мой поступок следующими словами «Любимый мой человек, Ирина, но все, кому не лень, ее обманывают».
       Обмаанывают или не обманывают – это Маришке виднее. А по мне, так лучше заплатить Скорулесу и ждать, пока все разрешится «легально».
       Легально – это означает без крови. Я знаю, что великие дела без крови не происходят, но мне плевать на великие дела. Я за этот короткий отрезок времени поняла, что миром не правят деньги. Миром правят только очень большие деньги. А у меня их нет, и никогда не будет. И не надо. И у вас их нет, мои дорогие читатели, и никогда не будет. И не надо. По сути, все человечество, как было, так и остается пролетариатом. А пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. А главные мои цепи – это несчастные кубики, эти чешские, и русские, и французские, и какие угодно девятилетние кубики – ну зачем им понадобились компьютерные игры?!

       Ладно, есть масса, есть просто громада других трагедий в мире, в конце-концов, не я ли сама писала об ангелах Беслана?!
Глаза закрою – все равно в бездну Гекаты падать – и молю – сука Ты, Бог, сука Ты, сука, даже мужчины обманывают одну женщину за одну секунду, а Тебе нипочем безвинного ребенка отдать в руки, в лапы, в космы, в сперму, в говно, в блевотину… Что этот мальчик думал в последние минуты своей жизни?! Пролетарии всех стран, что он думал?! Думал ли он, бедненький, или просто глядел на нас, на века глядел, на дураков?!

       9

       Мне, короче, выхода нет. Пятница, тринадцатое кончается, и мне надо кончать, я и так уже всех утомила. Я и сама утомилась так, что никто не поверит. Мне казалось, что я еще протяну. Но нет. Я махну около двух месяцев – что мне два месяца, когда впереди у меня вечность?! – четвертого января, в трамвае, меня настиг звонок Маришки Гаглоевой. Она сказала:
       - Ира, у меня горе. Умер Борис.




     * Бездна Гекаты - по Пифагору - тень, которую отбрасывает Земля на Луну, в этой тени мечется миллион миллиардов людских душ, как листья под ветром. Все они жаждут попасть хотя бы на обратную сторону Луны.

     ** Мать Кубика - послесловие - через восемь месяцев убилась на ровном месте, споткнулась, упала и не встала.



       Ирина Беспалова,
       13 июня, пятница,2008.Прага.