Тихая пустота

Он жил на далекой планете под названием Тишина. Он шел из пустоты, родившись в выжженной пустыне непонимания. У него не было родителей: только мама-кукушка и папа-невидимка. Он был сам по себе и одинок до нитки. Он никому не мешал, но все жаловались на его нелепость, которая, в свою очередь, заставляла смущаться окружающих. Она даровала ему однажды одинокую жизнь. Он не был замурован в стену, однако почти никому не было до него дела, и, прежде всего, маме-кукушке. Она не стала подкидывать ребенка куда-либо,она просто навсегда оставила его наедине со стеной.
Он был, наверное, добрым. Никто не мог разобрать ничего. Лишь стойкое чувство жалости по-первости и ровно такое же отторжение – впоследствии. Вот что было у всех. Он же ничего не делал ни для первого, ни для последнего. Жил и чудил - казалось всем, кроме него самого. А он мало, о чем заламывал себе руки, потому как мог слышать только дыхание изнутри. Все звуки внешнего мира оставались там же и лишь на йоту пробивались под кожу. Он слышал – но плохо, он слушал – но мало, он видел, не замечая.
Привык жить в обществе, но не видеть никого - так легче. Если бы он увидел людей, услышал бы глухоту. Услышав, сошел бы с ума. Если бы он увидел людей, попытался бы стать, как они. Став, сошел бы с ума. Со стороны это бы выглядело как прогрессирующая жалкость судьбы. Хорошо, что он был нелеп – многое сходило с рук. Он не вытворял ничего, но ничто и не отводило от него подозрений.С упрямым усердием каждый силился понять одно – в себе ли он.
А он думал, что люди терпимы к нему или, по крайней мере, индеферентны. Но он смущал их. На нем выросли три креста, первый из которых появился с рождением. Тугоухость. Чудаковатость. Непредсказуемость.
С ним никто не разговаривал о жизни, и он не говорил о ней. С ним никто не разговаривал за жизнь. Сама жизнь от своего лица говорила за всех. С ним не говорил никто, кроме ветра, который тайно нашептывал что-то на ухо, но никогда не получал ответа. Мальчик не знал шепота.
Иногда он цеплял людей. Но все зацепившееся через безвременье отрывается. Он жил в циклическом мире, запрограммированном на систему окружающих чувств: "отчуждение – минутная жалость – отторжение навсегда". Были друзья, если это то слово. Но им невозможно было ни действовать, ни радоваться, ни жалеть. Все появлялись на его звуковой волне и вскоре растворялись в молчании.
Он не умел радоваться, как и грустить. Он никогда не улыбался, но я не видела в его глазах слез. Я не знаю, умел ли он чувствовать вообще. Возможно, он не знал, что это. Он не видел и не слышал, как можно упасть… Но сам падал, и падал, и падал туда, где нет времени и звука. Он пребывал в тишине, давящей, но о которой не подозреваешь, если слышишь молчание.
Он не умел говорить взглядом. Его глаза не выражали ни сомнений, ни сожалений, ни разочарований. Там не было ни солнца, ни грязи. Там были лишь зрачки и голубизна.
- Это был несчастный человек, внесоциальный, неуправляемый и живущий на волне природы примитивно и существуя, - думали земляне.
- Он был счастливым существом, не пытавшимся доказать миру, что он создал его, - так думали птицы.
Он был там, где мало людей. Однако здесь ему не страшно было прыгать. Он не чувствовал ничего, потому что его и за него чувствовала жизнь. Он появился, чтобы побыть. Как и все. Мы умеем гнать палкой сильную боль. Мы знаем, она придет. Он не знает… Это тихая пустота...

11 апреля 2008
(посвящается всем, кто из Страны глухих)