Богомерзкие святоши, или в чем состоит моя вера

Пушкин отмечал, что до глубины души презирает свое Отечество, отталкиваясь от всего рабского, подлого, оскорбительного в нем, но не переносит, когда это ощущение разделяет с ним иностранец, и не желал бы иметь другого Отечества, кроме завещанного предками. Сопоставляя с этим другие строки поэта, особо любимые Львом Толстым, да и не им одним, а именно: «И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю», можем прийти к выводу, что свое сокровенное отношение к Отечеству поэт мог переносить и на собственную особу: испытывал приступы презрения и отвращения к себе, к своему образу жизни. Но, можно не сомневаться, как человек чести, он не потерпел бы, если бы кто-то другой (кем бы он ни был) публично разделял с ним такое мнение о нем. Это было глубоко интимным переживанием, неотделимым от творческого человека, которого никогда не покидают сомнения в подлинности своего дарования.

И все же: «Я подл и мерзок, но иначе, чем вы». Откажись поэт от этого, пусть и, вообще говоря, спорного мнения, он сольется с толпой и утратит свой дар, перестанет быть поэтом. В этом «иначе» вера в чистоту творческой первопричины, идеала, собственная недостойность которого, а не мнения людей, есть подлинная причина томления человека-творца. Таково, по Пушкину, самосопоставление поэта, художника с другими людьми. И это крест поэта, который всякому ли по силам? Поэтому: «Ты такой же, как все, точно такой же, если не хуже», - вот правильная максима на каждый день. Но не это главное.

Не покидает внутреннее ощущение своей мерзости перед Богом. Сначала это терзало, делало отшельником (кем и теперь во многом являюсь), но потом понял, что, возможно, это чувство – лучшее, что есть во мне. Оно дало самые лучшие минуты просветления и покаяния.
Вспоминается эпизод, рассказанный Зинаидой Гиппиус, «единственной», как определил ее Блок (и каким малым с нее сколком, при всем уважении, была Ахматова!), о том, как Алексей Толстой в Париже, незадолго до своего возвращения в Советскую Россию из эмиграции, на каком-то светском мероприятии подошел неожиданно к Гиппиус и, как бы прощаясь, сказал:

- Простите меня за то, что я существую.

Именно так человек должен относиться к тому, кто неизмеримо выше его, к Богу, потому что с тех пор как, в результате грехопадения (ослушания), человек приобрел свободу воли, он сам и только сам в ответе за себя и за образ Бога в своей душе, его чистоту и неподменность кем-то другим. Толстой, по-моему, глубоко это понимал, и в этом отношении был неизмеримо выше многих святош, в том числе писателей, фарисейски поучающих других праведной жизни. В духовном плане никто не поднимался выше Гиппиус, этого воинствующего ангела в женском обличии, и Толстой не случайно именно ей покаялся в своем существовании. Только она могла правильно его понять.

В этом поступке А. Толстого, по-моему, – основа правильного отношения человека к Богу: не требование от него чего-то, не сокрушение по поводу зла в мире, - например, по поводу страданий невинных детей, - а мужественное осознание того, что теперь человек сам в ответе и за образ Бога в душе, и за торжество добра в мире, и за страдания невинных, и за собственное свое непотребство. Мы забываем, что с некоторых пор Бога оскорбляет сам факт нашего обыденного существования.

Суть покаяния в том, чтобы попросить у Него прощения так, как попросил Толстой, - вполне, радикально и бескомпромиссно, – попросить прощения за факт своего существования, за первородный грех, как если бы сам его совершил (а ведь так оно и есть). И если мы защитим Его образ в своей душе от дьявольской, иногда очень похожей, подмены, если Он воистину воскреснет в нас, то много предстанет совсем в ином свете, и творческая воля наша наполнится невиданной силой во славу Божию.

Мне кажется, Бог смотрит на нас с глубочайшим состраданием, понимая, что помочь нам он может лишь через нашу свободную волю, через внутреннюю Ему сопричастность, когда Его творческая сила сможет материализуется в акте нашей свободной воли, и тогда мы окажемся в пресловутом «мире без греха». Но мы не достаточно чисты, чтобы принять его, а часто и не ищем просветления, не каемся, а хулим все, что вне нас, за горе и страдания мира. А истинное покаяние начинается с толстовского:

- Прости меня за то, что я существую. Прости за каждый год, день, час, за каждый миг моего существования, за прошлое и будущее. Прости за то, о чем думаю и за то, о чем не думаю, за то, что я делаю, и за то, что не делаю. Прости меня за то, что они думают обо мне, и за то, что они делают со мной … («Прости их, ибо не ведают, что творят», - мог сказать только Бог.)

Тем самым человек берет всю ответственность на себя, но Бог его не оставит в деяниях.