Тарс

  Известно, что  в  истребительной авиации  экипаж  самолёта состоит только из лётчика управляющего самолётом, поэтому все должности в отрядах истребителей, сопутствующие командным достаются по совместительству тем же пилотам.
Это происходит по той простой причине, что самолёты-истребители одноместны, каких-либо других членов лётного экипажа кроме лётчика там не предусмотрено изначально, и всё, что необходимо делать в воздухе, управляя не только своим аэропланом, но и друг другом пилоты-истребители вынуждены  исполнять сами.
Конечно, дополнительные обязанности  того же пилота-штурмана или, скажем, пилота-замполита  эскадрильи,  возложенные на кого-либо из авиаторов, в какой-то мере способствуют более интенсивному  продвижению его  по службе, но это только при том непременном   условии, что он не покинет своего места за штурвалом, продолжая в первую очередь   оставаться боевой единицей, т.е. – пилотом.
Именно такие порядки водились и в 126-й истребительно-авиационной дивизии (ИАД)  ПВО, расквартированной в 50-е годы в Аджарском городе Батуми, до назначения туда  штурманом  дивизии подполковника Трапезникова.

Дело в том, что штурман Трапезников пилотом никогда не был. Правда, до своего назначения в истребительную дивизию он всю жизнь  летал в составе лётного экипажа, но было это в бытность его в военно-транспортной авиации, где, как известно, умение управлять самолётом   должностными обязанностями    штурмана не  предусмотрено.

Элитная дивизия, куда штурман Трапезников попал молодым лейтенантом и где дослужился до подполковника, была дислоцирована на  самом  севере страны  и входила в резерв Ставки Верховного Главнокомандующего.
В военные годы армаду военно-воздушных перевозчиков особого назначения берегли и задействовали лишь однажды в критической ситуации при обороне Москвы для эвакуации Правительства страны в г. Куйбышев. В дальнейшем, несмотря на неоднократные притязания маршала Жукова, до самого  конца войны  к фронтовым операциям  её  по- настоящему так  и  не привлекали. По этой причине особых боевых наград дивизия не снискала. 

Её личный состав довольствовался тем, что  положение полярных лётчиков в те времена  и без того было достаточно почётным, и штурман Трапезников, как и его товарищи, на службу свою и судьбу,  нисколько не  сетовали.
Авиаторы военно-транспортной дивизии принадлежали к закалённым в суровых условиях полярникам, и не допускали, что кто-либо в силах  поколебать в них  уверенность в собственной самодостаточности. 
Разве, что   женщины.
В жизни штурмана Трапезникова это как раз произошло, и такой женщиной оказалась его собственная супруга.

Наслушавшись в «клубе» офицерских жён, любителей посудачить о перспективах  карьерного роста своих мужей,  супруга штурмана Трапезникова пришла к  неутешительному выводу, что мужу её никакое продвижение в тыловой дивизии, кроме перспективы вечного поселения на  крайнем севере после неминуемой отставки, не светит, и решила, что разумнее в этой ситуации принести интересы службы в жертву  более насущным задачам  дальнейшего жизнеустройства.

Так, в один прекрасный день авторитетный в дивизии штурман  неожиданно для себя узнал от собственной жены, что она оказывается, давно уже страдает всевозможными недомоганиями, несовместимыми с северным климатом, которые лечить в этих условиях бесполезно. Пока он со свойственной ему обстоятельностью пытался представить себе, что именно в этом случае  ему следует предпринять, чтобы не погубить супругу, та за короткий срок обзавелась громадным количеством всевозможных медицинских справок (в учреждениях  гарнизонного городка, где выдают такие справки, служили те же офицерские жёны), из которых было ясно, что спасти её жизнь может только срочный переезд в другую, более благоприятную, полосу России, подальше от северных широт.
В отделе кадров штаба дивизии просьбе Трапезникова искренне  удивились, поскольку покидать  ряды элитной дивизии накануне производства в полковники  до него никто ещё не просился, но, раз уж такое случилось, рапорт с многочисленными  справками о тяжёлом состоянии здоровья  жены  у заслуженного штурмана приняли и обещали  ему своё содействие.

Постоянно напоминать штабным чиновникам об этом их обещании взялась,  крайне  заинтересованная в исходе дела сама супруга Трапезникова, которая, как только узнала от них про вакансию, открывшуюся в Батумской истребительно-авиационной дивизии, ещё до того, как спросить мужа, объявила кадровикам о его согласии  на  этот перевод.

В понимании женщины, десятилетия разделявшей с мужем беспросветные ночи военного Заполярья, никаких сомнений с предложенным назначением быть не могло. Курортный город у тёплого моря, солнце, пальмы и лёгкие одежды, не говоря уже о наличие городского аэропорта, где после скорой отставки ещё не старый муж с его громадным опытом в штурманском деле наверняка найдёт себе применение.
Всё было «за», если не считать профессиональных сомнений самого Трапезникова, плохо себе представлявшего,  какое именно штурманское обеспечение может ожидать  летающая истребительная дивизия от своего нелетающего штурмана.
- Не бери в голову, - был готовым довод его жены, - тебя назначают штурманом дивизии. Это руководящая штабная должность, и летать самому при этом вовсе не обязательно. На такой должности твой опыт нужен на командном пункте, а не за штурвалом.
Честному Трапезникову очень хотелось дать себя убедить в том, что  это так и есть, но все, же  сомнения до последнего момента его не покидали, и, как показали грядущие события, были они далеко не беспочвенны.

До него полковничью должность штурмана 126 ИАД занимал один из боевых,  опытных пилотов, прошедший с дивизией всю войну и незадолго до этого выслуживший полную пенсию и отставку.
К временному исполнению этой обязанности привлекли подготовленного им преемника, ветерана дивизии одного из полковых штурманов, майора Аветисяна. Этот, отличавшийся своей грамотностью боевой лётчик, помимо других наград, был кавалером двух орденов Красного Знамени, которые крепились к его гимнастёрке без помощи пятиугольных колодок,   «на винте», поскольку  были получены ещё  в боях над Испанией и в самом начале  Отечественной войны, в дни тогда ещё нечастых побед наших пилотов над превосходящим противником.

Перемещение боевого лётчика и опытного штурмана с полкового уровня на  дивизионный было понятно и его соответствие новой должности не вызывало ни у кого сомнений. Однако вернувшийся из Москвы командир дивизии полковник Боровский  ожидаемого утверждения не привёз.

По возвращении он заперся в кабинете с Аветисяном - своим фронтовым другом - и за бутылкой столичного коньяка имел с ним приватную беседу, в которой поведал о назначении Главным управлением  на должность штурмана 126 ИАД  нелетающего подполковника Трапезникова в порядке перевода из привилегированной военно-транспортной авиадивизии.

- Мне, Ованес, придётся не только вернуть тебя в полк, но и рассчитывать на то, что ты без обид поможешь войти в курс дела этому новому человеку и не станешь терять своего достоинства, находясь в подчинении у нелетающего начальника. Я, конечно, могу объяснить тебе, как командир, почему, имея заготовленное представление о твоём назначении, я  согласился на другой вариант, но как друг я прошу тебя поверить мне на слово, что в данном случае это было неизбежно, и моё упрямство принесло бы всем нам больше вреда, чем пользы.
Безоговорочно преданный своему другу и командиру  Аветисян принял объявленное ему решение, как данность, не дав себе труда доискиваться до его истинных причин, поэтому столичный коньяк они допили, уже не возвращаясь к неприятной обоим, теме разговора.
Вместе с тем оставалось неясным как приспособить нелетающего штурмана дивизии к мобильным будням летающих истребителей.
В те времена во всяком военно-авиационном соединении существовала должность инспектора по технике пилотирования, в обязанности которого входил систематический контроль над пилотажными  навыками лётчиков дивизии, которые могли быть утрачены в результате длительного (более месяца) отстранения от полётов, связанного с отпуском или другими уважительными причинами. В этих случаях возврат пилота в строй происходил только после контрольных полётов с инспектором.

В 126-й ИАД эту должность занимал признанный шеф-пилот дивизии, некто майор Меркурьев, за которым в силу его служебного положения  был закреплён   единственный в дивизии двухместный учебно-тренировочный истребитель (спарка).
Считалось, что в дивизии все лётчики оценены по достоинству, и повода для чёрной зависти к кому-либо из товарищей ни у кого нет. Но белую зависть карьера одного из пилотов всё же вызывала. Предметом её  была  должность инспектора по технике пилотирования. Ещё бы. Независимая от общих обязательных планов индивидуальная деятельность с прямой подотчётностью только командиру дивизии, абсолютный иммунитет от всевозможных нарядов и дополнительных нагрузок,  неограниченное право планировать себе личный налёт, необходимый по его усмотрению для отработки контролируемых у лётчиков  навыков пилотирования, не говоря уже о праве решающего голоса при аттестации профпригодности лётного состава в представлениях пилотов к очередному званию или продолжению службы.

Всё это делало инспектора по технике пилотирования лицом настолько влиятельным и могущественным, что тот факт, что майор Меркурьев в среде зависящих от него людей всё ещё оставался жив, объяснялся   исключительно его  счастливым характером, замешанным на искреннем дружелюбии к своим товарищам и позволяющем ему, при всей своей должностной строгости, легко уживаться и быть в прекрасных отношениях как   с младшими, так  и со  старшими сослуживцами.
Красавца и балагура особенно жаловали женщины.  А он,  дамский угодник и сердцеед, всякий раз, появляясь в штабе,  не приступал к делам, не обойдя предварительно всех военнослужащих и вольнонаёмных штабных дам, и, не отпустив каждой из них, хотя бы  один из своих бесчисленных сомнительных комплиментов, всегда имевшихся у него в запасе.
 Что ни говори, мужикам, было, чему завидовать.

 С приездом в дивизию подполковника Трапезникова привычная вольница инспектора Меркурьева неожиданно оборвалась.
Командир дивизии полковник Боровский, поразмыслив, как ему пристроить в дивизию нелетающего штурмана, не нашёл ничего лучшего, как предоставить ему доступ к единственной в дивизии двухместной «спарке»  разумеется с услугами летающего на ней Меркурьева, сочтя, что кандидатура не задействованного в боевые расчёты инспектора для этого наиболее подходяща.

Прежние завистники майора Меркурьева ликовали, притворно сочувствуя его определению  в «извозчики» к высокопоставленному пассажиру.
- Теперь ты должен относиться ко мне с большим уважением, дорогой, - объявил ему ближайший друг Аветисян, - потому, что ты возишь моего нового начальника, которому я всегда могу на тебя пожаловаться. 

С появлением навязанного ему «напарника» беззаботный инспектор по технике  пилотирования затосковал.
Мало того, что ему, привыкшему к вольному формированию собственного распорядка, теперь приходилось все свои мероприятия тщательно планировать с тем, чтобы заранее согласовать с интересами Трапезникова, он ещё вбил себе в голову, что присутствие на борту нелетающего штурмана вообще дурно влияет на его психику.

Меркурьеву с некоторых пор стало казаться, что характер у него в новых условиях портится, и что он в последнее время стал  общаться с товарищами с меньшим, против прежнего,  добродушием.
В контрольных полётах пилоты также  стали замечать у майора  несвойственную ранее раздражительность, и некоторую нетерпимость. Не могли не заметить этого и  женщины, которым привычные комплименты Меркурьева стали казаться не такими лёгкими, как прежде.

Видимых объективных причин для всего этого не было. Однако озабоченный инспектор упрямо связывал своё самочувствие с появлением в его жизни нежеланного человека как небесной кары за какие-то неведомые  ему грехи.
Однажды ему  в голову пришла  и уже не покидала его мысль о том, что  случайная  встреча со злополучным подполковником такая же дурная примета, как и  баба с пустым вёдром или  перебегающая дорогу кошка, и означает она  для него, что пути ему в этот день  уже не будет, и всякие серьёзные дела лучше отложить.

Традиционное суеверие лётчиков общеизвестно. Это, тем более удивительно, что, владея исключительно наукоёмкой профессией и обладая  незаурядным личным  мужеством, они, в то же время,  готовы  были  легко уверовать в любую чертовщину.
Первым произнёс и ввёл в обиход дивизионных лётчиков армянское слова «тарс» майор Аветисян. Он объяснил своим товарищам, что «тарс» это тот, кому предначертано по жизни, оставаясь самому безнаказанным, навлекать неудачи на всех, с кем он имеет дело,  поэтому, не дай Бог, заполучить такого спутника не только в разведке, но и в любой самой безобидной затее.

Отмеченный боевыми наградами бесстрашный майор уверял суеверных пилотов в том, что своими фронтовыми удачами он лично обязан исключительно своей проницательности и умению безошибочно распознавать «тарса», позволявшему ему придирчиво подбирать себе ведомого пилота, которому он доверял прикрывать себя в бою, или механика, готовившего  его самолёт на земле.
Послушав Аветисяна, недавний любимец публики майор Меркурьев окончательно утвердился в том, что он стал терять привычную самоуверенность именно с тех пор, как в его жизни появился  подполковник Трапезников, не признаваясь себе что дело, скорее всего, было в том, что за время инспекторской вольницы майор просто отвык от строгого регламента в работе и теперь с трудом  к этому приспосабливался.
Мало того, по собственной программе Трапезникова ему приходилось обслуживать его в качестве пилота.

Недавнему баловню судьбы с некоторых пор стало казаться, что дела у него не ладятся, и то, что ему во все времена легко удавалось, делается им теперь из рук вон плохо. Не допуская собственных прегрешений, всё это Меркурьев  объяснял себе только появлением в его жизни  пресловутого подполковника.

- Послушай, Ованес, - обратился он как-то к Аветисяну, - напомни, как называется по-армянски тот тип, что приносит тридцать три несчастья?
- Ты про «тарса»?
- Именно про него. Скажи, ты не мог бы со своим опытом в этом деле  приглядеться к нашему новому дивизионному штурману? Сдаётся мне, что он и есть тот самый, как ты говоришь, «тарс».

Полковой штурман Аветисян был связан обещанием командиру дивизии не  интриговать против своего нового начальника, но чтобы всё же  в чём-то потрафить старому другу подбросил Меркурьеву идею пересадить Трапезникова с боевой «спарки» на вспомогательный самолёт связи, По-2 (в обиходе «кукурузник»), тоже, кстати, двухместный.

Окрылённый замаячившей возможностью перевести стрелку на другого пилота и избавиться  таким образом  от навязанного ему пассажира, майор Меркурьев на ближайшем оперативном совещании у командира дивизии, с хорошо разыгранной озабоченностью качеством изучения с воздуха штурманской обстановки предположил, что дивизионному штурману гораздо удобней было бы для этой цели летать на малых скоростях и высотах, для чего целесообразно пересадить его на тихоходный По-2.

Полковник Боровский, не любивший, как и все командиры, отменять однажды принятых им решений, легко раскусил козни своего инспектора, но вслух с предложением Меркурьева подчёркнуто  согласился и предписал ему впредь, по согласованию со штурманом дивизии, перенести совместные полёты  с  тяжёлой «спарки»  на лёгкий По-2.
В результате не солоно хлебавший инспектор не только не избавился от неугодного напарника, но и навлёк на свою голову ещё и дополнительные хлопоты, связанные с эксплуатацией примитивного изношенного «кукурузника». 
После своей очередной неудачи ему стало казаться, что за его спиной   товарищи стали откровенно над ним посмеиваться.



Зато сам Трапезников от предложенного Меркурьевым новшества был в полном восторге.            
Полёты вдоль кромки моря на малых скоростях и высотах действительно позволяли штурману дивизии более детально изучать ориентиры вдоль побережья, входящего в зону охраняемой  дивизией ПВО.
Теперь, получив дополнительный доступ к полётам на лёгком самолёте, он стал против прежнего предлагать Меркурьеву более частые совместные вылеты, чем доводил вольнолюбивого майора до исступления.

Первым не выдержал напряжения старенький «кукурузник», и очередной вылет на нём закончился аварией.
Случилось это над заболоченной Колхидской низменностью в районе черноморского города Поти. Невысоко над землёй двигатель самолётика внезапно зачихал, а потом и вовсе заглох. Запаса высоты для поиска сухой площадки не было, и Меркурьеву пришлось с неубираемыми шасси садиться  прямо перед собой на болото. Как он и предполагал, никакого пробега при посадке на трясину не получилось. Самолёт ткнулся и сразу же увяз колёсами в топи, а непогашенная инерция опрокинула его на нос и наклоном вперёд, после чего он  в таком положении с повисшими на  ремнях пилотами  увяз уже окончательно.

Прибывшие на место спасатели застали бедолаг в наклоненном над землёй самолёте, висящими вниз головой на привязных ремнях и, на чём свет стоит, нещадно материвших друг друга. Они, не умолкая, продолжали это делать всё время,  пока помощники сооружали из подручного валежника подобие гати, позволившей подобраться к самолёту.

Для Аветисяна корни его фронтовой дружбы с Меркурьевым были святы и потому та неприязнь, которую тот испытывал к его непосредственному начальнику, была ему  неприятна.
- Дался тебе этот Трапезников, - упрекал он своего фронтового товарища, - смотри дело, чего доброго, дойдёт до драки недостойной заслуженных офицеров. Вот тогда уже точно позора не оберёшься.
- Что же ты мне предлагаешь? Вызвать их благородие на дуэль?
- Даже, если это было возможно, я всё равно не стал тебе этого советовать. Ведь, если он действительно «тарс», то не сдобровать тебе было бы и на дуэли.
- Остаётся последняя возможность - пристрелить его из-за угла, - мрачно заключил Меркурьев.

Тем временем нелетающий штурман дивизии Трапезников, не желая, даром есть хлеб у истребителей, предложил командиру дивизии широкую программу повышения штурманской подготовки лётчиков. Программа была командиром одобрена, и  он предписал привлечь к её реализации в порядке боевой учёбы  весь лётный состав дивизии без исключения, и, предваряя вопрос, который легко читался на лице майора Меркурьева, повторил ещё раз категоричнее – «без исключения!».

Лётчики поначалу приняли затею дивизионного штурмана без особого энтузиазма, поскольку выделенная им зона ПВО была и без того многократно ими облётана и досконально изучена.
Однако подполковник Трапезников потребовал от пилотов столь же уверенных знаний территории вероятного противника, т.е. сопредельной Турции, и майор Меркурьев с зубным скрежетом, который у него вызывали любые затеи Трапезникова, засел за изучение полученной в секретном отделе «двухвёрстной» карты смежного государства.

Сам Трапезников перед этим сумел существенно продвинуться в деле изучения примыкающей турецкой территории и поражал на занятиях лётчиков уверенностью, с которой комментировал по карте её особенности, включая, наряду с реками и городами,   описания чуть ли не отдельных  кочевий и горных троп через перевалы.

Меркурьев с досадой стал замечать, что молодые лётчики, которые раньше традиционно отдавали предпочтения практическим полётам, стали входить во вкус затеянной Трапезниковым штабной игры, безусловно, повышающей их профессиональный уровень.
Остатки благородства  Меркурьева, отданного в услужение нелетающему  штурману, таяли с каждым днём, и некоторые из его упрёков напарнику становились откровенно мелочными. Возможно, они со временем и сошли бы на нет, но  неумолимая судьба готовила для их отношений новое коварное испытание.

В тот год 126-я ИАД участвовала в армейских учениях, согласно которым было предусмотрено перебазирование батумского авиаполка на запасный аэродром близ города Мерия.
Первым по боевому расписанию должен был взлететь Меркурьев, которому было поручено доставить на оперативную точку штурмана дивизии, с тем, чтобы тот, определив метеообстановку на необорудованном полевом аэродроме, задал её командиру полка и оценил качество попарных перестроений самолётов, выполнив фотосъёмки  их посадки  на  неразмеченную площадку.

Перед самым вылетом  Меркурьева с Трапезниковым на борту случилось неожиданное.
Батумский аэродром внезапно накрыло плотное облако с нулевой видимостью (что не такая уж редкость в субтропиках), но, поскольку отсчёт контрольного времени уже пошёл, отменять что-либо было уже поздно, и Меркурьев получил команду  взлетать  вслепую.

Переключив всё внимание на приборы, он выполнил в сплошном «молоке» боевой разворот и взял, как он был уверен, курс на север. Что  произошло на самом деле стало в дальнейшем  для служебного расследования неразрешимой загадкой.
То ли на самолёте заело картушку гирополукомпаса, то ли внезапно разразилась магнитная буря, но в работе бортовых приборов произошёл сбой, и, ориентируясь в слепом  полёте  на их ложные  показания, Меркурьев повёл свой самолёт вместо севера на юг.

Когда настало расчётное время опознать под крылом пункт назначения, он снизился до предельно малой  высоты,  но видимости  земли под собой всё ещё не было.
- Где мы, майор? – услышал он в наушниках голос Трапезникова.
- Если бы я знал, - признался ему обеспокоенный собственным неведением Меркурьев.
Нащупав, наконец, в молочном месиве «окно», он вынырнул  через него из облака и увидел под самолётом зелёную равнину с городскими строениями незнакомого ему населённого  пункта. 
- Где мы, товарищ подполковник? – спросил учёного штурмана теперь уже Меркурьев.
- Над Карсом, майор. Мы над Карсом, твою мать! - в ужасе распознал турецкую глубинку Трапезников.
Меркурьев не поверил ушам и на мгновение представил себе международный скандал, который  может  разразиться, заполучи турки в глубине своей территории советский  военный самолёт, оборудованный фотоаппаратурой.

Не дожидаясь возможной встречи с их истребителями и уже не глядя на показания сбившихся приборов, Меркурьев, ориентируясь на проглянувшее в облачном просвете солнечное пятно, круто развернул свой самолёт и прижимаясь к земле погнал его на север.
- Скажите, пожалуйста: «Мы над Карсом!» – не выходили у него из головы слова ненавистного ему Трапезникова в полном  убеждении, что  название турецкого города не случайно  созвучно с  армянским понятием «тарс».
Дотянув до родного батумского берега и опасаясь за достаточность горючего, он  посадил самолёт сходу по прямой, зарулил на стоянку, заглушил двигатель и, стащив с головы шлемофон,  приготовился к самому худшему.

Пропавшего майора Меркурьева стали искать сразу, поскольку он, вылетев на оперативную точку, не вышел на связь с командным пунктом. Штурманское обеспечение перелёта перепоручили майору Аветисяну, который, ожидая прибытия своего полка на аэродром Мерия, высматривал попутно следы возможной аварии Меркурьевской «спарки».   

Командир дивизии полковник Боровский был занят с армейскими посредниками  контролем над ходом  войсковой операции, поэтому, получив со своего КП  сведения о том, что Меркурьев с Трапезниковым, которых занесло в Турцию, всё-таки нашлись, поручил начальнику штаба полковнику Купровичу взять на себя  служебное расследование инцидента, а его   по этому  поводу впредь до  окончания манёвров  не отвлекать.

Меркурьева с Трапезниковым рассадили по разным комнатам и потребовали от них  подробных письменных объяснений. Поскольку летчики  были в полном здравии, а самолёт в исправности, в расследование, к неудовольствию Купровича ввязался, курирующий дивизию особый отдел КГБ. Там, зная о взаимоотношениях пилота Меркурьева и штурмана Трапезникова, приготовились к получению от них обильного компромата, друг на друга и очень удивились, когда никакими перекрёстными допросами им не удалось склонить  фигурантов происшествия к взаимным обвинениям.

Последние, к неожиданности допрашивавших, не сговариваясь,  упрямо характеризовали один  другого, как исключительно грамотных и преданных делу офицеров, хотя каждый из них искренне удивился бы, узнав о себе мнение своего напарника.

Опрошенный Аветисян заверил особистов, что взаимоотношения Меркурьева и Трапезникова - пример самого дружеского расположения и, что один никогда не грозил причинить вред другому. Спасатели, вызволявшие лётчиков из опрокинутого По-2, также подтвердили, что, вися вниз головой над болотом, они материли обстоятельства, в которые угодили, но, отнюдь, не друг друга.

Даже врачи, которых запросили о правомочности медицинских справок, послуживших  поводом для перевода Трапезникова, легко подтвердили, что женщине, прожившей двадцать лет на крайнем севере с  мужем, медицина  действительно  рекомендует для проживания более щадящий южный климат.
Комитетчики пытались расследовать и другие версии.  Например, выковыряли и сдали на анализ образцы земли, взятой из пазов протектора шасси, допуская вероятность приземление самолёта на турецкой территории и личного контакта с противником.

Это ничего не дало.
Попытки комитетчиков обвинить лётчиков в дурном умысле оказались несостоятельны и они, в конце концов, вернули все материалы начальнику штаба дивизии полковнику Купровичу, о котором поговаривали, что он с самого начала был противником предвзятого  расследования и чуть не лично инструктировал перед  опросом привлекаемых свидетелей

Однако его усилия вряд ли оказались достаточными, если бы  комитетчики сумели получить от допрашиваемых уличающие друг против друга показания.
В итоге, чтобы как-то завершить следствие, начальник штаба придумал какую-то мудрёную комиссию учёных специалистов, которые сочинили весьма туманное заключение о загадочных геомагнитных аномалиях, якобы  способных вызвать сбой в работе электроаппаратуры,  после чего  дело благополучно замяли.


 С приходом в стране  к власти своенравного  Никиты Сергеевича Хрущёва любовно  опекаемую его предшественником военную авиацию страны постигла настоящая беда.            
Впавший в эйфорию от удачного поражения над Уралом американского разведчика Пауэрса   советской ракетой Генсек заявил, что успехи отечественного ракетостроения сделали  военную авиацию ненужной.
Партийно-правительственные чиновники с беспримерной угодливостью тут же распорядились  боевые советские самолёты, не имевшие мировых аналогов разрезать на металлолом, а лётчиков, отвоевавших у немцев  во второй мировой войне господство в воздухе,  выставить за порог с неполной военной пенсией.

Гражданский воздушный флот, всегда почитавший за честь пополнять своими  лучшими пилотами кадры Военно-воздушных сил, теперь, после Хрущёвских преобразований,  сам стал прибежищем для оставшихся без работы военных лётчиков.
К его (ГВФ) чести, надо сказать, что в стране его усилиями быстро развернули свою деятельность институты и училища по переучиванию и укомплектованию из военных  лётчиков экипажи  пассажирских лайнеров.
В конце 50-х один из крупнейших таких центров в небольшом приволжском городе в очередной раз готовил  выпускникам своих отделений новые назначения  для работы на  гражданских авиалиниях страны.
Набирали свои экипажи, как правило,  первые пилоты, традиционно назначенные перед этим командирами воздушных  кораблей.
Один из них, в недавнем прошлом инспектор по технике пилотирования истребительной авиадивизии, пилот первого класса Меркурьев, приглашённый для этой цели в Управление кадров,  тщательно изучал списки выпускников, прошедших переподготовку, и делал в них пометки против фамилий тех, кого просил пригласить к себе для предварительного собеседования. Он придавал делу формирования экипажа огромное  значение и готовился к тому, что эта придирчивая работа займёт у него не один час,  а может быть и не один день.

Вместе с тем, кадровик, просматривая возвращённые ему бумаги, удивился тому, что  командир корабля Меркурьев, выпущенный из Учебного центра с отличием  и намеченный  для полётов на международных трассах, назначил время собеседования  для всех кандидатов в состав своего экипажа, кроме штурмана, отмеченного, но не вызванного для беседы.
-Указанному мной штурману прошу передать, что для зачисления в мой экипаж требуется его, а не моё согласие, - ответил ему  Меркурьев, ещё раз подчёркнув  в списке  фамилию – Трапезников.


Москва. 2008г.