Кристина

     Демоны ищут тепла и участья…
     Fleur

     Сидя холодными дождливыми вечерами у камина, глядя на игриво пляшущие языки огня и слушая потрескивание свежих дров, я часто припоминаю историю, что познакомила меня с Кристиной, и сердце моё каждый раз наполняется горечью вперемешку с радостью. Я перевожу взгляд на подругу, что безмятежно дремлет напротив меня в кресле, укутавшись в тёплый плед, усыплённая сказками, которые я читала ей на ночь. Её дыхание неровное, слабое – в такую пору она склонна часто болеть, и губы Кристины подрагивают во сне. Потом я снова поворачиваюсь к камину, взгляд мой затуманивается: Морфей тоже зовёт меня в свои объятья. Я откладываю книжку в сторону, забираюсь с ногами в своё кресло и, как и каждый раз прежде, благодарю Господа за ещё один добрый прожитый день.
     Совсем не такой умиротворённой и спокойной я была год назад, той угрюмой, тоскливой осенью, изводившей полосой дождей мой маленький город. Целыми днями непроглядный туман висел над улицами, и потоки воды лились с небес на землю, не щадя тех, кто не успевал найти укрытие.
     Воспоминания об этих днях, и об обстоятельствах, заставших меня посреди них, заставляют меня вздрагивать, но всякий раз, когда Кристина видит это и участливо спрашивает, что со мной, я отвечаю, что, наверное, немилосердный сквозняк совсем извёл меня, и она, как бы плохо ни было ей самой, срывается с места и семенит босыми ногами по полу, чтобы позакрывать все незапертые двери и окна в доме. Мне не хочется признаваться Кристине, насколько мне тогда было страшно.
     Перед глазами сразу встаёт та жуткая ночь, когда я бежала из особняка Вилье-Сен-Пьер, бежала со всех ног, не оглядываясь, прихрамывая и сдерживая стон при каждом шаге. Позади было слышно хриплое дыхание собак, разгорячённый лай, такой, какой эти твари издают, когда вот-вот настигнут добычу, крики людей, которые я не могла разобрать от неописуемого ужаса, накрывшего меня волной. Я бежала временами уже практически вслепую, так как различить дорогу перед собой было никак невозможно, изо всех сил, обнаружившихся в моём слабом теле, с единственным устремлением выжить, ведь если бы случайная задержка позволила преследователям догнать меня, они не проявили бы ни капли жалости.
     Витая ограда забора внезапно выросла, словно кинулась на меня из тумана. Я вцепилась в неё обеими руками и, не смея перевести дух, не жалея себя, полезла вверх, обдирая ладони об острые края металлических завитков. Помню, забор тогда мне, полностью захваченной паникой, показался непреодолимо высоким… Внизу уже послышался яростный лай, клацанье челюстей и хрип первых собак, упустивших возможность впиться мне в ногу, и брань людей. От ударов лап голодных псов прутья зашатались, я едва не слетела на землю, но, сжав пальцы на плетёном узоре так, что на них проступила кровь, удержалась и смогла карабкаться выше.
     На верхней кромке были приделаны острые треугольные шипы, но никакого выбора у меня не оставалось – вооружённые преследователи уже подбегали, размытые огни их факелов проступали сквозь туман, а крики становились всё ближе. Собрав оставшуюся волю, я перекинула ногу через шипы и соскользнула вниз. Бок зацепило, будто по нему полоснула мощная когтистая лапа, я свалилась в ров, вырытый перед забором, и спина от ушиба предательски заныла. Невероятно, но сознание не покинуло меня в тот же миг, несмотря на потрясение и мучительную боль. Приоткрыв глаза, я видела, как преследователи наконец достигли железных прутьев, оживлённо обсуждая, где я, светили факелом, пытаясь разглядеть что-либо на дне рва. Я сочла за лучшее не шевелиться, лишь осторожно подвигав конечностями, чтобы убедиться, что не повредила их при падении. От боли хотелось закричать, но мне удалось пересилить себя, до крови закусив губу.
     Собаки продолжали лаять, их кровожадные пасти высовывались через отверстия в заборе, угрожающе раскачивавшемся. Некоторые остервенело принялись грызть прутья, а одна, судя по звукам по ту сторону, укусила кого-то из людей. Тут же раздался выстрел, псина заскулила и притихла, а я задрожала от ужаса ещё сильнее. Подумать только, промедли я ещё немного, - так поступили бы и со мной!
     Затем голоса и лай стали удаляться, я поняла, что преследователи побежали в обход к воротам, а у меня есть время скрыться. Подскочив на месте, я метнулась в темноту и вновь понеслась, не разбирая дороги, держась за повлажневший бок и хромая…

     * * *

     Когда я предстала перед Марией в таком виде, похожая на ободранную кошку, она вскрикнула и схватилась за голову.
     Она была такой забавной, эта Мария, моя сожительница. С вечно напудренным лицом, аккуратно подведёнными глазами, волосами золотистого цвета, уложенными так тщательно, будто лучшие из лучших парикмахеров занимались ими по меньшей мере день, а то и два. А ещё у неё были пухлые страстные губы, так часто изображавшие порочную улыбку.
     Мария вскрикнула, в глазах её отразился испуг, но я едва не поморщилась от обиды, осознав, что вовсе не мои раны, а состояние моей одежды сперва так подействовало на неё.
     - Изабель!.. – выдохнула она, растерянно стоя на пороге, глядя на меня и кусая ногти. Я ненавидела эту привычку, проявлявшуюся у неё только в минуту сильных волнений.
     Но Мария оказалась всё же расторопнее, чем я ожидала. Подхватив меня в охапку так, что я невольно застонала, она потащила меня за собой в спальню, по пути всхлипывая и бормоча что-то с нотками отчаяния.
     Я расшнуровывала одной рукой, - нет, разрывала, - нити корсажа. Мне не было его жаль, он совсем распоролся о шипы, а сейчас только лип к телу и причинял лишнюю боль.
     Моя подруга помогла мне окончательно обнажиться до пояса. Увидев, как много крови на груди и сколь плачевно на вид состояние ран, я вновь чуть не свалилась в обморок, но Мария осторожно уложила меня на простыню, как-то странно глядя на мою грудь.
     - Как это могло случиться, Изабель?! – она продолжала всхлипывать, касалась моих ран, и её тоненькие точёные пальчики покрывались кровью.
     - Я хотела выкрасть бумаги из особняка, - тихо, слабеющим голосом, ответила я.
     Она принесла воду и осторожно начала промывать мне раны. Руки её дрожали.
     - Моя бедная маленькая Изабель…
     Я знала, что Мария со странной, даже чрезмерной нежностью относится к девушкам, но никогда не позволяла ей зайти слишком далеко. Хотя порою эта нежность была так приятна… Я улыбнулась, когда её руки с частичкой домашнего тепла на кончиках пальцев осторожно ощупали мой бок.
     - Спасибо тебе, Мария…
     Когда она промыла раны, я увидела, что вовсе не так опасно пострадала, как полагала вначале. Несколько царапин разного размера, с угрожающими синеватыми краями, проходили по рёбрам и слегка по животу, бок покраснел и немного опух. Мария провела пальцами по краю самой глубокой царапины. Мне стало больно, и я впервые, совершенно не сдерживаясь, расплакалась. Слёзы застилали глаза и текли по щекам, и было ужасно стыдно и неловко перед подругой, которая никогда раньше не видела меня такой слабой.
     А Мария, улыбаясь так же приветливо, не сказав ни слова, вытерла мне лицо платком. Как же я была ей благодарна! Она положила голову мне на живот, её волосы рассыпались по простыне, и я ласково гладила их, шепча слова признательности. Тёплая её щека на моём холодном животе – до чего же приятное ощущение… И тут я неожиданно вновь заметила ту странную порочную улыбку, которую иногда видела на лице Марии.
     - Моя бедная Изабель… - повторяла она монотонно, тихо, глядя мне прямо в глаза, словно стараясь загипнотизировать, потом вдруг добавила приторно-сладким, грудным голосом: - Я могу облегчить твою боль, только попроси…
     Мне не хотелось ничего отвечать, я задержала дыхание и напряжённо следила за ней, всматривалась в её взгляд, стараясь найти там ответ. Он был на поверхности, но всё же так не хотелось принимать пугающие догадки за истину... Мы долго дружили с Марией, и я привыкла, что моя сожительница всегда была немного странной, подолгу пропадала где-то по целым дням и возвращалась потрёпанной и помятой, но никогда не задавала ей вопросов об этом, как бы моё любопытство не жаждало объяснений. Сейчас мне как никогда раньше хотелось обратиться к ней напрямую, но внутреннее чувство подсказывало, что всё прояснится в ближайшие мгновения.
     Так и случилось.
     Мария вдруг страстно поцеловала меня в живот, её рука скользнула под одеяло.
     - Не прикасайся ко мне! – завопила я, приподнимаясь на локтях.
     Она отскочила в сторону, словно ошпаренная, а я мигом подняла одеяло до подбородка, прикрывая обнажённую грудь от этой…. этой…. особы. Губы Марии скривились почти с ненавистью, она сверкнула глазами, и я почти отчётливо слышала скрип её зубов. От прежнего милого и знакомого мне создания не осталось и следа, сейчас подруга больше походила на разъярённую фурию. Впрочем, Мария была хорошей актрисой, потому что быстро смогла взять себя в руки и нацепить маску непроницаемого равнодушия.
     - Если наш распорядитель узнает, что тебе не удалось принести письма, он будет очень зол, - бездушным тоном проскандировала она. – Ты подвела нас, Изабель. Завтра бумаги окажутся у виконта N***, и если ты не придумаешь способ, как выкрасть их у него, он доставит их по назначению, и всё наше дело погибнет.
     - Но как я смогу сделать что-то? Я ранена… - тихо, страдальчески проговорила я, пытаясь найти в её тоне и позе брешь для жалости, которую она являла ко мне прежде.
     Казалось, мои слова подействовали: её бровь приподнялась, глазки растерянно забегали. Но тут она снова посмотрела на меня с тем же двусмыслием, что и пару мгновений ранее, и хитрая улыбочка заиграла у неё на лице, а щёки окрасил возбуждённый румянец.
     - Ничего, смогу! - сразу же решительно, не терпящим возражений тоном сказала я, хмурясь и подбирая одеяло ещё выше, крепко сжала его край ослабевшими пальцами. – Позволь мне отдохнуть до завтрашнего утра, я придумаю что-то… Дай мне побыть одной, прошу тебя.
     Она зашипела и, бросив на меня уничтожающий взгляд, вышла из комнаты, хлопнув дверью. С растрёпанными волосами она и в самом деле напоминала фурию… медузу Горгону.

     * * *

     Виконт N*** сидел за столиком напротив меня, но вид у него был скучающий и раздосадованный. Если бы не его воспитание, думаю я, он бы тут же нагрубил мне, словно уличной девке. Желание от меня отделаться сквозило в каждой черте виконта, с того момента, как я подсела к нему, и разве что вежливость и недопитый кофе не давали сему желанию прорваться на поверхность.
     А мои щёки, наверное, пылали. Лицо горело, и почти совершенно точно, тонкий слой пудры не мог скрыть волнения. Я готова была расплакаться от досады и безысходности: человек, от которого зависела моя дальнейшая судьба, непринуждённо располагался напротив, готовый в скором времени уйти вместе с бесценными бумагами в своём кармане, и в отношении него решительно ничего невозможно было предпринять, решительно ничего…
     Грудь сильно болела, несмотря на всевозможные мази и перевязку, которые пришлось мне делать утром себе самой. Из-за бинтов я не стала надевать корсаж, а бесформенное платье, которое было мне явно велико, одолженное Марией с притворной любезностью, совершенно скрадывало линию моей талии, делая фигуру исключительно непривлекательной. Моя сожительница умела утончённо мстить, в этом я не могла ей отказать.
     - Вы не читали романов месье Вельмона? – с последней надеждой поддержать разговор проговорила я, вкладывая в голос столько обаяния, сколько умела.
     - Это не тот ли несчастный, который скончался от воспаления лёгких? – рассеянно ответил виконт, поднимая на меня взгляд.
     - Да, да… Он, правда, занимался литературой втайне, никогда не изъявляя претензий на то, чтобы войти в среду профессиональных писателей. Кажется, Вельмон состоял в числе ночной стражи Вивелера. А о его романах публика услышала лишь после его смерти, когда жена этого почтенного человека, бедствуя, принесла по чьему-то совету рукописи в редакцию…
     - О, я знаю эту историю, сударыня, - холодно, хотя уже и не с такой неприязнью, произнёс N***. – Если вы читали его книги, должно быть, вы подлинная ценительница качественной литературы, - он поклонился – наигранно, нет ли, но мне было приятно. – А какой из романов месье Вельмона вам более всего пришёлся по душе?
     Я ухватилась за эту соломинку, поскольку по заинтересованному тону собеседника угадала, что парус моей утлой лодочки наконец-то поймал нужное направление ветра беседы. Но живость в глазах виконта быстро погасла, он снова начал отвечать рассеянно, вяло, пока не допил свой кофе и с потрясающе циничной галантностью не попрощался со мной.
     Первые мгновения я была раздавлена, сломлена, мысли в голове сталкивались и путались между собой. Я затуманенным взором следила за виконтом, выходившем из кабачка, положительно не зная, что предпринять дальше. Но когда двери за ним закрылись, трезвость рассудка мгновенно вернулась ко мне, я поднялась с места и поспешила за N***.
     На улице в тот день было очень людно, но мне удалось не потерять из виду виконта и следовать за ним на некотором отдалении, чтобы не привлекать излишнего внимания и вовремя слиться с толпой, не вызвав его подозрений. N*** шёл неторопливо, важно, как вельможа, переставляя трость и задрав голову вверх, будто любуясь небом. Я почувствовала к нему стойкое отвращение – к такому заносчивому, самоуверенному дворянину, который с явным презрением относился к окружающим и считал себя центром вселенной. Виконт брёл по краю улицы, и прохожие, которых в этом месте более всего, перед ним вынуждены были почтительно расступаться. Мелкие лавочники, переносившие товары, простолюдины, которых за руку сжимали говорливые дети, менее знатные дворяне, во взгляде которых решимость светилась, наверное, сообразно происхождению, не столь ярко. А N*** кому сдержанно кивал, перед кем чуть приподнимал с головы шляпу, - в целом, демонстрировал истинно высокородное воспитание и царское самомнение.
     Девушку в протертом, оборванном по краям платье, поверх которого было накинуто нечто вроде кожаного мужского камзола, я заметила впереди сразу. Несмотря на невзрачный, даже нищенский вид, она вызвала у меня симпатию и сочувствие. Вряд ли она принадлежала к числу проституток, которыми улицы полнятся чаще всего ближе к ночи. Эта походила скорее на бродяжку. Очень светлые волосы её были взъерошены, всякое подобие прически потеряло форму после нескольких дождей, заставших девушку, очевидно, без крова над головой. Я дала бы ей лет пятнадцать-шестнадцать, хотя голод и лишения, вне сомнений, заставляют человека казаться старше, чем он есть. Девушка выглядела самостоятельной и решительной, но сейчас потерянно и испуганно смотрела по сторонам, прижималась к стене, и губы её будто что-то тихо проговаривали.
     - Эй, ты, посторонись! - дворянские манеры виконта мгновенно улетучились, когда он поравнялся с ней. Он замахнулся на девушку тростью и, верно, не задумываясь, ударил бы её, если бы та не успела отпрянуть и вжаться в нишу в стене дома. Мои кулаки сжались от бессильной злобы, и я тут же почувствовала лёгкое головокружение и боль в боку. Всё-таки после злоключений прошлого дня мне нельзя было волноваться…
     - Сударь, прошу прощения, но вы обронили свой кошелёк… - послышался тихий, мелодичный голос бродяжки.
     Я насторожилась. Насколько мне было видно, никакого кошелька тот не терял, я внимательно наблюдала за виконтом, как помнит читатель, с того момента, как выловила его в толпе и шла за ним.
     N*** ощупал свой карман, издал презрительный короткий смешок, обернулся. По его лицу угадывалось, что он сейчас собирается серьезно отчитать девушку, ведь где это видано: его, высокую особу, перед которой должны падать ниц простые смертные, только что позволила себе побеспокоить нищенка, да не просто побеспокоить, а целых два раза! Вот уж возмутительный для него факт!
     Мне вовремя удалось зайти в тень, чтобы избежать его внимательного взгляда, и в то же время я могла спокойно наблюдать за происходящим. Мысленно я была на стороне бедной девушки, хотя выступить сейчас открыто значило окончательно провалить то, к чему я страстно стремилась – выкрасть у виконта письма. Оставалось надеяться на добрых людей или здравый смысл заносчивого дворянина.
     Но виконт не успел сказать ни слова. Раздражённые черты его лица вдруг разгладились, огонёк в глазах погас, словно кто-то сильно ударил его по затылку. Он некоторое время глуповато смотрел на девушку, к удивлению прохожих, часть из которых даже остановилась и стала перешёптываться, а потом…
     А потом началось то, что я не в состоянии объяснить привычными словами и понятиями. Виконт резко перехватил свою трость примерно на середине её высоты, закричал, как помешанный, и стал раздавать направо и налево яростные удары всем, кто подворачивался ему под руку. В несколько секунд тяжёлый позолоченный набалдашник покрылся кровью, кто-то упал, кто-то от нечеловеческой силы толчка отлетел в сторону, улица наполнилась криками пострадавших, начались давка и паника. Я замерла на месте, как вкопанная: ужас лишил меня всякой возможности к действию. А мимо меня бежали люди, держась кто за разбитое лицо, кто за сломанную руку, кто, ковыляя на одной ноге, волоча другую… Я видела, как со звериным ожесточением виконт добивал упавших, рот его покрылся пеной, глаза бешено вращались. Раскидав толпу и расчистив себе дорогу, так, словно в нём вдруг пробудилась сила десяти человек, он неожиданно в два-три прыжка пересек улицу и достиг маленькой лавки, где продавались свежие булочки.
     Мне хорошо была она известна – я сама часто заходила туда, когда, конечно, позволяли лишние деньги. Это было небольшое заведение, с небольшим прилавком и стеклянной витриной, называлось оно «Выпечка мадам Линно». Обыкновенно там сидел один продавец, упитанный господин с неприятной круглой физиономией, а его подручный, - полная противоположность, тощий, расторопный и исполнительный, - непосредственно занимался выпечкой.
     Виконт буквально влетел внутрь, разбив витрину своим телом. Осколки стекла полетели во все стороны. Не представляю до сих пор, откуда в одном человеке может взяться в один миг столько буйной, неудержимой разрушительной силы. Дворянин одной рукой схватил несчастного продавца за шиворот, другой – за пояс, выволок его на улицу, не обращая внимания на сопротивление, а надо сказать, хозяин заведения «Выпечка мадам Линно» был отнюдь не тщедушен, а затем стал бить тростью сверху вниз, с такой демонической яростью и жестокостью, что я закричала от страшного зрелища. Стоны продавца быстро стихли, а вскоре он вовсе перестал шевелиться, но виконт продолжал наносить удары, все сильнее и сильнее, пока весь его рукав и верхняя половина сюртука не покрылись кровью.
     Я закричала снова, - кажется, это было уже то истерическое состояние, до которого доводит человека самое крайнее потрясение, но по-прежнему не могла сдвинуться с места. И тогда виконт поднял голову, огляделся, и увидел меня.
     Он тут же бросил бездыханное тело, выпрямился, жадно втянул ноздрями воздух, как самый настоящий дикий зверь. Но броситься на меня не успел – со стороны раздались два выстрела, и виконт сразу рухнул на мостовую. Вокруг его головы стала быстро расходиться кровавая лужа.
     Моё состояние мгновенно изменилось, словно на меня вылили ведро холодной воды: я почувствовала, как страх, сковавший меня по рукам и ногам, ушёл, дыхание стало свободно, и сделала шаг вперёд. В голове – я удивляюсь собственному хладнокровию – созрел план. Виконт мёртв! Его письма и бумаги при нём! Я могу безнаказанно вытащить их, если сейчас сыграю какую-нибудь не вызывающую подозрений роль…
     - Этьен! Господи, Этьен! – пронзительно закричала я первое пришедшее в голову имя и кинулась к телу N***. – Этьен! Что с тобой?!
     Ко мне начали сбегаться полицейские и зеваки – просто удивительно, откуда они только берутся на пустом месте… У меня были считанные мгновения, пока меня, по роли безутешную даму сердца, не оттащат от тела, но при всех нельзя было его обыскивать. Я склонилась к самому лицу виконта, изображая плач, оборки моего платья будто нарочно распустились над ним, скрывая движения моих рук. Конечно, бумаги были во внутреннем нагрудном кармане… Когда мы сидели в кабачке, я успела подметить, что N*** часто похлопывал себя по сюртуку в этом месте, словно проверяя, не потерял ли чего. Да! Письма, конверты… А вот и золотые часы… Они могли мне тоже пригодиться…
     Когда меня схватили под руки и увлекли в сторону, в складках платья уже была спрятана драгоценная добыча. Я продолжала рыдать на публику, хотя с трудом сдерживала довольную улыбку. Теперь моя судьба была у меня в руках.
     - Мадемуазель, с вами всё хорошо? Вы не ранены?.. Успокойтесь, прошу вас. Вы знали этого человека?
     Я постаралась изобразить потрясение, беспрерывно рыдала, закрывая лицо ладонями, отвечала невнятно, и в конце концов полицейские с раздражением оставили меня в покое и вернулись к расспросам остальных очевидцев, наперебой принявшихся рассказывать о произошедшем.
     Письма были при мне! Я не верила этому, ощупывала их ровную, гладкую поверхность – дорогая, весьма изысканная гербовая бумага. Что ты теперь могла мне сказать, Мария?!
     И в эту минуту я внезапно ощутила чей-то взгляд в спину. Мы, девушки, почему-то понимаем эту фразу гораздо лучше, чем представители мужского пола, что бы иные не говорили, утверждая, что нет никакой возможности вообще почувствовать нечто подобное. Я обернулась и наткнулась на всё ту же бродяжку, очень пристально смотревшую на меня.
     «Спасибо…» - произнесла я одними губами. Она поняла меня и улыбнулась.
     Я искренне поверила в первое, что пришло в голову: вероятно, виконт страдал каким-нибудь недугом вроде эпилепсии, или другой болезни, мне незнакомой, а припадок с ним случился непроизвольно, как обыкновенно и случаются такие припадки, но взгляд девушки красноречиво говорил об обратном… Признаюсь, мне стало очень не по себе от её взгляда…
     «Пойдём за мной…» - прочитала я по губам девушки.
     - Воровка! Держите воровку! – чей-то гнусавый голос пригвоздил меня к месту. Кричали, несомненно, в мой адрес.
     - Я видел, как она что-то украла у этого господина! Держите её!
     Не было времени на размышления или оправдания, в один миг толпа обратилась против меня. Полицейские переглянулись и побежали за мной, я же во всю прыть – от них.
     «Пойдём за мной…» - прозвучало в голове.
     Впереди мелькнул краешек одежды бродяжки, и я заметила поворот на соседнюю улочку. В платье было бежать неудобно, хотя я намеренно подшила его дома – на всякий случай. За спиной слышался топот многочисленных ног и брань, свист… «Почти как вчера, только на этот раз не хватает собак», - на бегу думала я.
     Увидев девушку уже в конце улочки, прижимающуюся к открытой створке витых ворот, я опешила – как она могла столь быстро преодолеть это расстояние? Но тихий незнакомый голос приглашал меня за собой, манил, и я неслась на его зов, не обращая внимания на возбуждённое дыхание преследователей и их крики.
     - АА! Измена! К оружию!
     - Черт подери, что ты делаешь, Мерсье?!
     Позади явно началась борьба, но я не успела оглянуться – кто-то схватил меня за плечо, резко развернул к себе и ударил по лицу. Я обмякла, но не потерялась, и изо всей мочи укусила негодяя за кисть. Тот отдёрнулся, выпуская меня, я упала на спину, ударившись затылком о мостовую, и зловещая фигура преследователя теперь возвышалась надо мной, как скала.
     Это был кто-то из штатских, может быть, как раз тот, кто кричал «воровка». Он грязно выругался и приготовился ещё раз ударить меня, я закрылась руками, но в последний миг вдруг он дёрнулся, как подстреленная куропатка, и со стоном сполз на землю – один из полицейских ударил его саблей по спине наотмашь.
     Ах, какие жуткие глаза были у полицейского! В точности такие же, как и у виконта, когда он наносил удары несчастному продавцу выпечки! Я уже приготовилась к неминуемой смерти и только держала перед собой руки, словно с мольбой… Судя по тому, как стало тихо, больше никого вокруг на переулке не осталось в живых. Передо мной, возможно, и был некто по имени Мерсье, кто безжалостно убил их всех, а теперь собирался убить и меня… Краем взгляда я видела разбросанные тела остальных, кто гнался за мной.
     Клинок воткнулся в землю у самой моей щеки, полицейский склонился, будто приглядываясь к жертве. На самом деле его безумные глаза смотрели сквозь меня, а лицо искажала такая неестественная гримаса, которой я не видела никогда в жизни! О Боже, нет, эта гримаса была страшнее всего, что я раньше видела! Если вообразить себе бешеного пса с человеческим лицом, то вы поймёте, что предстало моему отчаянному взору. У меня не осталось ни сил, ни возможностей закричать, когда монстр в облике полицейского прижал мне коленом грудь и занёс над головой саблю, я только зажмурилась…
     Мне показалось, ужасающий порыв ветра пронёсся прямо надо мной, едва не оторвав мне руки. Тяжесть с груди исчезла, где-то вдалеке послышался звон упавшей сабли и глухой удар тела о мостовую.
     «Пойдём за мной…» - голос, теперь уже настоящий, прозвучал совсем рядом.
     Я подняла голову и увидела девушку-бродяжку. Затылок болел, бок, похоже, совсем взбунтовался, не давая мне продохнуть или подняться. Но всё-таки я заставила себя встать перед той, кто звал меня.
     - Кто ты, ответь? – жалобно, забито спросила я.
     - Меня зовут Кристина…
     Удивительно, но её голос был очень смущённым, как у ребёнка, которого родители заставили читать стихотворение перед взрослыми гостями. Она опустила голову, боясь поднять на меня глаза, и теребила краешек камзола.
     - Это ты сделала с ними такое? – снова спросила я, указывая на тела полицейских, разбросанные по переулку, как тряпичные куклы.
     Кристина медленно, но выразительно покачала головой, глядя под ноги.
     Я снова почувствовала к ней порыв нежности и сочувствия. Должно быть, ей было ещё меньше, чем я предполагала, может, она на самом деле ребёнок? Плечи её дрожали от холода, она плотнее укуталась и подула себе на ладони, растирая одну о другую. Мне захотелось обнять её, и я подошла ближе.
     - Он не угостил меня булочкой… - проговорила она плаксиво, по прежнему не поднимая на меня глаз. – Кричал… А тот человек… хотел меня ударить…
     Кровь застучала в висках, я остановилась в нерешительности. Она убила их… Значит, Кристина действительно их всех убила!… Но ведь она только посмотрела им в глаза, и только! Что же скрывалось внутри этой девушки? Одержимость, чудовищный дар? Из нашего ли она мира, или из мира дьявольских созданий, о котором рассказывал проповедник каждое воскресенье?..
     Едва только подобные мысли пришли мне в голову, неведомая сила схватила меня за плечи и за горло, обдала моё тело ледяным холодом, и голос, хриплый, тяжёлый, будто его хозяин был придавлен плитами вечности, а каждое слово давалось ему через ужасающие физические муки, проговорил над самым моим лицом:
     - Вот ты и пришла ко мне, Изабель! Я ждал тебя, слабое человеческое создание, я забавлялся с тобой, получая удовольствие от твоего страха и боли. Ты убегала от меня: я был в образе собак, людей с факелами, в образе разъяренной толпы, или полицейских. Я ранил тебя, превращаясь в шипы на заборе, я искушал тебя, превращаясь в сладострастницу Марию, и вот ты здесь, сама пришла в мои объятия, на мой зов! Подойди ближе, чтобы я мог пожрать твою душу!
     Смрадным дыханием невидимого существа обдало моё лицо, и хохот, похожий на звон разбивающегося стекла, прорезал воздух, но я не сдалась, потому что вспомнила о надежде на спасение. Вспомнила проповеди, которые слышала ещё девочкой. Единственным оружием против адских демонов была сила любви.
     Я вырвалась из невидимых лап, хотя они и не особо стремились удержать меня. Существо громко потешалось над моей слабостью и совсем не ожидало, что я попробую ускользнуть. Оно даже не перестало смеяться, напротив, смех стал ещё более презрительным и уничтожающим.
     - Кристина!.. Не плачь, эти люди больше не смогут обидеть тебя!..
     Мои замёрзшие руки без труда обхватили тонкое девичье тельце. Я обняла её так крепко, как только могла, прижалась к ней, согревая, утешая, поддерживая. Она была такой маленькой… Я уткнулась носом в её взлохмаченные волосы, и кажется, беззвучно заплакала сама в порыве нежности и искренности.
     В то же мгновение крик, в котором будто соединились голоса всех самых жутких созданий, какие только может породить человеческое воображение, пронесся в моей голове. Крик, почти материальный, забравшийся внутрь меня, прозвучавший эхом в каждом уголке моего тела, преисполненный отчаяния, досады, ярости, боли. Придя в себя, я услышала шлепанье огромных невидимых ног по лужам, царапанье когтей по стене, шипение, рык, и затем воцарилась тишина…
     А я осталась стоять на переулке, крепко обнимая Кристину. Мы одновременно с ней опустились на землю, ослабевшие, усталые, и долго плакали, прижавшись друг к другу и пытаясь согреться на пронизывающем осеннем ветру.

     * * *

     Я отгоняю сон на минутку, чтобы подняться и укрыть свою маленькую подругу. Вчера отец Стефан, как всегда, исповедовал её, поэтому сон Кристины так умилительно безмятежен. На столике стоит чашка с чаем – конечно, она снова забыла его выпить. Улыбаюсь, ласково укрываю её пледом и пододвигаю кресло Кристины чуть ближе к камину, чтобы её босые ножки не замёрзли холодной длинной ночью.
     Огня в камине хватит до утра. Я умиротворённо забираюсь в своё кресло и, как и каждый раз прежде, благодарю Господа за ещё один добрый прожитый день.

26-27 мая 2008