С 503

Лагерь для особо опасных преступников на Европе, спутнике Юпитера находился уже тридцать лет. После того как в местных недрах был найден европий-1, который можно было использовать, как новое сверхэкономичное топливо, здесь было основано шахтерское поселение. Но потом некоторые земные власти решили, что будет куда удобнее, чтобы в европейских шахтах бесплатно трудились заключенные. С тех пор огромное здание, похожее на исполинский бункер, было отведено для нужд нового криминального контингента.

Спустя несколько лет на Европе обосновалась уже целая человеческая колония, которая насчитывала около тринадцати тысяч заключенных. Они трудились в подземных шахтах, добывая из недр ценную руду, и на заводах промзоны, переплавляя огромные каменные глыбы европия в густую, хорошо воспламеняющуюся массу. Охраной заключенных занималась небольшая, но хорошо оснащенная армия. Кроме тюрьмы на спутнике Юпитера находились еще военная база, научный комплекс и космодром, на которой приземлялись корабли с Большой Земли (в прямом и переносном смысле), доставляющие все новые рабочие отряды уголовников.

Все заключенные делились на несколько категорий, каждая со своими условными обозначениями. Большую часть узников составляли «ПЗ» - пожизненные заключенные, чуть меньшую «ПОЛ» - политические, которые состояли либо из военнопленных, захваченных во время боев последней войны или оппозиционеров, ведущих скрытую борьбу против новых земных правительств. Наименьшими по численности были две оставшиеся группы заключенных: «ОН» - отбывающие наказание, те, кто добровольно согласился работать на подземных рудниках Европы и был привезен сюда с земных тюрем в обмен на значительное сокращение срока наказания. Но самой малочисленной командой были «С» - так называемые смертники, это были те, кого сначала приговорили к смертной казни, но потом приговор был заменен на пожизненные каторжные работы без права на амнистию.

Одним из таких и был заключенный с личным номером С – 503, или проще говоря пятьсот третий. Он сидел в одиночной камере уже неопределенное количество времени, он и не пытался вспомнить или прикинуть, сколько же на самом деле, потому что давно понял, что когда сидишь в одиночестве наедине со своими мыслями, время становится чем-то неопределенным и призрачным. Ему оставалось только думать и вспоминать. А вспомнить было что…

Вспомнить своих прежних друзей, с которыми начал творить «дела», превратившись из мелких дворовых хулиганов в лихих головорезов. Да, «Головорезы», именно так их называли в газетах, то было веселое время, что ни день, то новые впечатления: новые телки, новые бутылки, разборки, стрельба и все больше и больше новых трупов. Для облавы на них понадобился чуть ли не полк ОМОНа, веселое было время… Судья почти пять часов зачитывал приговор. А потом камера смертников. Когда его разбудили среди ночи, он уже был готов ко всему, кроме долгого полета в трюме корабля «Князь Рюрик», который и доставил на проклинаемую тысячами людей землю. Здесь начиналась новая жизнь, скучная, монотонная, ежедневная: подъем, построение, прием пищи, работа, перерыв, прием пищи, работа, построение, отбой, подъем, построение и по новой. Он познакомился здесь с множеством интересных людей: бандиты, убийцы, маньяки, военные преступники, был даже один людоед. Но общение с ними не доставляло ни удовольствия, ни облегчения, когда изо дня в день видишь одни и те же стены, сделанные из сверхпрочных сплавов, одни и те же темные коридоры подземных шахт, одни и те же цеха заводов, отравляющих и без того смертоносную для человека атмосферу, начинаешь потихоньку ненавидеть и людей, окружающих тебя.

Только с одни из них он, можно сказать, сдружился. Это был Вася, точнее заключенный ПЗ – 2318, немного дебильного вида доходяга с вечно мутными стеклянными глазами. Его рот не замолкал ни на секунду, рассказывая о своей жене, о доме, где он вырос или, например, о влиянии творчества Джорджа Ромеро на жанровый кинематограф двадцатого века. Было ощущение, будто он постоянно находился в наркотическом дурмане, отчасти так и было, потому что он получал от охранников косяки или «че покрепче», взамен давая маленькие прозрачные кристаллики, которые в огромном количестве, можно было достать на нижних уровнях выработки, где работать можно было только в спецкостюме и кислородной маске, потому что кислород, вырабатываемый системой вентиляции туда не доходил. Кристаллики эти высоко ценились и расходились в земных ювелирных магазинах за бешеные деньги, охранники посылали их своим женам, девушкам и дочерям, взамен давая, таким как Вася повод весело провести вечерок. Однако, если у зэка находили наркотики, то его жестоко избивали те же охранники за несоблюдение тюремного режима. Тюремный режим был здесь вроде Библии или Корана и его нарушение каралось очень жестоко, ведь каждый молокосос, нацепивший значок охраны и взявший в руки дубинку и автомат, имел право быть для заключенного и судьей и палачом.

Камера, в которой сидел Пятьсот третий, была маленькой, всего лишь двадцать шагов вдоль длинной стены и десять вдоль короткой. Это было что-то вроде тесного металлического ящика, не было даже маленького иллюминатора, только вентиляционная решетка. Из мебели табуретка и жесткие неудобные нары, из удобств унитаз. Он развлекал себя как мог, иногда напевая под нос песенки, иногда играя со старым потертым теннисным мячиком, который пронес сюда в тайне от охраны. Он, сидя на нарах, кидал мячик в противоположную стенку правой рукой, а когда мячик отскакивал, должен был поймать его искалеченной левой, на которой осталось только три пальца. Триста восемьдесят два раза были его рекордом.

Попал он в «одиночку» опять же «благодаря» своему другу Васе, прах которого уже давно развеялся в невообразимых просторах космоса. Он задолжал что-то местному самопровозглашенному авторитету и определенно не собирался это «что-то» ему отдавать. А однажды он не явился на построение и через несколько часов его нашли в мусорном отсеке с гвоздем в ухе. Пятьсот тридцатый среагировал на это с присущим ему спокойствием и во время работ по строительству нового забоя он, ни слова не говоря, подошел к тому самому авторитету и с размаху проломил ему голову кувалдой. Заметивший это охранник начал стрелять, попав убийце в живот и лишив его левого уха и двух пальцев на левой руке. Драки между заключенными пресекались жестко, так как они могли спокойно перерасти в бунт. Жизнь Пятьсот тридцатому тогда спасло только то, что он, потерял сознание и его сочли мертвым, а уже потом работник крематория заметил, что «труп» дышит. Его могли просто добить, но участие в боевых действиях на стороне Коалиции, предоставляло ему кое-какие льготы, и начальство решило отправить его в санчасть, подлечить, а потом засадить в «одиночку» на «неопределенное время».

«Неопределенное время» тянулось медленно, как резина. Сначала он радовался, что остался жив, а вотом был готов задушить того, кто заменил его приговор пожизненной каторгой. Три раза в день приносили пайку, иногда охранники интересовались, жив ли он. Через некоторые промежутки времени, скорее всего раз в неделю, приходил цирюльник и брил его. Во время этих процедур его приковывали к табуретке, а рядом всегда находился вооруженный охранник, на случай, если заключенный попытается воспользоваться бритвой не по назначению. Затем ему оставляли несколько влажных полотенец и дверь снова закрывалась. Потерянные пальцы и ухо были не единственными его увечьями… Иногда он вспоминал войну…

Он попал сюда за три года до ее начала. Вскоре после событий, известных, как Балканская мясорубка, когда у Коалиции уже не хватало самолетов, для транспортировки цинковых гробов, в армию стали брать и заключенных даже из таких «отдаленных» мест. Формировались так называемые ОББ – Отдельные Боевые Бригады, особые военные соединения численностью от сотни до шестисот человек, состоящие из заключенных, ополченцев и простых добровольцев. Когда ОББ шли в атаку, за ними всегда следовали заградотряды, готовые расстреливать отступающих зэков. Пятьсот третий был одним из первых, кто вызвался участвовать в войне, он не стремился взять в руки оружие, не вынашивал планы легкого, «под шумок», побега, его единственной целью было снова увидеть землю. Их бригаду направили в центральную Африку, подавлять восстания тамошних боевиков. В Африке не было постоянных боев между воюющими сторонами, как в Европе и Азии, просто тут и там вспыхивали восстания и кровавые гражданские войны. Подавить или просто утопить в крови одно из таких восстаний и было их целью.

Он всегда вспоминал войну с теплотой, время свободы и вседозволенности, когда за убийство тебе причитался лишний кусок хлеба. Новый приказ командования? Будет исполнено! Вырезать несколько деревень? Легко! Казнить военнопленных в лагере? Запросто! Расстрелять колонну беженцев? Не вопрос! Только дайте пулемет. И так почти два года. Вооружали их плохо, в основном старенькими, столетними АК – 74. Но чернокожие боевики были вооружены не лучше, и это вселяло некоторую уверенность, но потери все равно были огромными. Однако когда стали применять ядовитый газ, стало немного полегче, им ничего не оставалось, кроме как надеть противогазы, войти в деревню и перебить немногочисленных выживших. Однажды на выезде из Минны их колонна попала под обстрел, самоходка на броне которой он ехал, разлетелась в щепки, экипаж превратился в фарш а его отбросило на двадцать метров. В себя он пришел уже в госпитале в Каире, узнав, что получил контузию и перелом руки. Жизнь в госпитале он вспоминает почти, что с любовью. Мягкие постели, вкусная еда, а когда какая-нибудь молоденькая медсестричка или кухарка раздвигала перед ним ножки, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Но вскоре дела у Коалиции пошли на лад, его признали не годным к службе и снова отправили на Европу.

Ему было, что вспомнить, особенно сейчас, когда тишина и одиночество просто давили на нервы. Он постепенно начал понимать, что сходит с ума: предметы начали изменятся, вокруг стали слышны голоса, с ним говорили Вася, его прежние кореша и это не вызывало в нем ни удивления, ни непонимания, ни тем более страха, он разговаривал с ними, смеялся. Они звали его к себе и он хотел, жаждал снова оказаться с ними. Он посмотрел на свои запястья, там под кожей пролегли реки его вен, по которым текла кровь. Неожиданно на ум пришли истории о вампирах, и это почему-то вызвало у него радость. «Вампиры», - подумал он и укусил себя за запястье, это было больно и приятно одновременно, он продолжал вгрызаться все глубже, пока горькая пряная струя не облила его губы. Тогда он посмотрел на рану, улыбнулся непонятно чему, лег на пол и закрыл глаза.

Работа в крематории была одной из самых легких, на нее определяли только самых старых или больных заключенных. Стены крематория были исписаны именами тех, кто побывал здесь и чей пепел был выброшен в смертоносную атмосферу спутника, где в небесах нависал исполинским гигантом шар Юпитера. Никаких номеров и прозвищ, только имя, фамилия, отчество. Худенький старичок, кряхтя, положил на специальную платформу тело немолодого уже мужчины. Тело было абсолютно голым, если не считать бирки у него на шее. Его робы лежала в углу вместе с остальными, залитыми кровью и рвотой одеждами. Старик посмотрел на бирку.
- Пятьсот третий значит, - сказал он себе под нос.
Ниже под номером было написано имя и годы жизни: род. 2105 г. – ум. 2154 г.. Старик открыл печку, поморщился от сильного жара и подтолкнул платформу к огню, после нескольких усилий он закрыл дверцу. Достав из кармана огрызок мела, старик подошел к стене и, близоруко щурясь, написал: Романовский Сергей Валерьевич.