Побрехушки

       Хозяин и работники

По газетам выходит – жить мы стали богаче и лучше, а в кошелек заглянешь – все тот же шиш на тебя глядит.
Вот и решили работники с хозяином о прибавке поговорить: дело неприятное, но необходимое.
- Так, мол, и так, жизнь дорожает, а оплачивать расходы нечем – прибавить бы надо?!
- Опять прибавить?! – сердится хозяин.- Года не прошло, явились. Вам бы только получать. На работу пришли, время провели и домой. Никаких забот. А тут ни днем, ни ночью покоя нет – о деле душа болит.
Дальше - больше. Так разошелся – того и гляди, удар хватит.
Устыдились работники: «Оно, конечно, что ж, наше дело наемное: отработал 8 часов и гуляй душа, а тут кабала хозяйская беспросветная – не позавидуешь». Развернулись и ушли с чем пришли.
Видно, и впрямь богаче и лучше жить стали.

       Добрая душа

Пришел как-то Ванька к Леньке в гости. А Леньке привез зять из города нож, хороший такой нож, чтобы скотину по осени резать. Приглянулся Ваньке нож, он его и умыкнул.
Узнал об этом Ленька – рассердился. Минут 15 ходил по дому матерился. Но обиду не затаил – не тот характер.
Зашла как-то соседка Зинка к Леньке, пока жены его дома не было, денег занять. А он возьми и дай. Вынул все деньги, мол, бери сколько надо – хотела 200, а взяла 2 тысячи. Леньке сказала – 200.
Повинился вечером Ленька перед женой, что денег дал соседке 200 рублей. «Да где же 200, когда 2-х тысяч не хватает!» – сетовала жена.
Рассердился Ленька, опять ходил по дому – весь вечер матерился. Но без обиды на соседку.
Прибыли как-то по весне в деревню продавцы дешевого товара и ну, давай по домам ходить. Добрались и до Леньки: разложили перед ним утюги да чайники – принялись нахваливать.
А жена у Леньки в этот день в город наладилась.
       Стоит Ленька слушает, глазами моргает, ничего не говорит. Однако и утюг, и чайник взял: уж больно приятен был глазу товар.
Только не удалось попить чаю из того чайника – худой оказался, дырка на самом донышке затаилась, потому и не заметил ее; да и утюг в хозяйстве пользы не принес: все норовил обдать паром и при этом так свирепо урчал и присвистывал, что страшно становилось. Какое уж тут глаженье, когда при каждом свистке душа замирает – а, ну, как рванет!
Опять матерился Ленька, вымеряя шагами дом. А наматерившись всласть, пошел спать.

       Политика

Бабка Матрена была самой читающей бабкой в деревне. И при своей скудной пенсии ежегодно выписывала газеты, читая их от первой строчки до последней.
Вот и сейчас, водрузив на нос очки, сидела и читала. А читала бабка Матрена статью Грешкова – кандидата в депутаты, потому как не за горами были выборы и не куда-нибудь, а в Государственную Думу.
Писал кандидат о том, как радеет он о жизни простых людей, и становилось у бабки Матрены на душе теплее от таких забот. Писал кандидат и о безобразиях, творимых чиновниками, требовал призвать к ответу кого следует. Писал, что этим летом было заменено по области 350км водопроводных труб – дело, конечно, нужное, да только трубы те непригодные, чтобы гонять по ним питьевую воду - ядовитые трубы. И добро на укладку ядовитых труб дал другой кандидат в депутаты (один из областных чиновников – Сачков), заработав на этом 20 млн. рублей. Писал кандидат, что так и осталось бы это преступление тайным, если бы не его Грешкова нетерпимое отношение к бюрократам и взяточникам.
Припомнилось бабке Матрене, как в свое время Сачков также грел душу своими речами. И невольно возник в голове бабки вопрос – коль знал ты о ядовитых трубах, почему ждал - покуда их в землю зароют?
Не нашла разумного ответа бабка Матрена на свой вопрос, зато поняла, что такое политика.

       Жизнь деревни

Умирала деревня на исходе первого десятилетия 21 века покорно и безропотно: одни старики-старожилы, а вновь поселившиеся все больше алкоголики, да не один раз сидевшие.
И тут, откуда ни возьмись, купил в деревне домик себе под дачу городской мужичок из начальников. Ну, город, дело известное, комфорт любит: газ, воду в доме. Вот и решил мужичок выгодное предложение деревенскому начальству сделать, мол, я трубы сейчас по осени привезу, а вы по весне рабочих дадите – и заживет деревня новой жизнью. Ударили по рукам и разошлись.
С интересом наблюдали старожилы за тем, как привезли городские трубы, краны, вентили – выгрузили и уехали.
Стали ждать весны. А весна себя долго просить не заставила – вовремя пришла. Приехал и мужичок из города: огород вскопать, картошку посадить, да и трубы пора укладывать – воду деревне давать: на деревне один колодец, да и тот обмелел, коль не успел первым воды набрать – одну муть домой принесешь. Смотрит, ан труб-то и нет. Ну, видно, - думает – деревенское начальство распорядилось убрать, чтоб не ржавели.
Пришел в контору, а там его уже забыть успели, какой он есть. – Какие трубы? Какие рабочие? – Еще и дом отнять пригрозили. Ушел мужичок от греха подальше: продал дом и уехал восвояси.
И на этот раз не вышло союза города и деревни!

       Награда

В третий раз перечитывал Петрович содержимое конверта и в третий раз выходило, что положили ему орден «За процветание Отечества», и не кто-нибудь, а Координационный Совет Всемирной академии Экономики и Менеджмента. Что такое экономика Петрович знал не понаслышке, фермерствовал второй десяток, а вот менеджмент, по всему видать, слово заграничное, а потому требующее к себе уважения за неясностью смысла. Орден - дело хорошее, вот только несколько смущала Петровича формулировка – за выдающийся вклад в укрепление экономического могущества государства российского. Вклад, конечно, посильный был: сам не бедствовал, работников особо не обижал, да и налоги, по мере возможности, платил исправно.
Думай не думай, зерна от этого не пребудет – работать надо, дело делать. Так и решил Петрович, не ломать голову, а поехать и получить, причитающуюся ему награду. С утра наладился к зятю Николаю в город: письмо показать, посоветоваться – не куда-нибудь, а в саму Москву ехать придется. Прочитал письмо Николай, почесал затылок: «Раз дают – надо брать». На том и порешили.
Вернулся Петрович домой, а жена ему с порога еще конверт в руки. На этот раз крепко задумался Петрович: на фирменной бумаге с печатями написано было, что присвоено ему почетное звание Член-корреспондент Международной академии Благотворительности с последующей закладкой именной плиты на Аллее Благотворителей. «Это что ж получается, - размышлял Петрович – и вправду, воздастся нам за дела наши? Орден, что – положил его, он и лежит, а плита на Аллее – это же на века, потомкам нашим». Напрасно пыталась жена напомнить мужу о делах неотложных – ни о чем слышать не хочет – все мысли о высоких наградах. Рассердилась жена, отчитывать мужа принялась.
- Ты, что, дура, не видишь с кем говоришь. На, почитай.
Внимательно прочитала жена письма, а потом и спрашивает: «Что такое регистрационный сбор?»
- Эх, ты, темнота. Я ж тебя прошлой осенью на выставку возил, так за участие регистрационный сбор платил.
- То за участие, а здесь за что?
- Кхе. Праздник все-таки: банкет, цветы.
- Что ж у академии денег нет на цветы? – не унимается жена.
- Не видишь, - тычет Петрович пальцем в письмо – академия Благотворителей. Им не до цветов, серьезным делом занимаются.
Вздохнула жена, пошла стряпней заниматься. Да только не спорится дело, мысли все к деньгам возвращаются: не успела забыть еще ни крайнюю нужду 90-х; ни ночного страха перед приезжими бандитами, невесть откуда взявшимися. Прошло, слава Богу, смутное время.
- А, что если позвонить? Вот и телефоны есть. Узнать, регистрационный сбор – это сколько.
- Из-за такой мелочи людей беспокоить, - сердится Петрович.
Однако к телефону пошел и номер набрал. Что и как отвечали на вопросы, жена смутно угадывала по неестественной для мужа мимике. При ответе на вопрос о сумме регистрационного сбора брови Петровича словно присели, как перед прыжком, а потом отскочили в разные стороны. Создавалось впечатление, будто Петрович не совсем понимает, что ему отвечают. Лицо выражало то степень крайней растерянности, то приобретало тот оттенок ехидства, когда от Петровича, все кто его знал, старались держаться подальше.
- Налей-ка мне, мать, граммов 200.
- Не много ли? – неуверенно начала жена. - Все ж таки целый стакан.
- В самый раз, чтобы в себя прийти. Это что ж стервецы удумали: за мои же деньги меня наградить… 200 тысяч!
- А плита как же? – допытывалась жена.
- Какая плита? – не понял Петрович.
- На Аллее… плита.
- На той плите имя другого дурака пусть напишут. Ну, какой из меня благотворитель?
- Очень даже хороший: бабке Степаниде баньку прошлым летом поставил, одноногому Федорычу каждый год сеном помогаешь.
- Так то ж односельчане, – усмехнулся Петрович. - Понимать надо.

       Избранные

Скрипя и приседая на заднее колесо, автобус подкатил к остановке. Желающих попасть внутрь оказалось гораздо больше, чем эта колымага могла вместить, поэтому крайние напирали особенно рьяно. В числе счастливчиков оказавшихся внутри был и Сашка с матерью. Двери закрылись, автобус глубоко охнул и покатил в сторону центра. Народ начал быстро осваивать пространство: заработали локти и языки. Суету и неразбериху враз осадила командным голосом внушительных размеров тетя с билетной сумкой через плечо: «Передаем на билеты! Или мне лично к каждому подойти?!» - добавила она с угрозой. Большого желания общаться с билетершей лично ни у кого не было, поэтому в воздухе активно замелькали помятые купюры, перемежающиеся со звуком падающей мелочи.
Автобус делал одну остановку за другой: народ прибывал. Становилось душно – Сашка с матерью оказались на солнечной стороне – поэтому духоту чувствовали особенно остро.
- Мам, долго еще? - не выдержал Сашка.
- Скоро. Потерпи, – произнесла мать, вытирая бусинки пота с Сашкиного носа.
- Окно откройте,- услышал Сашка, откуда-то сверху. – Человеку плохо.
И следом визгливый голос: «Неженка, какая. Неча окна открывать, ребенок тут маленький – застудим. Не нравится в духоте – пусть едет на такси».
Мгновенно возникла перебранка: пассажиры разделились на три части: одна часть требовала немедленно открыть окно, другая – согласна была терпеть духоту во имя здоровья малыша, а третья предпочла ни во что не вмешиваться – главное доехать. Пока переговаривались и пихали друг друга локтями, успели помянуть недобрым словом социализм и капитализм, Гитлера и Сталина, голод и разруху. Порядок навела опять же тетя с билетной сумкой наперевес: «Кому не нравится – выходь!» Ропот негодования и неудовольствия сразу же пошел на убыль.
- Другое дело, - удовлетворенно произнесла билетерша. – Ишь, расшумелись. Едут и счастья своего не понимают. Вы ж среди избранных. Когда еще придется…, - и уже тише добавила. - Со следующей недели коммерческие автобусы пойдут… заграничные.
- А вас куда же?
- Куда, куда… на металлолом,- погрустневшим голосом закончила билетерша.
Сашка смотрел на потную билетершу, на ее сумку с торчащими уголками купюр, на билетный рулон со свисающим хвостиком и никак не мог понять, что так расстроило эту большую сильную тетку. Но одно Сашка знал точно: быть избранным он не хотел.