Чемоданчик со смертью

Чемоданчик со смертью.

1.

В штабном кабинете пахло смолой и нюхательным табаком. За лакированным столом сидел полковник Франц Фон Шпридель и читал письмо. Это был ответ его русского коллеги Страшилова на его предложение съездить в Карлсбад.
«Итак, дорогой мой Франц, я решил, что перед нашим вояжем мне стоит заехать к Вам и обсудить некоторые детали. Я думаю, что вы не имеете ничего против того, чтобы завтра ночью, когда солдаты будут спать, я пересек линию фронта и подъехал к Вам в прямо в штаб. Я не думаю, что с этим могут возникнуть проблемы. Неделю назад у меня ещё имелись некоторые сомнения, но я переговорил с генералом Резцовым, и тот заверил меня, что в моих намерениях нет ничего предосудительного, и он сам частенько ездит через линию фронта. Как видите, сейчас от моих сомнений не осталось и следа. Итак, завтра ориентировочно в два часа ночи я буду у вас. И вот ещё – у меня для вас имеется небольшой сюрприз.
С наилучшими пожеланиями, полковник Алексей Страшилов»
Фон Шпридель перечитывал письмо уже в десятый раз: казалось, он ждал приезда Страшилова с таким же нетерпением, как дети обычно ждут Деда Мороза со Снегурочкой. Прочитав письмо ещё раз, он отложил его и завалился своей уже седеющей головой на стол. Через час полковник Фон Шпридель уже мирно храпел, распространяя вокруг себя запах табака и начищенных сапог. Без десяти минут два полковника разбудил Ганс, его денщик, и сообщил, что его хочет видеть какой-то русский офицер. Полковник спросонья не сразу понял, что ждущей за дверью человек – не кто иной, как Страшилов. Впрочем, гостя в кабинет и сразу же приготовить кофе.
- Добрый вечер, герр полковник – сказал вошедший внутрь высокий светловолосый офицер в русской форме.
- Здравия желаю, ваше высокородие. А вообще, Алексей - гостеприимным тоном заговорил Франц – оставим-ка эти формальности. Мы ведь друзья.
- Конечно – согласился Страшилов.
- Что вы стоите, дорогой друг? Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома… - Страшилов сел напротив Франца и положил на стол небольшой чемодан.
- А вот и обещанный сюрприз. Только давайте не будем его открывать раньше времени.
- Абсолютно с вами согласен – ответил Фон Шпридель и окинул взглядом чемоданчик. На нём он заметил замысловатую надпись: «Obukhov waffenwerke, Russland»
- Я смотрю, вы решили не оставаться в долгу и отблагодарить меня вот этой штуковиной за мой крупповский сундучок…
- Именно.
- А знаете, полковник, это замечательная традиция. Мне кажется, что любой себя уважающий гость должен приходить с подарком.
- У нас на Руси это называется гостинец – гордо пробасил Страшилов.
- Возьму это слово себе на заметку.
Тут в дверях появился Ганс с подносом в руках.
- А вот и наше кофе пришло. Садитесь поудобнее, Алексей. У нас, пожалуй, есть ещё пара часов на хорошую джентльменскую беседу.- Страшилов посмотрел на часы и удовлетворённо кивнул головой
- Что ж, начнём – сказал Франц Фон Шпридель и отхлебнул кофе из кружки…

2.

Солдат Кузьма Молотилов сидел и хлебал из котелка жидкую кашу, ругая про себя последними словами ротного повара. Вот уже два года выросший на добротных деревенских харчах Кузьма не едал ничего, хоть отдалённо напоминавшего стряпню его бабки Полины Прохоровны. И те же два года он не видел Танюшку, ту самую семнадцатилетнюю девчонку, с которой они украдкой целовались, затерявшись в толпе на вокзале в Коломне, с которого он потом уезжал на фронт.
- Давно это моя краля мне писем не пишет – думал с тоской Кузьма. На секунду в его голову закралось подозрение: а может быть, пока он тут за Царя-Батюшку кровушку свою проливает, она крутит роман с каким-нибудь негодным к службе лоботрясом или, что и того хуже, жидком Мойшей из сельского кабачка. Но стоило Кузьме хорошенько задуматься, и все его опасения улетели прочь. Ведь он, Кузьма Молотилов, был старшим сыном богатого крестьянина Семёна Кузьмича Молотилова, на средства которого в селе Чернышёвском была построена церковь и нанят туда священник, отец Варфоломей. По этой причине Кузьма, рослый красавец с русыми волосами и голубыми глазами, слыл самым завидным женихом на селе. К тому же, он окончил гимназию в Коломне и, не случись войны, смог бы выучиться в Политехническом. Вот такой он был, солдат Кузьма Молотилов, сидевший вместе с десятком товарищей и старым злобным фельдфебелем Михалычем в окопе на Германском фронте.
На ружейный выстрел от русских окопов располагались окопы немецкие. Впрочем, такое расстояние не мешало русским и немцам по очереди бегать друг к другу за самогоном и табаком. И сегодня, несмотря на недовольное ворчание Михалыча, рядовой Вакулин и унтер Анисимов без винтовок, в кое-как напяленных гимнастёрках побежали на ту сторону и вернулись с увесистым кисетом дефицитного табака. В тот же день каптенармус Петренко недосчитался в погребе двух бутылей доброй пшеничной водки – по всей видимости, между солдатами противоборствующих армий был налажен активный бартерный обмен.
Когда же в окопы заявлялись проверяющие, об этом ещё заранее узнавали и с той, и с другой стороны. И тут начиналось представление: «враги» надевали каски на штыки винтовок и выставляли их таким образом, чтобы они чуть-чуть торчали из окопа, «свои» же – не важно, русские или немцы – открывали по ним беспорядочную пальбу из винтовок и пулемётов. Для пущей правдоподобности самые ушлые бойцы даже вылезали из окопов и шли в штыковую атаку. У привыкших к тишине кабинетов штабистов сразу же закладывало уши, и те немедля уезжали, сославшись на ужасный цейтнот и аллергию на окопную пыль.
А уже через пару часов бравые защитники Родины, как ни в чём не бывало, возвращались к своим обыкновенным занятиям. По праздникам какой-нибудь немецкий ефрейтор извлекал из ранца бережно хранимую губную гармошку и, нагло усевшись на краю окопа, начинал играть. Через некоторое время уже и русские расчехляли свои задрипанные гитары. А иногда к солдатам обеих армий присоединялись и порядком осмелевшие местные жители. Однажды они даже устроили весёлое празднество в доме местного богатея, на котором, кстати, наш знакомый Кузьма Молотилов отплясывал с дочкой хозяина, пока не рухнул, усталый и в стельку пьяный, прямо посреди гостиной. Кстати, о девушках: русские и немцы даже по девочкам бегали вместе. У русских здесь было преимущество: латышские крестьянки прекрасно понимали по-русски и частенько сами лезли в объятия к солдатам. Впрочем, и у немцев были свои козыри: их нарядная форма и, в особенности, островерхие каски были куда более презентабельны, чем затёртые русские шинели. А ещё, неизвестно почему, но немецкие солдаты очень нравились местным детям. Короче говоря, мысль о том, чтобы объединить усилия, напрашивалась сама собой….


3.
Поручик Вырвиглаз сидел на лафете и, уткнувшись взглядом в даль горизонта, курил свою куцую трубку. При этом правая щека его постоянно беспокойно дёргалась, как будто у поручика был нервный тик. Рядом с левой станиной, даром, что не в луже, которая после вчерашнего дождя образовалась под пушкой, спал заряжающий Хавроньин и премерзко храпел. У кромки траншеи показался человек в погонах, по всей видимости, тоже офицер. Завидев его, поручик немедля встал и, сложив ладони рупором, крикнул:
- Ваше благородие, неужто груз принесли?
- Нет, - послышалось в ответ, – vous vous trompez, monsieur le lieutenant! Сегодня не наша очередь. Начальство говорит, сегодня немцы подают.
- Понятно. Merci beaucoup, – произнёс поручик, нарочно исковеркав французские слова.
- Je vous en prie…. И не пытайтесь, господин поручик, щеголять вашим отвратительным французским. Это, знаете ли, моветон. Ну а я пошёл. – Офицер откозырял, развернулся на одной ноге и пошёл восвояси.
Громкий разговор офицеров разбудил Хавроньина и тот спросонья залепетал:
- В-ше бл-городие, чаво йто там случилось?
- Ничего. Спите дальше, рядовой. Только я бы вам советовал улечься где-нибудь в другом месте.
- Будет сделано, в-ше бл-городие. Только скажите, вы ведь умный человек, почему Митяй такой козёл?
- Какой ещё Митяй? 
- Ну, унтер, мать его за ногу. Налил мне вчера какой-то дури, вот я до сих пор никак в кондицию не приду.
- А вы бы не пили, рядовой, всякую дрянь.
- А как это так, не пить? – подивился Мишка
- Ладно. А вы тогда мне скажите, почему капитан Туманский такой пижон?
- Ну… он же, как его, из благородных. Вот и потешается над вами. Вы ведь, извиняйте за крамолу, из мещан.
- Да, батюшка мой был в Питере часовщиком, лавку под конец жизни открыл на Выборгской.
- Ну а я вот исконный смерд. Оттого и пью и право на то имею… - при этих словах Мишка Хавроньин широко зевнул, обнажив свои гнилые зубы.
- Эх, Хавроньин, почему бы вам к дантисту не обратиться, деньги-то казенные. Нельзя же с таким срамом во рту жить. – Впрочем, на эти слова поручика Хавроньин уже не реагировал, так как уже преспокойно спал, распростёршись на снарядном ящике.
Во второй раз разбудило Хавроньина породистое цоканье лошадиных копыт – когда же Мишка приподнялся, чтобы посмотреть, что происходит там, наверху, он увидел неясный с похмельного сна силуэт всадника. Всадник остановился перед самым краем окопа, лихо спрыгнул с коня и, гремя шпорами, спустился по ступенькам в окоп. На сцене вновь появился сутулый силуэт поручика Вырвиглаза: он торопливо вскочил с лафета, подбежал к всаднику и откозырял ему трясущейся от нервного тика рукой. После ещё нескольких мгновений борьбы со сном Хавроньин уселся на станину, потёр грязными руками глаза и принялся наблюдать за дальнейшими событиями…
- Но как же? Как же? Сегодня ведь не наша очередь. Мы не готовы. Ну вы посмотрите на нашего заряжающего – у него.. э .э э. синдром… тьфу, похмелье! - нервно верещал поручик.
- Штаб не волнует духовное состояние какого-то рядового Пупкина. – бесстрастно отчеканил в ответ офицер.
- А наводчик. Он вообще в дребадан. Того и глядишь, промахнётся. Но это ж не дело – продолжал Вырвиглаз.
- Ваше высокоблагородие – не выдержал Мишка – я, вообще-то, не Пупкин. А фамилья моя, ежели хотите-с знать – Хавроньин. Михаил, Игнатьев сын. А этот ваш Пупкин – рожа козлиная и говно.
Офицер в ответ на эти слова повернулся в сторону Мишки и посмотрел на него, как на вещь. Солдат это сразу же почувствовал и подумал:
- Сукин вы сын, ваше высокоблагородие. Я-то знаю, кто нашего брата стреляет и взрывает. Не немец. И даже не водка. Это делаете вы, штабные крысы. – Мысли, одна злее другой бешено завертелись в голове заряжающего. Для исковерканного абстинентным синдромом мозга Хавроньина такое напряжение оказалось непосильным, и он отключился. И включился только тогда, когда до ушей Мишки снова донесся стук копыт. Слегка очухавшись, он подошёл на ватных ногах к поручику и спросил:
- Ваше благородие, меня, это, на гауптвахту скоро посадят?. Где это видано,  где это слыхано, чтобы простой смерд старшему офицеру хамил?
-Да бросьте вы это, рядовой. Всем же лень. А я вас не трону. Больно это мне нужно. Вот пересажаю я вас всех за пьянку на губу – через два дня со скуки сам запью похлеще вашего. А мне как-то не пристало прямо на фронте спиваться. Офицер всё-таки должен хоть как-то свою честь беречь.
Согласен, – произнёс вялым и хриплым с похмелья голосом Мишка Хавроньин и снова задремал.

4.


Кузьма Молотилов сидел у небольшого, но жаркого костра и возился с песочными формочками для олова, которое он переплавлял из пуговиц, которыми их зачем-то снабжали немцы. У Кузьмы было хобби, которое он высокопарно называл «художественным литьём». На деле получались весьма убогие, хоть и не лишённые обаяния фигурки, по стилю напоминавшие статуэтки каменного века. Как бы там ни было, Кузьмины поделки нравились местным детям, и тот чуть ли не десятками носил их в соседние деревни, где совершенно безвозмездно раздавал их детворе. За это дети придумали ему своеобразное рифмованное прозвище «Дядя Кузя - красный нос, всепогодный Дед Мороз». Вы, конечно, спросите: причём здесь красный нос? Но если вы хорошенько напряжёте мозги, то поймёте это и без моих подсказок.
Внезапно Кузьма, весь погруженный в своё занятие, почувствовал на своих плечах чьи-то тёплые и мягкие руки. Через пару мгновений до него дошло, и он блаженно прошептал:
- Марта…
- Да, это я, милый, – тихим шелестящим голосом произнесла стоявшая за его плечами девушка. Одета она была в белое льняное платье, небрежно перехваченное алым поясом, и очень напоминала со своими серебристыми волосами Лорелею из древнегерманских легенд.
-Да ты ведь сущая русалка – подумал со сладкой болью Кузьма, – очаровать ты меня уже очаровала. Вот поиграешься со мной ещё денёчек, а потом утянешь к себе на дно. И всё, пропадёт моя головушка бесталанная ни за ломаный грош. Что ж, плевать. Чает моё сердце, Танюшке моей с Мойшей-жидком хорошо. Прямо райская жизнь. Так что же мне с тоски пропадать? Ей хорошо – так пусть и мне последние деньки моей жизни будут сплошь мёдом и малиной. – Кузьма положил руки себе на плечи поверх Мартиных ладоней.
- Кузя, сколько сейчас времени? – тихонько сказала Марта. Солдат залез в карман брюк, покопался в его содержимом и извлёк наружу круглые часы на цепочке с треснувшим стёклышком.
- Без десяти четыре. Скоро рассветёт.
- Миленький, давай бежим. Ты ведь знаешь, пули – они не игрушечные.
- Да брось ты, русалочка моя. Ласточка. Пули-то как раз самые что ни на есть игрушечные.
- А снаряды? Когда они бахают, у меня аж уши закладывает. – Кузьма встал и повернулся лицом к Марте. Лоб его был задумчиво нахмурен, а в глазах ныла тоска. В его памяти резанул случай с сорок шестым полком, целиком уничтоженным буквально тремя артиллерийскими залпами. Как ни пытался Кузьма убедить себя, в том, что это было досадное недоразумение, он со всё большей ясностью понимал, что кто-то могущественный и при этом совершенно сумасшедший играет жизнями сотен и тысяч людей, простым движением руки обрекая на смерть целые армии. От этой мысли у Кузьмы Молотилова ком подступил к горлу. Наконец Кузьма выдавил из себя:
- Нет. Я остаюсь. На меня Царь-Батюшка да сам Господь-Бог с неба смотрят. Авось пронесёт. А когда война кончится, не поеду я обратно к себе на Рязанщину – здесь останусь.
- Со мной? – нежно проворковала Марта
- Да, с тобой, – выдохнул солдат.
- Может, всё-таки сбежим отсюда сейчас. Я очень, очень боюсь за тебя. – Марта схватила обеими руками мощную ладонь Кузьмы и с силой дёрнула её, да так, что тот даже непроизвольно ойкнул.
- Нет – отчеканил Кузьма, не отрывая при этом своего взгляда от подёрнувшихся слезами голубых глаз девушки. Марта ничего не сказала в ответ, и лишь только невесомое «эх» вырвалось у неё из груди. Кузьма, как только мог, нежно прижал к себе Марту и уткнулся носом в её мягкие пшеничные волосы.
- Ты придёшь завтра ночью? – тихо спросил Кузьма и про себя продолжил – если, конечно, «завтра» вообще будет.
- Постараюсь – ответила девушка и легонько поцеловала его в огрубевшую от грязи и щетины щёку. Марта отстранилась от него и убрала руки, до этого так ласково обвивавшие его шею. А через две минуты белёсый силуэт Марты уже исчез где-то за бруствером. Кузьма устало плюхнулся на бревно и опустил в костёр ковшик с пуговицами.
Неожиданно проснулся Петруха Вакулин и спросил:
- Что это ты там, Молотилов, химичишь?
- Олово плавлю.
- А с кем это ты там разговаривал? Уж не со статуэтками своими часом? – с сарказмом произнёс Вакулин, смакуя каждое слово.
- Отстань – вяло отмахнулся Кузьма.
- Да знаю я, брат, опять эта твоя латышка приходила. Марта. Как тебе не стыдно, обормот? Тебя ж дома невеста ждёт. А ты так по-свински гуляешь!
- Да иди ты к чёрту, Петька! - огрызнулся Кузьма. Да разве он мог в двух словах рассказать сонному Петьке всю эту историю с Танюшей, Мартой и сыном трактирщика, жидком Мойшей? Через пять минут, когда олово в самодельном тигле расплавилось, он принялся разливать жидкий металл по формочкам. Кузьма находил, что это занятие весьма благотворно влияет на его организм и, в частности, успокаивает нервы. Тем временем, Петька Вакулин уже лёг обратно досыпать последние полтора часа отведённого ему времени. В лагерь тридцать второго Императорского стрелкового полка вражеским лазутчиком прокрадывался рассвет. А Кузьма уже заливал олово в свою последнюю формочку – сердечко. Его он завтра, если будет на то воля Божья, подарит Марте…

5.

- Фейерверкер, возьмите на пару градусов левее.
- Да-с – пропойным басом произнёс наводчик Дмитрий Кононов и сместил станину вбок.
- А теперь мочи! - крикнул поручик Вырвиглаз и, как будто испугавшись своего собственного крика, что было мочи, дёрнул трос. Пушка в ответ на это послушно ухнула, выплюнув из своей пасти очередной снаряд.
- Поручик, - послышался где-то сзади голос следившего за процессом пухлого подполковника – сколько у нас ещё «чемоданов»?
- Один остался.
- Значит тот самый?
- Он самый. С приветом от его высокородия полковника и от всего дружного трудового коллектива Обуховского завода, – с сарказмом произнёс Вырвиглаз.
- Рядовой! – обратился подполковник к стоявшему руки в боки Мишке Хавроньину – тащите чемодан, – тот не сдвинулся с места.
- Несите сюда этот чёртов «чемодан», вашу мать! – Мишка всё продолжал стоять, потупив взоры. Тут офицер совершенно озверел и дрожащей от негодования рукой полез в кобуру за наганом.
- Тут Мишка, несмотря на переполнявшую его упорную злобу к подполковнику, понял, что дело плохо, и печально поплёлся за «чемоданом». Когда Мишка уже подходил, натужно кряхтя, к орудию, неся в обеих руках тяжеленный снаряд, поручик с состраданием посмотрел не него и тихо похлопал его по плечу:
-Мол, держись, брат. Всяко бывает.
Затолкав снаряд в камору, Мишка отошёл от пушки и долго встряхивал уставшие руки. А потом сел на пригорочек, опустил голову на руки и тихо загрустил. Краем глаза он видел, как остальной расчёт, при самом деятельном участии пузатого подполковника, возился около орудия. Были слышны негромкие команды поручика, обращённые в основном к наводчику Митяю. А через пару минут земля вздрогнула, страшный гул заложил уши, и пушка громко ухнула, изрыгнув из своего чрева ещё один чемоданчик со смертью.
Когда гул стих, Мишка расслышал голоса споривших между собой офицеров. Поручик, наплевав на субординацию, орал сорвавшимся голосом на начальника. В конце концов, окончательно свихнувшийся поручик Вырвиглаз чуть ли не пинками выгнал подполковника из орудийного окопа под злорадный смех фейерверкера Кононова. Потом он обернулся к Мишке и сказал:
- Ребята, мне плохо. Согрешили мы. Страшно согрешили. Уйдите, прошу вас, на пару часов, как друзей прошу.
- Да мы и не против, – хмуро ответил рядовой Хавроньин – нам это всё тоже не чай с малиной. Пойдём-ка мы с Митяем на ту сторону и напьёмся с немцами. Ведь хрен его знает, по кому эта дрянь попала: по нашим или по ихним.
- Идите с богом, – отмахнулся в ответ поручик, и на его лице изобразилось такое страдание, как будто его заставили проглотить какую-то ужасно кислую отраву. И рядовой Хавроньин, бомбардир Борисов и фейерверкер Кононов, получив разрешение командира, грустно поплелись по уже до боли знакомой тропинке «на ту сторону». А где-то слева, на горизонте вспыхнуло кровавым цветком красное зарево, в котором было нетрудно угадать чудовищный фейерверк канонады.


6.

Близился вечер, и ожидание для Кузьмы становилось ну просто невыносимым. Ещё целых восемь томительных часов. Каждая минута казалось вечностью. А ещё, как назло стояла ужасная жара, от которой не было практически никакого спасения. Но это бы всё ничего – в конце концов, можно было спрятаться в самый низ окопа, там хоть и сыро, и грязно, зато прохладно и, в случае чего, безопасно. (А именно этого «в случае чего» Кузьма Молотилов сейчас боялся больше всего.) Но самое ужасное заключалось в том, что после обеда его определили в караул. А значит, он должен будет стоять те самые восемь мучительных часов на одном и том же месте, подставляя себя всего вконец обнаглевшему солнцу. Первые два часа были просто ужасны: всё это время Кузьма лихорадочно думал, чем бы отвлечь свой мозг от мучительного ожидания. Потом Кузьма принялся петь – но это ему быстро надоело. Наконец, солдату пришла в голову спасительная мысль: он решил помечтать о том, как замечательно они заживут с Мартой, когда вся эта чёртова война закончится.
Кузьма представил себе неспешное течение Западной Двины, в которой отражаются маленькие, но чистые и уютные деревенские домики и крохотная деревянная церквушка. Солнце только-только поднялось над горизонтом, вызолотив густой утренний туман, повисший над прибрежным лугом. Марта со спокойным изяществом сидит на бережку, упёршись своими худенькими белыми ручками в ещё влажную от росы траву. Сам же он сидит где-то рядом, покуривает трубочку и смотрит вдаль, слегка прищурив глаза. Иногда лёгкое дуновение ветерка заставляет Мартины волосы затрепетать, и парочка шаловливых прядей щекочет её светлое, ангельское личико. Марта усмехнётся и затянет протяжную песню на непонятном Кузьме латышском языке. А Кузьма будет внимательно слушать и, быть может, даже подойдёт поближе, чтобы лучше слышать нежный грудной голос девушки. А потом спокойствие утра привычно взбудоражит крик петуха, и они с Мартой пойдут в деревню: ведь тётушка Кристина уже приготовила для них завтрак.
С такими приятными мыслями в голове Кузьма незаметно для себя заснул. Мечты его плавно перетекли в сны, всё так же сладостно приятные. Нежные акварельные картины сменяли одна другую в его сознании, и на душе его было так легко.
Из состояния сладкой дремоты Кузьму вырвал страшный шум, летевший буквально отовсюду. Грохот снарядов буквально заполнил собой воздух, не давая ни сказать, ни даже продохнуть. Разбуженный, Кузьма в панике не знал, что ему делать. Хотелось закричать «караул!», но онемевший рот даже и не думал слушаться. Вялый спросонья инстинкт самосохранения, было, приказал Кузьме лечь наземь – но и это не сработало. И тут Кузьма понял, что умер. Он долго не мог понять, почему ему не было больно. Быть может, его убило во сне? Или взрыв был настолько сильным, что его бренное тело разорвало на мелкие кусочки ещё до того, как он успел что-либо почувствовать. Как бы там ни было, но Кузьма Молотилов умер, и освобождённая от телесных оболочек душа его устремилась ввысь, туда, где вместо грохочущих снарядов и едкого порохового дыма, было кристально голубое небо и смеющееся солнце. Взлетев над землей где-то на высоту птичьего полёта, он завис в воздухе и окинул взглядом окрестности. Буквально под ним всё ещё рвались снаряды и вовсю бушевали клубы серого дыма. А на соседних участках фронта было тихо: с обеих сторон фронта на брустверах сидели солдаты и курили папиросы. Где-то там, где находился участок восьмого гвардейского полка, шумела пьянка. Кузьма подлетел поближе. Трое русских артиллеристов, голые по пояс, опрокидывали в себя стакан за стаканом армейский самогон. Напротив сидели их немецкие коллеги и тоже пили, хоть и не так активно. Между ними сидел ещё один русский солдат, судя по новенькой, с иголочки униформе – из вольноопределяющихся. Когда же Кузьма ещё немного приблизился, он смог услышать их разговор. Скорее всего, как это понял Кузьма, сидевший посерёдке вольноопределяющийся служил для остальных переводчиком, но солдаты обычно переговаривались между собой напрямую, используя для этого весьма аляповатую смесь русского и немецкого.
- Ганс, гибен мне ещё айн шнапс. Ферштейн?
- Ферштейн, ферштейн. Михель, сколько ещё можно пить? Станешь совсем швах, - с укоризной ответил здоровенный белобрысый немецкий солдат в каске набекрень, привстал на своих ногах-ходулях и поплёлся в погребок за очередной партией бутылок.
- Ага – подумал Кузьма – этого, значит, Мишкой звать, а того немца – Гансом. – Через пару минут вернулся Ганс, неся в руках четыре бутылки. Солдаты продолжили пить. Как заметил Кузьма, пили они тихо, не произнося практически ни слова. Только иногда кто-то из солдат бормотал что-то нечленораздельное и скорбно тряс головой. Пили они, значит, с горя. Так, по крайней мере, это понял Кузьма. Где-то ещё пару минут он проболтался в воздухе над ними, а потом решил лететь себе дальше.
Вдали показалась знакомое ему село Илуксте, где Мартин отец содержал трактир. По пыльной дороге, ведущей в село, шли три дородных латышских крестьянки и несли вёдра с молоком. У трактира, как будто почуяв что-то неладное, билась на привязи буланая кавалерийская лошадь. Через пару минут дверь трактира распахнулась, и наружу выбежала босая девушка в белом сарафане. Это была Марта. Она подбежала к лошади и стала её успокаивать. Но та не унималась. Марта оставила свои попытки утихомирить взбесившееся животное, и отошла, от греха подальше, на несколько шагов в сторону. Внезапно Марта подняла глаза наверх и посмотрела прямо на Кузьму. Тот подумал:
-Что за чертовщина? Как это она может меня видит. Меня же, по правде говоря, нет. – А у Марты тем временем наворачивались на глаза слезы. Она всё поняла: «Завтра» для Кузьмы так и не наступило. Из окна трактира высунулась чья-то голова и позвала Марту внутрь, но та не двигалась. По побледневшим щекам девушки бежали слёзы. Через минуту, как будто обессиленная, Марта рухнула на колени, закрыла личико руками и заплакала в голос, шепча при этом что-то по-русски. Кузьма не мог разобрать что, но это была именно русская речь. Тут Кузьма понял свою оплошность и в одно мгновение взмыл в лазорево-голубую высь. Перед этим он кинул последний взгляд на Марту и беззвучно прошептал:
- Марточка, солнышко, будь счастлива. Я буду тебя ждать. И я готов ждать хоть целую вечность. Так что живи долго. Об одном только прошу: не забывай, что жил на Земле такой человек – Кузьма Молотилов, и он любил, любит, и будет любить тебя. А теперь прощай. До встречи там, наверху, где вместо чада и копоти – кристально голубое, как твои глаза, небо; а вместо свиста пуль и грохота снарядов – нежное ангельское пение. А я ведь знаю, какие у ангелов голоса. В конце концов, однажды я уже слышал, как поёт ангел... Ну я а полечу отсюда прочь. И, ради Бога, не плачь. Всё будет хорошо…