Звезда в проводах. Часть первая. Низкий старт

Этот рассказ - не о мутантах, не о вампирах, не о марсианах или больных раком. Этот рассказ - о простом человеке средних лет. Совершенно нормальном. Со всех точек зрения. Но...

Александр Яковлевич Петров с трудом осознавал происходящее. Нет, ничего не случилось с ним такого, чего бы не было раньше. Этот ужас был всегда. Собственно, ужасного на первый взгляд ничего в его жизни не было - так считали его родители, соседи, приятели. Он и сам не мог бы привести ни одного достаточного аргумента против своего теперешнего положения. В этом положении был ряд особенностей. Каждая особенность по отдельности была мелочью. Иногда даже приятной. Но все вместе... превращали его жизнь в настоящий ад. Почему Александр Яковлевич с трудом осознавал происходящее? Да потому, что просто это не укладывалось в голове нормального человека. И еще потому, что действительность повергала его в такое отчаяние, что мозг отказывался воспринимать ее как реальность.

Но пора наконец-то внести ясность. Александр Яковлевич Петров - мужчина тридцати восьми или тридцати девяти лет. По профессии - машинист электропоезда. Никаких особенных талантов у него не наблюдается. Особенных недостатков - тоже. Без вредных привычек. Холост. Детей нет. В чем же его особенность? В том, что все это о себе знает только он сам. Он знает, как выглядит окружающий мир с высоты роста метр восемьдесят. Его пальцы помнят кнопки и рычаги в кабине электрички, внутренний слух помнит звучание диктофона, объявляющего станции... Ему нравится Вероника Евгеньевна из отдела кадров. Не просто нравится, он в нее влюблен. Он хотел бы создать с ней семью, родить детей. Двух. Мальчиков. Или мальчика и девочку. Видите, ему не так уж многого хочется! Честно зарабатывать деньги. Кормить семью. Спать с любимой женой. По воскресеньям ходить с ней в кино, иногда - с детьми в зоопарк. В пятницу вечером смотреть спортивный канал, запивая горячие сосиски холодным пивом из баночки. Это что, много?

Всего этого Александр Яковлевич не может себе позволить. Потому что для всех и, кстати, для зеркала он - пятилетний мальчик Сашенька. Ребенок неглупый, забавный, но со странностями.


Он мчался сквозь лес. Дружелюбно подмигивали индикаторы на пульте управления. Тонкими штришками капали на стекло мошки. Последняя электричка была почти пуста, и он не тормозил на полустанках. Он торопился сдать смену, торопился домой... Дома ждала Вероника. Его Вероника. И маленький сын Лешка посапывал в своей кроватке. И на плите разогревался к его приходу замечательный наваристый борщ! Какое это чудесное время - вечер перед выходными! Сейчас - в душ. Смыть всю тяжесть забот и переживаний. Оно ясно - работа нервная. На прошлой неделе пару раз чуть человека не зарезали. Один - по дурости перед электровозом перебегал. Слава Богу, успел - а то тормози-не тормози, разницы нет. Электричка - не велосипед, чтобы враз остановить. Другой - сам, гаденыш, на рельсы лег. Ну, того Федька, помощник, заметил еще заранее... Чего людям не живется? Жизнь, она, конечно, штука не очень сладкая и гладкая, но не может же быть такого, чтобы вовсе не для чего дышать было? Ведь всегда найдется что-то, что держит на этом свете. У каждого найдется. Должно найтись... А сегодня лисичка под колесами сгинула. Скотина всего-навсего, а все равно жаль... Запах борща чувствуется еще на подходе к квартире. Эх, класс! Под водочку... И спать. Все остальное - завтра... Завтра утром будет ощущение теплого дыхания Вероники и ее губ на своих губах, ласковое прикосновение ее пальцев, ощущение страстного желания, жадное слияние тел и приятная расслабленность после... Утренний кофе в постели перед телевизором, возня с маленьким сыном... Потом - возможно, к маме на обед... Посмотрим... сейчас - спать...

Пробуждение было чудовищно.

- Сашенька, вставай! Пора в садик!

Александр Яковлевич постепенно начинал понимать, что теплый бок жены - на самом деле мамина рука, натягивающая на него, еще полусонного, хлопчатобумажные колготки. Заботливо промытые мамой глаза вновь открылись среди ежедневного кошмара, явственным подтверждением которого являлась круглая розовая физиономия в зеркале с пухлым полуоткрытым ртом, гладкой кожей, без малейшего намека на щетину и морщины. Перед носом возникает огромная рука с зубной щеткой в виде рыбки. Как велик соблазн оттолкнуть эту руку! Но это - мама. Александр Яковлевич не может сделать ей больно... Слишком хорошо он знает, что такое боль, чтобы причинить ее самому близкому человеку...

Но то ли было слишком велико отчаяние от живости и несбыточности картин сна, то ли эта щетка с отвратительным клубничным желе оказалась последней каплей...

- Мама, прости, я больше так не могу.

- Что опять? - в ее голосе слышалась досада на несвоевременные проблемы, и Александр Яковлевич не мог этого не почувствовать.

- Ладно, ничего. Потом.

Мама вдруг взорвалась:

- Я устала! Я устала от твоих капризов! Может, я слишком тебя избаловала? Вот ты и выкобениваешься! Все! Сегодня не получишь сладкого и не пойдешь гулять вечером!

Александр горько усмехнулся.

- Вряд ли я от этого много потеряю...

Женщина, раздраженная необходимостью рано вставать, пререкаться со своенравным сыном, идти на нелюбимую работу и вообще своей жизнью - одинокой, трудной, полной житейских забот и сердечных разочарований. Она постоянно ловила себя на том, что не просто не понимает своего ребенка, но боится его. Боится чего-то, что с ним происходит. Его поведение было настолько нехарактерно для детей его возраста... Хотя... может, это один из вариантов детского эгоизма, вызванного избытком ее материнской любви? Надо будет показать Сашеньку психиатру... ну... психологу... так, на всякий случай...


- У-ти-деточка! - пропела соседская девчонка Тоня, наклонившись к Александру Яковлевичу. Тоне было лет двадцать пять-двадцать шесть. Она каждое утро сталкивалась с ним на лестничной площадке, когда Александр Яковлевич обреченно шел в детский садик, держась (так было нужно) за мамин палец. Александр всегда это терпел - а куда денешься? Но в этот раз, находясь под впечатлением недавнего сна и тяжелого разговора с мамой, не выдержал:

- Своих тебе рожать пора, не надоело к чужим-то лезть? Гляди, дотянешь - потом тяжелее будет. Ты девка симпатичная, хозяйственная... Нашла бы мужика себе хорошего...

Тоня выпучила глаза и шарахнулась обратно к своей двери, хотя ей надо было в лифт. Александр Яковлевич понял, что увлекся. А-а, плевать! Сколько можно? Почему он должен от всех скрываться, притворяться "чайником", прятаться под чужой личиной, как будто он - вор или шпион! Только вот... гложет чувство вины перед мамой... ей-то за что такие страдания?

Мама, напряженно стиснув зубы, тащила его за руку через двор. Некогда. Не опоздать бы на работу. Но она не выдержала отложить разговор до вечера.

- Саша, я не знаю, почему ты вбил себе в голову, что ты - взрослый, что это за дурацкие фантазии. Но так дальше продолжаться не может. Ты совсем меня измучил. Я знаю, что все дети хотят скорее вырасти, я тоже в твои годы о-очень хотела стать взрослой... Но фантазии - это фантазии. Надо понимать, где игра, а где - жизнь! Иначе тебе будет очень трудно.

Александр Яковлевич вздохнул. Куда уж труднее! В садик он каждый день шел, как на каторгу. Не потому, что там приходилось пить молоко с пенками и теплый жидкий чай. Не потому, что когда его били дети, он не мог им ответить тем же - просто рука не поднималась ударить ребенка. Не потому, что он был вынужден десять часов в день находиться среди орущих, гогочущих сопливых недоумков и тупых, обиженных на весь мир воспитательниц. Но утром и вечером в садик приходила ОНА. Приходила забирать сына - который должен был быть его сыном! Лешка посещал младшую группу, но Вероника по-пути заглядывала к ним, в старшую - поболтать со своей подругой, нянечкой Зинкой. И сидеть, натягивая детские рейтузики, сражаясь с неудобной шнуровкой громоздких ботинок, когда она равнодушно проходила мимо - это было выше его сил! Иногда Вероника встречалась с ним глазами и ласково улыбалась ему - как улыбнулась бы любому другому ребенку. Может, даже чуть ласковее. Потом взгляд ее возвращался на высоту взрослых, и она уже кокетливо кивала чьему-то папе, галантно распахивающему перед ней дверь. Александр Яковлевич в такие минуты чувствовал себя униженным, раздавленным, окончательно уничтоженным... Единственной отрадой был тихий час. Тогда можно было молча лежать в тишине под одеялом и мечтать, мечтать... Мечты вообще были единственным утешением. Он представлял себе, как однажды встанет навстречу Веронике и скажет: " Я не могу без тебя жить. Мы должны быть вместе. Будь моей женой". Но счастье, такое близкое и повседневное, было так же недостижимо, как звезда, запутавшаяся в проводах - кажется, можно достать с балкона, а на самом деле...

- Посмотри на эти картинки. Что на них изображено?

Психолог с дежурно-участливо-понимающим выражением лица склонилась к Александру так, что ее глаза оказались на одном уровне с его глазами. Для этого ей пришлось почти сложиться пополам, что при ее комплекции доставляло ей видимые страдания. Александр Яковлевич проникся к ней невольной жалостью.

- Не наклоняйтесь так, от этого давление подскакивает... Я и так достаточно хорошо Вас слышу.

В глазах психологини мелькнуло удивление, но она вполне профессионально быстро с ним справилась.

- Может, в твоей жизни есть какие-то сложности? Давай поговорим об этом. Я очень хочу тебе помочь как можно скорее.

"Еще бы," - подумал Александр, - "Рабочий день-то заканчивается... Эх, и зачем я согласился на эту комедию!"

- Да... простите, как Ваше имя-отчество?

- Зинаида Сергеевна, - она выжидательно замолчала, всем своим видом выражая внимание.

- Да, Зинаида Сергеевна, в моей жизни очень много сложностей. Но, к сожалению, помочь мне - не в Вашей компетенции. Иначе я давно бы пришел к Вам сам... Извините, не хочу Вас задерживать (он взглянул на большие круглые часы над дверью) - Ваше рабочее время уже закончилось, а Вам еще предстоит беседовать с моей матерью. Мне жаль, но дальнейший наш разговор считаю бессмысленным. Еще раз извините. Всего хорошего, - и Александр Яковлевич покинул кабинет.

- Да, мама, я подожду здесь, никуда не уйду, - ответил он на невысказанное распоряжение мамы, немедленно рванувшей в неуспевшую закрыться дверь.

В течение нескольких месяцев мама еще неоднократно приводила его к психологам и психиатрам. Его медицинская карта распухла до размеров телефонного справочника. Диагнозы варьировались от истерического невроза и проблем женского воспитания до недавно открытых болезней, имеющих своим названием имя открывателя. Правда, ни один из диагнозов, поставленных одним врачом, не подтверждался другим.
 Александр почти наизусть выучил разнообразные методики, и уже заранее мог предположить все, что ему скажут: "Все дети в твоем возрасте хотят скорее стать взрослыми, это нормально. Но в любом возрасте есть свои достоинства!"; "Я тоже в детстве хотел стать взрослым, но потом это прошло, и я понял, как хорошо быть ребенком"; "Если ты хочешь доказать, что уже вырос, это надо делать другими способами - слушаться маму, не грубить старшим, помогать по дому. В этом настоящая взрослость!"; "Кто мешает тебе быть взрослым и серьезным человеком? Моцарт в твоем возрасте писал симфонии, да и в наше время некоторые дети становятся знаменитыми на весь мир музыкантами, художниками, спортсменами, актерами. Но это не мешает им оставаться детьми! Если ты взрослый - хорошо, докажи это, и тогда твои заслуги оценят по достоинству!"

Но что делать, если у тебя нет ни гениальности Моцарта, ни храбрости и умения английского мальчишки, пилотирующего самолет, ни способностей и артистизма Калкина? Все, что он умеет - это управлять электровозом, но никто и близко не подпустит его к кабине. А если и подпустит? Что это даст? В лучшем случае, восхитятся его техническими способностями и напророчат карьеру технического гения. Еще он умеет читать газеты - но это умеют многие пяти-шестилетние дети. Еще - обсуждать новости спорта. Но кто поверит, что это - его собственные мысли, а не попугайское повторение подслушанного разговора взрослых? Да и, положа руку на сердце, не такие уж это умные и оригинальные мысли... Вот ведь интересно получается - большинство людей могут и умеют не больше, чем он, но никто не требует, чтобы они чем-то особенным доказывали свою взрослость - достаточно того, что они выглядят взрослыми и имеют паспорт, где написан их год рождения - шестьдесят какой-то... А впрочем, будь он даже Моцартом - что бы это изменило? Разве кто-то перестал бы считать его ребенком, разве ему позволили бы распоряжаться своей судьбой по собственному усмотрению, наконец, разве он мог бы жениться и иметь детей?

Особенно возмутил Александра Яковлевича "перл" одного лысого профессора, на вид его ровесника: "А вот я бы наоборот был не против снова стать ребенком - это же замечательно! У тебя нет никаких забот, наоборот, все заботятся о тебе. Ты можешь просто играть, отдыхать, учиться... Да, я бы хотел снова стать ребенком!"

- Вам так кажется. Вы просто не были в моей шкуре. Поверьте, ничего нет хорошего для сорокалетнего мужика в том, чтобы оказаться в теле младенца. Но Вам этого, конечно, не понять...

Профессор поглядел на маленького пациента внимательнее и спросил:

- Хорошо, Александр Яковлевич. А Вы можете объяснить, каким образом и когда с Вами ЭТО случилось?

На секунду мелькнула надежда: его поняли! Ему поверили! Но в следующий момент Александр понял, что это - очередная психологическая уловка, не более.

- Что - это?

- Ну... как вы превратились в маленького мальчика? Однажды утром проснулись, посмотрели на себя в зеркало, и... так?

До чего велик был соблазн ответить, что да, так оно и было! Тем более, что Александра не покидало ощущение, что, вероятно, что-то подобное с ним произошло... должно было произойти по логике вещей... иначе что все это значит?

- Нет, не так.

- Тогда почему Вы решили, что Вы - взрослый? Сколько, говорите, Вам лет?

- Тридцать восемь.

- Ровесники, значит... Так когда же Вы это поняли? Сколько Вам было... я имею в виду, согласно свидетельству о рождении, когда Вы почувствовали себя взрослым?

- Я знал это всегда.

- Как Вы это объясняете?

- Это Ваша работа - объяснять такие вещи. Я - простой машинист. Психологией никогда не увлекался, хотя теперь, чувствую, придется...

Профессор с интересом вскинул брови и даже забыл играть роль "верящего бреду больного":

- Хочешь сказать, что ты умеешь водить поезд?

Александр Яковлевич сделал вид, что не заметил оговорки. Да и мелочи это - и так давно уже понял, что с ним в очередной раз играют.

- Да, умею. Правда, не уверен, что в данном состоянии у меня это получится чисто физически... Я просто не дотянусь до приборной доски, - и он грустно улыбнулся. Профессор расценил эту грусть по-своему:

- Знаешь, ведь существует детская железная дорога! Ты еще слишком мал, чтобы тебя туда приняли, но я попробую поговорить с ее начальником, чтобы тебя взяли в виде исключения! И если у тебя действительно такие уникальные способности к технике, то все преодолимо, даже возраст! И вообще, главное - есть большое желание. Так что, выше нос, все у тебя получится!

Александру Яковлевичу стало совсем хреново. Нет, это уже слишком.

- Спасибо, доктор. Это не решит моих проблем.

Доктор оживился.

- А в чем еще у нас проблемы? В отношениях с мамой?

- В общем-то, нет... Ее отношение ко мне - совершенно нормальное... если речь идет об отношении к маленькому ребенку. Да и не так это напрягает на самом деле... Тут - другое...

- Что же?

- Я люблю одну женщину. Люблю всей душой и телом. И хочу на ней жениться.

- Что ж, возраст - любви не помеха. Но ты сказал "душой и телом". Душой - понятно. А телом - что ты под этим понимаешь? Может быть, ты чувствуешь в своем теле какие-либо необычные явления?

Александр досадливо поморщился:

- Нет, это не то, что Вы подумали. У меня нет нездорового любопытства к половым вопросам, у меня нет раннего полового созревания, и я прекрасно понимаю, что не способен совершить полноценный... да что там говорить - никакой половой акт! Но я люблю ее, понимаете? И хочу от нее детей. И хочу нормальную семью... и работу... и отношения в обществе... и...

Александр Яковлевич вдруг понял, что все эти аргументы - по сути ничто. Что каждый из них в отдельности не является серьезной проблемой, что все они вместе... да нет, тоже не так важно, с этим живут... живут же инвалиды, импотенты, паралитики, даже шизофреники!

- Да я просто хочу быть самим собой, черт возьми!!! Можете Вы это понять Вашими куриными мозгами?!

Александр откинулся на спинку огромного кресла и закрыл лицо руками.

- Простите, доктор. Я сорвался. Простите за грубость. Обещаю больше себе такого не позволять.

Молчание длилось несколько минут. Потом профессор произнес каким-то изменившимся голосом:

- Кажется, я тебе... Вам верю. Но все, что Вы говорите - слишком необычно. Я бы даже сказал - невероятно. Тем не менее, я постараюсь Вам помочь. Я запишу Вас на прием на двенадцатое число. До встречи.

- До встречи.

И они пожали друг другу руки. Александр Яковлевич был почти уверен, что они больше никогда не увидятся. Зачем? Но он был благодарен неизвестному профессору... просто за то, что тот назвал его по имени-отчеству. И поверил. Хотя бы сделал вид, что поверил.

Почти с самого начала хождения по врачам Александр Яковлевич перестал посещать садик - большинство врачей сходилось на том, что "мозг ребенка слишком перегружен лишней информацией, желательно по-возможности оградить его от чтения, просмотра телепередач и ограничить общение". Мама даже взяла на две недели больничный и сидела с ним. Потом с ним сидела соседка Тоня. Он с ней почти не разговаривал. Ее общество тяготило Александра Яковлевича. Впрочем, Тоня отвечала ему взаимностью и возможно поэтому позволяла ему долго гулять во дворе. Александр Яковлевич обязан был находиться в поле зрения, открывающегося из окон квартиры. Но Тоня не особенно следила за своим подопечным, и он мог свободно выходить на улицу и бродить там, предаваясь своим мыслям. Необходимо, однако, было не попадаться на глаза знакомым взрослым.

В тот день Александр Яковлевич сидел на сломанных качелях в углу двора и читал обрывок рекламной газеты. Там сообщалось о красотах Турции и замечательном обслуживании в отелях, предлагалось поставить самую надежную стальную дверь и отреставрировать эмалевое покрытие ванны, полуголая девица на нечеткой фотографии приглашала провести незабываемый вечер, а рядом с ней старуха со следами пластических операций на лице уверяла, что вернет мужа, выведет из запоя, вылечит от депрессии, приманит в кошелек деньги, и все это - за один сеанс. Весь этот пустопорожний бред не стоил внимания, но он напоминал и позволял мечтать о той, недоступной, жизни. В нижней части страницы располагалась реклама клиники пластической хирургии. Предлагали убрать жир, изменить форму носа, увеличить грудь, нарастить волосы... Эх, если бы возможно было сделать такую операцию, чтобы изменился биологический возраст! Пусть было бы не тридцать восемь, а хотя бы восемнадцать... Да что восемнадцать, он согласен даже на шестьдесят восемь! А потом - найти чей-нибудь паспорт... Пусть всего несколько лет, но пожить нормальной жизнью... Александр Яковлевич замер: занятый своими мыслями, он не заметил, что давно уже не сидит на качелях, а медленно идет по переулку, и сейчас его взгляд уперся в небольшой коричневый прямоугольничек, лежащий на подсохшем весеннем асфальте. Это был паспорт в потертой кожаной обложке. Александр Яковлевич, едва сдерживая волнение, поднял его. Первая мысль... нет, вторая мысль была: "Кто-то потерял паспорт и сильно переживает. Надо вернуть!" Первая мысль - безумная, эгоистичная, а главное, совершенно бесполезная была ясно, какая. Александр рывком раскрыл обложку. Какая-то женщина. Тридцать пятого года рождения. Александр Яковлевич облегченно вздохнул - выбор отпадал сам собой. Паспорт надо вернуть старушке, и все.

Козина Надежда Матвеевна жила на соседней улице. Она очень удивилась, увидев на пороге своей комнаты незнакомого маленького мальчика (Александр не смог дотянуться до ее звонка и позвонил ее соседям по коммуналке, которые и указали на ее комнату). Затем обрадовалась, узнав, по какому поводу он пришел. Как водится, угостила конфеткой (Александр вежливо поблагодарил и сунул конфету в карман). Поинтересовалась, знают ли родители, где он. Александр успокоил старушку - мама на работе до вечера. О Тоне он не сказал ничего - наверняка, смотрит очередную "Прекрасную няню" и вспомнит о нем, лишь когда он сам вернется.

Комната Надежды Матвеевны не была похожа на комнаты одиноких старушек, как их представлял себе Александр Яковлевич. Никаких кружевных салфеточек, вазочек, занавесочек и ковриков с лебедями. Никаких корзин с клубками, запутаных подобранными на лестнице котятами. Никаких пузыречков с каплями, упаковок с пилюлями и пожелтевших рецептов на столе. На прямоугольном ламинированном столе не было вообще ничего. По-больничному чистый линолеум не застелен полосатыми дорожками и плетеными из старых колготок кругляшками - лишь резиновый рифленый коврик у двери. Порядок в комнате был идеальным, да и сама обстановка больше походила на казарменную - аккуратно застеленная железная койка в углу, простой шкаф, тумбочка, две табуретки. Ничего лишнего. Окна завешены простой тканью серо-голубого цвета. Видимо, самой дешевой. Стены, оклеенные светленькими обоями непонятного мелкого рисунка, тоже были пусты - ни часов, ни фотографий родственников, ни вышивок в рамочках. Часы, вернее здоровенный механический будильник, стоял на окне. Александру Яковлевичу очень здесь понравилось, несмотря на бедность и некоторую унылость интерьера. Как-то свободно он себя почувствовал. Хозяйка тоже не была похожа на обычную старушку из тех, что сидят на лавочке у подъезда. Несмотря на весьма преклонные годы, женщина сохранила прямую, подтянутую фигуру, и даже поношеный китайский тренировочный костюм ее не портил. На ногах вместо стоптаных меховых грязно-цветных тапочек - крепкие кожаные сандалии с оторванными и надежно, через край, подшитыми ремешками. Коротко остриженные волосы гладко зачесаны назад и, судя по их качеству, женщина никогда не экспериментировала над ними с краской, перекисью и другими убийственными средствами. Волосы были густыми, жесткими, равномерно седыми. Надежда Матвеевна не носила очков. Глаза ее были живыми, блестящими, молодыми...

Неожиданно для себя Александр Яковлевич сел, не дожидаясь приглашения, на одну из крашеных табуреток и сказал:

- Надежда Матвеевна, Вы не против, если я у Вас немного побуду? И... может, угостите меня чаем?

- Откуда... ах, да! У меня же в паспорте имя написано! А тебя как зовут?

- Александр Яковлевич.

- Очень приятно, Сашенька. Можно тебя так называть?

- Да, Вам можно.

- Тогда подожди, я сейчас чайник поставлю.



На следующий день Александр Яковлевич не стал бесцельно бродить по улицам и читать рекламный мусор. Как только Тоня захлопнула за ним дверь, привычно крикнув в след: "Смотри, не испачкайся!", он отправился прямиком к Надежде Матвеевне. Дружба их завязалась неожиданно и как-то сразу. Бывшая чемпионка области по академической гребле, затем - инструктор по плаванию в детском спортивном клубе "Чайка", потом - табельщица на заводе, приемщица на складе вторсырья, мойщица посуды в кафе, гардеробщица в поликлинике и, наконец, пенсионерка, инвалид второй группы и одинокая старая дева. В юности Надя о замужестве даже не помышляла - все мысли были о спортивной карьере. Мечтала о сборной СССР, об олимпиаде... но... Нет, с Надей не произошло ничего страшного - она не получила серьезную травму, не заболела неизлечимой болезнью, не оказалась замешана в каком-нибудь политическом деле, могущем ей повредить. Она была одной из лучших. Но не самой лучшей. До победы на чемпионате РСФСР ей не хватило всего нескольких секунд до призового места. Всего несколько секунд - и была бы бронза! Надя рыдала в голос, не стесняясь зрителей и фотовспышек. И, тем не менее, это был ее звездный час. Пик удачи. Потому что в следующий раз вместо нее на чемпионат поехала другая девушка. Никаких интриг! Она показала лучшие результаты - только и всего. А Надя отошла на второй план. Не потому, что меньше старалась, или меньше стремилась к победе, или способности у нее были хуже. Просто... не могут же ВСЕ быть первыми. Первый всегда кто-то один. А остальные? Остальные, как в той песенке, разлетелись кто-куда - кто-то в техникум, даже в институт поступил, кто-то замуж вышел. Надя в техникум не поступила - решила, что поздновато уже. Военное детство и так отодвинуло ее жизнь на несколько лет - и за партой она сидела с девчонками на два-три года младше себя, и вечерами, высунув язык, корпела над учебниками, хотя пора бы уже о женихах подумать. Когда Надя поняла, что сошла с дистанции, ей было двадцать девять. Замуж никто не брал - хватало невест помоложе и покрасивее. Некоторые предлагали встречаться "просто так", но Надя не хотела. Еще лет пять-шесть ждала, что встретит кого-нибудь, потом ждать перестала. Ее семьей стал детско-юношеский спортивный клуб, ее детьми - ученики кружков и секций. Когда провожали на пенсию старшего инструктора Октябрину Юрьевну, дети плакали, родители дарили ей цветы, весь коллектив говорил столько теплых слов... Надежда думала, что когда-нибудь это ждет и ее... очень нескоро. Но ошиблась. Клуб вскоре закрылся из-за недостатка финансирования, а Надежду Матвеевну просто уволили "по сокращению". Найти работу по специальности ей так больше и не удалось - охотнее брали молодых, с образованием. А после развала СССР и с наступлением пенсионного возраста Надежда уже была рада любой работе, где хоть что-то платили. Ее вторая группа инвалидности, полученная по гипертонии, после увольнения из клуба, как бельмо на глазу - и льгот никаких, и ограничений при трудоустройстве куча. С каждым годом найти место становилось все труднее. В конце концов, Надя смирилась с нищетой и даже нашла в ней свои преимущества - меньше времени и сил уходит на уборку и мытье посуды. В свободное время, которого теперь было предостаточно, Надежда Матвеевна слушала радио, читала спортивные газеты, поставляемые знакомой дворничихой, и совершала пешие прогулки в ближайший парк. Родители ее погибли в войну, не осталось даже фотографий. Другие родственники постепенно рассеялись... Подруг у Нади тоже не осталось - у всех давно была своя жизнь, дети, внуки.

Стоит ли удивляться, что Надежда Матвеевна сразу поняла Александра Яковлевича и поверила в его историю? Наверное, все же, стоит. Ведь далеко не все люди, даже сами пережившие множество трудностей, способны понять тех, у кого эти трудности ДРУГИЕ. Тем не менее, она поверила и посочувствовала. Правда, называла его по-прежнему Сашенькой: "Все вы для меня дети - неважно, пять или тридцать пять".

Их встречи с самого начала стали ежедневными. Александр приходил, звонил в дверь, нажимая на кнопку длинной г-образной палочкой, чтобы не беспокоить соседей. Иногда приносил печенье и конфеты, перепадающие от взрослых. Они пили чай и разговаривали. Разговаривали часами - о своей жизни, о проблемах Надежды Матвеевны, о сложностях Александра Яковлевича, о спорте, о политике, об отношениях между людьми, о любви... Да, Александр рассказал ей о своей безнадежной любви к Веронике. Старушка отреагировала неожиданным образом:

- За свою любовь надо бороться! Вот вы, молодежь, привыкли, что вам все на блюдечке должно быть... что девки сами на шею вешаются. А в наше время не так было - любовь еще надо доказать.

- Неужели... Вы думаете, что у меня может быть какая-то надежда? Но это же абсурд!

- Может, тебе еще и процент надежды вычислить? Когда я гребла к финишу, я не думала, каковы мои шансы, я просто шла к победе. И все. Ты, в конце концов, мужик, или тряпка?

Александр Яковлевич стиснул зубы так, что под скулами показались желваки, которых, в принципе, не могло быть.

- Я обещаю, что сделаю все возможное и невозможное.

- Вот это - другое дело! - Надежда Матвеевна впервые за все время их знакомства улыбнулась.

Они решили, что прежде, чем что-то предлагать женщине, необходимо обрести материальную независимость. В самом деле, Александр даже ни разу не подарил ей цветов! А уж для этого совсем необязательно быть высоким и красивым... Возникал вопрос: где достать деньги? Пенсии Надежде Матвеевне едва хватало на жизнь, но даже будь она миллионершей, Александр не согласился бы принять от нее милостыню на ТАКИЕ нужды. Все рассказы о том, как в войну пятилетние дети собирали патроны и упаковывали папиросы для фронта, в наше время не имели силы - несмотря на возможность заработать для подростков, ни один здравомыслящий человек не принял бы на работу ребенка младше десяти лет. Единственный легальный способ заработать - это съемки в кино. Но творческая удача переменчива, актерского таланта Александр Яковлевич никогда за собой не замечал, и главное - вход на киностудию возможен только с санкции родителей. А значит, и доходы от этой деятельности будут строго контролироваться. Это в планы Александра совершенно не входило. Перебрав множество вариантов, они, наконец, нашли единственно возможный: Надежда Матвеевна оформлялась на временную неофициальную работу по своему паспорту, а заказы выполнять и, соответственно, получать вознаграждение, предстояло Александру. Такую работу друзья без труда нашли по газетному объявлению, и уже на следующий день на пороге квартиры объявился неопрятного вида детина с фанерным ящиком в руках. Поставив свою ношу на чистый стол, он оторвал ржавыми клещами крышку и процедил, не выпуская из зубов потухшего окурка:

- Примите, бабуля, по счету - потом будете сдавать, чтоб никаких заморочек.

Теперь у Александра был свой заработок. Правда, очень небольшой, и давался он нелегко - все время, отведенное Тоней на прогулку, он проводил за ламинированным столом, под направленным светом настольной лампы вкладывая крошечные стеклянные зернышки в оправки и загибая еще более крошечные металлические усики. Под конец рабочей смены, длившейся часа четыре, глаза начинали слезиться от блеска, нежная детская кожа покрывалась сильно саднящими заусенцами и царапинами, но единственное, что расстраивало Александра - это невозможность работать все восемь часов. Как потратить первый заработок, у Александра не возникло сомнений - он просто купил в ближайшем гастрономе кусок сервелата, соленой рыбы, пару окорочков, качественного сока и шоколадных конфет. Не слишком много купил, чтобы не вызывать подозрений. Ответив на все назойливые вопросы продавщицы: "А мама точно тебя просила купить именно это? А ты уверен, что окорочка бройлера, а не цыпленка? А сок ты взял не слишком дорогой?", Александр наконец вышел из магазина. Надо сказать, открыть тяжелую пружинную дверь, когда у тебя в руках пакет с покупками в четверть твоего веса, тоже оказалось непросто. Поэтому, справившись с ней, Александр по инерции вылетел на полметра вперед, и ткнулся головой в чьи-то брезентовые колени. Он поднял голову. Перед ним стоял пьяный не то слесарь, не то сантехник, и глупо улыбался. Мелькнула шальная мысль. Александр протянул мужику полтинник:

- Слушай, братан, будь другом, купи пива, а? Сдачу себе возьми.

Улыбка исчезла, ее сменило недоумение и напряженная работа плохо ворочающихся мозгов. Александр Яковлевич повторил свою просьбу, пояснив, что, мол, отец с похмелья помирает, до ларька дойти не может... Мужик понимающе кивнул и, взяв полтинник скрылся в подвальчике. Его не было минут пятнадцать, и Александр уже подумал, что его "кинули". Но "гонец" все же вернулся - принес бутылку "Балтики" и даже сдачу не взял. Честный парень. Александр поблагодарил его со всей искренностью и теплотой. Он вообще в последнее время ощущал в себе удивительные новые движения души, на которые, раньше ему казалось, он был не способен. Вообще-то Александр предпочел бы "Туборг", но какая, нафиг, разница? Это уже то, что называется "бриллианты мелкие"...

Надежда Матвеевна издала возглас неподдельной радости, увидев сок и сервелат - по ее словам, копченой колбасы она не ела уже лет десять. А уж о соленой семге и говорить нечего! Конфеты ей тоже понравились - "Белочка", ее любимые. И никогда вдоволь их не наедалась. Раньше - потому, что дефицит, а потом - потому что дорого.

- Вот теперь, как это у вас говорят, оторвемся! Или оттянемся? Как правильно?

- Можно и так.

Александр с некоторым усилием, но все же довольно ловко открыл пиво. Манящий запах защекотал ноздри, а под языком приятно заныло. Он налил себе треть стакана - больше решил не рисковать. Все же, процент спиртного вычисляется к массе тела... кто его знает, как подействует? Явиться домой пьяным он был вовсе не намерен.

- Надежда Матвевна, может, пивка, а?

- Эх, не увлекалась никогда, но давай уж, попробую... Фу! И как вы, мужики, такую гадость пьете? Я понимаю еще - вино сладкое, или ликерчик... но водку, пиво... Нет уж, плесни мне еще соку.

Придя под конец дня в наиблагодушнейшее блаженно-сытое и расслабленное состояние, они принялись обсуждать детали ухаживания за вожделенной Вероникой. Надежда Матвеевна надавала кучу советов из серии "чего хочет женщина", но сразу отмела вариант "Сирано де Бержерак":

- Из обмана ничего хорошего не выйдет. Будешь пытаться что-то писать или дарить от чужого имени - чужой и урожай пожнет. Нет, надо действовать аккуратно, но честно и решительно... Ладно, для начала можешь прислать ей цветы с запиской. Но подпишись обязательно сам! В конце концов, ты такой, какой ты есть. И другим не будешь. Значит, если она тебя полюбит, то тебя, а не какого-то придуманного героя. И... в любом случае, она имеет право с самого начала знать, на что идет... если решится.

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://proza.ru/2008/06/19/168