Звезда в проводах. Часть вторая. Вероника

Начало:http://proza.ru/2008/06/19/165

Первыми цветами был букетик каких-то весенних колокольчиков, купленных у метро. Александр Яковлевич предусмотрительно (чтоб не завяли) всунул благоухающий бело-лиловый пучок в чисто вымытый пакет из-под йогурта (который для длительного хранения), налив на дно немного воды, привязал к пакету записку и с помощью проволочки прикрепил это сооружение к ручке входной двери. Вероника должна была обнаружить подарок, как только вернется вечером домой. Александр не отличался литературным талантом, поэтому записка была лаконичной: "Я тебя люблю. Александр". Фамилию малодушно не написал. Но решил во что бы то ни стало сделать это в следующий раз. Как бы много он отдал, чтобы в минуту возвращения Вероники оказаться где-то рядом, иметь возможность лично удостовериться, что букетик попал в руки именно ей, а не хулиганам-подросткам, курящим на лестнице... А если повезет - увидеть хоть мельком выражение ее лица, когда она прочитает записку... Но Вероника после работы заберет сына из садика, потом еще зайдет в магазин... До дома она доберется только в восемь - ровно через час после возвращения мамы. И тогда уж его никто не выпустит на улицу... Александр Яковлевич в очередной раз впал в отчаяние - он лишен свободы, будто преступник, хотя никого не убивал и не грабил. Преступник - и тот знает, что рано или поздно срок закончится, он выйдет на свободу... А когда закончится этот срок? Александр догадывался, что никогда. Нет, он не вырастет, как все дети. Он украдкой измерял свой рост - за год не прибавилось даже полсантиметра. Вес тоже не прибавляется. Никого это не настораживает - подумаешь, все дети растут по-разному! Что скажут врачи, и вообще окружающие через два, три, четыре года? Если он будет оставаться таким же - поставят замедленное физическое развитие. И только. Они ничего не поймут. А лет через сорок, когда мама станет старенькой - от прошедших лет и от горя, что ее сын ненормальный - тогда для него ничего не изменится. Для всех прочих он будет продолжать оставаться ребенком, его мать - сумасшедшей старухой, а сам он вскоре, наверное, умрет от старости, так и не став взрослым.

В этот вечер судьба оказалась благосклонна. Мама задерживалась допоздна - это было ясно по недовольным интонациям Тони, разговаривавшей с ней по телефону:

- Что? До одиннадцати? Ле-ена! Ну, мне же завтра вставать рано!

Александр боялся, что Тоня не согласится... Но через две минуты девушка повесила трубку и, яростно пиная подушки, начала разбирать ему постель. Тоня относилась к Александру Яковлевичу с некоторой опаской - как будто он являлся неизученным организмом из параллельной галактики. И даже когда она прикасалась к его постельному белью, ее движения были скованы какой-то брезгливостью. Александр поймал себя на том, что если раньше воспринимал эту откормленную туповатую деваху за часть мебели, способную почему-то двигаться, то сейчас даже испытывал к ней жалость - в самом деле, человечек она неплохой. Вот и соседке помогает почти бескорыстно... в смысле, бесплатно - некоторая корысть все же просматривается в том, что благодаря своей "повинности" Тонька каждый вечер получает в свое полное распоряжение отдельную квартиру со всеми удобствами и широкоэкранным телевизором, пьет джин-тоник и треплется по телефону со своими хахалями, которым Александр уже счет потерял. А ведь могла бы вместо этого сидеть запершись в своей комнатушке семиметровой, убеждая себя, что не слышит, как коммунальные "шапокляки" (так она называла троих пенсионерок, с которыми вынуждена была делить кухню и коридор) в очередной раз перемывают ей кости. Александр Яковлевич с грустной иронией думал о том, что ведь и Тоня в свое время превратится в такую же точно "шапокляк". Особенно, если не выйдет замуж. Во всяком случае, все задатки к тому у нее были. Он представил, как Тоня присоединится к старухам на кухне, и изберут они своей мишенью какую-нибудь вновь прописавшуюся "фифу"... Невольно вслух рассмеялся.

- Хватит ржать! Мама велела тебя накормить и уложить. Жрать будешь?

- Ты иди, я сам поем.

- Только не вздумай к плите подходить!

- Не буду. Иди. Я сам лягу спать. Спасибо.

Тоня ушла к себе. Несмотря на то, что она всегда рада была возможности провести вечер без "шапокляков", и что Александр совершенно не доставлял ей хлопот (этот чудо-ребенок умел быть таким незаметным, что она иногда вообще забывала о его существовании), но оставаться ночевать в одном помещении с вверенным ей "чадом" почему-то побаивалась. Возможно, усматривала в нем какую-то аналогию с высмотренными в фантастических фильмах коварными монстрами-убийцами, детьми-вампирами-оборотнями и прочей дрянью. Хотя вряд ли сознательно отдавала себе в этом отчет.

Александр Яковлевич мог открыть дверь изнутри, но не смог бы закрыть ее снаружи - ему не оставляли ключа. Тугой, залипший оконный шпингалет не поддавался. Пришлось воспользоваться отверткой и молотком. Он больно прищемил палец, но путь был свободен. Пожарная лестница оказалась жутко неудобной - ступеньки расположены слишком редко, не рассчитаны на длину его ног. Александр Яковлевич старался не смотреть вниз и двигаться по возможности спокойно и ритмично. Вот и земля. Расстояние до дома Вероники он преодолел минут за семь. Теперь предстоял путь наверх. Пожарной лестницы у Вероники не было, но ее окно на втором этаже располагалось почти у самого козырька над подъездом. Из окна лестничной клетки Александр Яковлевич выбрался на крышу навеса, осторожно подошел к краю, ступил на карниз и, крепко держась за крепления водосточной трубы, дотянулся до светящегося прямоугольника...

Первое, что он увидел, были его цветы. Они ожили и растопырились в маленькой фарфоровой вазочке. Присмотревшись, Александр заметил, что это вовсе была не вазочка, а скорее сливочник, или соусник... Такой маленькой вазочки у его возлюбленной не нашлось. Сама Вероника сидела в кресле, низко наклонив голову, и шила - чинила что-то из детских вещей. Прямые, стриженые по середину шеи волосы, то и дело падали ей на лицо, и она их поправляла. Казалось бы, чего еще ждать? Сейчас она закончит работу, потом пойдет стирать, мыть посуду или еще что-нибудь. А когда совсем устанет, и все дела будут сделаны - посмотрит немного телевизор и ляжет спать. Но что-то не давало Александру уйти. И вот женщина отложила шитье и подняла глаза. Ее глаза были прекрасны. Если бы Александр был поэтом, он обязательно сравнил бы их с осенними чистыми прудами - темно-зеленоватыми, прозрачными, таящими в глубине золотистый отблеск то ли чешуи карпов, то ли потерянных купающимися летом дачницами золотых колец и цепочек. Но он не мыслил такими образами, и просто зачарованно смотрел в эти глаза, рискуя, между прочим, быть замеченным. Щемящая многолетняя боль в груди смешивалась со сладостным чувством настоящего момента... Вероника подошла к окну. Александр отпрянул от света, чуть не потеряв равновесие, и покрепче обнял холодную трубу. К счастью, женщина его не заметила. Она устремила свой взор в ночное небо, потом перевела его на голубые колокольчики и... улыбнулась. Как-то наивно и счастливо, по-детски! Потом тихонько засмеялась и, обратившись вновь к темно-синей выси, негромко произнесла:

- Спасибо.

И в ответ ей сквозь открытую форточку донесся ответ:

- Пожалуйста.

Вероника не вздрогнула, не испугалась. Она подумала, что это ей послышалось? Да, скорее всего, именно так и было... Но до чего же хотелось верить, что ей ответил ангел! Да и голос был более ангельский, а не человеческий - уж больно высокий, звонкий, нежный... Вероника оставила все дела на завтра и легла спать с восхитительным ощущением чуда в душе.



Следующим подарком кроме цветов была, естественно, вазочка. Стеклянная, прозрачная, цвета зеленовато-серого с переливами и золотыми искорками, как ее глаза. Вазочку он не рискнул оставлять у двери, и положил ее в почтовый ящик (открыть простенький замок не составляло труда). А на ручке двери, как и в прошлый раз, оставил цветы и записку с очередным признанием в любви и предложением проверить почту.

В этот раз Александр Яковлевич не смог выбраться из дома и до следующего вечера пребывал в напряженном ожидании. К счастью, на другой день мама снова задерживалась допоздна. Теперь пользоваться окном было не нужно – Александру удалось днем спереть у Тони ключ, и Надежда Матвеевна по его просьбе заказала дубликат.

Он так волновался, что забыл прихватить свою палочку-звонилку. Стучать не решился, чтобы не разбудить ребенка. Он стоял перед дверью, слабо надеясь, что Веронике зачем-нибудь понадобится выйти. И бесконечно прокручивал в мыслях варианты: что он ей скажет?

Кнопка звонка была совсем рядом и совершенно недосягаема. Александр собирался уже вернуться домой за «звонилкой», но тут замок щелкнул…

Вероника так удивилась, увидев перед дверью ребенка, что чуть не выронила мусорное ведро.
- Ты откуда? Что ты здесь делаешь в девять вечера?

Все, что Александр хотел ей сказать, в момент улетучилось из головы. Стоял и молчал, как идиот. В голове пронеслось: «И правда, как пятилетний». Он вдруг испугался, что Вероника сейчас закроет дверь и торопливо протянул ей коробку конфет. Женщина растерялась.

- Это мне? От… кого?

Александр мысленно разбежался и прыгнул с обрыва…

- От меня. Вам.

Вероника непонимающе улыбнулась.

- Нет, ведь тебе же кто-то дал это, просил передать? Кто?

Но Александр уже не мог остановиться:

- Это от меня. И цветы, и записки – тоже от меня. Я понимаю, что это глупо, что это невероятно, но я прошу, умоляю только об одном – выслушайте меня. А потом сами решайте – уйти ли мне навсегда или…

Он не знал, что «или». Не хотел сейчас об этом думать.

Вероника распахнула дверь шире.

- Заходи… те.

Она почему-то очень смутилась – так, что даже забыла ведро на лестнице. Александр подумал, что надо предложить свою помощь и вынести мусор. Но нет, это – потом.

Он говорил и говорил, боясь остановиться. И боясь, что рассказ его будет недостаточно внятен. И понимая, что чем больше он углубляется в детали, чем убедительнее и логичнее пытается говорить, тем больше его речь похожа на бред сумасшедшего. Вероника даже не пыталась его перебивать. И когда он закончил, только спросила:

- Но… почему – я?

В голосе ее было недоумение, нерешительность и… какой-то надрыв. Недоверия не было.

- Потому что я люблю тебя. Всегда любил.

Вероника устало, с печальной покорностью сложила руки на коленях.

- И что же нам делать?

Александр взял эти руки в свои. Они не помещались, были такие большие… Получалось взять только за кончики пальцев. Вероника всхлипнула и прижалась к ним лицом.

- Я сумасшедшая! Так не бывает… И ты – тоже сумасшедший… Боже, за что?!

Александр погладил ее по волосам. Сколько раз он делал это во сне! Волосы были именно такие – мягкие, немного скользкие, пахнущие ромашковым шампунем.

- Ты понимаешь, что в это невозможно поверить? – простонала Вероника.

- Но ты поверила…

Она подняла заплаканное лицо.

- Не знаю, может, я и вправду сошла с ума? Я должна тебя сейчас взять за руку и отвести к маме… Но… если все это даже так… ты понимаешь, что у нас нет будущего? Никакого, вообще? Это невозможно, нереально, противозаконно, наконец!

Он посмотрел на нее с нежностью и ободряюще улыбнулся.

- Неправда. Будущее всегда есть. И все возможно. Мы справимся, вот увидишь.

И, привстав на цыпочки, он поцеловал ее. В щеку. Вероника вздрогнула и отвернулась.

- Уходи… нет, постой, я тебя, наверное, должна проводить… тебя не хватятся?

- Нет. Все «схвачено».

Александр тихонько засмеялся: горечь от того, что ему вновь напомнили, кто он… вернее, КАКОЙ он – ничто в сравнении с тем, что он прочел в ее глазах. Она любила его. Именно. Вот так. Сразу. Для женщины за тридцать – это не мимолетный порыв. И верила ему. Да, она не верила себе, своим глазам, своему разуму. Но ему она верила. Это тоже нельзя подделать. Вернее, можно, но Вероника - его честная, непосредственная Вероника не умела притворяться.

Мама стала часто задерживаться. Вскоре Александр понял, что у нее кто-то появился. Его это радовало – и потому, что она теперь стала менее усталой и раздражительной, в ее взгляде появилась надежда и угаснувший было блеск, и потому, что теперь он располагал гораздо большим свободным временем. Он стал бывать у Вероники почти каждый вечер. Цветов и шоколада больше не носил – он стал покупать вещи, необходимые в хозяйстве. Конечно, сборка бижутерии приносила очень небольшой доход, но все же какое-то подспорье для одинокой женщины с ребенком… нет, теперь – не одинокой. Александр никогда не спрашивал Веронику о ее прошлом. Она рассказала сама. Первый раз Вероника забеременела в двадцать лет. Это произошло случайно и совсем не ко времени. Написала родителям (Вероника была родом из небольшого городка в центральной полосе, в областной центр приехала в надежде поступить в институт. Но поступила только в техникум), повинилась, просила помочь. Мама посочувствовала, однако, реально помочь ничем не могла – родители сами находились в бедственном положении. Отец был в ярости, запретил дочери показываться на глаза, дабы «не позорить перед людьми». На нервной почве у Вероники случился выкидыш. В больнице пролежала месяца полтора. Потом несчастья посыпались одно за другим. Сначала ее под благовидным предлогом уволили с работы (она служила секретарем в конторе Метростроя) и, соответственно, выселили из ведомственного общежития, лишили прописки. Она устроилась санитаркой в больницу (подруга-медсестра помогла), где ей разрешали ночевать в кладовке для белья. Полгода ей удавалось довольно сносно существовать, питаясь в больничной столовой (пациенты не отличались хорошим аппетитом, и еда всегда оставалась). Потом разразился скандал – больному во время операции занесли инфекцию, и во всем обвинили Веронику, хотя она всегда мыла полы и дезинфицировала мебель в операционной с особой тщательностью. Пыталась торговать на вещевом рынке, но к торговле у нее явно не было способностей, а когда с лотка украли дорогие чулки, Вероника чуть не на коленях умоляла хозяина простить ей долг. Долг простили. Но торговать больше не доверили. Вероника была в полном отчаянии – устроиться секретарем без прописки нечего было и думать. В это время она узнала о гибели отца – несчастный случай на производстве. У нее даже не было денег поехать на похороны. Так и похоронили без нее. Вероника хотела вернуться к матери, ведь та нуждалась в ее поддержке. Найдя в газете объявление с пометкой «прописка необязательна», она нанялась помощницей маляра в частную фирму. Работа была очень тяжелая – по десять-двенадцать часов, без выходных, Вероника отдирала от стен старую краску, размешивала левкас, таскала ведра с олифой... За месяц такой пахоты заработала себе аллергический насморк, незаживающие трещины на ладонях и боли в пояснице. Но платили действительно неплохо. Хватило на поездку домой и даже на подарки для мамы. Та после смерти мужа совсем сникла. К сожалению, вернуться к прежней жизни не удалось – работу в маленьком городке найти непросто, а соседи видели в ней «столичную фифу», «прошмандовку» и не спешили помогать с трудоустройством. Маме становилось все хуже. Нет, физически она была довольно крепкая, но Вероника стала замечать за ней разные странности – страх перед открытыми дверями, подозрительность к прохожим, к соседям, к собственной дочери. Врачи сказали – ранний склероз. Нужно лечение в хорошей клинике. Лучше в большом городе. А у Вероники не было денег даже на лекарства. И тогда она решила – ехать обратно и во что бы то ни стало заработать маме на лечение! Легко сказать – заработать… но как? Ни труд посудомойки, ни уборщицы, ни расклейка объявлений не давали средств даже на съем комнаты (Вероника жила на даче у родителей той же подруги-медсестры, как бы присматривая за домом). И все же что-то умудрялась посылать матери. Жизнь превратилась в бесконечную беспросветную каторгу, и Вероника уже почти впала в то апатичное состояние бездушного механизма, какое свойственно людям, потерявшим надежду. Тогда появился Антон. Она его не любила. Даже не была увлечена (да и неспособна она себе казалась уже на увлечения). Но Антон предлагал реальную помощь, прописку, а главное – согласен быть забрать ее маму. Они поженились. Вероника была верной женой и добросовестной хозяйкой. Хоть и не могла полюбить мужа, испытывала к нему благодарность. Мама прожила с ними два года, затем пришлось положить ее в больницу. Вероника навещала мать, покупала все необходимые лекарства, платила сиделкам (она уже могла сделать это сама, так как теперь, «как белый человек» работала секретарем начальника станции – бывшего однокашника мужа). Вроде, жизнь вошла в нормальную колею и все было… терпимо. Если не считать, что с мужем они так и не смогли стать близкими людьми. Но главное даже не это – за семь лет совместной жизни Вероника так и не смогла забеременеть… Возможно, это были последствия выкидыша. Возможно – нет. Врачи так и не пришли к единому мнению. Однажды Антон признался ей, что встречается с другой женщиной. И эта женщина ждет от него ребенка. Расстались цивилизованно. Разменяли двухкомнатную квартиру в «сталинском» доме на две однокомнатных «хрущевки».

К тридцати годам Вероника чувствовала себя полностью опустошенной. Хотя, казалось, быт ее наладился – теперь у нее была квартира, с маленькой станции ее перевели в управление, в отдел кадров и повысили оклад. Но она никого не любила. Никого не ждала. Постоянно убеждала себя в том, что любит маму, но ловила себя на том, что свидания с ней доставляют почти физическую боль – мама окончательно превратилась в капризную вздорную старуху, вдобавок еще и перестала ее узнавать. Иногда у Вероники были какие-то случайные связи, но это скорее по инерции – привычка «мечтать о принце» еще не оставила ее, хотя разумом Вероника понимала всю бесполезность таких «приключений», оставлявших наутро грязную посуду в раковине и липкий тоскливый осадок на душе… И вдруг… она забеременела! Узнав об этом, Вероника преобразилась – теперь ее жизнь обрела смысл! Все девять месяцев ходила ни жива, ни мертва – только бы сохранить ребеночка! Сына назвала Алексеем – в честь своего дедушки, единственного человека, с которым были связаны счастливые воспоминания – беззаботное озерно-луговое детство в деревне. Лешенька рос, а вместе с ним – как-то незаметно – прорастали и смутные движения души, жаждавшей любви, безнадежно мечтавшей о настоящем чувстве. Хотя Вероника понимала всю бесперспективность своего положения – тетка за тридцать с ребенком неизвестно, от кого? Тем не менее, неясное ожидание чего-то не умирало. А когда она, отводя в очередной раз Лешеньку в детский сад, увидела там странного мальчика, ожидание это стало почти осязаемым. Хотя Вероника не понимала, отчего это происходит, и что такого странного в том мальчике. Букетик подснежников на двери был как вспышка молнии посреди зимы, поразившей ее в самое сердце. И она стала ждать уже не чего-то непонятного, она стала ждать ЕГО. Предавалась сладостным фантазиям – кто бы мог быть этот таинственный рыцарь? Кто же знал, что разгадка будет так ужасна!

Они встречались немногим больше месяца, но Веронике казалось, будто они знают друг друга всю жизнь. Они разговаривали, пили чай и подолгу смотрели в окно на черное небо. Однажды Саша показал ей яркую синюю звезду. Вероника знала эту звезду – это была самая любимая. Может, потому, что самая яркая.

- Видишь, она как будто застряла в проводах. Кажется, можно достать ее рукой, если залезть чуть повыше. А на самом деле до нее – миллионы световых лет…

- Так и в жизни… - эхом отозвалась Вероника.

Александр серьезно взглянул на возлюбленную.

- Когда-нибудь я ее достану.

В тот вечер его мама осталась ночевать у своего ухажера, Тоня давно спала у себя дома, а Лешеньку Вероникина коллега по работе взяла на выходные на дачу: «я со своими еду, пусть дети вместе поиграют на воздухе, а ты хоть отдохнешь в кои-то веки, сходишь куда-нибудь».

Вероника грустно улыбнулась.

- Разве можно достать то, что так далеко? Ни один космический корабль не долетит…

- Моя любовь – долетит.

Вероника тяжело вздохнула.

- Мы зря встретились. Эта встреча принесет нам только страдания. Невозможно перепрыгнуть через законы природы… Брошенное яблоко всегда падает на землю, и никогда не улетает в космос!

- Ника, перестань. Мы так долго ждали! Мы не должны упускать счастье!

- Счастье? Это ты называешь счастьем – эфемерные фантазии о том, чего не может быть?!

Александр обнял ее за плечо (он стоял с ней рядом, на табуретке).

- Знаешь… для меня все это – очень серьезно. Я не намерен сдаваться. Но я очень хорошо понимаю, какие тяжелые испытания предстоят и тебе, и мне. Если ты не готова… или… если я тебе противен – давай расстанемся сейчас и навсегда.

Вероника порывисто притянула к себе его голову и поцеловала в макушку. Потом повернула лицом к себе, и он увидел ее глаза, полные жажды и боли. Он прикрыл их ладошкой и приник к ее губам… Она тихо присела на потрепанный диванчик. Ее теплая кожа, такая родная и знакомая, под его ласками становилась еще мягче, ее ресницы щекотали лицо… Вздохнув с какой-то сладко-пронзительной обреченностью, Вероника расстегнула блузку и спустила ее с плеч, отдавшись во власть головокружения, горячего дыхания и страстного шепота… Александр чувствовал, как отрывается от земли. Ничто не могло помешать. Все неважно. Чудо свершилось! Он подарит ей такое волшебное наслаждение, о каком она и не подозревает! И плевать на изъяны физиологии – на его стороне опыт и огромное желание сделать ее счастливой хоть на немного. И он найдет способ, как это сделать…

Когда лежишь рядом, голова к голове, разницы в росте не чувствуется. Вероника бессильно откинулась на подушку, прислонившись в его плечу. На ее губах застыла блаженная улыбка. Она прошептала:

- Я знаю, что этого делать было нельзя. Но не могла отказаться… я такая слабая…

Александр поцеловал ее в нос.

- Ты очень сильная. И я буду сильным. Мы справимся. У нас обязательно будет все хорошо. И мы будем счастливы. Всем чертям назло!


Александр знал, что рано или поздно этот день наступит, и поэтому не удивился, когда мама пришла домой раньше, чем обычно, и не одна.

- Вот, это мой Сашенька! – напряженно улыбаясь, пропела она высокому мужчине лет тридцати с залысинами на вытянутом черепе, - Познакомься, Саша, это – дядя Володя.

- Ну, здравствуй! – высокий парень тоже попытался изобразить радостную улыбку и протянул руку Александру. Для этого ему пришлось присесть на корточки.

- Здорово.

Мама быстро повлекла жениха на кухню, торопливо вполголоса объясняя:

- Он у меня немного недоверчивый, но, надеюсь, вы со временем найдете общий язык…

На кухню Александр не пошел – его не звали, а заходить без приглашения было ни к чему. Успеется. Мама с «дядей Володей» некоторое время о чем-то болтали, потом стали прощаться. Уже в прихожей жених хлопнул себя по лбу:

- Я же ничего тебе не принес! Ну, ты прости, в следующий раз без шоколадки не появлюсь!

Александр вежливо улыбнулся:

- Не стоит беспокоиться, не обязательно.

Закрыв за гостем дверь, мама обернулась, намереваясь что-то сказать, но Александр ее опередил:

- Почему ты его не оставила на ночь? Далеко он живет? Теперь человеку на ночь глядя куда-то переться…

- Но…

- Ведь он все равно будет жить с нами? Или мы к нему переедем?

- Саша, я хотела с тобой серьезно об этом поговорить…

- Не переживай. Пусть живет – жалко, что ли? И… один вопрос: мне его нужно будет называть папой?

Мама замялась.

- Я… я не знаю… понятно, что это все так просто не решается. Но… - во взгляде ее сквозило отчаяние, - Ты ведь не будешь специально устраивать конфликт?

- Да успокойся ты, не буду… я-то уж – точно. А ты его любишь?

- Саша, ты…

- Да нет, правда – любишь? Или просто одна быть устала?

Мама села на табуретку и внимательно посмотрела на сына.

- Понимаешь… как тебе объяснить…

- Как есть. Я пойму.

- Дядя Володя – очень хороший человек. У нас будет семья… нет, если тебе трудно называть его папой, то никто не принуждает… я понимаю, это все не сразу…

- А сам-то он что думает по этому поводу?

Мама деланно растянула губы.

- Все будет хорошо, мой маленький! А сейчас тебе давно пора в кроватку!

- Ладно, - буркнул Александр, - в конце концов – это тебе с ним жить… Спокойной ночи, - на полпути он остановился, - И вот еще: если хочет, пусть сразу переезжает к нам. Чего мотаться туда-сюда? Время, что ли, лишнее?

Засыпая, Александр подумал, что прикольно называть отцом человека младше себя, но, с другой стороны, если Володе так захочется… что от меня убудет, что ли? Он очень хорошо понимал как это здорово – чтобы тебя кто-то назвал папой.

Они с Вероникой копили на нее почти четыре месяца. Она обошлась им в две тысячи. Плюс тысяча – перевозка. Итого – три. Александр с гордостью осознавал, что его доля – больше половины. Купили бэушную стиральную машину устаревшей модификации. Устаревшей еще несколько лет назад. Скоро такие вообще выпускать перестанут. Чем тут гордиться? Не скажите! Это было их первое крупное совместное приобретение! Машина была неуклюжая и громоздкая. И, хотя Вероника уверяла, что «потихоньку» справится, Александр настоял на том, чтобы нанять грузчика. За это взяли дополнительную плату, но у них, к счастью, хватило. Машинка укатила на обшарпанной «газели», а Саша с Вероникой поехали на автобусе. Принять груз и проверить сохранность взялась Надежда Матвеевна, так что они могли не бежать от остановки со всех ног, а неспеша прогуляться по вечернему городу. Александр был счастлив: ведь эта прогулка – только начало чудесного «медового месяца» (Лешку отправили с детским садом в летний лагерь на целую смену!). И плевать на сложности с мамой – сегодня он обязательно останется у Вероники на ночь! В конце концов, должны же они когда-то начать жить по-человечески, как нормальная семья… А проблемы… они будут, это ясно. Но решать их все равно придется. И чем раньше – тем лучше.

Его размышления прервал хриплый пьяный окрик:

- Эй тетя, постой-ка!

Перед самым носом возникли вонючие джинсы с висящей из кармана массивной цепочкой для ключей. Внутри все сжалось и неприятно засосало под ложечкой. Рука, обвивающая талию… нет, вернее, лежащая на пояснице у Вероники, непроизвольно напряглась. Вероника попятилась и… оказалась крепко схваченной за плечи сзади. В тот момент, когда его грубо оттолкнули в сторону, Александр услышал ее глухой изменившийся голос:

- У меня ничего нет… правда… вот, смотрите…

Из раскрытого кошелька высыпалась мелочь и со звоном раскатилась по асфальту. Их было двое. Всего двое. Целых двое. Они еле стояли на ногах. Но у них было достаточно сил удерживать Веронику так, чтобы она не могла вырваться. Один – тот, что с ключами – присел подбирать мелочь, видимо, рассчитывая, что на какой-нибудь стеклоочиститель, все же, хватит. Ключи выскользнули у него из кармана и теперь болтались на цепочке. Это был обычный набор от квартиры – пара английских ключиков, большой ригельный и маленькая «пулька» от почтового ящика. Тот, что держал Нику, тяжело задышал и полез ей под юбку, пробормотав: «А бабенка-то – ничего». Вероника жалобно всхлипнула. Волна раскаленной лавы захлестнула горло. Александр бросился на эту огромную лапищу, вцепился зубами. Вероника была свободна.

- Ника, беги!!!

Только бы она не вздумала спасать его! Что ему сделают? Ну, пнут пару раз и бросят… Должна же она понимать… А второго шанса не будет.

Фиг тебе! Длинный, с ключами, схватил Александра и вознес на высоту своего роста. Глаза, подернутые масляной пленкой алкоголя и похоти, оказались прямо перед ним. Обдало перегаром и запахом гнилых зубов.

- Эй, сука, вернись! А то ща пацана твоего раздавим!

Ника, отбежавшая уже на пару домов, остановилась. Внутри все упало.

- Беги! Не слушай их! Я приказываю!

Ника сделала пару шагов обратно. Александр нащупал левой рукой тяжелую связку ключей, схватил ригельный и изо всех сил дернул, оторвав от тонкого колечка. В следующую долю секунды зазубренный металлический стержень вонзился в маслянистый глаз. Дикий рев оглушил чуть не до обморока. Болезненный удар об асфальт. Только быстро встать! Сзади – полный боли и отчаяния мат и топот ног. Только одной пары. Гонится только один из них.. Но этого достаточно. Бежать трудно – ушибленная нога плохо слушается. Александр сворачивает в первую подворотню – дорогу преграждает решетка, запертая на висячий замок. Впервые за много лет Александр от всей души поблагодарил Бога за свой рост и комплекцию! Легко проскользнув между прутьями, он оказался во дворе. Площадка перед аркой ярко освещена, чуть дальше на дорожках – несколько молодых мамаш с колясками, а на детской площадке – группа старичков с шахматами и пивом.

- Малыш, ты что тут делаешь? – пожилая женщина с облезлой болонкой на шлейке удивленно-обеспокоенно взирала на его разодранные штаны и перепачканную физиономию.

Александр рассмеялся с неподдельной радостью:

- Я от мамы убежал!

- Как?! Немедленно вернись! А то вот посажу тебя в мешок!

Бабулька прочитала ему нотацию на тему, как нехорошо огорчать маму. Болонка тоже несколько раз осуждающе тявкнула. Боже мой, какое счастье - слушать эту ворчунью! И какое милое существо – грязная кудрявая собачка, норовящая куснуть за ногу!

В проеме с противоположной стороны двора появилась тень. Плачуще-испуганный оклик:

- Саша! Ты здесь?

- Да! Я тут!

Собаковладелица слегка шлепнула его по попе:

- Быстро дуй к маме, проказник!

Он сел рядом с Никой на скамейку. Вернее, на спинку скамейки. Ника уткнулась ему в плечо и тихонько плакала. Он гладил ее по голове, целовал в макушку. Пусть отплачется. Это нужно. Ей легче станет. И приговаривал:

- Все, успокойся, девочка моя. Все позади. Все прошло. Я с тобой…

Ника подняла к нему заплаканное лицо.

- Я… все видела… зачем? Они же могли тебя убить!

- Но он же…

Ника прикрыла ему рот рукой.

- Это ничего…подумаешь… я бы пережила…

- Этого не пережил бы я.

Ника обняла его так крепко, что Александр поморщился.

- Саша, если бы с тобой что-нибудь случилось…

- Тебе, наверное, очень тяжело, что я не могу тебя защитить…

- Нет! Что ты! Еще как можешь! Ты – настоящий герой… Знаешь, я не многих … обычных… мужчин знаю, которые могли бы так поступить.

Александр усмехнулся.

- Ты хотела сказать «нормальных мужчин»?

- Нет. Я хотела сказать, что я с тобой ничего не боюсь. Я только очень боюсь за тебя. Но ты не обращай внимания… - она вдруг беспомощно улыбнулась и преданно посмотрела ему в глаза, - Мы, бабы, все такие – боимся и сами не знаем, чего!

И она нежно и самозабвенно прильнула к его губам.

В эту ночь он остался у нее. Просто позвонил домой и сказал, что придет утром. А если не придет, то позвонит. Он слышал, как на том конце провода мама напряглась и, кажется, поджала губы. Но скандала не было. Истерики не было. И она, кажется, не столько переживала, сколько обиделась. Ну, что ж поделаешь? Когда-нибудь ей придется понять, что у него тоже есть своя жизнь.

Надежда Матвеевна тактично слиняла, поздравив их с покупкой и сославшись на строгий режим. А они «обмыли» приобретение. О случившемся по дороге больше не говорили. Что при этом думала Вероника, он не знал. Сам же он силился избавиться от липкого отвратительного чувства унижения – он все равно ощущал себя подлым трусом, неполноценным уродом, беспомощным существом. Он решил обязательно с этим что-то начать делать. И после этого решения успокоился. И напился. Не очень сильно, но настолько, чтобы отвлечься от мрачных мыслей и сосредоточиться на захмелевшей Веронике, старательно соблазняющей его кружевной сорочкой, подаренной им на Восьмое марта.

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://proza.ru/2008/06/22/416