Немного экзотики

Мы опять плыли по Мраморному морю, в этот раз по морю теплому, тихому и ласковому на совершенно советском прогулочном катере с совершенно несоветским названием «Бейоглу» и плыли не куда-нибудь в Химки, а на экзотические для советского глаза и уха Принцевы острова. Катер был совсем советский, задрипанный и обшарпанный, и лучше всего ему подошло бы название «речной трамвай», но плыли мы по морю, а название «морской трамвай» звучит как-то слишком уж унизительно даже для этого тихого моря.

Я стоял у борта – сесть было негде – смотрел на белесоватую голубизну Мраморного моря и лесистые горбы первого из Принцевых островов вдали и думал о том, что такое экзотика и как долго она сохраняется, если можно так сказать, потому что и Мраморное море, и Принцевы острова уже давно перестали быть для нас далекими и экзотическими, и вспомнил в связи с этими размышлениями один диалог. Отправлялся мой приятель в эмиграцию – давно это было: в «застойные» семидесятые – и не куда-нибудь, а в Америку.
- Это же так далеко, - ужаснулась, узнав об этом, одна наша знакомая.
- От чего? – спросил тогда мой приятель.
Видимо, и впрямь все зависит, так сказать, от точки отсчета.

Плыли мы сейчас на Принцевы острова с вполне прозаической и обыденной целью – купаться. Со мной у борта по-советски непрезентабельного катера стояли мрачный Галл, элегически задумчивый советник Кадыр и еще один «семинарист» по имени Сидор Петров. Плыли мы безмятежно, не ведая, что нас ждет.
       
Давно закончился и забылся наш «ледовый поход», закончился и забылся и весь тот семинар, закончился запой у начальства, да и начальство тоже, фигурально выражаясь, закончилось – было у нас теперь новое начальство и семинар был новый, только президентский советник Кадыр опять был с нами. Он приехал на семинар уже в третий раз, но довод всегда приводил один и тот же:
- Президент сказал, - говорил он, - что такие семинары очень важны для нашей молодой демократия.
Видимо, устроители семинаров тоже так считали, потому что приглашали советника регулярно.

Очередной семинар был посвящен борьбе с коррупцией – бороться собирались всерьез: лекторами на семинаре должны были быть аж три профессора и кроме делегатов из осколков распавшейся Империи, были приглашены также слушатели из Болгарии и Румынии, но этот, как сказали бы сейчас, супер-семинар еще не начался, на дворе было субботнее утро, предыдущий семинар закончился в пятницу и до понедельника оставалось еще два длинных выходных дня.

Выходные мы не любили – нечего было делать в выходные и время до понедельника тянулось страшно медленно. Правда, начальство наше считало, что мы готовимся к семинарам, но правильно говорил Гришка Галл: - Что там готовиться, если я всю эту муть наизусть знаю?! Вот мы и искали себе занятия: Гришка валялся у себя в номере и читал, либо пил понемногу с кем придется и с витаминной закуской, Йоська либо смотрел футбол, либо ходил к кому-нибудь из «семинаристов» спорить о политике - споры всегда были бурные, чуть ли не до драки, все тогда помешались на политике, разделились на непримиримые лагеря.

Я ни футбол, ни политику не жаловал, каждую неделю пить с Гришкой тоже было интереса мало – приелись мы уже друг другу изрядно, поэтому в выходные я иногда тоже читал, а чаще всего бродил по Стамбулу, а летом ездил на Принцевы острова купаться в прозрачном и спокойном Мраморном море.

Стояла тогда в Стамбуле жаркая и мало заметная осень. Была она такая же жаркая, как и лето, и заметить, что стоит уже на дворе сентябрь, можно было, лишь посмотрев в календарь, а так разве что небо ранним утром затягивала легкая дымка, которой летом не было. По деревьям осень тоже нельзя было различить – деревьев в Стамбуле считай, что и нет, а те что есть – вечнозеленые. И море осенью такое же теплое, как летом, только изредка налетали короткие шквалы и оно вдруг становилось мрачным и сине-черным, но ненадолго.

В эту субботу я тоже решил поехать на Принцевы острова и взял с собой Кадыра и его соотечественника, киргизского гражданина Сидора Петрова. К счастью или нет, к нашей компании неожиданно присоединился Гришка Галл.

Когда я зашел к нему в номер сказать, что еду на Острова, он лежал на своей будуарной кровати и смотрел теннисный матч по телевизору, рядом на знаменитом столике с так и нерасшифрованными французскими ругательствами стояла чекушка местной водки и вид у Гришки был кислый.
- Я на Острова еду, - сообщил я ему, потому что мы взяли себе за правило всегда говорить, кто куда идет – мало ли что, заграница все-таки.
- Ага, - рассеянно прореагировал Гришка и тут же поинтересовался, с кем. Я сказал, с кем, и он, подумав, заявил, что тоже поедет.
- Давай, - согласился я без особого восторга, потому что знал по опыту, что будет пьянка, а я пьянство на пляже считаю дурным тоном, сам никогда не пью, да и обязательно ведь тащить потом кого-нибудь домой придется и пьяные выходки расхлебывать – в общем прав народ: трезвый пьяному не товарищ.
- Собирайся, - сказал я, выходя, - мы тебя в холле подождем и Йоське позвони, скажи, что мы уходим.
- Йоська к грузинам пошел, - ответил Гришка, вставая со своего ложа, - Ты там внизу Живко скажи, он передаст, если Йоська спросит.
- Если Йоська пошел к грузинам, то это надолго, – думал я в лифте, - будет спорить, доказывать, что без России Грузия никуда. Я и сам так думал, но говорить это грузинам…

Внизу в холле меня уже ждали Кадыр и Сидор Петров. Скоро к нам присоединился Гришка, и мы поехали на пристань, откуда отходили катера на Принцевы острова.

Пристань Сиркеджи была заполнена стамбульской толпой выходного дня, крикливой и настырной, совсем не восточной. Вокруг звенели мобильные телефоны, юркие молодые люди протискивались вперед явно без очереди, гремел рэп и хотелось повернуть обратно в тишину своего гостиничного номера, но, грешен, очень люблю плавать в море, и ради этого удовольствия готов терпеть лишения. Кадыр и Сидор Петров страдали молча, зато Гришка возмущался всем: мобилками, рэпом и толкучкой и обвинял меня:
- Вечно я из-за тебя куда-нибудь попадаю.
- Я тебя не звал, - машинально оправдывался я, стараясь удержаться на краю причала, в то время как компания молодых янычаров, не прерывая телефонных разговоров, пыталась столкнуть нас в мутную воду Босфора.
 
Когда я думаю сейчас об этих пяти с лишним годах, проведенных в Стамбуле, мне кажется иногда, что Стамбул того времени, по какой-то странный временной петле, двигаясь вперед и в то же время назад, через пятнадцать лет настиг меня здесь, на навязанной новой родине и опять, как тогда в Стамбуле, оглушают меня звенящие на разные голоса мобилки и так же, как тогда, быстрые и суетливые, как муравьи перед дождем, хозяева этих мобилок, говорят одними цифрами – бир миллион, ики миллион, только теперь по-русски – один миллион, два миллиона, купи – продай, купи-продай…

На катере суета улеглась, так как пассажиры занялись непрерывной едой. Турки в этом непревзойденные мастера, наши соотечественники тоже поесть в дороге любят, но с турками их не сравнить – наши раскладывают исторически сложившуюся вареную курицу, начиная путешествие в тысячу, а то и в несколько тысяч километров и продолжают что-нибудь есть на всем тысячекилометровом пути, но, скажем, расстояние в сто километров легко преодолевают без еды, а турки не могут – может быть, в этом корень многочисленных побед русского оружия над ними. До Принцевых островов катер идет минут сорок и турки едят, не теряя из этих сорока ни минуты.

Наша компания выделялась среди других пассажиров тем, что ничего не ела, и молчаливостью. Молчал даже Гришка, хотя для него это состояние было необычным. Наш катер шел сначала по замусоренному, в нефтяных пятнах Босфору, на котором движение, как на оживленном шоссе – медленные сухогрузы и танкеры, праздничные пассажирские теплоходы и всякие мелкие и побольше катера, вроде нашего, все это шумело, дымило и изредка взрыкивало непонятного назначения гудками и сиренами; потом Босфор кончился и мы вышли на простор Мраморного моря, где движение было поменьше и дул сильный ветер, оставляющий на губах соленый и терпкий привкус. На море стало качать – Кадыр тоскливо глянул на меня своим птичьим взглядом – искоса и снизу, и в глазах его был вопрос, видимо, боялся он повторения наших зимних приключений в этих водах. Но он ничего не сказал, промолчал и я, тем более, что катер уже подходил к первому острову, где мы по предложению Гришки собирались высадиться.

Первый остров был самым маленьким в этом архипелаге и пляжа на нем в европейском понимании не было – располагались прямо на асфальтированной набережной по обе стороны пристани. Обычно я ездил купаться на второй остров, где был пляж, и Гришкина идея выйти на первом мне не нравилась, но он заявил, что знает одно местечко и я решил не возражать – уж больно надоела мне жующая и громогласная толпа на катере.
- Посмотрим, - думал я, идя за Гришкой куда-то в гору, в сторону от моря и набережной, - посмотрим, что он нашел, может, действительно что-нибудь стоящее.

Гришкино «местечко» оказалось на противоположной, малоцивилизованной стороне острова и, хотя остров и маленький, шли мы туда сначала по узким уютным улочкам с беленными домиками и цветущими азалиями во дворах, а потом по сосновому лесу не меньше получаса, я устал от крутого подъема, а потом такого же крутого спуска и, может быть, поэтому «местечко» мне сразу не понравилось.

Был это ровный скальный пятачок, нависавший над морем - к воде надо было либо спускаться по щебенчатой осыпи, либо прыгать с пятачка, но подниматься все равно надо было по осыпи. Пятачок обжили наши соотечественники того типа, который в то далекое время - пятнадцать лет всего прошло, а кажется все сто! – был еще явлением редким и непривычным, тогда такие люди еще прочно ассоциировались с чем-то уголовным и агрессивным. Это сейчас в любом банке, ресторане, магазине встречаешь ты уже привычно этих особей – бритая голова, низкий лоб, короткая мощная шея и взгляд исподлобья: менеджеры, брокеры, трейдеры – хозяева новой жизни.

Вот парочка таких менеджеров и обжила ничейную скальную полку над морем, превратив ее в частное предприятие. На площадке стояло пять или шесть разбитых топчанов, два покосившихся пляжных зонта, а в тени чахлой то ли туи, то ли тиса сидели сами менеджеры возле главного своего аттракциона – ящика со льдом, забитого бутылками русской водки и местного пива. В заведении уже отдыхали соотечественники – пара «челноков» с базара с подругами. Подруги повизгивали, а джентльмены мрачно матерились.

Нашу компанию встретили сдержанно, но первый ледок растаял, когда Гришка, назвав менеджеров по имени - один был, кажется, Коля, заказал бутылку водки и пиво для всех, а когда после первой или второй выяснилось, что Коля из Караганды, а Караганда, как известно, в Казахстане, а это почти что Киргизия, лед первой встречи растаял совсем, и на скальной полке воцарилась атмосфера дружества и всеобщей любви.

Я во всеобщем братании участия не принимал – приехал я купаться и этим и занимался, несмотря на призывы, главным образом, Гришкины принять участие в застолье. Я плавал себе и плавал в свое удовольствие и обратил внимание на события, происходящие на скальной полке, только когда буквально рядом со мной в воду шлепнулась внушительная туша одного из менеджеров, того, который не Коля. Я подумал сначала, что не-Коля решил охладиться после выпитого, и продолжал плавать, но когда за не-Колей в море полетел и Коля и на краю площадки появился грозный силуэт Сидора Петрова, я стал понимать, что в мое отсутствие что-то произошло.

Суть произошедшего я узнал позже от Гришки, а в тот момент, когда я вместе с Колей и не-Колей выбрался наконец по осыпи на скальную полку, было не до рассказов - там была уже турецкая полиция, которая, по всей вероятности, требовала от всех предъявить документы – определить точнее их намерения было невозможно, так как все присутствующие владели турецким, мягко говоря, не в совершенстве, а полицейские тоже не были сильны в чужих наречиях.

Мне и мокрым менеджерам дали одеться, и всю нашу компанию менеджеров и клиентов скального пятачка, включая матерящихся «челноков» и их подруг, повели вверх по крутому склону опять через сосновую рощу, мимо белых домиков и цветущих азалий в полицейский участок, где нашелся полицейский, говорящий по-английски; там нас всех переписали и отпустили тоже почти всех, кроме менеджеров, которые что-то там нарушили, не заплатили власти какой-то налог. Переговоры с полицией вел Гришка Галл, который не упускает случая явить свой рыкающий английский. Я молчал и ждал, пока мне объяснят, что произошло – по дороге в участок все молчали, только менеджеры и «челноки» ругались иногда зловеще, но неопределенно, а не-Коля попытался лягнуть Сидора Петрова, но получил слегка дубинкой по спине – турецкая полиция скора на расправу и на руку тяжела – и после этого вел себя смирно. Петров в ответ на эту попытку сказал раскатистым басом: «Уймись, человече!», и настолько внушителен был этот бас и огромная медвежья фигура Сидора Петрова, что полицейские уважительно на него посмотрели и один из них сказал, кивнув на Петрова: «Бохадур!», а второй зацокал языком. Интересно, я думал, что «бохадур» значит «богатырь» на хинди, а выходит, что и по-турецки тоже. Но это так, кстати.

Был я всем происходящим заинтригован и не мог дождаться, пока нас выпустят и Гришка расскажет наконец, что произошло.
- Конфликт у нас произошел на идеологической почве, - сказал Гришка, когда мы расположились в прибрежном кафе в ожидании катера назад в Стамбул – купаться всем уже расхотелось, - Коля Кадыра чуркой назвал, - продолжил он, - не совсем Кадыра, а просто сказал, что у них в Караганде чурки черные власть захватили, а Петров его тут же по челюсти и второго тоже, когда тот за кореша вступился. Остальное ты сам видел. – и поскольку Кадыр с Петровым молчали, Гришка счел нужным объяснить идеологическую платформу Петрова, - Сидор за пролетарский интернационализм стоит.
- Христос учил, - уточнил Петров, - несть ни эллина, ни иудея, - осенил себя размашистым крестом, обратившись к портрету лидера турецкой революции Камаля Ататюрка, висевшему в углу кафе, - я думаю, случайно у него так получилось - и добавил, - Киргизы тоже люди, хотя и дикие.
- Мы не дикие, - обиженно возразил Петрову Кадыр, - у нас тысячелетний Манас есть.
- Манас не ваш, его для вас русские перевели, – сказал Петров – и заставляли вас в школе учить. – Он помолчал и неожиданно мощным бассо профундо громко огласил свое кредо, - Будущее за христианским коммунизмом! - Посетители кафе обернулись в нашу сторону.
Так выяснилось, что Петров – не только убежденный коммунист, но и новообращенный христианин. До этого об убеждениях Сидора Петрова я ничего не знал, знал только, что он из Киргизии и тоже чей-то там советник. Кадыр же был не только правоверный демократ, но и патриот.
- Манас киргизы написали! – продолжал он возмущенно, а Гришка поинтересовался, - А что это за штука, Манас этот ваш?
- Киргизский литературный памятник, - просветил я Гришку, а Сидор Петров насмешливо прогудел, - Персидский это памятник, а не киргизский.
Кадыр посмотрел на Петрова тоскливым и гордым взглядом раненого орла, но сказать ничего не успел – к причалу подходил катер и мы вместе со всеми прочими посетителями кафе бросились на абордаж. Могучая фигура Сидора Петрова, как мощный ледокол молодой ледок рассекала штурмующую катер толпу, мы пристроились в кильватере и сумели занять сидячие места на длинной скамейке у борта катера.

На катере спор о Манасе увял сам собой, и до Стамбула мы плыли молча, изредка перебрасываясь короткими ленивыми репликами. Я думал, куда пойти обедать, мысленно рассмотрел и отбросил вариант ресторана в компании Гришки и Кадыра с Петровым, и решил в конце концов ограничится рабочей закусочной в переулке возле гостиницы. Не думал я тогда, что проблему обеда решит за нас безмолвный и зловещий турецкий санитар с марлевой повязкой на лице.

Первые смутные сигналы поджидающей нас опасности мы стали получать уже в такси. Когда, покинув борт привезшего нас с Островов катера, мы вместе с остальными пассажирами ринулись к подъезжавшим к пристани такси, таксист, в машину которого мы еле втиснули Сидора Петрова – стамбульские такси – маленькие такие желтые машинки и места в них не много – услышав, что ехать надо в «Фестиваль отели», замахал руками, разразился потоком турецких слов, в котором часто повторялись слова «кордон» и «легионер», но трогаться с места не спешил.
- Не понимает он твой турецкий, Генри, - безапелляционно заявил Галл – адрес таксисту называл я – и старательно выговаривая слова, выкрикнул в ухо таксисту свою обычную формулу, - Кум-Капы полис, Фестиваль отели.
- Полис кордон, - сказал в ответ таксист, выразительно пожал плечами, но с места все же тронулся.
- Видишь, - самодовольно заявил Гришка, - фонетика у тебя страдает и потом им обязательно надо говорить «Кум-Капы полис» – они без этого не знают, куда ехать.

Я промолчал и спросил таксиста, повторив его же слова:
- Полис кордон? –.
Гришка удивленно на меня посмотрел, а таксист снова разразился длинной фразой, в которой опять были слова «кордон» и «легионер».
- Наверное, что-то там случилось, - сказал я Гришке, - в гостинице или около где-то.
- А …, - отмахнулся Галл, - вечно ты что-нибудь придумаешь.
Я ничего не ответил, но мой ответ и не требовался - мы подъехали к гостинице. На улице метрах в десяти от входа стояла цепь полицейских с автоматами.
- Полис кордон, - опять сказал таксист и остановил машину.
Мы вышли и пошли к гостинице. Как раз в этот момент из ее стеклянных дверей вышли санитары с носилками и направились к стоявшей около санитарной машине. На носилках лежало тело, с головой накрытое простыней, а санитары были в длинных до пят халатах из какой-то желтоватой ткани и масках, закрывавших пол лица.
- Может, лучше не идти в гостиницу? - засомневался Гришка, подтверждая свою репутацию паникера, - Похоже, чума там у них какая-то.
- Куда мы денемся? – сказал я, - Паспорта-то в гостинице.
Гришка неопределенно выругался, признав мою правоту. Кадыр и Петров молча и растерянно взирали на происходящее. Мы подошли к полицейским и я сказал по-английски:
- Мы живем здесь, - и показал на гостиницу.
- Подождите, - сказал в ответ полицейский тоже по-английски и что-то пробормотал в микрофон своей рации.
Через некоторое время появился, должно быть, полицейский начальник и повел нас в гостиницу.

Родной наш «Фестиваль» преобразился в наше отсутствие. Сразу как только я открыл дверь, в нос ударил запах хлорки. В холле было пусто, только за конторкой сидел грустный Живко, а на диванчике в углу – испуганный и бледный Ришат.
- Что тут у вас случилось? – с ходу накинулся на него Гришка, - Чума что ли? – и не ожидая ответа, повторил свой вопрос по-английски Живко.
- Болезнь легионеров, - ответили ему оба почти одновременно, только на разных языках. – Один турист уже умер – француз, - добавил Живко.
- Не фига себе! – прореагировал на новости Гришка своей любимой фразой и спросил, - А что это за болезнь такая? Мы ведь не легионеры.
Ответа он не получил – открылись двери лифта и оттуда повалили врачи, ну, может, не все врачи, но все в желтоватых халатах и в масках. Киргизский степной орел – Кадар побледнел, Сидор Петров, наоборот, покраснел и набрал в грудь воздуху, намереваясь оглушить присутствующих своим басом, но ему не дали это сделать. Маленький лысый турок отделился от группы в халатах и затараторил захлебывающейся скороговоркой. Из сокращенного перевода Ришата мы поняли, что нам следует немедленно пройти в свои номера и ждать, пока нас обследуют.
       
В номере я вышел на балкон, повесил сушиться плавки, сел в стоявшее там пляжного образца кресло, закурил и сказал сидевшей на перилах крупной чайке, которая смотрела на меня искоса птичьим взглядом киргизского советника Кадыра:
- Вот такие, брат, дела…Болезнь легионеров. Ты что-нибудь понимаешь?
Чайка внимательно меня выслушала, склонив голову набок, потом вдруг сорвалась с места и улетела, пронзительно и печально крикнув на прощание, а я пошел назад в комнату.
Скоро пришел врач и меня обследовали – измерили температуру и попросили показать язык. Врач сказал после этого «Окей», из чего я заключил, что практически здоров, а потом позвонил Гришка и объявил общий сбор «в штабном номере».

В номере у Гришки Галла была привычная обстановка – он как раз допил оставленную с утра чекушку и закусывал бананом, второй банан ел, развалившись на кровати, Йоська и настроение у присутствующих было нервное.
- Суки, - сказал Гришка, как только я вошел, - Карантин у них видите ли, в лавку не пускают…
- Пить бросишь, - хихикнул Йоська.
- А вот им! – Гришка умело свернул два кукиша и направил их в сторону предполагаемого местонахождения турецких властей, – Я с Реджабом договорился, - и вдруг озабоченно поинтересовался, - Слышь, Генри, у тебя веревки нет?
- Нет, - ответил я, - А зачем тебе?
- Повеситься решил, - опять ехидно заметил Йоська.
- Тогда ремень давай, - не обращая на Йоську внимания, сказал мне Гришка.
Не очень понимая пока, в чем дело, я вынул из брюк пояс и отдал Гришке.
- То, что надо, - приговаривал Гришка, связывая три ремня – надо понимать, мой, Йоськин и свой – и привязывая к ним традиционно используемый им для покупок гостиничный пакет для грязного белья, - То, что доктор прописал, - потом вдруг поинтересовался, - Как думаете, сколько Реджабову куму дать за услуги?
- Ты даешь, - сказал Йоська, - Какой кум?! Реджаб же мусульманин. Ведь кум - это крестный отец.
- Да? – несколько озадаченно переспросил Гришка, - видимо, на эту деталь он раньше как-то не обращал внимания – махнул рукой и добавил, – Какая разница: кум, не кум, главное, чтоб человек был хороший. Дам ему пять лимонов за риск – это ж почти десятка будет в американских рублях. Как думаете, стрелять они не станут? – спросил он и сам же ответил, - Думаю не станут – единоверец, все таки. Вот если бы гяур какой полез, тогда да.
Я стал наконец понимать, в чем дело – собирался Гришка со своего третьего этажа сбросить на крышу дома внизу свой пакет, а Реджабов «кум» должен будет положить в пакет выпивку. Так и вышло.

Операция началась. За ее ходом мы с Йоськой следить не могли – Гришка запретил нам появляться на балконе, зато могли наблюдать ее счастливое завершение: с балкона появился торжествующий Гришка с двумя бутылками турецкой водки в пакете. Почти одновременно с этим в номер постучался официант в марлевой повязке на лице. Мы заказали обед на троих и застолье вышло на славу, даже Йоська был доволен.
- Что нам эта болезнь легионеров?! - сказал Гришка несколько заплетающимся языком, когда мы уже расходились по номерам после обеда. – Это французам опасаться надо – они нация хлипкая, а нам, русским – это так, тьфу.
- Ты же еврей, - заметил Йоська.
- Я русский еврей! - гордо парировал Галл.
А паника, связанная с болезнью легионеров, скоро улеглась – больше никто не умер и не заболел и через неделю карантин отменили.