Герой

       Улиткин проснулся относительно рано и в радужном настроении. Рядышком сладко похрапывала его благоверная, с которой Улиткин вот уже пятнадцать лет тянул лямку бытия. Наступивший за окошком день вроде бы сулил тёплую погоду, да и дождя синоптики не обещали.
       Спать не хотелось, тем более что намеченное на сегодня важное мероприятие настраивало на твёрдость духа.
       Тихо, но бодро поднявшись, Улиткин на цыпочках прокрался в направлении удобств, и отсидев там меньше обычного, перебазировался на кухню.
       «Так, быстренько глотнуть кофейку, чем-нибудь его зажевать, и, как говорится, вперёд с песней!»
       Грядущее колыхало душу и заставляло яростно колотиться сердце. Сегодня Улиткин намеревался, наконец, совершить подвиг. Тянуть было больше нельзя.
      
       Отважная мысль содеять нечто героическое не давала покоя регулярно. Особенно, когда Улиткина, подбоченясь, начинала пилить тёща, которой Улиткин решительно не нравился. Тёща называла его то бездельником, то лодырем, то дармоедом. Что, впрочем, по смыслу мало чем отличалось друг от друга.
       Причина крылась в том, что Улиткин упорно считал себя большим поэтом. Браться за что-либо другое ему был недосуг.
       Окружающим, а в первую очередь тёще, это было не очень понятно, поскольку в первый и последний раз лишь два его махоньких стихотворения лет десять назад напечатала неприметная областная газетёнка, о чём, кстати, потом очень сильно сожалела.
       После этого эпохального события все дальнейшие попытки пристроить улиткинские вирши, которых писалось к тому же не то чтобы очень много, успеха не имели никакого.
       «Ничего-ничего! — гордо про себя рассуждал Улиткин, пламенно сверкая глазками. При этом он величественно выпрямлялся, и его заметно выпирающий животик становился чуть меньше. — «Я им всем покажу! И докажу!».
       В те минуты он казался себе просто неотразимым.
       Именно в один из таких моментов втайне от всех и родилась Идея.
       Он совершит подвиг! Покажет, какой он герой! Вот пойдёт и совершит! Это будет крепко! И всё сразу устроится.

       Но идея — это, конечно, прекрасно. А вот развить и реализовать идею — дело непростое.
       Стоило только Улиткину наметить день воплощения своих благородных помыслов, как уже накануне решительность резко сокращалась. И желание подвергать риску свою довольно изнеженную персону тоже.
       Кроме того, сразу же выявилась проблема. А где и как, собственно, этот самый подвиг совершать? Большинство общеизвестных вариантов тут же отбрасывались за невыполнимостью.
       Всплывавшая иногда робкая мысль поносить на руках весьма упитанную супругу Изольду казалась недостаточно героической. И совсем не общественно полезной. В конце концов — это ведь его жена. Носить же на руках чужих жён Улиткину представлялось занятием аморальным.
       И всё же, после долгих-долгих умозаключений решение было найдено. Улиткин мысленно похвалил себя за башковитость, и решил густо походить по улицам, пока не отыщется что-то подходящее. А там уж видно будет — спасать утопающего или же вытаскивать погорельца из огня. На крайний случай — потерявшегося ребёнка отвести в милицию. Что, впрочем, было бы, конечно, не так эффектно. Но, зато, тоже общественно полезно.

       Наскоро, но плотно позавтракав, стараясь не шуметь, Улиткин спешно принялся одеваться. Внезапо он заметил не весть откуда выползшего таракана, и машинально его прихлопнул, отчего проснулась жена.
       — Петюня, ты далеко ли собрался с утра пораньше? — громко зевая, пробасила она подозрительно, и почему-то тембральные особенности её голоса как никогда напомнили Улиткину взбалмношную тёщу. Улиткин замялся:
       — Да я так... Ты спи пока, а я скоро вернусь... — свои благородные планы он решил не анонсировать.
       — Может, помоложе кого нашёл? — проскрежетала жена. — Говорила мне мама, что таких, как ты, даже в бой-френды нельзя брать, не то что в мужья! Ни рожи, ни кожи, а туда же! Бабник!
       — Что ты, что ты! — сжался Улиткин. Он не являлся противником лёгкого адюльтера, но половину свою побаивался.
       — Небось и в холодильнике после тебя совсем пусто? Всё слопал? — распекалась Изольда.
       — Почти, — виновато признался Улиткин.
       — Господи, ну когда ж ты успел! — заныла жена. — Гроша ломаного в дом не приносишь, зато трескаешь за троих! Герой!
       Выражение лица у Улиткина сделалось загадочно-таинственным, он поджал пузко, и в который раз подумал про себя: «А вот кто герой, ты очень скоро узнаешь!» Но супруге лишь сказал мягко:
       — Я больше не буду.
       Вообще-то, обычно Изольда его понимала, даже иногда защищала перед своей мамашей, с которой у Улиткина были сложные отношения, но сегодня, похоже, она вставала не с той ноги. Это временами случалось.
       «Всё равно потом приголубит. Она у меня отходчивая», — успокоил себя Улиткин и, приосанившись, отправился совершать подвиг.

       Подъезд дома, где он обитал, стойко источал характерное амбре. В принципе, все жильцы к этому давно привыкли, и старались проскакивать лестничные пролёты побыстрее. В лифте ароматы были ещё крепче, поэтому им пользовались лишь в отдельных случаях, и то, преимущественно, жители самой верхотуры.
       На заплёванной лестничной клетке первого этажа, Улиткину перегородил путь поднимающийся навстречу, уже где-то принявший на грудь, сосед Мушкин, разухабистый амбалообразный субъект, с которым Улиткин некогда учился в одном классе.
       Мушкин насмешливо обдал некурящего Улиткина облачком сизого табачного дыма:
       — Петруччио, куда в такую рань?!
       — Дела, брат, — неопределённо буркнул Улиткин, унюхав возникающую перспективу затяжной беседы. — Извини, спешу. Пусти.
       — Наш Марио идёт грабить банк! — громогласно упорствовал сосед, закрывая своим могучим торсом Улиткину дорогу к выходу, который находился там же, где и вход. — Иль на свидание одно место намылил?
       — Да тихо ты! — шикнул на него Улиткин, воровато оглядываясь в сторону своей квартиры, не услышала ли супруга. — Чего мелешь-то?
       — Какие все стали говнистые! — незлобно сплюнул Мушкин. — Никого уже ни о чём спросить нельзя. Я же так, шучу! — он подмигнул, поигрывая неведомо как появившейся в его ручище початой поллитровкой — А то может, по сто грамм?
       — Не могу, — нервно отрезал Улиткин. — Мероприятие, понимаешь, неотложное.
       — Ну, как знаешь, — сухо констатировал Мушкин. — Наше дело — предложить... — и почесав давно не мытую голову огромной пятернёй, добавил: — А ты — герой, я б, наверное не смог отказаться, если мне бы бухнуть предложили.
       На сей комплимент Улиткин отреагировал гримассой таинственной многозначительности, и брякнув соседу «Пока! В следующий раз поговорим!», резко ускорил шаг.

       Наконец, Улиткин вроде бы вплотную приблизился к воплощению задуманного, ибо оказался на улице. Он начал изучающе озираться по сторонам.
       Но и здесь, похоже, вырисовывалась неуместная в столь важный для него день перспектива длительного общения — на изрезанной похабными надписями лавочке у самого подъезда, лузгая семечки, восседала бывшая дворничиха Анфиса Эдуардовна, весьма вредная и на редкость болтливая старушенция, известная сплетница, всегда всё и обо всех знавшая, а иногда знавшая даже такое, о чём и не догадывались те, кого она за глаза с таким воодушевлением живописала.
       Бывшая работница метлы поманила пальцем вмиг погрустневшего Улиткина, и со всеми подробностями прочирикала ему свежие сплетни. После чего добила несчастного популярной лекцией о поносах, запорах, а также якобы помогающих при их лечении новых и старых пищевых добавках.
       «Ну и дурында, — подумал Улиткин, — когда же тебя чёрт возьмёт!»,— но, считая себя человеком глубоко интеллегентным, вслух пролебезил, растянув губы в улыбочку:
       — Вы уж выздоравливайте! — и заторопился поскорей отвязаться от нежелательной визави, на которую ухлопал столько времени.

       Продолжение поисков привело к неутешительному выводу, что ничего подходящего для совершения подвига пока не наблюдается. К примеру, даже отдалённой возможности спасения утопающего. Потому как утопать было не в чем — никаких водоёмов в ближней округе не водилось.
       На соседней улице, правда, имелся убогий облупившийся фонтан. Но он давно уже не работал. Даже старожилы не могли сказать с полной уверенностью, работал ли он вообще когда-нибудь.
       После воскресений и праздников по дну фонтана ветер катал пустые бутылки, которые ещё недавно являлись причиной междоусобных потасовок представителей определённой части народонаселения. Однако с некоторых пор операция «Хрусталь» перестала являться доходным бизнесом, пункты приёма стеклотары позакрывали, и бутылки уже мало кого могли интересовать.
       Ничего же другого в местном фонтане никто в обозримом прошлом никогда не видел...
      
       Улиткин без особой радости обнаружил также, что вокруг немноголюдно, видимо сказывался ранний час.
       «Всё понятно! — резюмировал Улиткин. — Надо выдвигаться в центр, там народу побольше! Будет, где развернуться!» — и, озаряя окрестный пейзаж улыбкой благородного волонтёра, бойко зашагал по направлению к центру города.
       Ближе к центру народу попадалось действительно всё больше и больше, но, по-прежнему, не наблюдалось никаких условий для реализации героических замыслов. Все спешили по своим делам, и никто не выражал ни малейшего желания стать спасённым. Это огорчало.
       Покрутив головой по сторонам и повздыхав пару раз при виде юных длинноногих красавиц, Улиткин двинулся в сторону набережной. Теоретически там могли быть утопающие, которых он будет отважно спасать.
      
       Набережная — это было, конечно, сильно сказано. Вместо гранитных парапетов и ажурных мостов, где бы романтически целовались влюблённые и щёлкали фотоаппаратами заезжие туристические группы, берег украшало наспех сработанное страшилище из железобетона, которого неумолимое время не пощадило, отметив многочисленными трещинами. В отдельных местах из трещин капканами торчали железяки, вследствие чего, если не смотреть под ноги, то получить травму было легче лёгкого.
       Справедливости ради следует всё же отметить, что на набережной нередко сиживали улыбчивые мужики с удочками, надеясь поймать что-то съестное в грязной мутной воде, в которой по большей части плавали пришедшие в негодность изделия, те, о которых как-то не принято говорить в приличном обществе.
       Трудно сказать, воплощались ли надежды в жизнь или нет, но энтузиасты рыбной ловли время от времени в тутошних местах появлялись.
       Приближаясь к берегу реки, Улиткин приметил, что сегодня в этом виде программы, похоже, наблюдается выходной, вроде бы никто из рыбаков не несёт трудовую вахту. И тут в его душе началось волнение.
       Он увидел валяющуюся бесхозную сумку, банку с наживкой, одиноко скучающий спиннинг... Хозяина этих технических средств рядом не проглядывалось...
       Чувствовалось что-то серьёзное. У Улиткина внутри похолодело. Он перевёл взор с берега на водную гладь.
      
       Там выделывал нелепые телодвижения какой-то мужик, судя по всему, собственник рыболовных снастей. Лица его разглядеть было невозможно, поскольку голова мужика то и дело уходила под воду.
       Улиткин почувствовал, что настаёт его звёздный час. Прямо в одежде, не раздеваясь, он опрометью кинулся на подмогу и заголосил:
       — Эй!.. Товарищ!.. Господин!.. Гражданин!.. Держитесь!.. Я уже здесь!
       Подбежав, он храбро ринулся в воду, и со всей имеющейся у него силы взялся вытаскивать отчаянно упиравшегося мужика. Это ему в конце концов удалось, поскольку тот оказался довольно древним дедом. Когда они мокрые, как цуцики, очутились на берегу, дед, багровея, прошепелявил:
       — Ты чего наделал, козёл?! У меня вон карман дырявый, ключи-то в воду и вывалились. А из-за тебя их уж точно теперь не найду. Ты вон все водоросли перебаламутил, ключи небось где-то в них запутались. Мне ж из-за тебя теперь в свою халупу не попасть, дверь придётся взламывать. Ах ты, чмо!
       С этими словами он подобрал с земли спиннинг, и огрел им ошалевшего Улиткина. Это было что-то новое, и в планы благородного рыцаря не входило.
       У деда тем временем глаза всё сильнее наливались кровью. Улиткина будто парализовало. Он, конечно, слыхал, что человек в гневе бывает страшен, и возникающая ситуация явно приобретала опасную окраску, но никак не мог предположить, что это произойдёт именно сегодня. Получив спиннингом ещё раз, Улиткин словно протрезвел, и со всех ног кинулся бежать от неблагодарного утопающего. Его переполняло чувство ущемлённого самолюбия.
      
       Отбежав на порядочное расстояние, и удостоверившись, что преследователь остался где-то далеко позади, и не сможет уже навредить своему спасителю, Улиткин остановился. Критически осмотрев одежду, он сокрушённо признал, что весь мокрый. Особенно пострадали штаны и ботинки. Представив себе, как это смотрится со стороны, он заметно скуксился.
       Однако, мрачные аккорды недолго звучали в его ранимой душе — Улиткин решил не сдаваться и не отступать. Мокрая одежда — это мелочь, он всё таки идёт не на светский раут, куда его, надо сказать, ни разу не приглашали, а совершать подвиг. Безвозмездно. Это прибавило сил и подняло боевой настрой.
       То ли в шутку, то ли в серьёз Улиткин заключил, руководствуясь известным изречением, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». И хотя высказывание являлось вовсе не его афоризмом, Улиткина нисколько не смутило. Его мысли были уже далеко. Он пытался представить себя в огнеупорном снаряжении брандмейстера, бесстрашно выносящего людей из полыхающего пламени...
       Однако, вместо этого в возбуждённый мозг затесалось нечто из школьной программы «Пламя. Племя. Вымя. Стремя»... Чертовщина какая-то! Нет, придурочный дед вывел всё-таки его из душевного равновесия. Испортил настроение надолго. Свинья неблагодарная!

       Улиткин мысленно метал громы и молнии. Он шёл, ничего не видя пред собой, и настолько преуспел в этом, что неожиданно со стуком натолкнулся на мальчишку, играющего с электронным прибором, названия которого Улиткину было неведомо. Когда Улиткин осознал содеянное, ему стало стыдно, он же сегодня был весь из себя положительный:
       — Ой, мальчик, извини, пожалуйста!
       И тут Улиткин спохватился.
       Его осенило, и он вопросил как можно более ласково:
       — Мальчик, а где твои родители? Детям нельзя ходить без сопровождения взрослых. Ты, наверное, потерялся, и тебя нужно отвести в милицию! — и продолжил елейным голосом. — Ну-с, молодой человек, как твоя фамилия?
       «Молодой человек» взглянул на Улиткина, как на дегенерата:
       — Чел, а ты чего такой мокрый, обоссался, что ли?
       У Улиткина покраснели сначала уши, затем щёки, а после и всё остальное. Он взвизгнул:
       — Как... как ты разговариваешь... со взрослым дядей?
       Юный оппонент ответил небрежно:
       — Слышь, взрослый дядя, а шёл бы ты на х...!
       Улиткина перекосило, он разразился праведным гневом:
       — Нет, это... что же это такое?! Тебя надо непременно отвести в милицию! — и попытался было решительно ухватить мальчугана за руку.
       Тот сделал едва заметное движение, и Улиткин согнулся вдвое, а может быть и втрое. В глазах у него бешено завращались какие-то немыслимые карусели, и он осел на асфальт...

       Когда он очухался, мальчишки рядом не было.
       — Похоже, сегодня не мой день! — сделал вывод Улиткин, не заметив, что вслух разговаривает сам с собой. — Лучше уж больше не искушать судьбу!
       ...Мрачный, словно ноябрьское небо, Улиткин переступил порог своей квартиры.
       — А-а, никак муженёк ненаглядный припёрся? — с сарказмом предположила Изольда. — Что ж, милости просим! — Изучив облик мужа, она зловеще расхохоталась. — Ты посмотри на себя, на кого ты похож! Тебя что, муж любовницы с лестницы спустил?
       Улиткин, вместо того чтобы огрызнуться чем-то вроде "На себя посмотри!", понуро рассказал жене обо всех своих сегодняшних злоключениях. Выслушав мужний рассказ, она только скомандовала:
       — Дуй в ванну!
       ... Когда Улиткин, належавшись в душистой пене, чистый и посвежевший, вновь предстал перед супругой, она, помолчав немного, нежно улыбнулась, и изрекла:
       — Улиткин, а ты ведь, и вправду герой!.. Ну ладно, герой, пошли!
       И она ласково, но целеустремлённо повлекла мужа в направлении спальни...

21.06.2008