Исповедь

Исповедь


Третий стакан какой-то термоядерной бурды все равно не приносит забвения. С того момента, как я получил записку, мне не очень-то хорошо спится… но, все по-порядку.

«Здрафствуй! Как поживаешь? Гаварят, жизнь налаживается. Это хорошо. Я вот чего пишу: мне щас очень деньги нужны. Не мог бы помочь старому другу? Мне немного надо: сотни две-три. Так как, поможешь? Буду очень признателен.
       Я.»

Эта записка пришла мне дня четыре назад. Листок бумаги, сложенный пополам был просунут мне под дверь. На другой стороне я нашел обратный адрес. Без имени. Но этого и не требовалось. Кто написал мне ее, я знал наверняка: только Он так подписывался, только Ему я бы отдал все, что он не попросил бы.
Его называли Ленноном. Творческая личность, что тут добавить? Мы были одноклассниками. Он писал великолепные стихи и повести. Он видел людей насквозь. Не было человека, который бы не представлял его известным художником, поэтом и прозаиком сразу. Леннон был моим лучшим другом. А потом он внезапно исчез.
После окончания школы все происходит очень быстро. Быстро пролетает лето, быстро исчезают старые друзья. Но Леннон исчез быстрее. И неожиданнее.
Я не мог с ним никак связаться. Сначала я переживал, но вскоре меня накрыло новыми впечатлениями: учеба, знакомства, симпатичные девушки и я забыл обо всем.
И вот через столько лет… я ожидал встречи со старым другом, как ничего другого в своей жизни. Воображение рисовало успешного писателя, широко известного в узких кругах художника – абстракциониста, покоряющего своим обаянием и загадочностью. Я уже видел красавца сердцееда с нашейным платком и аккуратной бородкой, белоснежной улыбкой и безукоризненной стильной одеждой. Иначе быть не могло.
Итак, заплатив энную сумму таксисту, я подъехал к нужному мне дому. Единственное, что я мог сказать, как о районе вообще, так и о доме в частности: если здесь и могут жить люди, они однозначно ненормальны. Создавалось ощущение, что все улицы, дома, скамеечки при легком прикосновении превратятся в пыль и просто исчезнут с лица земли. Людей я вообще не видел и не слышал. Было такое чувство, что я очутился в «Прикосновении» Стиви Кинга – вымерший город. Но я знал, что таких Богом забытых районов в Городе очень много. Для того ненормального художника, которого я знал, такая одинокая жизнь была раем.
Нужный мне дом походил на…черт его знает, на что походил этот дом! Что-то злое и разочарованное поселилось в нем...
Когда я зашел в его квартиру, я увидел келью отшельника. Никак не жилище успешного деятеля иск4усства, как я ожидал.
В помещении чувствовался запах желаний, ушедших в небытие, запах надежд. Убитых реальностью, не произнесенных вслух мыслей – то был запах угасания неординарной души, запах смерти.
Я пытался не обращать внимания на этот затхлый воздух, на эти законсервированные, засушенные, сохраненные обиды и угрозы. Но это было сложно, очень сложно.
Походив немного по комнатам, я, наконец – то застал его на кухне. Господи, ему было всего-то 35! Он выглядел хуже, чем мой сорокапятилетний приятель после мощного трехдневного запоя, а это было действительно страшно!
Не было никакого дорогого костюма, никакого нашейного платка. Были потрепанные джинсы и грязная, когда-то белая майка.
Брился этот человек когда-то очень давно. Так что была не стильная бородка – была борода. Он был заросшим и вообще очень похожим на прототип деда Мазая.
Леннон-Мазай сидел за столом, на котором уже давно не было никаких признаков еды. Увидев меня, он улыбнулся и укал мне на стул рядом с собой. Я сел. Состояние мое было очень смешанным и непонятным. Я был рад видеть его. Мне хотелось похлопать его по плечу и сказать что-то вроде: «Сколько лет, дружище, сколько зим!». Но одновременно я хотел выбежать из этой ужасной консервной банки на свежий воздух и зарыдать в полный голос. А потом напиться и забыть обо всем увиденном. Забыть о своем когда-то лучшем друге. Поэтому я выбрал нечто среднее: сидел на шатком стуле и молча взирал на голую стену кухни.
Первым заговорил Леннон:
- Спасибо, что пришел. Я уж думал, ты не понял, от кого эта записка.
- Как я мог не понять! Послушай, я тут всякой хрени притащил… к чаю… и, на всякий случай, сам чай.
- Вот за это спасибо! Я уже три года не пил вкусного чая. А ты ведь знаешь, для моей души британца это настоящая трагедия!
Я улыбнулся. Он совершенно не изменился, этот уроженец какого-то села с душой ливерпудлийца! Я знал его, поэтому и не забыл прихватить с собой овсяного печенья и самого настоящего английского черного чая в жестяной коробке. И еще всяких вкусностей, которые во времена нашей молодости считались деликатесами. Спохватившись, Ленон начал хозяйничать.
По кухне уже начал распространяться запах консервированных сардин, в чайнике похрапывала, закипая, вода. Я же ожидал начала разговора.
Вот только умерший художник в живой оболочке моего бывшего одноклассника не очень-то спешил с пояснениями.
В конце-концов, он заговорил:
- Ты шокирован моим видом и это еще больше напоминает мне о моем тяжелом положении. Это действительно ужасно. Я даже не заметил, каким образом превратился в бомжа, просящего милостыню. Можно даже сказать…в мертвого художника.
Я содрогнулся, когда он, словно прочитав мои мысли, повторил это мое определение. Мурашки побежали по коже и я, не смея перебить или оторвать глаз от дорогого мне рассказчика, продолжал слушать. Не двигаясь с места.
- Ты знаешь, каково это, когда ты понимаешь, что мечешь бисер перед свиньями? Когда нибудь ты чувствовал себя марионеткой? Этого не объяснить, это нужно пережить… я очень рад тебя видеть, друг. За последние три года мне решительно не с кем было разговаривать. Знаешь, сначала ты этому рад, но потом становится одиноко. Потом все сложнее и сложнее переносить одиночество… ха! Мы с тобой всегда были сердцем и легкими нашей компании. Ты, в отличие от меня, таким и остался. Я даже завидую. Я-то завял, покрылся плесенью… ничего уже не вернешь.
Я слушал, и мне становилось все тяжелее дышать и вообще воспринимать информацию. Он словно высасывал мою энергию. И это пугало меня. А он все говорил, говорил и его глаза, такие яркие на этом бледном исхудавшем лице, всверливались в мой мозг, буравя мои мысли и формируя что-то новое из оставшегося материала.
Он рассказывал о том, как его рассказы и повести осмеивали критики, а иногда вообще нигде не печатали. Он рассказывал о том, как потенциальные покупатели его картин уходили, так и не поняв смысла ни одной из них. Как красивые женщины сначала верили в его талант, а потом разочаровывались и уходили. Исчезали за горизонтом, как выразился сам мой друг. Все это напоминало мне шаблонные грустные истории непонятых художников. В итоге, многие из них были занесены в мировую историю искусства. О многих печатались статьи, устраивались выставки их работ.
Но о скольких таких же талантливых творцах забыли?
Все это абсолютно не отвечало моим ожиданиям. Моим романтическим представлениям о судьбе Личности. Знаете, как в сказке про Золушку? В конце-концов приходит принц, и девушка больше никогда не моет полы. Когда нибудь появляется богатенький дяденька, знающий толк в искусстве и дает бедному художнику в рваных джинсах, растянутом свитере и заляпанном краской берете много-много денежек. И у художника начинается счастье.
Но так не бывает. Никогда. Каждый человек кровью и потом зарабатывает свое счастье. Только кому-то в этом помогают, а кого-то бросают на середине пути.
Во мне разгорался пожар. Пожар жалости к такому хорошему человеку. Верному в прошлом другу. Пожар ненависти ко всем, кто из-за шаблонности своих мыслей, из-за хронически стандартного неприятия нового погубили моего друга. Его душу, не побоюсь так сказать. Черт… я ведь помню его. Это совсем не законсервированная в собственной ненависти бездушная оболочка! Он был щедр и никогда ничего не требовал взамен. Он был гвоздем программы на каждой попойке, которую мы культурно называли вечеринкой. Он был умен и начитан – этим он завоевывал сердца самых жестокосердных, как мы думали, Дамочек.
Я уже не чувствовал себя неловко в этом доме на шатком стуле рядом с мертвым художником. Я вспоминал старые добрые времена. Мы обсуждали те радостные деньки, а он, к тому же, очень интересовался судьбой наших одноклассников. Я рассказывал все, что помнил, а он жадно слушал. Говорили обо мне. В его глазах я замечал искры зависти. Это пугало меня. Я не хотел, мой лучший друг завидовал мне – это обычно плохо заканчивается.
Говорили долго. До глубокой ночи. Потом выпили еще чаю и опять разговаривали. Уже до утра.
И, вроде бы, все было хорошо. Мы смеялись, я почувствовал себя вновь семнадцатилетним. Но, прощаясь, я вновь ощутил электрические иглы напряжения. В его глазах я снова увидел мертвого художника.
- Спасибо, что посидел со мной. Спасибо, что вообще пришел на мою предсмертную исповедь.
Я не знал, что сказать. Меня снова обдало холодом склепа. Снова я услышал запах смерти и увядания. Я был растерян.
- Да ладно, не переживай так. Это тупо – сидеть здесь и покрываться плесенью. Разве ты не согласен? Я ничего уже не хочу от жизни, кроме как ее окончания. Понимаешь? Я хочу выключить свет и выкрутить лампочку. Но ты не переживай. Считай, что после школы мы больше так и не встретились. Тебе пора идти – и художник открыл передо мной дверь на улицу. Мне ничего больше не оставалось, кроме как уйти. Я пришел домой, выпил стакан водки и уснул.
На следующий день он умер. Во всяком случае, его дом был пуст, когда я к нему зашел, а потом я нашел его в городском морге и оплатил хорошие похороны.
Сегодня после похорон, я зашел в ваш замечательный бар и вот, рассказываю вам все это.
Да, вы правы, мне пора домой. Сколько с меня?
Знаете, что я сделаю, прежде чем пойду домой? Я заеду к мертвому художнику и заберу ту единственную картину, которую увидел у него – она была прислонена к стене на кухне. Я принесу и повешу ее дома. Она мне действительно понравилась. Там видны глаза Леннона.