Аппендицит

Это был уже третий приступ аппендицита за период примерно в двенадцать лет. Первый случился после того, как наелся натощак жареных семечек и побегал, второй совпал с отравлением жареной несвежей рыбой, а третий, после тяжелой работы с бетоном. После первых двух приступов даже мысли об операции не было, понадеялся на русский «авось», и пронесло, но на этот раз так скрутило, что вынужден был вызвать «скорую», которая отвезла меня в больницу с подозрением на аппендицит. Было не понятно, что со мной, так как болел весь живот и сердце. Я в тайне надеялся, что пронесет, выпишут больничный, отправят домой, и я какое-то время откошу от работы. Но по прибытию в больницу боль четко локализовалась в нижнем правом боку, плюс температура «тридцать семь и восемь», что указывало на наличие воспалительного процесса. Диагноз неутешителен - «острый аппендицит». Срочная операция. Я сразу представил себе, как меня положат на стол, разрежут живот, и будут там копаться своими руками. Во мне, в моем организме, кто-то чужой будет ковыряться!.. Меня чуть не стошнило.
После подготовительных процедур положили на хирургический стол, зафиксировали руки и ноги, завязали глаза, в вену ввели капельницу, сделали еще какой-то укол в руку, обкололи операционное место обезболивающим лекарством. Сказали, что такая операция делается под местным наркозом.
Будет немного больно, когда начнут вытаскивать кишку, но это будет недолго и придется потерпеть. Повязка, наложенная на глаза, не мешала мне видеть, что делают с моим животом, я смотрел под нее. Околооперационное место обложили тканью, оставив оголенным лишь оперируемый участок. Начали разрезать скальпелем кожу, захватывать ее щипцами - раздвигать в стороны. Потом полезли внутрь. Нет, на это зрелище лучше не смотреть. Я закрыл глаза и попытался отвлечься. Почувствовал, как начали тащить кишку наверх. Ощущение, будто сунули внутрь отвертку и расковыривают. Я немного застонал и начал выгибаться кверху. Врач сказал, чтобы я лежал неподвижно, но я ответил, что буду боль терпеть, но не выгибаться не могу. Тогда он сказал, что придется делать общий наркоз. Я согласился. Врач спросил, выпиваю ли я и если «да», то в каких количествах? Эта информация необходима была для определения дозы наркоза. Я ответил, что не пью вовсе, но он наверняка усомнился. Сказал, что придется немного подождать, пока приготовят наркоз, и ушел. Все ушли. Я лежал и размышлял: «Говорят, что одни при общем наркозе успевают досчитать по десяти и потом засыпают, другие до двадцати, а я специально буду стараться не спать, интересно, до скольки досчитаю? «Куда они все запропастились, сволочи, хоть бы один человек рядом был. А вдруг война, а вдруг землетрясение? Все бросятся спасать свою шкуру, а мне как быть? Мало того, что я привязан по рукам и ногам, я еще весь разрезанный, кожа вывернута наружу, аппендикс не удален. Голова тяжелая... Веки тяжелые, как свинцом налитые... Надо все-таки их разодрать, посмотреть, нет ли кого рядом, чтобы узнать, когда же займутся мной, когда же этот наркоз сделают... С трудом приоткрыл глаза и увидел, что я уже в палате, прооперированный. После наркоза я возвращался в реальность как бы из небытия. Меня уже не было, не существовало и вдруг я обнаруживаю и осознаю сначала одну руку, потом другую, потом ноги, потом все тело и, наконец, всего себя. Ужасное чувство. Пройди операция неудачно, и меня бы уже не существовало. И самое ужасное, что я не был подготовлен к смерти, надо было хотя бы осознать, что могу умереть, как-то подготовиться к этому. А вот так, ни с того ни с сего, просто взять и исчезнуть? Нет, так нельзя, еще столько нерешенных дел...
Оперировавший меня хирург сказал, что как только мне сделали общий наркоз, я сразу обмяк, и оперировать меня было легко, хотя очень опасно. Аппендицит оказался гангренозный, и если бы аппендикс лопнул, никакие промывания меня бы уже не спасли.
Со мной в палате лежал бывший фронтовик с циррозом печени на почве злоупотребления алкоголем. Врачи прописали ему постельный режим и запретили пить жидкость. Он много рассказывал о войне, слушать его было интересно. Приятный, доброжелательный мужчина. На третий день после моей операции, к нему пришли родственники, и он решил выйти к ним во двор. Лето, погода хорошая, чувствовал он себя неплохо. Лечащий врач, увидев его в коридоре, слегка пожурил за то, что он гуляет, но не заставил вернуться и лечь в койку. Побыв с полчаса с родней, он выпил пол-литра принесенного ими компота, чего категорически делать было нельзя, вернулся в палату, и тут началось... У него из горла хлынула кровь с какими-то темными сгустками. Хлестала фонтаном. Я при всем желании ничем ему не мог помочь, сам лежачий, другие больные тоже. Крикнули няню. Она шарахнулась от него, как черт от ладана, запереживала, что он ей халат кровью забрызгает. Прибежала медсестра, запаниковала, никак не могла попасть иглой в вену, чтобы ввести лекарство. Говорила: «Вена уходит». А уходило драгоценное время. Больной, между тем, начал глубоко зевать. Я потом обратил внимание, что так зевают умирающие. Он начал говорить, что ему холодно. Наконец появился врач. Он быстро попал иглой в вену, ввел лекарство, но было уже поздно, бывший фронтовик затих, уже навсегда. Жуткое ощущение, когда на твоих глазах умирает человек, и ты ничем не можешь ему помочь.
На следующий день положили в палату еще одного тяжелобольного, с прободной язвой желудка. Тоже на почве алкоголизма. Мужчина хорошо знал свою болезнь, уже не первый раз на больничной койке. Он должен был лежать, не подымаясь, и на судно спускаться только с помощью няни. Видно было, как ему хотелось жить, и он старался в точности соблюдать все предписания врача. Но утром он не захотел беспокоить няню и решил сползти на судно сам. Кровать ему специально подобрали низкую, и он подумал, что справится. История повторилась, из горла захлестала кровь с темными ошметками. Думали все, конец, но ему повезло, врачи как раз вышли на смену. Сразу стали ему что-то вводить в вену, а он возбужденно заговорил: «Холодно, холодно, вы мне не то вводите, надо то-то и то-то». Чуть не угробили. Он начал глубоко зевать, как фронтовик, но лекарства вернули его к жизни. Сразу отправили на операционный стол, вырезали треть желудка. Родственников, чтобы ухаживали за ним, почему-то не допустили. Потом я видел через приоткрытую в палату дверь, как он лежал неподвижно на передвижном столе, накрытый простынею, а по лицу ползали мухи. Видно было по подергиванию лица, что он мучается, но согнать мух было некому. Задумывайся иногда о перспективе.