Иллюзия Одиночества

Falax species rerum
Наружность вещей обманчива



Заточенная в бесконечности


Она:
Его нет. Он еще не родился, а может уже умер. На моих веках остались отпечатки. Это мечта о Нем посещала меня. А на правом запястье – шрам, это Он ранил меня стрелой своих глаз. На левом рана еще кровоточит, оно ближе к сердцу, а значит болит сильнее.
И сердце разбитое Им прошито толстой, медицинской ниткой. Залатано. Заштопано. Склеено. Ветер сквозит через еще не сросшуюся материю, интересно, где Он теперь?
Хороший доктор, Время, прописал таблетки и микстуры. Но они не действуют. И я жду конца недели, словно на моей медицинской карте этой датой обозначена выписка.
Выписка из госпиталя под названием «Боль». Я пакую вещи и собираю сумки, чтобы бежать в лучший мир, греться у камина дружбы, подставляя теплому пламени поддержки свои раненные руки. Остановится кровь. Я больше не буду терять ее каплями.
Но шрамы останутся как вечное напоминание о Нем. Ведь Он умер, а может, еще не родился. Нить сомнения, которой прошивали сердце, не покинет меня.
А пока я одна в несуществующей палате под номером 8, в придуманной больнице «Боль», смотрю в побеленные потолки. Река времени не протекает сквозь меня, а окружает, закрывает двери на ключ, запирает окна ставнями.
Не убежать. Лишь метаться от одной стены к другой в поисках выхода. Выхода нет. Терапия в госпитале под названием «Боль» – лечение одиночеством. Выписка – субботним утром. И после этого – раз в неделю микстура из слез.
На двери моей палаты перевернутый знак бесконечности. Символ безграничной боли и бесконечного лечения. Парадоксально. В кроссворде жизни, слово «Боль» пересекается с «Любовью». Их объединяет буква «Б».

Он:
Госпиталь по имени «Боль». Полная изоляция среди белых стен. Изоляция, которая путает дни с ночами, под натиском которой исчезают числа и даты. Хроническое заболевание души не требующее лечения, потому что такое невозможно.
Губительное действие лекарств. Разрушительное влияние одиночества. Мне не место в больнице под названием «Боль». Разве их терапия действует хоть на кого-то благоприятно?
Госпиталем зову тюрьму, а врачом – надзирателя. Воспитание силы – жестокостью, неосмотрительно зову лечением.
В чем смысл моей палаты? Не лечит Боль. Но сеет Боль.
Не смогу жить без шрамов, забыть боль от которой они остались – рискнуть вытерпеть ее вновь.

Она:
 В больнице «Боль» сегодня санитарный день. Микстуру с утра не дали. Медсестра даже проветрила мою палату. В моей палате две кровати, одна у окна, вторая – в самом темном углу. Я выбрала жизнь в темноте, боюсь любого солнца, кроме того, что прячется в Его глазах.
У всех вокруг синие глаза. У Времени – ледяные, у Боли глаза синие от слез. У Судьбы Его синие глаза, единственные в мире, в которых сохранилась йота солнца.

Сегодня вторую кровать займут, ту, что ближе к свету. Может Его переведут в мою палату? И у окна будет светить синеглазое солнце.
Город «Обман», Район «Иллюзий», улица Заблуждений, третий переулок направо. Больница «Боль», второй этаж, восьмая палата в конце коридора. Та, окна которой закрыты решеткой.



Узник девятой палаты

Он:
Меня перевели в другую палату, девятую, за стеной слышны шаги и капли. Капли времени стекают с побеленного потолка, их стук о пол восьмой палаты отражается в моем сердце. Там она… в родственной боли пытается вылечить душу, соседнее одиночество подкормленное теми же лекарствами. Время и ожидание перекрывают все выходы, а вход один – тот, сквозь который сочится страдание. И окно с лунным светом ее глаз.
Невидимым хочу прокрасться к Ней, когда Она спит. Тронуть неощутимой рукой Ее губы, скользнуть слезой по щеке. А потом уйти. Утром Она проснется со вкусом ванили на губах, в Ее волосах запутается запах вишни. Она откроет глаза и не увидит ничего кроме солнца. Она встанет, пройдет по палате и смоет с лица мои прикосновения, которых не чувствовала. И вечером – снова уснет. Я приду к Ней вновь. Может Она поморщится во сне от моих холодных рук, а может улыбнется от моего дыхания. Луна ворвется в окно ее комнаты и осветит место, где я был на миг раньше. Но Она не увидит меня, потому что сквозь сомкнутые сном веки не увидеть чуда.
Приходит в мои сны мертвой. Лишь в безумных зрачках – боль. Мертвые не чувствуют боли, значит она жива. Тишина и лунный свет разливаются как молоко по коридорам госпиталя.
Откуда она приходит? Впалые щеки цвета февральского снега, и глаза чернее скорби. Волосы оттенка полной луны, длинные как время проведенное здесь.
Доведенная до совершенства смерть блестит в зрачках, полных до краев жизнью.
Появляется у окна и гладит луну, как кошку. Потом, держась рукой за подоконник, она проходит вдоль него и испаряется в соседней палате. Там, где живет Ее тело.
Разве может душа так беспокойно блуждать вдалеке от тела?

Пришла ко мне в полночь. Тронула, и я открыл глаза. Ее душа трепетала, где-то рядом. Я захотел шевельнуться, и вскрикнуть, но ощутил на губах теплое прикосновение ее рук.
- Молчи, - прошептала она. Такой голос может быть только у мертвой. Но Она жива, раз Ее пальцы сохраняют тепло.
Я не ослушался. Смотрел на Нее. Безумная. Прошла по комнате легким шагом. Остановилась у окна, задернула штору.
- Каково жить при свете? – спросила она.
Я молчал, мне нельзя говорить, пока Она здесь.
- Ты можешь не отвечать, я знаю ответы. Ты думаешь, я мертва. Ну что ж, в некотором роде ты прав. Убитая одиночеством, хожу от стены к стене восьмой палаты и слушаю, как уходит мое время. Там, за окном все измеряют днями. А я, ночами. Боюсь солнца. Как ты можешь жить при свете?
Я встал с кровати, медленно, словно боясь спугнуть птицу, присевшую на карниз. Тронул Ее волосы, Она в страхе отпрянула. Потом, с тем же безумным страхом в глазах поторопилась убежать в свою палату. Я ухватил Ее за руку, и прошел через стену.
Там Ее душа вошла в тело, и Она открыла глаза. В смятении огляделась, посмотрела на меня и забилась глубже в свой темный угол.
- Ты кто? – голос совсем не изменился. Лишь щепотка жизни добавилась в Ее речь.
- Я узник девятой палаты, - ответил я. – Не помнишь меня?
- Какие у тебя синие глаза. Их цвета хватило бы, чтобы разукрасить целое небо.
Я сел на край Ее кровати. Белые стены палаты, окно с мелкими решетками. Для того, чтобы войти, лунному свету приходилось дробиться и он падал мелкими пятнами на вторую койку. В глазах плескалось одиночество, которым травили Ее на протяжении долгого времени.
- У тебя глаза – как бурлящее море. О чем ты думаешь?
- О жизни и смерти. О том, как я попал в Твою палату. Как смог ухватить Твою душу за руку. И самое главное: Как вернуться обратно?
Она улыбнулась мне самой живой из своих улыбок:
- Займи вторую кровать.
Я сел на кровать, спиной к окну. Она подошла и стала изучать меня.
- Синие глаза, волосы темные и жесткие. Черты живого человека, здоровый румянец. Испуг в глазах - боязнь решеток. – сказала она наконец.

Она:
- Ты птица в клетке.
Я оглянулась на свою спину.
- Я бы вырастила крылья, но у меня нет свободного горшка. Воды для того чтобы их полить предостаточно.
Четыре белые стены вокруг нас. Белый потолок. И мы молчали. Говорить среди белых стен не принято. Среди белых, больничных стен нужно скорбно молчать, опустив голову.
Мы сохраняли тишину до самого утра. Потом пришло солнце и я испугалась его.
Он был решительным и реалистичным до безумия. Твердый взгляд, готовый опровергнуть все, во что я верила.
В дверь постучали. Я отозвалась сонно:
- Не беспокойте меня, я принимаю микстуру.
- Хорошо, - сказал довольный голос. – вы не слышали ночью шаги или шорохи? Пациент девятой палаты исчез.
- Ночью я сплю. Это подразумевает мое лечение.
- Мы принесем вам новые микстуры после обеда, - послышалось из-за двери.
- До обеда мне хотелось бы подумать

- До обеда нам нужно убежать, - сказал Он, когда кто-то за дверью ушел.
- Невозможно. Отсюда не уйти, - покачала головой я.
- Ты умеешь выходить из тела, сделай что-то.
Я пожала плечами. Я не умела выходить из своего тела, по крайней мере, считала так.



Нежные тиски госпиталя.

Он:
Она легла на кровать и закрыла глаза. Ничего не получалось. Я подошел, и Она снова испуганно вгляделась в меня. Я взял Ее руку в свою:
- Ты можешь, соберись.
Она зажмурилась и снова стояла бледной. Потом глубоко вздохнула и ее душа стала медленно выходить. Сначала над Ее почти мертвым телом поднялось серебристое облако.
Потом оно стало принимать очертания. А мгновение спустя, их стало две.
Глаза Ее души стали безумными. Я все еще сжимал своей рукой, помертвевшую руку. Она молчала.
- Достань ключ от своей палаты, и мы сможем бежать, - говорил я Ей.
- Я не могу брать предметы. Я прохожу сквозь них, - грустно отозвалась Она.
Тогда я протянул Ей свою ладонь.
- Сейчас светло. Я почти невидима. А твои походы через стены – заметнее.
- Открой окно, - попросил я Ее.
Она зажмурилась и прошла сквозь решетки. Солнечные лучи просвечивали Ее насквозь. Ее мог видеть лишь я.

Как только Она тронула решетку – та отъехала. Я встал с кровати и дернул дверь – она была открыта. Странное место госпиталь под названием «Боль». Все состоит из самовнушения. Ее душа удивилась не меньше моего и вернулась в тело.

Она:
Я открыла глаза. По Его лицу нельзя было ничего прочесть. Я не знала, получилось ли у меня выйти из тела. Так как я не вспоминаю подробности таких путешествий.
Он был более безумен, чем я. Я встала с кровати и медленно подошла. У Него не было слов. Я же привыкла молчать.
Дверь была открыта, и Он со страхом в синем взгляде осматривал узкий коридор с такими же белыми стенами. Вдоль него теснились одинаковые белые двери. Мы вышли из одной из них и закрыли за собой. Я оглянулась на знак бесконечности на ней. Изнутри чувствуешь его остро, как приговор. Снаружи – это лишь обычная восьмерка, не несущая смысла.
Справа от моей палаты было большое открытое окно. Мы подошли к нему. На улице была летняя ночь.
- Странно, в наших окнах жил день. – Сказала Ему я.
Он не проронил ни слова. Видимо потрясение от всемирной лжи, от ненастоящей терапии и главное, обмана самим себе жгло Его.
Мы молча одолели бесконечную лестницу. Все, что было по больничному белым, казалось мне теперь бесконечным.
На первом этаже не было ни одной живой души. Кто испытывал нас одиночеством? Кто включал для нас искусственное солнце? Чьи голоса мы слышали за дверьми?
Летняя ночь за стенами больницы пахла цветами липы и медом. Она светила во все глаза осколками разбитого солнца и своей единственной бледной луной. Небо цвета хорошего старого вина было затянуто тучами, рванными и расплывчатыми, словно чернильные кляксы.
Звезды выстраивались одна за другой, в ровную мерную шеренгу и именовались Млечным Путем, окруженным белой, прозрачной дымкой.



Он:
К Ней возвращалась жизнь, раскрашивала щеки легким румянцем. Лето топило в Ее чертах малейшее напоминание о смерти. Теплый и густой воздух вливал в Нее свежесть и молодость. Я все еще держал Ее руку.
Порыв теплого ветра захлопнул двери больницы. Я отпустил Ее руку и подошел ближе к двери.
«Экспериментальный центр».
 Меня одолело сумасшествие. Она стояла чуть дальше и не понимала чувств, которые сменяли друг друга в моем сердце и отпечатывались на моем лице. Я обхватил взглядом здание. Меня душили слезы и смех, истерика и душевное спокойствие, что все это позади.
Она продолжала молчать.
- Нас испытывали одиночеством и искусственным солнцем. Хотели проверить, сколько времени человек может прожить один. Мы выжили.
Я кружил Ее, легкую как пушинку и полную жизни. Потом отпустил ее.
Мы подняли головы. В окнах наших палат потухло искусственное солнце.
Мы шли по городу Обмана и не знали куда свернуть. Весь мир был нашим, и мы – дети вселенной были готовы принять его в подарок.