Собор

Не поеду, по крайней мере, не поеду утром, скажу, что опоздал на автобус. Нынче Введение во храм Пресвятой Богородицы. Архиерей служить будет, грешно не пойти. "Дева, священное со-кровище славы Божия, днесь вводится в дом Господень" и "Ангелы вхождение Пречистые зряще дивишася, како Дева вниде во Святая Святых". Хор пополнится артистами филармонии и во всём роскошестве, во сей красе обедня отгремит. Отправляюсь в собор, подтекаю к нему сбоку, уж больно калики и побирушки, сидящие на главной дорожке, привязчивы. Хотя конечно: "Дай де-нежку - она обернётся и к тебе вернётся". Несказанно красиво: уступчивая громада собора завале-на свежим, ночью выпавшим снегом: на каждом выступе, уступе, козырьке, карнизе искрящиеся на солнце песцовые хвосты сугробов. "Зима пророчат все прогнозы осадки в виде хлопьев, ибо линяют ангелы в морозы". Снегопады, впрочем, редки в здешних краях. Народ заполняет храм. Солнце огненными перстами пробивает переплёты окон, озаряя перевёрнутую пропасть собора изнутри. Проскомидия кончилась, просачиваюсь в правый придел. Как поют, как поют, чередуясь, хоры. Черноризцы и монахини по краям иконостаса демонстрируют одиночество избранных. Не-знакомые дьяконы, и священники в малиновых камилавках. К ним приехал ревизор что ли? Нача-лось каждение. Прихожане расступаются шеренгами. Под жестяной звон кадила в ароматах ладана плывёт торжественная процессия. Как хороши дьяконы. Один с седыми волнистыми волосами - воплощённое благородство мужественной старости, другой чернявый красавец с бесхитростным лицом молодого воина. Торжественное кружение по храму заканчивается, сейчас пойдёт общая просительная молитва - ектиния, которая так вдохновляла Блока и Бунина. Ба, что это такое? На амвоне возникло странное, слоноподобное существо. Эдакий пьяный банщик. Стоит в полоборота, выкатив утробу необъятную. На лице самодовольного идиота неприличная улыбочка. Точь-в-точь Козьма Прутков на знаменитом портрете, что с пером за ухом, только щёки много толще. А, это заезжий диакон-гастролёр. Нечто наши не хороши, и уже нажрался. Экая чувырла нас посетила. Но вот этот левиафан крадучись начинает: "О Свышнем мире и спасении душ наших, Господу по-молимся". И пошёл, и пошёл. Громадными ступенями растет сила звука, овладевая всем: "О Бого-хранимей стране нашей". И уже позванивают в резонансе хрустальные подвески люстр. "О пла-вающих, путешествующих, недугующих...". И волны звука становятся осязаемыми, упругими - полезай на небеса. И заревел уже за пределами всяких человеческих возможностей: "Заступи, спа-си, помилуй нас, Боже...". И замер на выдохе, уткнувшись в невидимую стену. Собор остолбенело замер. Теперь видел, теперь верю, что просили нашего дьякона в Германии умерить пыл. Боялись, что уши императора Вильгельма повредятся от его нечеловеческого рёва. Силы небесные, какая мощь! Но мне надо уходить, бежать на автобус. Вноздряюсь в автобус. Старенький ЛАЗ зарычал, как бес в цепях, почихал, подёргался и помчался прочь из города в бескрайние поля, посечённые узкими лентами итальянских тополей. Не люблю я степи, глазу не на чем остановиться, негде ук-рыться. Хочешь ляг, хочешь стой - всё как козявка перед Богом. Ареафобия называется. А погода-то за окном стала меняться. Померкло солнце, подул ветер. Он свистит в щелях разбитой двери автобуса, метёт на дорогу землю с обочины. Как пронзительно бесприютно в степи в такую пого-ду. Станичник рассказывал: "Погнали лошадей в Ростов. Погода сменилась, дождь, ветер. Из пя-терых мужиков вернулись двое, остальные замёрзли. А кони, схоронившиеся в камышах, так и остались стоять: толкни - на спину валятся, ломая камыши, и копыты кверху". Жуть. Как они оси-лили "ледяной поход", корниловские добровольцы? Как шли они жидкими цепями в студенческих шинелях по этой степи?

Была зима
Всех зим иных лютейша паче.
Бысть нестерпимый мраз и бурный ветр,
И снег спаде на землю превеликий,
И храмины засыпа, и не токмо
В путех, но во граде позамерзаху скоты
       и человецы без числа,
И птицы мертвы падаху на кровли.

Моё путешествие заканчивается, автобус вываливает пассажиров на вокзале станицы С...й. Бегу в больницу. Скорей, скорей покончить дело и обратно в город. Влетаю в хирургическое отде-ление - за столом в ординаторской пожилой хирург Вася. Он не выказывает радости по поводу моего появления. "Здрасте, Вас. Палыч, что случилось? Что затуманилась, зоренька ясная?", - спрашиваю я.
"Шо? Шо? Да девица у нас умерла. Вот шо! Четырнадцать лет, жалко. Сепсис, все лёгкие в дырках. Все антибиотики на неё извели, да что толку. В две недели спеклась. И так и сяк крутили, консультантов привозили. Ну, Бог его знает, откуда сепсис? " "Родственники как настроены? Жа-ловаться будут?"
"Думаю, что нет. На что жаловаться-то? Небось, видели, как мы тут крутились".
"Ладно, пошли, посмотрим... Заражения крови без причины не бывает... Старшие товарищи нас не поймут".
Идём в прозекторскую. На столе вполне оформившаяся молодая женщина. Вестимо юг, тут рано девки созревают. Тело умершей бледное с желтизной. При сепсисе бактерии разрушают красные кровяные тельца, вызывая желтуху, что, впрочем, необязательно. Копались мы, копались в мёртвом теле, но ничего кроме септической пневмонии не нашли. Лёгкие на срезах гляделись как звёздное небо от обилия гнойников. Оно понятно - вся кровь прогоняется через лёгкие и все частицы, попавшие в кровь, оседают в капиллярах лёгких, в том числе и бактерии. Наркоманы демонстрируют беспримерный героизм, впрыскивая себе в вены чёрт знает что через ржавую иг-лу. В свою очередь, правый желудочек сердца посылает в лёгкие кровь, собранную из вен тела. В нашем случае бактерии попадали именно в венозную кровь из неведомого воспалительного очага. А где этот очаг? Именно его усердно, но безуспешно искали врачи. Вылечить от сепсиса очень трудно, но, если не ликвидирован первичный очаг, вообще невозможно. Теперь моя очередь ис-кать, и я растерян. Я не вижу причины этому заболеванию. Осталась только матка, но ведь умер-шая девственница. Однако, матка слегка увеличена: в её полости немного пропитанной кровью губчатой ткани. Вот тебе на! Неполный аборт, воспаление матки. Досаде докторов нет предела. Ведь именно об этом они думали в первую очередь. Расспрашивали, обещали не говорить родите-лям, пугали возможными осложнениями, даже смертью. Всё без толку - молчала как партизан на допросе. А всего надо-то было выскоблить матку.
"Распрямись, ты, рожь высокая, тайну свято сохрани".
Распрямилась рожь, да уж над могилой. Понурые лекари расходятся. Но как ни обернись де-ло, какой ни прими оно оборот, пускай самый неожиданный, всегда найдётся человек, который, вперив перст в небо, возопит: "Я же вам говорил!"
И тут нашёлся. Прибежал запыхавшись: "Почему меня не позвали? А, генитальный сепсис!" "Я же вам говорил, что она беременна. Это только дураку непонятно было. У ней же соски шоко-ладные - пигментация беременных!"
Экий умник. Бьюсь об заклад, нашли бы мы первичный очаг в почке, в костях, мигом новые титаны мысли, провидцы выплыли бы на сцену.