Случай

Умер начальник средней величины. Что сделаешь, все мы смертны. "И у устрицы есть свои враги", - шутил в этом духе К.Прутков. С медицинской точки зрения случай преобыкновеннейший - обширный инфаркт миокарда с последующим его разрывом, впрочем, для чиновника такая смерть сродни героической, т.с., "погиб на боевом посту", в борьбе за народное дело, т.с. Да мало того, у него еще и разорвалось сердце. Такое иногда случается, сердца иногда разрываются, но, конечно, не так часто, как об этом пишут в романах и уж, конечно, это не происходит так внезап-но, как в кино. Сначала будет тяжелый сердечный приступ, приступ "грудной жабы", как говорили раньше, потом возникнет омертвение участка сердечной мышцы - инфаркт, а уж потом, дня через два-три сердце может разорваться в области некроза. Я это к тому, что такая эффектная смерть с разрывом сердца, едва ли может случиться на сцене, на трибуне..., скорее всего это произойдёт уже в больничной палате, вне зрителей. В случае разрыва сердца кровь устремится в т. н. полость сердечной сорочки, в такой плёнчатый мешочек, который обволакивает сердце, отделяя его от других органов, и с каждым ударом сердца кровь будет накапливаться, всё больше сдавливая его, не давая сердцу расправиться и наполниться кровью для нового толчка, подобно тому, как если бы на отжимающегося от полу человека опускался бы потолок, всё ниже прижимая его к полу. В та-ких случаях смерть наступает быстро и неизбежно, и помочь больному нечем даже теоретически. В медицине это называется разрыв сердца с тугой тампонадой перикарда (перикард - сердечная сорочка).
В студенческие годы у меня был странный приятель, к месту его вспомнить. Он был моложе меня, знакомство наше было еще очень коротким, он стремился сблизиться со мною, я отстранял-ся от него. Я чувствовал, что он долго не задержится на этом свете, и интуитивно стремился уменьшить боль будущего расставания. Он был развит, начитан, прямо-таки настоен на хорошей старой литературе. Непостижимым образом он знал концы всех начал. Его этическое и эстетиче-ское развитие было закончено. Эта двадцатилетняя завершенность лишала его будущего. В какой плоскости он должен был жить? Ему просто нечего было тут делать. Такие вот невесёлые мысли появлялись у меня от общения с Николаем. И этого мало, он был вспыльчив и непосредственен в проявлении чувств. Рядом с ним просто опасно было находиться: то вызволяет зажатую насильни-ками девицу, то срывается в ночи разнимать дерущихся, то принимает под своё покровительство замордованного дурачка. Его благородной ярости не было удержу, испугать его было невозможно. Он не боялся смерти, и это било в глаза. Может этот сын нищей учительницы из таёжного села был ангелом, сорвавшимся с орбиты, облекшимся в плоть, пересекая наши пространства? Его убили в застолье. Психопат-инородец ткнул его ножом под левый сосок. Удар был истерически слабым. Нож только пробил мышцы груди, но острый кончик ножа на мгновение прикоснулся к верхушке сердца и пересёк артерию (нисходящая ветвь левой коронарной артерии). "Остановись мгновенье". Верхушка сердца при толчке приподнимается и подаётся вперёд. Долей секунды раньше или позже сталь и плоть не сошлись бы. Атлетического сложения Николай не стал отве-чать на удар, ушёл на улицу, но с каждым ударом его сердца кровь струйкой вливалась в полость сердечной сорочки, сдавливая его. Окоченевшее тело Николая нашли далеко от дома студёной де-кабрьской ночью, видимо он долго умирал от нарастающей тампонады перикарда. Вернёмся к на-чалу. Итак, умер начальник от разрыва сердца. Еще больший начальник позвонил и попросил т. с. "сделать всё как надо". Я, в свою очередь, приказал санитарке морга быть трезвой, ласковой с род-ственниками умершего и денег, спаси Бог, с них не брать. Но всё обернулось иначе, получился скандал. Хоронить вознамерились в субботу, в нерабочий день. Сослуживцы умершего приехали на катафалке, им дали ключи от траурного зала, где на каменном постаменте стоял пунцовый гроб, прикрытый крышкой. Гвозди в крышке гроба были услужливо наживлены санитаркой, рядом ле-жал молоток. Стремясь быстрее сделать своё дело, сослуживцы приколотили крышку гроба, втолкнули гроб в катафалк, и со скорбными лицами, в окружении тёмно-зелёных венков, понес-лись на кладбище, минуя дом покойного, как это теперь принято. Там всё своим чередом - стайка скорбящих, оркестр, литавры, комья земли, глухо бьющие по крышке гроба, тумба со звездой, медленный отход и эвакуация участников действа. Минуло два дня. В понедельник санитарка с очумелым лицом сообщает мне, что гроба нет. "Так верно похоронили",- соглашаюсь я. "А покой-ничек-то тут", - змеиным шепотом возражает она. Похоронили пустой гроб! Пронзает меня мысль. Скандал! А покойник в лакированных туфлях, при галстуке, лежит себе в холодильной камере и не ведает, что уже похоронен, что речь о его достоинствах и превосходнейших человеческих каче-ствах уже произнесена, что о нём уже всплакнули на поминках и водку, драгоценную поминаль-ную водку времён "сухого закона", уже выкушали в его память. Так вот бывает. Застрял, понимае-те, человек между жизнью и смертью, прямо как Владимир Ильич. Да, случай, конечно, трагико-мический, но как характерно и выпукло отражает он дух времени. Хоронят человека, как консерв-ную банку закапывают, делают это, смущаясь, почти тайно, будто выливают содержимое ночной вазы. Всё гремит, грохочет, и все договорились делать вид, что смерти нет. Смерти, отведено ме-сто какой-то досадной случайности, от неё смущенно отворачиваются, стараются не замечать, как не замечают мужчину, забывшего застегнуть ширинку. И сам покойник чувствует себя виноватым на этом непрерывном празднике жизни. Вот и приходится, быстро, почти тайно, закапывать мерт-вецов, врать детям, что дедушка уехал в гости... Как это отличается от традиций начала века, не говорю уж о прошлых веках. Смерть была венцом жизни, душа умирающего мыслилась предельно оголённой, наполненной до краёв, все близкие собирались вкруг умирающего, прочие считали приглашение к умирающему высочайшей честью, детей не отгоняли, торопились сказать послед-нее прости, ждали последних, самых важных слов умирающего, ждали последнего вздоха. То, что умирающие без сознания, в бреду, в момент смерти обретают ясный разум, совсем не легенда, пускай не всегда это так. По сию пору сожалеют о том, что монолог умирающего Эйнштейна вы-слушала не знавшая немецкого сиделка. Зато в другой части мы соревнуемся в усердии. Клочок земли с сокрытым гробом требует разоряющих семью украшений, и чем дороже, богаче эти укра-шения, тем больше чести покойнику. А как же, чем мы других хуже. Нет бы о душе усопшего ду-мать, молиться за него. А как избыточно красивы, богаты католические кладбища, чуть меньше православные. Первые наследники имперской пышности Рима, православные наследовали визан-тийскую страсть к излишествам. А вот протестанты-англикане, наверное, более последовательны в отстаивании принципа "из праха восставший в прах возвратится". Их кладбища - это просто лу-жайки с редкими и невзрачными, лежащими и косо торчащими плитами, между которыми бегают дети. Афонские монахи идут ещё дальше - выкапывают очищенные гниением кости и складывают их в погреба-костницы, лишь обозначив номером череп. Может они и правы. А вообще, относятся ли человеческие косточки к нужным вещам? Сгодятся ли они на что-либо, кроме как на изготов-ление пуговиц? Конечно, так ставить вопрос нельзя. Но ведь ставят же этот вопрос мерзавцы. В ХХ веке даже мыло варили из людей. Как ни ужасен вопрос об утилитарном отношении к мёртво-му человеческому телу, к покойнику, он всё же стоит в повестке дня, например в трансплантоло-гии. Да, а вот вспоминали вы хотя бы раз в жизни о судьбе своей плаценты? О своем последе, дет-ском месте? О судьбе того органа, который обеспечивал вашу жизнь во чреве матери? Плацента рождается после успешных родов, потому и называется последом. Родившая в степи женщина перекусывала пуповину и закапывала послед. Сейчас в родильных домах последы сжигают, или их скупают фармацевты для изготовления гормональных препаратов. Вспоминали вы о своем после-де? Важна для вас его судьба? Конечно, нет. Послед нужен был нам только девять месяцев для созревания нашего тела во чреве матери. Это наше внутриутробное созревание и развитие имело смысл только для рождения в эту жизнь. Иначе получится беременность ради беременности. Чушь какая-то. Смысл беременности находится вне её, он в этой жизни, начавшейся после рождения. Это очевидно. Ну а эта жизнь вне материнского чрева? Почему многие и многие считают, что она самодостаточна? Просто так, жизнь ради жизни и смысл жизни заключается в ней самой. Разве не логичнее предположить, что жизнь в этом мире даётся для созревания чего-то внутри нас, иначе для развития и созревания души? Именно так мыслят верующие люди и называют смерть "вторым рождением". Оковы тела спадают, и душа рождается для новой жизни. Посмотрите на икону ус-пения Богородицы - бездвижное тело усопшей, вкруг апостолы, а над ними Спасителъ держит в руках маленькую, спеленованую как младенец, душу Богоматери. Все эти рассказы доктора Мо-уди о "жизни после смерти" просто воспоминания о будущем. Этот туннель и свет впереди, ну че-го тут нового? Один раз мы уже проходили узким родовым путём и увидели этот свет, неизбежно пройдем ещё раз и увидим свет вечности. А ненужное тело оставим там, где оставили прежде уже ненужный нам послед.