Ноябрь

Серый, ничем не примечательный городок, но поезда стоят тут неожиданно долго - "меняют лошадей". Минут через двадцать несильное подергивание состава извещает бывалых пассажиров о том, что свежий локомотив пристёгнут и нужно лезть обратно в вагоны. Но мне не надо дальше, я пересаживаюсь на местную электричку и еду по боковой ветке в "посёлок городского типа" М-ский навестить приятеля. Время я выбрал для поездки самое подходящее - "октябрьские праздни-ки". Чудное время студёного предзимья. Работы все летние закончены, "закрома" полны и впереди несколько дней узаконенного безделья и "всенародного ликования" по поводу очередной даты ок-тябрьского переворота. "Красные дни календаря", так сказать. Соскочив на полустанке, иду широ-кими улицами посёлка. Комья грязи смёрзлись, мёрзлые лопухи скрипят под ногами как мокрая кожа. Там и сям подле глухих ворот усадеб кучи свеженаколотых дров и выше заборов поленицы. Лес на дрова идет хвойный, строевой, благо в Сибири есть из чего выбирать. Лиственничные дро-ва тяжелые от смолы, с прямой, янтарного цвета древесиной, а уж как горят, сколько жару-то да-ют! Ни с чем не сравнить. Сосновые поленья - те посветлее, легче и звонче, но тоже отменно хо-роши. Посёлок пока спит, но вот солнышко всплывёт над зубчатым тыном леса, окружающего по-сёлок, и заскрипят ворота усадеб, захлопают двери изб и пойдет потеха - начнут резать свиней. Это дело не простое, надо иметь навык. По уму, кабанчика надо завалить, опрокинуть на спину, оседлать и всадить нож в сердце, затем держать, пока не кончится. А боров, что, по-вашему, ду-рак, что ли? Он родня дикому вепрю, не ягненок (агнец) какой-нибудь, треть тонны иногда весом. Кто из селян послабже и потрусливее, тот бьёт свинье за ухо картечью, но этот способ не одобря-ется. Ух, хорошо, солнечно, морозно и весело. Визжат и хрюкают свиньи, в иных местах бухают из ружей, часом позже заревут паяльные лампы - будут палить щетину, освежуют, разделают ту-ши и повесят в холодных сенях. А печи уж раскалены, на противнях и громадных сковородах ба-бы жарят свеженину - эдакое ассорти из печени, почек, мяса и сала с лучком и перчиком. Наконец, застолье - в центре стола сковорода. Вкруг её пирамиды дымящейся рассыпчатой картошки, огур-чики, помидорчики, грибы и, непременно, мутный самогон в банках - ешь, пей, пока пузо не трес-нет.
В скорости хмельной розовощёкий народ повалит на улицы. Бабы застенчиво толкаются плечиком, а мужики всё норовят обнять не своих жен, а под ногами вьётся разнополая мелкота, старики сидят на брёвнах, а молодежь, презирающая эту патриархальщину, сбивается в стайки и отправляется в клуб на тискатеку (дискотеку). Завтра натопят бани, попарятся, мужики опохме-лятся, а дальше кто во что горазд: кто топориком во дворе тюкать, кто дальше водку жрать. А ещё чуть дальше - "трудовые будни" уж до самого Нового Года. Предвкушая, таким образом, празд-ник, долгожданную встречу с приятелем и его радушной семьёй, я добрался до окраины посёлка и нашёл казённый пятистенок, в котором жил мой однокашник, и застал его и домочадцев в празд-ничной суете. Мне были сердечно рады, но в помощники я, горожанин, не годился, разве что по-мог держать забиваемую свинью. Скоро мы все сидели за столом вкруг противня с дымящейся свежениной. Наболтавшись и налопавшись мяса до той степени, когда хочется стать вегетариан-цем, мы вышли с товарищем во двор и, сидя на бревнах, курили и смотрели осоловелыми глазами на меркнущее осеннее солнце.
"Да, слушай", - встрепенулся приятель, - "тут у меня, неделю назад мужик как-то странно кончился. Да ровно неделю назад. Сижу я, значит, в своей богадельне. Тут баба, вбегает, кричит: "Мужика зарезали!" Я за ней, верно, почти под моими окнами на тротуаре лежит мужик в тело-грейке, в руке нож, а из шеи кровь фонтаном. Ну, я ему дырку-то и заткнул пальцем. Ну не за-ткнул, а прижал сонную артерию к позвоночнику и держу. Перетащили его ко мне на диван, я держу. Прибежала евоная родня. Спрашиваю: "Что случилось?" Оказывается, к ним гости приеха-ли, решили они чушку заколоть на радостях, да оплошали. Чушка вырвалась и шмыг со двора. Он за ней. Мужик, ясно дело, в поддатии был, споткнулся, упал и своим же ножом чирик по сонной артерии. Думаю, что не пересёк, так вспорол её. Знал бы я, как дело кончится, сам бы перевязал бы артерию!" - "Так полушарие мозга развалилось бы от недостатка крови" - протестовал я. "Да Васька и так непутевым мужиком был, почитай кажный день во хмелю, всё бабу свою по посёлку гонял. "Получил получку я девяносто два рубля: девяносто на пропой, два рубля несу домой", - по этой программе жил. Не, ты слушай дальше, позвонили в П-ск, я держу, папироску жую, руку только меняю. Четыре с лишком часа стоял, держал. Приехали, наконец, молодцы-удальцы, руко-дельнички. Я им: "Перевязывай скорее - у меня пальцы остекленели". Они: "Нет, мы всё как надо сделаем". Стол операционный полевой притащили. Я всё держу. Халаты напялили. Шов краевой вознамерились накладывать, ковыряются на шее, а Васька вдруг изогнулся колесом, захрустел костями и кончился. Вот ты мне и скажи, что же произошло, куда они иглой вбуравились?" - кон-чил мой приятель.
Мы долго шевелили хмельными мозгами и сошлись во мнении (возможно ошибочном), что приезжий хирург всадил иглу в т. н. каротидный гломус - эдакую желёзку, расположенную в месте деления сонной артерии на внутреннюю и наружную ветви. Этот маленький орган, богато снаб-жённый нервными окончаниями, занимается у человека регулировкой давления. Видимо травма этого образования на фоне кровопотери оказалась непереносимой для мужика. На том и пореши-ли. Вечер догорел, пора было спать, завтра в баню.