Жара

Новороссия, начало сентября, жара и обморочная духота. Асфальт раскалён как сковорода, опалённые жаром листья каштанов побурели и скукожились. По спине между лопатками струйка за струйкой стекает пот, во рту липкая слюна, а безжалостное солнце всё не унимается. Как можно учиться или кого-то, чему-то учить на юге? Однако нет, студенты, чёрт бы их побрал, хотя и не в полном составе, приползают на занятия. Все они почти поголовно в исподнем. На белье наляпаны разные картинки и написаны разные иностранные слова. Иные приходят на занятия в трусах, те-перь это называется "бермуды". Заползши в аудиторию, они валятся на стулья, раскинув ноги - проветривают промежность и осоловелыми глазами смотрят сквозь меня. В их глазах плещется море. Спрашивать с них урок нет толку, проверено. Привлечь их внимание я могу только револь-верными выстрелами и то на короткое время. В положенное время это сидение тет-а-тет именуе-мое "учебным процессом" заканчивается, и они, раскидав стулья, исчезают. Надо бы домой, но нет сил, подожду, может станет прохладней. Иду к профессору, там нет этого бьющего в глаза предзакатного солнца, он сидит, обложившись мусором бумаг, и позванивает ложечкой в стакане с чаем. Ми выпиваем по стакану хорошего чаю и болтаем ни о чём. Между тем в кабинете без-звучно, как призрак, появляется ещё одно человеческое существо - маленький пыльный станичник неопределённого возраста с истомлённым лицом. Мы с недоумением смотрим на него. Он про-бормотал что-то невнятное и стал рыться в своей дерматиновой сумке. "Верно идиот", - подумал я. Наконец он извлёк из недр своей кошёлки кипу медицинских документов и свёрточек с гистоло-гическими препаратами. Из его комканых объяснений мы кое-как поняли, что у него больна доч-ка-подросток, что у неё подозревают опухоль кости, и он приехал к нам за авторитетной консуль-тацией. Он, бедный, в такую жару весь день искал нас. Мы предложили ему чаю, но он отказался и тихо сел, уставившись вдаль. Я взял у него гистологические препараты и сел к микроскопу, про-фессор листал его бумаги. Скоро я оборотился и с радостью сказал, что в препаратах ничего пу-гающего нет, так, обрывки мягких тканей и надкостницы. Станичник не выказал радости и про-должал сидеть молча. Профессор тоже молчал, прижав рукой рентгеновский снимок к стеклу окна, мы встретились с ним глазами и я, не сдержавшись, сокрушенно выдохнул: "Юинг". Снимок был так характерен, что сомнений в том, что у девочки костная саркома Юинга не оставалось. Профес-сор, опустив голову, вновь зазвенел ложечкой в полупустом стакане, предлагая объясниться мне.
"Тяжело Вам это говорить", - обратился я к станичнику, - "но Ваш лечащий доктор прав, и у Вашей девочки вероятнее всего, злокачественная опухоль кости и без ампутации ноги тут не обойтись. Но Вы не сокрушайтесь, что ж сделаешь, да и опухоль не так высоко в бедренной кости, культи хватит для хорошего протеза". Станичник молчал. "И протезы сейчас делают замечатель-ные", - продолжал лепетать я. Станичник не менялся в лице и продолжал смотреть сквозь стену, наконец встал, сгрёб свои бумаги в сумку и направился к двери. "А где сейчас Ваша дочка, как себя чувствует?", - вдогонку, сдуру спросил я. "В ранимации",- полуобернувшись, ответил он. - "Как в реанимации? Зачем?" - " Да так, третий месяц в сознание не приходит, сказали цефалит". - "Да откуда он взялся, этот энцефалит?" - "Собака укусила". - "Какая собака, чёрт возьми?". - "Бе-шеная собака", - уже в дверях ответил он. Наконец я всё понял. Девочку искусала бешеная собака, ей стали делать прививки, возникло редчайшее осложнение прививок - поствакцинальный энце-фалит (прививают хотя и ослабленный Пастером вирус, но всё же живой). Разум к несчастному ребёнку конечно уже не вернётся, а тут ещё саркома. Боже, тяжело Ты посещаешь нас. "Да что ж это такое!" - взвыл я, - "да разве нельзя было последить за собакой, может она вовсе и не бешеная, разве нельзя было снести башку этому псу, отдать её ветеринарам, они определили бы, есть спе-циальные методы?.. Что Вы молчите?" - "Убежала собака", - бесцветным голосом пробормотал он и исчез. Профессор молча протянул мне сигарету. Тремя затяжками я обратил её в окурок. В кори-доре раздался какой-то звук, я выглянул из кабинета и увидел в конце коридора нашего несчастно-го гостя. Он как сомнамбула ходил, дёргая ручки запертых кабинетов, распахивал створки стен-ных шкафов, двери туалетов и не находил выхода. Я подошёл к нему и, взяв за плечи, вывел на лестничный марш, ведущий на улицу. Профессор затворил свой кабинет, и мы поплелись в духоте коротких южных сумерек к трамвайной остановке. "Хорошо бы сесть на трамвай с открытыми ок-нами, с ветерком проехались бы", - нарушил молчание я. "Раньше это называлось Analgesia dolorosa - бесчувствие от боли. У каждого человека есть свой предел переносимых страданий, дальше которого он теряет способность чувствовать новую боль. Это хорошо знали палачи", - ска-зал профессор. К счастью, трамвай подошёл с побитыми и поднятыми окнами, и вожделенный ве-терок несколько охладил наши распаренные тела.