Лена

Куда возьмут работать студента? Конечно туда, куда никто не пойдёт. Да и какой работник студент - сегодня есть, а завтра нет его. Обижаться нет оснований, бери что дают. Ткнулся я как-то осенью в больничку на окраине и застрял там, против ожидания, надолго. Больничка располага-лась в довольно красивом месте, на берегу водохранилища, её облупившиеся корпуса были укры-ты кронами дряхлых тополей, а настоящим её украшением были голубые ели. Дальше нас шли холмы, покрытые жидким березняком, и мы покоились в безлюдной тишине. Мне досталась ноч-ная и воскресная работа в инсультном отделении. Сестры там не держались, а нянечек не было вовсе, а работа в самом деле была тяжёлой. В сущности, больница была богадельней, где лечили или делали вид, что лечат неимущих, одиноких стариков, которым некуда было деться. Покружив по городу и везде получив отказ, "карета скорой помощи" везла болезного к нам и при сопротив-лении персонала просто бросала его на нашем пороге. И в самом деле, ну не в лес же его везти. Из поступивших самые безнадёжные - "валежник" - попадали в первый круг, в одну из двух больших палат нашего отделения. Одна из палат была мужской другая, само собой, женской, всё остальное - еда, запахи, лечение - было одинаковым. Ну что тут сделаешь - разорвётся в мозгу изъеденный ржавчиной атеросклероза сосуд и струя крови режет студень мозга, или закупорится артерия, и обескровленная область мозга отмирает и разжижается в кисель. В обоих случаях равно как кар-течный залп в голову. Вопрос уже не в выздоровлении, не в возвращении к исходному состоянию, а в том, куда пришёлся этот залп и с чем ты останешься. Ну что тут сделаешь, в худшем случае и воля. и разум, и, даже, примитивные рефлексы всё уходит навсегда, а бездвижное тело, по злой иронии судьбы продолжает жить, дышать, и продолжает биться сердце. Это тело приходится об-служивать, надо его кормить, менять испачканные простыни, переворачивать, мыть, обтирать, ме-нять его положение, залечивать пролежни, делать клизмы при запоре, выводить мочу при её за-держке... и ждать не выздоровления, а смерти. Это тяжёлое испытание для близких. А тут ещё лу-кавый подсовывает популярные нынче идеи о том, что человек это есть только разум, т. е. мозг и, что, стало быть, человек с погибшим мозгом совсем уже и не человек. А раз так, то, из соображе-ний социального гуманизма, можно ускорить развязку, усовершенствовать т. с. природу, ну если не прямо, то хотя бы косвенно - отказать этому червяку безмозглому в уходе, пищи, лечении, и это не будет убийством ни прямым и ни косвенным, ведь не приложимо уже к нему определение - че-ловек, тем более гражданин. Надо сказать, что в этой ситуации даже самые примитивные люди отлично всё понимают и делают свой выбор креста, нет не так, скорее они принимают: испытание налагается Богом, или судьбою, если хотите, или, может быть, решают, что Бог попускает быть горю, а слова этических конструкций нужны для оправдания нежелания делать должное. В этом смысле богодельни, сиротские приюты… - являют собой хранилища брошенных крестов. Конеч-но, я ни на чем не настаиваю, жизнь бесконечно богаче, и я слаб более других. Конечно, не все больные в отделении находились в таком безнадёжном состоянии, были и менее тяжёлые, встре-чались и старики со светлым разумом и памятью, но с беспомощным телом, которых приютили из сострадания. Этих старых, иногда очень старых людей, можно было разговорить и они рассказы-вали о далёком прошлом и трудно было поверить, что можно так долго жить и помнить так дале-ко. Эти чудные, исповедально искренние рассказы, букетики ярких детских воспоминаний, "чаши синего вина печали", лавровые венки своих побед, маленькие тайны своего времени они отдавали мне. Я был последним собеседником в их жизни и мне очень дороги эти подарки. К сожалению, их воспоминания большей частью, носили отрывочный характер. Но однажды, лунной зимней ночью я получил в подарок совершенно законченный святочный рассказ, но прежде чем его пересказать я отступлю в сторону и зайду на него с другого краю.
Помните ли Вы рассказы Короленко о жизни на Лене? Он был там на поселении. Помните эти суровые повести о жизни в промороженных, продуваемых распадках на берегах величайшей реки Евразии? Их герои ямщики, контрабандисты, переселенцы, большей частью русские люди, злою судьбою занесённые в эти Богом проклятые края. Однако один рассказ весёлый, он посвящен контрабандисту-осетину, доставлявшему спирт на золотые прииски, где был "сухой закон". Стара-телей на приисках рассчитывали раз в году. Всё необходимое они брали в хозяйских магазинах в долг под запись. Это делалось для того, что бы избавить рабочих от водки, которая была их един-ственным утешением. На прииски хозяева вообще никого не допускали, тем более торговцев, хотя бы и не водкой. Опасная деятельность героя приносила ему немалую прибыль в виде выменянного на спирт золотого песку и заставляла его вновь и вновь рисковать, хотя объявленное вознагражде-ние за его поимку было очень большим и за ним охотились. В рассказе спиртонос счастливо избег опасностей и с помощью своей вооружённой товарки улизнул из-под самого носа одуревших от холода жандармов.
Это продолжительное вступление потребовалось мне для того, чтобы читатель мог предста-вить себе моё удивление, когда моя собеседница не по-русски красивая старая женщина сказала мне, что её дед-осетин до революции торговал на Лене. Не короленковский ли спиртонос? Нет, он был законопослушным купцом и вёл оптовую торговлю скотом. Разочарование моё не было про-должительным, разговорчивая моя собеседница рассказала мне много интересного и в том числе сказку, семейное предание, легенду - ну как хотите, а то, что действующим лицом этого предания была бабушка моей рассказчицы, то это меня купило совершенно. Итак. Возле некрупного села на средней Лене, мужики которого занимались извозом, достаточно старого, чтобы в нём могли со-стариться люди и забыть свою прежнюю зауральскую родину, на выселках в избе-развалюхе на печи доживала свой век бабушка моей рассказчицы. Всю жизнь она промышляла родовспоможе-нием, чему научилась от своей матери-хохлушки и, не имея конкурентов в этом деле, безбедно жила на подарки благодарных клиенток, во всяком случае, голод её не посещал. И вот однажды бабку-повитуху зимой возили принять роды. Что ж, дело обыкновенное, да и вернулась она с бо-гатыми на редкость подарками, но какая-то испуганная и молчаливая, вскоре занемогла и к весне померла, но перед смертью поведала удивительную историю, с ней произошедшую.
Дело было так. В морозный день уж к вечеру бабку поднял с печи властный стук в дверь, звали ехать принимать роды. Бабка пробовала ломаться, сослалась, было на нездоровье, но матё-рый, черноглазый, в богатой шубе бородач не стал слушать возражений, приказал собираться не мешкая и ехать. Её ждала тройка. Возница усадил бабку в сани, укрыл войлоком по самые глаза и тройка понеслась по снежной целине к лесу. Это смутило старуху, и уж совсем испугалась она, когда сани влетели в лес, подпрыгнув на прикрытых снегом пнях опушки, и тройка понеслась, не разбирая дороги между высокими деревьями матёрого бора, над вершинами которых чуть только виднелось вечернее небо. Долго ли, коротко ли ехала перепуганная, прижавшаяся к молчаливому, спутнику старуха не запомнила. Совсем смеркалось, когда лес расступился, образовав просторную поляну, которую занимала большая усадьба, обнесённая тыном высокого забора. Много работни-ков мелькало вне двора, ещё больше было их внутри, были среди них и бабы, и народ был всё дю-жий, черноволосый. Старуху провели к хозяину. Проходя через комнаты она нашла их ярко осве-щёнными, увидела и приготовляемый праздничный стол - всё говорило о богатстве дома, а вот перекреститься не на что было, как ни искала старая глазами, в красных углах комнат икон не на-шла. Хозяин оказался чернобородым великаном, он перепугал старуху страшными чёрными гла-зами и громоподобным голосом. Приказал ей сидеть в тёплых сенях и, как придёт время, принять новорождённого, вымыть ребёнка в бане и помочь помыться роженице. Что ж, дело обыкновен-ное. Но вот какая странная причуда, хозяин всучил ей склянку с какой-то чёрной мазью и велел помазать этой мазью брови новорождённому после мытья. Исполнить приказал всё в точности, обещал хорошо отблагодарить, но строго запретил старухе самой пользоваться зельем, велел тот-час после хорошенько вымыть руки. Всё исполнила повитуха, но не удержалась старая, и мазнула себе в бане одну только бровь правую, и произошло что-то: закружилась голова у старой, в глазах двоиться стало. Смотрит левым глазом - знакомое дело: мать и дитя, смотрит правым глазом - и не младенец это вовсе: весь покрыт жёсткой шерстью; меж козлиных ножек болтается хвостик с мокрой кисточкой; носик стал поросячий рыльцем, на нем кабаньи клыки и на темени обозначи-лись рожки. В чертовку оборотилась и мать его. Ужас объял старуху, она отвернулась, незаметно перекрестилась и решила виду не подавать. Вот выходят они из бани, идут в дом через полный суетящихся чертей двор, разумеется, если глядеть правым глазом. Вот входят в дом и подходят к столу, за которым полно чертей и чертовок. Во главе стола дюжий чёрт-хозяин поднимается, ревя и опрокидывая посуду: "Не исполнила моего приказа, польстилась на колдовскую мазь нашу, тай-ну нашу разведала! Не пощажу! Первое что сделаю, глаз твой правый вырву", - ревёт он и тянется лапой с когтем через опрокинутый стол к старухиному лицу. Грохнулась старая в ноги, хватается за мохнатые козлиные ножки всполошившихся чертей. "Не виновата", - кричит - "мокрые волосы на лицо в бане пали, поднимала их, да и задела только-то пальчиком средним бровь". Смилости-вился хозяин рогатый, отпустил с миром и даже наградил, но велел до смерти не открываться ни-кому и исповедываться запретил. Недолго после жила старуха. И прежде не была общительной, а тут стала вовсе от людей прятаться. Смотрела на каждого встречного правым глазом и часто тихо шептала крестясь: "Чёрт! Чёрт! Спаси, Господи!"